Текст книги "Операция "Берег" (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 40 страниц)

И погода, как назло – дрянь сияющая. Выглянуло солнце, чуть ли не первое за эти дни движения и ввода в бой бригады. Танки и самоходки как на ладони – серые грязные коробки на снегу, может, с проталинами слегка сливаются, если издали наблюдать, но то вряд ли…

А подбитые машины уже миновали. Лежит у гусеницы тело в черном комбинезоне, розовый след на серо-белом снеге уже поблек. Почти сразу парня кончило, не отполз, не успел помучиться…

Сквозь рев машины доносится вскрик десантников – Прилучко и Хрустов в голос ахнули.

Танк с бортовым «33» шел третьим от самоходки – немецкий снаряд ударяет в лоб, практически в люк мехвода. Машина содрогается, казалось, готова перевернуться… остается на гусеницах, но сзади, из двигателя, вырывается клуб пламени. Почти насквозь прошило. Ох, хреново-то как…

Олег, скорчившись, выглядывает поверх рубки. Да где же они, откуда лупят?

Звон нового попадания… резкий, короткий, снаружи он совсем иначе слышен… «тридцатьчетверка» с бортовым «30» – командир первой роты – еще ползет по инерции, в башне пробоина, из люков и даже из ствола орудия тянутся струи дыма. Встал танк, люки не распахнулись…. А десант еще раньше с брони смыло.

– Лейтенант, башку пригни, – орет Митрич, с силой тянет командира за ворот. – Стрельнут щас!

– Отстань! – вырывается Олег.

Где же они, где фрицы⁈ Качаются пологие склоны холмов, нет ничего живого.

А по самоходке действительно бьют – взвизгивают, скулят рикошетами пули. Пулемет откуда-то кроет. Да хрен с ним…

Холм дальний, на нем… серое, смутное, но вроде бы большое…

Олег рывком вползает на рубку, приоткрывает незадраенный люк, орет, не жалея горла:

– Он на вершине. Маневрирует…

– Видим, видим уже, – невнятно отвечают снизу, знакомо прет из боевого отделения смазкой и пороховой гарью, пока еще холодной. Даже сквозь рев и лязг слышно, как надрывается рация «я „десятый“… вершина»…

Самоходка делает «короткую», товарища лейтенанта успевают за шаровары сдернуть обратно на корму. Выстрел – резкий, звонкий – уходит стомиллиметровый трассер к вершине холма. С остановок бьют другие танки батальона…

И ответ тут же – вспыхивает «сушка», шедшая правее. Десанта на ней тоже уже нет, но распахиваются люки, жив кто-то из экипажа, скатывается, сбивая о снег огонь с комбинезона.

Но это не «тигр» с холма бил, это поддерживает его кто-то из засады. А «тигр» сейчас очевиден – здоровенный, невнятной окраски – неспешно пятится назад, ведет стволом орудия…

Рядом кричит, колотит каблуком о броню Хрустов. Ранило, плечо зажимает. По броне проходит новая строчка-очередь – прямо перед носом Олега блестит светлая ссадина на краске рубки.

– Мы ж не утки в тире, лейтенант. Сигай, нахер… – рычит Митрич. Пинком сбивает за борт оглохшего и ослепшего Прилучко.

Олег чуствует, как его сгребают за шиворот, как кутенка швыряют с машины. Бах! – катится по снегу лейтенант Терсков, утверждается на четвереньках…

Окутанная дымами выхлопов и пороха, уходит вперед самоходка, падают с нее Митрич и Хрустов.

А за самоходкой виден еще один подбитый наш танк – встал бортовой «37». Не горит, сигают разом из башенного и люка мехвода танкисты.

Конец атаке… Уцелевшие танки отходят, быстро пятятся, бьет с «короткой» последняя самоходка.

– Туда! Вон он – ровик! – орет Митрич. – Жопой шевели! Бьет же.

Строчки пулемета ложатся по снегу, взбивают рыхлые комья. Олег ползет, ни о чем в общем-то не думая. Вернее, удивляясь, что пулемет тоже не виден. Наверное, как с «тигром» – только в последний момент взгляд врага и находит.

Втроем, почти одновременно сваливаются в ровик. Наверное, это окоп, довольно старый, пустой, незаметный, видимо, немцы заранее вырыли, но не заняли. Снега полно, на дне вода. Но пулемет сюда не достает.

Олег хрипит, вытирает морду снегом – тот почти и не холодный.

– Прилучко где?

– Да там. Где упал.

– Убит?

– Да кто ж его знает, – Митрич сдергивает с шеи стрелка-радиста автомат, стягивает телогрейку – Хрустов орет от боли. Рука сантиметрах в десяти выше сгиба локтя в крови, похоже, кость задета.

– Вот, вовремя ножичек я сделал! – дед вспарывает своим куцым «складником» рукав комбинезона и нижнюю бязевую рубаху раненого.

– Всё у тебя вовремя, прямо удивительно, – бормочет лейтенант.

– Ты наблюдай, наблюдай. Неровен час, подберутся фрицы нас в плен брать. На это я не согласен, – напоминает Митрич, ловко бинтуя руку кряхтящего раненного.

Олег наблюдает. По сути, впереди ничего не видно – несчастливые десантники сидят почти у подножья склона, недалеко от дороги. Отлично виден ближний склон – совершенно пустынный, это только сейчас вблизи очевидны короткие траншеи, ровики и подготовленное пулеметное гнездо. Еще виден край дальнего холма – но немцы там сидят где-то выше, их не разглядеть.

Зато видны подбитые и отходящие наши машины. Потеряна почти половина, уцелевшие отходят, маневрируя и изредка отстреливаясь – больше наугад, достать верхний «тигр» на такой дистанции и с такой позиции практически невозможно. Но и немцы достреливать советские машины не спешат – на холме изрядно бухает – накрывает вершину наша артиллерийская батарея, довольно точно снаряды кладет. Вряд ли достанут и разобьют бронированного гада, отполз наверняка, запрятался. Но где же его помощники? Определенно еще самоходка была, а может, и две-три…

Наш артналет закончился. Доносились резкие очереди немецкого пулемета – бьет по кому-то на поле, следит, шкура. Но здешнюю позицию пулеметчики не видят, да и отсюда – из траншейки – уже ничего толком не разглядеть. Разве что свои подбитые танки.

– Ничего, сейчас темнеет рано, отойдем, – пробормотал Олег. – Ты, Хрустов, не переживай. Отползешь в тыл, примут как родного. Санбат, медсестрички, усиленное питание….

Хрустов теперь с подвязанной на шею рукой, ему стало чуть легче. Сидел на дне окопа, поскрипывал зубами:

– Да что там, товарищ лейтенант, я не понимаю, что ли. Обидно, что напрасно. Ничего мы не сделали, да и сделать не могли.

– То вопрос философский, – вмешался Митрич. – Напрасного на свете не так много, как нам, дуракам, кажется. Хотя можно и всё подряд пустым считать. Вы лучше скажите – с нашим башнером что сталось? Я его спихнул, он вроде целым был, цеплялся изо всех сил, прям не оторвешь. Потом прострочило, что ли?

Рассмотреть наводчика не удавалось: вроде лежал не так далеко, но пятна проталин и вывороченной гусеницами земли заслоняли-маскировали.

Неудачливые танкодесантники начали застывать – в заснеженном окопе, да еще с мокрыми ногами было студено. Олег сидел, засунув кисти в рукава телогрейки, упершись ногами в противоположную стенку траншеи – так было чуть суше. Раздумывал о «тигре» и крайне неудачном бое. Понятно, орудие на гаде стоит хорошее, оптика отличная. Но видимо, большую роль сыграло то, что немцы местность отлично знают, а мы наудачу атакуем, без толковой разведки. Вот и получили.

– Не, не нашей фортуны сегодня день, – молвил в такт командирским мыслям Митрич.

– Да, нужно было разведку послать, – кивнул Олег.

– Щас не про то. Слышишь?

Правее по склону доносились звуки, вроде снег вдали причавкивал.

– Фрицы⁈ – в ужасе прошептал Хрустов.

– Тебе-то чего, сиди, помалкивай, «наган» грей, – шикнул Митрич. – Отобьемся.

Немцы спускались неспешно – трое – все в белом-маскировочном, с автоматами. Отчетливо донеслась негромкая спокойная фраза – уверены в себе гады. Правда, смотрят куда-то правее. Траншею пока не видят, или пустой считают.

Олег с облегчением вспомнил, что шапку так и не успел сменить – на голове задрипанная серая ушанка, и сама похожая на ком грязного снега. А ведь хотел новую достать…

Толкнул Митрича – нужно бить! Немцы действительно удобно подставились – метров сорок, боком идут. При удаче можно одной очередью срезать-положить, ППШ проверен, полный диск.

Митрич отрицательно качнул головой, не оборачиваясь, показал гранату и сделал не очень понятный жест – вроде как ныряющий. Это он куда гранату решил зашвыривать?

– За тылом следи, лейтенант, за тылом, – чуть слышно прошептал Митрич.

Олег оглянулся и оторопел. Двое немцев, непонятно откуда взявшихся, присели на склоне. Шагах в пятидесяти. Смотрели, правда, тоже в сторону – в сторону дороги, на подбитый танк.

– Щас засядут, я тех троих гранатой, ты сразу автоматом прижмешь. А я тех что с жопы возьму… – скороговоркой прошептал Митрич.

– Ну… – от неожиданности Олег не нашелся, что возразить.

Уму непостижимо, как немцы сзади оказались. Нет, понятно, что шли согласованно, двумя группами по склонам, холм огибали, чтобы у траншей встретиться, но откуда дед знать мог…

Немцы – те, что первые – действительно начали исчезать. Попросту спрыгнули в невидимый окоп. Тут же Митрич, широко размахнувшись, метнул туда «лимонку» – та одновременно с последним фрицем в окоп канула. Оттуда донесся испуганный возглас…

Только расслышать, что немцы заорали, Олег не смог – дед, разом потерявший интерес к траншейным фрицам, резко развернулся, ощутимо задев командира винтовкой, вскинул «трехлинейку», шикнув:

– Тех прижмешь!

Бахнула, подняв из окопа дым и снежную пыль, граната. Выпрыгнувший было на бруствер немец свалился обратно….

…Одновременно Митрич выстрелил, свалил одного из оглянувшихся «тыльных» немцев….

Дальше Олег перестал особо улавливать суть событий, поскольку оглушенные гранатой немцы вновь полезли из окопа, пришлось по ним строчить…

Одного подстрелил сразу – строчка поперек спины прошла, немец рухнул, как подкошенный. Второй оказался вертким, бежал по снегу вверх не оглядываясь, тяжело и не быстро, но вроде умышленно вилял. Очередь, еще…. Удалялась спина с прыгающим капюшоном куртки…. Вот сука, как заколдованный.

За спиной протарахтела очередь немецкого автомата, в ответ бахнула винтовка, а Олег пытался поймать на прицел прыткого «своего» фрица. Короткая очередь, да что ж… опять мимо. Удерет же…

В очередной раз стукнула винтовка Митрича – ноги немца заплелись, обернулся и замер на снегу.

– Вот, а то все «автомат, автомат», – с удовлетворением сказал дед, вкладывая в «трехлинейку» новую обойму. – Винтовка годнее. И опять же экономия патронов.

– В окопе один фриц засел, – указал автоматным стволом Олег.

– Битый уже небось. Но для профилактики… – дед сдернул кольцо с гранаты, зашвырнул в не подающий признаков жизни окоп.

Присели, пережидая разрыв.

– Швыряешь, словно.… В «городки» до войны много играл, что ли? – нервно проворчал Олег.

– Чего сразу «в городки»? Гранатометание – дело нехитрое, просто аккуратности требует. А у нас, у столяров, аккуратность вполне наработана. Хотя это, конечно, не из башни бомбами наперегонки швыряться. Вот там и виртуозность, и щедрость.

– Да там и гранат в боеукладке навалом. А тут наоборот, – неловко пояснил Олег.

– Так принесли-то нам бомб фрицы, – удивился дед. – И иного оружия. Щас соберем трофей…

– Они что, снаряжение побросали? – уточнил не видевший и не очень понявший происшедшее Хрустов.

– Да дед их всех уже пострелял, – пояснил, еще и сам не особо веря, лейтенант Терсков.

Тут пришлось прервать дискуссию, поскольку по холму начали лупить с двух сторон: немцы из минометов, наши – более щедрые – накрыли 122-миллиметровыми. Видимо, обеспокоила возня и перестрелка обе стороны. Ладно бы немцы, те разведку потеряли. Вот свои пушкари могли бы и задуматься…

Пережидали огневой налет на дне траншеи. Вокруг вздрагивало, под ногами хлюпало, опять сапоги промокли…

Стихло.

– Суетиться не будем, пусть хоть солнце уйдет? – предложил Митрич.

– Верно. Вот только не полезли бы немцы снова, – беспокоило Олега.

– Они тоже ночи ждать будут. Не видят они этот склон.

Ждали, тихо обсуждая произошедшее. Митрич считал, что просто повезло: немцы шли с двух сторон, их группы друг на друга надеялись, следили за направлениями, где своих не было. Окоп с танкодесантниками оказался в самом центре и из внимания врага выпал.

– Все ж везучий вы, товарищ лейтенант, верно про вас и ваш экипаж говорят, – пробормотал Хрустов, слюнявя сухарь.

Боль раненого изнуряла, «успокоительный» сухарь, нашедшийся в вещмешке деда, не особо работал. Имелась в «сидоре» и небольшая банка с чем-то трофейным овощно-эрзацным, ее съели без всякого удовольствия. Обстановка беспокоила.

Гасли последние косые, холодные лучи прусского солнца.

– Стемнеет, отходить будем, а, лейтенант? – Митрич смотрел искоса. – В темноте не должны заметить.

– Посмотрим. По сложившейся обстановке. Вообще мы хоть и самый краешек, но холм держим. Практически окопались и закрепились. Обидно уходить, – Олег опять глянул на не такой уж далекий подбитый танк с бортовым «37». Люки распахнуты, но не горел. Кажется, в левый борт ему вмазали, в ходовую. Вполне возможно, цела рация.

– Он как на ладони стоит. Первым же снарядом бахнут, – сказал догадливый Митрич.

– Не собираюсь его заводить. А вот по рации со своими связаться было бы неплохо. Наши атаковать все равно будут, когда подтянут резервы. А «эн-пэ» из машины недурное – оттуда главный немецкий холм виден уж точно.

– Ну-ну… – неопределенно проворчал Митрич.

Вот и пойми деда. Не робкого же десятка, считай, четырёх фрицев лично завалил, глазом не моргнув. А нужное дело сделать, связаться с командованием, важные наблюдения и сведения передать – тут «ну-ну». Есть в человеке застарелая несознательность.

* * *

1925 год и далее. Просторы РСФСР.

– Митрий, ты человек наш, пролетарский, и рабочий до мозгов и костей. Откуда эта несознательность?

– Да сознательный я. Очень! – заверил Митрий, развешивая портянки у печи для просушки. – Но в комсомол должны вступать люди не только сознательные, но и передовые, образованные. Мне бы еще один класс окончить, вот тогда….

– Отговариваешься, брехун этакий.

Против комсомола Дмитрий Иванов ничего не имел. Хорошая организация, веселая. Но вот лишний раз заполнять анкеты и рассказывать автобиографию не хотелось. Имелись в жизни товарища Иванова смутные периоды. Не в смысле происхождения и классовой платформы, естественно, но если малые нестыковки выплывут.… А так – сирота, родни не помнящий, бывший беспризорник, человек трудовой, о политике бесед не ведущий – может, и проскочит без дополнительного внимания.

Вообще жили хорошо. Казарма светлая, кормежка приличная, ну, пусть и не всегда. Работы – до фигищи и больше, об отстраненном и былом размышлять некогда. Пила-топор, брус, доски, режь-колоти, прикидывай, как ловчее и быстрее опалубку и прочее на стройплощадке возвести. Руки в мозолях, мышцы вечером ноют, сон глубокий, аппетит зверский. В выходной в клубе кино и танцы. Что еще человеку нужно? О минувшем и Фире почти не вспоминалось… уже счастье.

Шатурская ГРЭС это называлось. Ударная стройка. Важнейшее для страны дело.

Закончили в конце 25-го года[1], открылась электростанция с торжественными речами и бурными аплодисментами.

Перебрался в Москву. Дали грамоту за хороший труд, характеристику и направление на учебу. Если честно, хотелось учиться. Опалубка и плотничье дело – это хорошо, но можно же в жизни и еще что-то попробовать. Мысль о кино была, конечно, безумной – не с тем образованием и биографией туда, в высшую культуру, щемиться. Но имел Дмитрий обширный житейский опыт, знал, что если не выходит полностью мечту воплощать, то частично может и повезти.

Чуток поработал в ремонтной бригаде, одновременно поступил на рабфак[2]. Заниматься было тяжеловато – не столько из-за сложности учебной программы, как после тяжелой работы в сон клонило. Но попривык – учиться это все же не по холодным дорогам плестись беззубым бродягой. А тут и с работой повезло – поменял по удачному случаю.

Организация была не особо крупная – главное предприятие треста располагалось в Ленинграде, там да – размах, слава и известность. Именовалась организация – ТОМП[3] – чего только там современного и передового не производили! Очень нужный стране трест. В Москве имелась небольшое конструкторское бюро и цех-мастерская, отдельно называлось – ЭМЦКТиПБ – экспериментально-модельный цех кинотехники имени Парижских баррикад[4].

Втянулся Дмитрий Иванов в работу. Интересное дело – новые кинопроекторы и камеры конструировали очень умные люди. Понятно, роль малообразованного Иванова в том стремительном рывке к кино-прогрессу была не первой, и даже не двадцатой, но ведь кроме «начертить и рассчитать», нужно еще и воплотить в первой модели, почти игрушечной, полу-деревянной, но без которой дело никак не пойдет. Кстати, профессия «столяр-модельщик» не такая частая, к ней отдельное призвание нужно. Короче, ценили Иванова, да собственно, бездельных людей на предприятии имени Парижских баррикад держать привычки не имели – и штат невелик, и уровень обязывает. Интересная работа, того не отнять.

А вот с институтом не выгорело. Намекнули по-товарищески – на выбранный спец-технический факультет только с чистейшей анкетой возьмут, да и проверят не на шутку. А ты, брат, все же смутноват малехо беспризорством и неизвестными родителями.

Ладно, нет так нет, не очень-то и хотелось. Особой тяги возиться исключительно с чертежами, карандашами и тушью Дмитрий не испытывал – нравилось и головой, и руками работать.

Из общежития давно съехал, дали ордер на комнату на Садовой-Землянской. До цеха двадцать минут пешим ходом, в трамвае давиться не надо. Мастерская, чертежи, станочек пильный, тонкая штучная работа с корпусами и кофрами ценной техники. И никто проверять твою личность не лезет. Плохо, что ли? Понятно, что товарищи по цеху считали Иванова малость бирюком, так оно и понятно – детство у человека непростым вышло, достаточно в стальную пасть глянуть.

Девушки и барышни? Ну а что же, были, не без этого. Только как сказать.… Как-то стоял Дмитрий на просторной коммунальной кухне, собирался кастрюлю на плиту ставить, и тут осознал, что подруги товарища Иванова уж очень похожи на кипяченое молоко: вроде вкусно, полезно для здоровья и вообще, но много не выпьешь. Диетически как-то на вкус. На Фиру и кино-девушек вообще не похожи. Впрочем, на Фиру никто не похож. Одна она такая была, да….

* * *

25.02. 1945. Восточная Пруссия

7 км от перекрестка Вильтитен

22:15

Нервничал Олег, слушая туманную темноту. Раненный Хрустов задремал, неловко руку придерживая. А дед уполз – сказал, что сам управится, подобрал, зацепил под ремень полы шинели и двинул к соседнему окопу и битым немцам.

Туман поднялся по склону как-то враз, вроде еще почти светло было – и сразу ночь, относительно теплая, но сырая и противная до невозможности. Лейтенант Терсков грел дыханием руки, слушал – все казалось, что шуршание со всех сторон доносится. Очень даже возможно, что и немцы немедля следующую разведгруппу вышлют, это логично…

Не казалось! Ползли с иной стороны, вовсе не от окопа, куда Митрич ушел.

Олег навел автомат – в тумане, не таком уж непроглядном, но искажающем все подряд, шевелилось что-то непонятное. Не-не, все же знакомое, эта шапка, плотно натянутая, с завязанными тесемками, весьма характерна.

– Стой! – шепотом приказал Олег. – Прилучко, ты, что ли?

– А? Я! Я, товарищ лейтенант.

– Что ж ты не предупреждаешь⁈ Прострочить тебя мог в два счета.

– Та я ощупью… – башнер свалился в траншею.

Оказалось, Прилучко при падении с самоходки слегка оглушился и не понял, куда все товарищи делись. Долго не давал поднять голову немецкий пулемет, «так и ризав, так и сёк», но потом все-таки смолк. Прилучко хотел ползти назад, но не был уверен, в какую сторону теперь тыл, да к тому же осознал, что остался без автомата – оружие, видимо, с самоходкой уехало, – а этакий выход из боя, да еще в одиночку, командование батальона вряд ли одобрит. Тут у холма началась перестрелка, башнер вроде бы даже разглядел, что свои-знакомые бой ведут, потом по полю опять начал лупить немецкий пулемет. Решил выждать и к своим ползти…

Об этом башнер рассказывал взахлеб, путая слова и лязгая зубами, ибо замерз насквозь и даже больше, шея не сгибалась, и «мижножье» начисто отмерзло.

– Не тарахти, – взмолился проснувшийся Хрустов. – Жив – молодец, за яйца не волнуйся, они там поджимаются и себя самосогревают. Мне в госпитале рассказывали. Только что ж ты сюда полз? Надо было наоборот. Доложил бы нашим, что и как, рассказал, что тут окопы и мы…

– Да что вы разорались? Митинг или базар? – выругался невидимый в темноте дед. – Помогли бы лучше…

Олег выполз навстречу – дед волок добычу, все же барахольщик он был знатный, привычка еще дореволюционного твердокаменного самосознания.

Имелась и немецкая фляга с согревающим:

– Только по глотку! – предупреждающе зашипел Олег.

Хрустов все равно приложился дважды, на правах раненого. У Прилучко флягу после разового объемистого глотка грамм в сто отобрали, хотя тот пояснял, что «до глибин черева не дийшло». Лейтенант глотнул сам – пойло оказалось ароматным по запаху и отвратительным по вкусу.

– Ром! – уверенно сказал стрелок-радист. Ему слегка полегчало.

– Брендя с шнапсом! – подтвердил не без иронии Митрич. – Лейтенант, решай шибче. Стемнело, фрицы наползти могут, что тут сидеть, во второй раз вряд ли повезет.

– Да решил уже, – буркнул Олег, которому после брендя-шнапса немедля захотелось пить. – Вы ползете к нашим, докладываете обстановку и про «тигр» с самоходками. Я к танку, постараюсь по рации связь наладить. Рация там должна быть целой.

– Правильный план, выполнимый, – одобрил дед. – Но к танку вдвоем поползем, так еще вернее будет.

– Сам справлюсь. Ты-то в рациях не особо.

– Посторожу, оно спокойнее будет. Не в первый раз. Всё, хлопцы, двигайте, пока окончательно не поморозились…

Двое уползли – Хрустов направление представлял вполне точно, сил бы хватило двигаться. Штатный автомат забрали, «наган» остался у стрелка-радиста… должны добраться, вряд ли немцы по полю у дороги рыщут.

Остатки танкодесантной группы спешно собирались.

…– Ты зачем столько наволок⁈ – шепотом ужасался Олег. – Мы же забуксуем.

– Лишнее здесь оставим. А там, когда лазишь, впопыхах поди разбери, что нужно, а что не особо, – оправдался дед.

Груда оружия и снаряжения действительно выглядела изрядной. Два автомата со сбруей ремней, увешанных кинжалами и подсумками, гранаты-«толкушки»[5], небольшие сумки с какой-то ерундой, куртки-балахоны, белые снаружи и камуфляжные с изнанки. Маскировка, конечно, была кстати, но…

– Опять на заду⁈ Нарочно, что ли⁈ – сокрушался лейтенант Терсков, напяливая свободную куртку с дырами на спине, и особенно пониже, там и темно-красные разводы имелись.

– Дело случая, а этот бушлат ближе к твоему размеру, – сказал Митрич. – Ты же не суеверный, а?

Со сбруей-портупеей в темноте оказалось разобраться затруднительно. Прицепили кое-как, Митрич свою прямо к «сидору» пристегнул, забросил за спину довольно громоздкий немецкий автомат – явно больше на отечественную винтовку надеялся дед.

– Двинули, – прошептал Олег.

Поползли. Немецкие белые куртки помогали – с двух шагов силуэт человека расплывается, уже неочевиден. В принципе, и до танка было недалеко, но мешало непривычное снаряжение: немецкая лопатка, ножны с кинжалом, фляга, магазины…. И как немцы на себя так все хитро вешают, чертеж у них есть какой, что ли? Олег вспомнил училище, положил автомат на предплечье «под ремень», как надлежит по уставу. Вот – сразу стало легче.

«37»-й был рядом. Высился глыбой в уже порядком облезшей белой зимней окраске-побелке.

– Митрич, я обползу, гляну. А ты к люку мехвода.

Насчет попадания угадал – ударило в левый борт, под острым углом, но крепко – два катка и ведущее колесо вышибло. Не ползать уж «37»-му, разве что после вдумчивого ремонта у технарей.

Олег прополз мимо изуродованного борта машины, Митрич лежал рядом с телом в темном комбинезоне.

– Наш? – прошептал Олег.

– А чей еще? Коллега твой, вроде лейтенант.

– Пашка Сизов. Давно воюет, он еще до меня в бригаде был.

– Так всё – отвоевался. Прямо в голову.

– Понятно. Документы возьми.

– Беру. Смерзлось тут всё…

Забираясь в люк, Олег испытал совсем уж поганое чувство – с холма лоб танка должен хорошо просматриваться, стукнут из пулемета, и непременно опять в зад прицелятся. Это уж совсем будет…

Обошлось. А внутри было как-то поспокойнее, попривычнее. Людей нет, пахнет холодным дымом и маслом – потекло где-то. Ну ладно, в радиостанции никаких масел нет, будем надеяться, заработает связь, а танкошлем парни бросили, это удачно. Олег надел холодный шлем и сразу почувствовал себя еще увереннее…

С радиоаппаратурой лейтенант Терсков поддерживал отношения уважительные, но не очень близкие. Понятно, связаться с соседями и батальоном мог, но чинить… тут вряд ли на серьезный радиотехнический подвиг способен. Но умформер подал признаки жизни, радиостанция включилась, прогрелась, и вроде бы работала. Только батальон не отвечал. Ну, это как раз не удивительно – не очень-то ждут связи. Зато аккумуляторы «37»-го вполне «держат», нормальные, почти новые. Да и саму радиостанцию в Т-34–85 перенесли в башню, теперь стоит удобно, красота. Подождем и повторим вызов.

Высунулся в люк мехвода:

– Митрич, оно как?

– Тихо. Только не ерзай в люке – заметно шевеление.

– Сейчас нижний открою.

Олег повозился с «десантно-эвакуационным» люком, перелез к орудию. На полу валялся ценный подкалиберный снаряд – с укладки взяли, но зарядить и выпустить не успели. Да, быстро немцы Пашку подловили, земля ему пухом.

Лейтенант Терсков глянул в прицел: вот она – вершина холма. Вроде рукой подать, даже следы широких гусениц видны. Впрочем, это наверное, мнится – там и воронок изрядно. Приложила наша артиллерия довольно точно, но наверняка с опозданием.

Ушел «тигр». Ждет момента, отдыхает, гадина длинноствольная. К ночи бой в деревне тоже угас. Только изредка постреливали непонятно откуда и кто. Утомился противник, новые гадости выдумывает. Наши, уж будьте спокойны, в долгу не останутся, тоже думают, прикидывают.

А кто же «тигру» помогал? Близнец-напарник у него есть, или самоходки на подхвате? Неужели тоже с холма? Олег осторожно крутанул маховичок – башня послушно поползла, ловя прицелом подозрительную, чуть заметную впадину у вершины.… Но тут шепотом, но истошно снаружи заорал дед:

– Охренел⁈ Оно же слышно на версту. То умформер у тебя, то вообще лязг и дребезг.

– Всё, не буду.

– Да нет, ты, бронетанковый, продолжай. Щас нас живо согреют… – Митрич сердито затих, продолжил наблюдение.

* * *

1930-й и далее. Москва и прочее.

Теплое было время. Работа хорошая, жилье, покой на сердце. Начальство уважало, соседи ценили – особенно после того, как на кухне душ с колонкой обустроили – Митрий техническую часть на себя взял, народ помог чем мог, по большей части, конечно, советами и замечательными рацпредложениями, но получилось дружно.

А командировки какие интересные были, эх.… В Ленинград – туда уже ездил без особых опасений. Старых лихих знакомцев по этому свету уже по большей части не болтало, кому повезло – срок мотал, а кому уж совсем повезло – вовремя спрыгнул-завязал, в честную жизнь подался. Но на Васильевский остров Дмитрий по старой памяти не совался, да и времени не было – как прибыли с вокзала, чемоданчики в заводскую гостиницу кинули, и вперед – в цеха, конструкторское, в мастерские, дел по горло.

Еще в Одессу ездили, в Киев и Самару на новые заводы. В дороге чистый курорт – отдельное купе, командировочные сполна выданы, во время работы их все равно тратить не успеваешь, а тут соседи случайные, шуточки, картошечка вареная с огурчиками солеными, чай с лимоном, разговоры интересные – и страна бесконечная за окном, за сто лет ее всю не объедешь. В дороге и по сто грамм случалось, иной раз и коньяк с инженерами под разговор толковый…

Были и сложности, что скрывать. И по работе далеко не всё успешно шло, и в стране непросто новую жизнь строили-налаживали. А когда было просто? Никогда и не было. Жизнь же. Потому и вспоминалось больше хорошее и светлое.

Возвращался Дмитрий Иванов в родную Москву, воспитывал соседей, что умудрялись за неделю-две сток душа наглухо забить, предохранители на счетчике пережечь, стекло на лестнице слегка кокнуть. Ну, пацанва, как ей без шалостей и стекол.

Прочищался сток, менялось стекло. А утром опять на работу, новые хитрые задачи. Довели до ума ТОМП-IV[6] и первые съемочные камеры, готовили к серийному выпуску первые кинопередвижки. Понятно, выпускать будет Ленинград, но и часть труда москвичей в этом проекте определенно есть. Кинопередвижка, чтобы во все деревни, аулы, хуторки и колхозы приезжала – это какой верный шаг вперед[7]! Раньше о таком только мечтать можно было. Стратегический и широкий прорыв темного фронта бескультурья, не меньше.

Да, шла новая жизнь. Ходил Дмитрий Иванов в клуб, иной раз ездил на футбол со сослуживцами, изредка и на киностудию на технические премьеры кинолент попадать удавалось – не совсем же посторонний человек. Можно бы и чаще, но ведь работа. Интересно Москва жила, стремительной и бурной культурной жизнью. Вот открылся новый кинотеатр «Ударник»[8] – прогрессивный и современный, с раздвигающимся летом настежь потолком, с вольно открытым звездному небу залом….

Вот туда Дмитрий Иванов так и не пошел. Слишком близко отстроили кинотеатр от старой Митькиной жизни, прямо на Болоте…

Обходил те старые места Дмитрий. Уж и годков сколько прошло, не узнать в высоком, стриженом наголо парне – нет, уже не парне, а мужике – Митьку, сына столяра. Рост и зубы всё затмевают. Совсем иной человек, совершенно напрасно Кадаши обходящий, да кто его там узнает.

Узнали. Вовсе случайно, и далеко не в Кадашах.

…Покупал Дмитрий прокладки к крану-вентилю – на коммунальной кухне кран сворачивали немилосердно, причем даже не самыми-то сильными женскими домохозяйскими руками, что даже и необъяснимо с технической точки зрения. Взял резины с запасом, а тут тронули за рукав:

– Товарищ, а товарищ…

Обернулся.

Как на месте не обмер, и потом не мог понять.

Показалось, что мать. Помолодевшая, без синяков под глазами, ставшая выше ростом, но так – одно лицо. Прямо до жути.

Райка смотрела с испугом. Не было у нее особой уверенности, видно, что готова обознаться, и даже с облегчением. Да и как узнать? Иной же человек.

– Ух ты, красавица какая! – сказал наконец Дмитрий и широко улыбнулся. – Чем помочь-то? Кошелку поднести?

Кошелка у Райки – да какая Райка, уж однозначно Раиса – действительно была немаленькая. Но глаза сестра не отвела, хотя и зубы железные увидела, и остальное чужое.

Напряженно склонила голову к плечу:

– Ты?

Дмитрий улыбнулся еще шире:

– Я-то, я. А ты кто будешь, этакая дева прекрасная?

Действительно красавица: статная, этакая спортивная, одета без финтифлюшек, просто и аккуратно, но хороша. Стриженые волосы плотно косынкой прижаты. А взгляд цепкий… в кого такая?