Текст книги "Операция "Берег" (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)

Нет, так с офицерами не разговаривают. Понятно, лейтенант Терсков к данному стрелковому подразделению прямого отношения не имеет, зато носит звезды на погонах. Наглеть не надо. Это что за формулировка: «на 3-м Белорусском бойцов дохера, а здесь один дурной, да другой тупой-контуженный. Брось шпалер, винтарь бери…»? Щас прямо, немедля начнем личное оружие разбрасывать.

Впрочем, пехотинец настаивать не собирался, вроде как недосуг ему, опираясь на локти, сунулся между катков по другую сторону. Пальнул… Кто-то закричал совсем рядом с танком, с другой стороны рванула граната, осколок залетел под днище, черкнул, оставил блесткую царапину рядом со шлемофоном лейтенанта Терскова.

Да, вот это кстати. На хрен, на хрен…

– Щас я! – предупредил Олег, протискиваясь назад во тьму танка.

Укладку завалило сбитыми дисками, но сама она никуда не делась. Нетронутая, как положено по штату – ровно двадцать пять Ф-1…

Лейтенант Терсков сдергивал кольца, вышвыривал гранаты в башенные люки. Тут как раз особой работы мысли не требовалось – наработано упражнение до автоматизма, в училище им здорово измучили. Опасный бросок, если зацепишь что и «лимонка» обратно свалится, пиши пропало. Но чего ей – гранате – не туда валиться, если человек метать «лимонки» вполне умеет. Вон – пехота как мгновенно винтовки заряжает, мы хуже, что ли? Кстати, у деда одна винтовка немецкая – затрофеил, стало быть. Значит, немцы совсем рядом.

Осмысливая эту – в общем-то, очевидную – тактическую догадку, Олег зашвырнул десятую гранату – легли, вроде, хорошо, как метил – веером. Добавим по курсу… очередная «лимонка» улетела в люк мехвода, лейтенант задраил люк – с немцев станется тем же ответить, странно, что еще не зашвырнули гранату, наверное, думали, что кончился «154»-й. Щелкнули по броне осколки замыкающей гранаты. Лейтенант Терсков прислушался: вроде как утихла близкая стрельба. И вообще как-то теплее и уютнее стало с закрытыми люками. Вот Миха только.… А дед-то жив? Надо было ему пояснить насчет гранат…

Снизу стукнули:

– Эй, живой, танкист?

– Вроде. Что там?

– Отползли германцы. Ты вылезай, у них там танк. Вернется, засадит издали, как ответработник[7] той банщице.

– Сейчас вылезу.

Спаренный пулемет снимать не хотелось – толку от него куда больше чем от нижнего. Но если «154»-расстреляют, всё вооружение пропадет понапрасну.

Руки уже подсохли, шмыгая носом, Олег возился с пулеметом. Ковыряться пришлось почти ощупью – аварийное освещение не включалось, подвешенный к проводке карманный фонарик светил едва-едва, не батареи, а хрен его знает…. И на руках опять кровь откуда-то, опять скользят.

Лейтенант Терсков нащупал два вроде бы неповрежденных диска, начал спускать в нижний люк увесистые «блины».

– Эй, дед, принять можешь?

– Давай…

Олег передал пулемет, сошки, принялся за гранаты…

– У вас там что, полный ящик бомб? – удивились снизу.

– Не, уже пол-ящика. Ты убери, а то я щас прямо на них…

Нижний плацдарм оказался подготовлен, лейтенант выбрался, подвинул к краю люка еще пару дисков, но доставать не стал – не ровен час, забьются землей.

Дед-пехотинец лежал со своей винтовочкой, наблюдал. Не оборачиваясь, посоветовал:

– Ляг на жопу, да харю снегом протри.

– Так, товарищ боец, может, ты снайпер и вообще герой пехотного фронта, но обращаясь к офицеру танковых войск, соблюдай дисциплину. Что это за «жопа» и ценные указания? С лейтенантом говоришь.

– Так точно, товарищ лейтенант! Виноват, товарищ лейтенант! Разрешите обратиться, товарищ лейтенант бронетанковых войск? У вас из носяры кровь льет, лягте на спину и жопу, остановите кровцу. А то истечете, невзирая на высокое и ответственное звание.

– Твою… а я думаю, откуда кровь? – ахнул Олег. – Вообще не чувствую.

Он лег на спину, набрал горсть снега, приложил к переносице. От снега пахло землей и гарью, довольно неприятно. Наверное, оттого, что земля прусская. И холодно сразу стало.

– Слышь, боец, тебя как зовут? – невнятно спросил Олег.

– Стрелок второго взвода Иванов. Винтовочный автоматчик второй роты автоматчиков.

– Про винтовочных автоматчиков я понял. Ты как здесь один оказался?

– Действовал согласна приказа. Атаковал этот хутор тараканий.

– А остальные чего ж? Взвод?

– А мне откуда знать? Я за них не ответчик. Приказано «бечь, кричать „ура“ и атаковать», я то и делал. Я же дисциплинированный, а вовсе не то, что вы, товарищ лейтенант бронетанковых войск, себе удумали.

– Да хорош тебе. Ну, гавкнул сгоряча контуженный танкист, у меня вон и морда в крови, и общая слабость организма и разума. Не говнись, дед.

Стрелок Иванов на миг оглянулся, хмыкнул:

– Ну, разве что слабость. Кровь-то все идет. Давайте заткну понадежнее.

– Пакет перевязочный жалко. Вдруг заденет всерьез.

Дед пренебрежительно фыркнул, живо перекатился к лейтенанту:

– Тута вопрос-то не для прений…

Он живо выдернул из дыры в телогрейке лейтенанта клок ваты, располовинил, скатал в жгутики и весьма решительно упихал в ноздри Олега. Так же быстро отполз и занялся наблюдением.

– Законопатил… а если у меня нос был сломан? – прогундосил лейтенант Терсков.

– Да чего нос? Нос не руки, его ломать можно, – пояснил дед.

– Так себе юмор. Чисто пехотный, – прокряхтел Олег, запрокидывая голову.

– А я кто? Пехота и есть. Блудливый боец Иванов, оказавшийся под танком, вместо того чтоб принимать пищу на ужин под руководством ротного старшины. Обозлятся и запишут меня в дезертиры.

– Какой ты дезертир, если впереди всех оказался?

– Обыкновенный дезертир. Хотел сбечь, заблудился без компаса.

– Хм… – Олег потрогал нос. – Шутишь всё.

– Какие шутки? Нам с вами, товарищ лейтенант, невзирая на страшенную пропасть в званиях и познаниях военных наук, теперь числиться в пропавших без вести.

– Не болтай, дед. Вот мы, вот вверенная мне боевая машина, ты осуществляешь ее пехотное прикрытие. Утром наши в атаку пойдут, выручат.

– Может, пойдут, а может, сменят направление. Пока здесь германцев много больше наших. Да и кто про ваш танк знает? Экипаж-то твой… Механик вон лежит. Дернул быстро, да прямо на немцев.

– А заряжающий? Он через нижний люк вылез.

– Вроде уполз. Я за забором был, видел плохо. Может, и проскочили твои остальные.

– Нет, радист в танке. Убили.

– «Смертью храбрых», значит. Геройское дело, понятное. Не то что мы.

– Да не наводи ты тоску, – возмутился Олег. – Отобьемся. А может и не заметят. Тебя вообще как зовут?

– Так Иванов и кличут.

– Не дури дед. Ты не деревенский. Лежим, мерзнем, так можно и неофициально обращаться. Меня, если вне строя, Олегом зовут.

– Вещий, стало быть? А я – Дмитрий Дмитриевич. Для краткости – Митрич.

– Вот, другое дело. Слышь, Митрич, вас там что – с хозроты и тылов в роту собрали? Ты какого года?

– Старый я. 1907-го года рождения. Но до стратегических тылов вашей бригады меня не допустили. С маршевым пополнением из «запасного». Третьего дня прибыли и сразу к вам.

– Так это хорошо, – сказал Олег, морщась и глядя в днище танка, поскольку в носу еще прихлюпывало, пусть и слабее. – Слышь, Митрич, дай мне пулемет и ту рогатку, она «сошки» называется, прикрутить бы ее надо. Неровен час, полезут фрицы.

– Это верно. Вот сразу видно, учились вы, товарищ лейтенант, всякую тактику и разведку по науке превосходили. Угадали: возятся германцы, удумали себе чего недоброго, – солдат и сам заерзал.

– Пулемет-то подай, – занервничал лейтенант.

– Чего? Привинтил я ваши сошки-вошки, невелика загадка.

Олег скосил глаза – пулемет действительно стоял в сборе, дед примерялся защелкнуть диск.

– Стой! Там с умом нужно, – испугался лейтенант Терсков, дернулся к пулемету.

– Лапы убери! Некогда уставы командовать, – зашипел боец. – Я с пехотным «дегтярем» дружил, разберусь здесь как-нибудь. А ты, лейтенант, по башке стукнутый, едва ворочаешься, меня ж и прострочишь для начала. Во – бомбы кидал годно, оно и хорошо. Повторишь, если прижмет. А пока на ту сторону смотри, если видишь чо и сказать способен.

– Митрич, ты командование на себя принял, что ли? А потянешь? – возмутился Олег, осторожно переворачиваясь на локоть.

– Вот въедливый ты, лейтенант, как та писарская вша. Да командуй на здоровье, но стрелять я буду. Вот – выползают уже фрицы.

– Нет уж, ДТ умения требует, тренировки, – лейтенант Терсков развернулся к пулемету, ухватился.

Митрич упираться не стал, отпустил неуклюжий пулемет, засмеялся:

– Ты партийный, лейтенант, что ли? Ну, коси тогда.

Олег хотел сказать, что в партийности ничего смешного нет, пусть лейтенант пока и не партийный, а только комсомолец. Но забыл – меж катков были видны немцы. Близко. Живые-ползущие и мертвые. Трупов оказалось куда больше, некоторые прямо вплотную лежали, один так вообще за гусеницу «154»-го ухватился, вон ногти синие какие. Да откуда же мертвецов столько⁈

– Любоваться будем или стрелять? – уточнил Митрич, скаля свою страшноватую сияющую сталь зубов, и пальнул из «трехлинейки».

Лейтенант подумал, что боец попался психованный, может, тоже контуженный, но даже посильнее. Впрочем, размышлять было некогда…

…Гремел пулемет – Олег старался бить короткими, все же не в танке, тут укладка бэ-ка поскромнее. Стрелять было неудобно – сошки высоковаты. Но удалось приноровиться – очереди резали землю со снегом, цепляли и немцев – живых и мертвых. Фрицы успели подобраться близко, думали без шума взять, но вышло, что дистанция кинжальная, да еще диск попался с бронебойно-трассирующими патронами. Олег с некоторой даже жутью видел, как летят клочки белых курток, шинелей, брызги плоти. Но та жуть прицел не сбивала…

Атаковали немцы странновато, нет бы окружить, отчего-то преимущественно со стороны двора ползли. Начали метать гранаты, долетело, стукнуло о каток, Митрич заорал «бомба!». Переждали разрыв, Олег едва успел поднять голову от пулемета, увидел, как другой фриц замахивается – стукнула винтовка зубастого стрелка – немец дернулся, обмяк. ДТ выпустил остаток диска по дальним фрицам, а ближе безвредно пухнула дымом и снежной пылью «колотушка» убитого немца…

– Отползают! – отметил лейтенант Терсков, торопливо меняя диск.

– Не суетись, – посоветовал старый боец, наблюдая за тыловой стороной под-танкового «укрепрайона». – Щас германца не особо густо.

– Слышь, Митрич, а до этого что было? Откуда столько мертвых фрицев? Неужели ты настрелял?

– А кто? Я ж известный снайпер, «ворошиловский стрелок» и трижды таежный охотник. Одной пулей разом двоих немцев в глаз бью и третьего в очко раню. Вон – так и лежат, троицами. Не чуди, лейтенант, ты же их и положил бомбами. Как начал из люка метать, я думал, и мне конец, вплотную сыплятся, осколки так и секут.

– Надо же, – Олег утер липкое лицо, в глазах плыло: катки, черно-белая поляна с телами немцев и следами гранатных разрывов, гильзы, скрюченные пальцы близкого мертвеца – все туманилось.

– Не три харю, опять сочишь, – сказал Митрич.

Лейтенант лежал на спине, чувствовал, как в нос пихают свежую затычку, подрагивал.

– Знобит? То от кровопускания, – пояснил боец. – Тебе, лейтенант, попить нужно, а лучше пожрать. Есть чего в машине?

– Есть. Только я не хочу.

– Что за хотелки такие? Ужин пропустили, положен завтрак, значит надо. Объясняй где, я слажу.

– Не найдешь. Там темно.

– Я не найду? – удивился Митрич. – Наблюдать можешь?

Боец взял фонарик, забрался в люк, из танка доносились чуть слышные стук и ругательства. Лейтенант слушал, лежал на боку, прижимал затычки носа, заставлял себя поворачиваться, наблюдать, в глазах опять плыло, башка не соображала, стучало в ней что-то, как оборванным шатуном. Олег не сразу понял, что стучит не в башке, а по броне – немецкий пулемет очереди кладет. Мысли были вялые, думалось, куда Митрич пропал, что вообще пехотному человеку в танке столько времени делать? Тянуло в сон…

Наверное, чуть задремал. Толкали, открыл глаза, увидел худое, щетинистое лицо деда. Собственно, чего Митрич – дед? Ему еще и сорока нет.

– Митрич, а ты в «запасной» после штрафной роты или госпиталя попал?

– Вот о самом главном ты, лейтенант, мыслишь, самую суть ухватываешь, – рассердился боец. – На, пей да отдыхай.

Фляга была большая, почти двухлитровая, их нержавейки, правда, помятой. Еще предыдущий мехвод где-то спер, в экипаж притащил. Глотать ледяную воду совсем не хотелось, но Олег начал, и сама как-то потекла, глоталась, только флягу держать было тяжко. Совсем обессилел. И как стрелял-то? ДТ лягаться умеет, слабых рук не любит.

От воды стало как-то легче, но одновременно совсем замерз. Лейтенант Терсков вяло смотрел, как боец занимается хозяйством, комментировать сил не было.

Митрич как-то все успевал: наблюдал во все стороны, из фляги прихлебнул, диски на ветоши разложил, гранаты рядком отодвинул, банку НЗ-тушенки поломанным ножом вскрыл, подцепил кусок, жуя, прополз к гусенице, принялся двигать вдоль катков труп немца – пихал не особо быстро, но упорно. Опять осмотрелся, пихнул в полустальную пасть изрядный кусок тушенки, вновь поволок труп. Чего он над мертвецом издевается-то?

Митрич затащил немца под корму «154»-го, принялся ворочать-пристраивать. Живые немцы видимо, уловили возню – по танку простучала автоматная очередь. Боец выругался, попытался встряхнуть-очистить содранную с трупа куртку-парку.

– Тебе уже без надобности, не пыжься, ганс, – бормотал дед, вертя головой, присматривая за обстановкой.

Олег смотрел, как посверкивают зубы и глаза стрелка. Все же псих. Может, и не на полную голову, но определенно. Собственно, у лейтенанта Терскова с башкой тоже сейчас не особо, чего к людям придираться.

Митрич набил полный рот тушенки, постелил фрицевские шмотки, кусок обгорелого брезента, слетевшего с кормы «154»-го – от лохмотьев остро пахло гарью:

– Вбваггг.

– А?

– Переползай, говорю. Померзнешь, и так трясет, как тот заячий хвост.

Олег не без труда переполз на тряпье. Утепление, конечно, обманчивое, но все же. Митрич торопливо упихал в себя еще ком мяса, жевал, прислушивался. Ближние немцы молчали, далее – за усадьбой – шла пулеметная перестрелка. Совсем уж дальше работала артиллерия и минометы.

– Самое время батальону ударить и выйти к героически захваченному нами плацдарму, – возвестил Митрич, дожевывая. – Всё, твоя половина банки осталась, лейтенант. Ничего тушняк, только лаврового листа не докладывают.

– Не, я не буду. Стошнит.

– Всё разом не вытошнит, что-то задержится в организме, – боец сунул лейтенанту нож, отполз к носу танка. – Что-то с той стороны замышляют, так оно мне чуется. Ты ешь, я же особо уговаривать не умею, не нянька.

Олег ковырнул обломком клинка холодное жирное месиво, к горлу немедля подступило. Нет, нужно попробовать. Калории нужны, это ж топливо, иначе вконец заглохнет организм.

Кое-как жевалось, ползло в горло. Лейтенант Терсков подцепил еще комок, орудовать изуродованным складным ножом с треснутыми костяными накладками было не очень удобно, но где потерял ложку, вспомнить не получалось.

– Слышь, Митрич, твоя правда – лаврового не положили.

– А чего же… у меня чувство вкуса… даже повара завидовали, – прокряхтел боец. Просунув винтовку между катков, он пытался что-то зацепить.

А, еще одного дохлого немца подсекает.

– На что тебе покойник? – с некоторым любопытством поинтересовался Олег, вылавливая в банке желе – оно шло в горло легче.

– Бруствер нарастим, – пояснил, отдуваясь, деятельный дед. – С кормы прикроемся, а с той – носовой стороны бугорчик, оттуда гранаты швырять неудобно, так что выкатятся германцы прямо под твою пулеметку. Точно говорю – с той стороны и сунутся.

– Ну, может быть, – лейтенант Терсков посмотрел по курсу умершего танка – там на неочевидном «бугорчике» лежал мехвод – один валенок слетел, ватные штаны, пропитанные маслом, лоснились даже в темноте. – Митрич, а когда по нам попали, мы горели или нет? Ты видел?

– А как же! Прям как на картинке. Едете, жопа дымится, брезент горит, а тут по вам, бах! – встали, и разом еще – бах! Кажется, с дороги танк по вам влупил. А может, самоходка. Механик выскочил, его застрелили. Потом корма у вас еще чуток погорела, но погасла. Всё.

– Да чего вдруг «всё»? – не согласился Олег, скребя дно банки куцым ножом. – Практически цела машина. Брезент и иное барахло – мелочи, наживем еще. Ленивец – тоже ерунда, отремонтируем в два счета. Ну, если жив буду.

– Если чо, без тебя отремонтируют, – заверил дед.

– Или так. Стой, ты что с пулеметом делаешь⁈ – испугался Олег.

– Диск ставлю. Тот пустой был. Не ставить, сэкономить? – ехидно уточнил Митрич.

Лейтенант Терсков с опозданием осознал, что под танком теперь два пулемета: один с сошками, другой без – с ним-то дед и возится.

– Ты как его снял-то? – поразился Олег.

– С божьей помощью. Вознес сердечную молитву святому Иоанну, он мне зажимное кольцо послюнил[8]. Товарищ лейтенант, я хоть деревня-деревней, офицерских училищ и академий не кончал, но на заводе вдоволь поработал, не совсем руки кривые.

– Так это хорошо. Только у него – у пулемета есть специфика. Ты на стрелковом «дегтяреве» первым номером был или вторым?

– Старший помощник подносчика патронов, – Митрич по-стальному ухмыльнулся.

– Ты лыбься. А я все равно объясню, оно не помешает, – сказал Олег, придвигая «свой» ДТ.

– Так я разве возражаю? Я вообще ученые лекции люблю, помнится, специально в клуб ходил, умных людей-лекторов послушать.

– А у тебя вообще какое образование? – с некоторым подозрением уточнил лейтенант Терсков.

– Все четыре класса. Потом еще чуток, – несколько туманно пояснил дед.

Провели краткое техническое занятие. Странным образом в голове лейтенанта Терскова прояснилось – наверное, пересказ заученных в училище знаний помог. Вот только холод донимал – Митрич накрыл лектора своей шинелью, поскольку слушая и комментируя, проводил земляные и иные работы и порядком разогрелся. В корме танка теперь возвышался бруствер из двух немецких тел, боец рыл землю крышкой помятого диска, углублял естественную ложбинку, превращая в окопчик. И о наблюдении не забывал ни на секунду – вертел головой, слушал.

– Здоров ты работать, – с уважением прошептал Олег. – Слушай, если не убьют, пойдешь ко мне в экипаж? Ты хоть и в возрасте, но башнером[9] вполне зачислим. Там наука простая – слушай команду, да заряжай побыстрее.

– Прям внезапно лестное предложение, – прокряхтел дед, работая «лопаткой». – В танке я еще не горел, чего не было, того не было. Могу и попробовать. Но тогда, товарищ лейтенант бронетанковых войск, твоему танку придется свершить славный подвиг. Возможно, погибельный.

– Чего это непременно погибельный? Просто победный никак нельзя?

– Нет, я не в смысле упадничества духа. Просто мне так цыганка нагадала. «Покинешь ты эту жизнь небывало, геройски и доблестно. Редкой судьбы ты мужчина» – и смотрит этак пристально, прям в очах черно-жгучих расплавиться можно.

– Гм, это же суеверие. Не то что вредное, но.… Неужели поверил?

– Как не поверить? Не могла она в тот момент врать, никак не могла. Правда, я тогда не особо вдумывался, сгреб ее, стиснул, и это… Мы в тот момент, стыдно сказать, товарищ лейтенант, в кровати были. Уже как бы повторно. Закрепляюще. Это давно случилось, я еще молодым тогда гулял. С тех пор и ищу повод для «геройской и доблестной судьбы». Но всё ерунда какая-то подворачивается.

– Митрич, а ты ведь брехло изрядное. Ну и сочинил, «цыганка, наворожила». Про три карты она тебе ничего не нашептывала?

– Нет, она вовсе не графиней, а дочерью ихнего цыганского барона числилась. Иное происхождение. И внешность. Но жизнь, она странная, товарищ лейтенант. Иной раз и не в такое поверишь…

– Ну… может быть. Я с этой стороны жизнь не очень знаю, – признался Олег.

Митрич утер шапкой разгоряченное лицо, посмотрел внимательно:

– Молод ты, товарищ лейтенант, но не глуп. Молодец. В жизни, может, это самое главное и есть: знать, что не всеведущ, да понимать, что дерьмо и счастье рука об руку ходят. Кто его знает, как обернется, но держи на память подарок.

На шинель шлепнулась угловатая немецкая кобура.

– «Парабеллум», что ли? – Олег нащупал застежку.

– Вроде он. Снял нынче с немца, думал сменять на что толковое, солдату нужное. На спирт к примеру. Но дарю, тебе нужнее, шпалер опять модный.

– Спасибо. Спиртом при случае отдарюсь. Или водкой. Только это… алкоголь до добра не доводит.

– Это верно. Я того и не пью. Не помогает, зачем добро переводить. Я просто так меняться люблю, из интереса, забавное дело, – дед снова заскреб диском мерзлую землю.

Олег смотрел на худое, злое лицо пожилого бойца. Стрижка «под ноль», скулы, нос, уши – всё острое, хищное, почти звериное, даже если щетину не считать. С таким человеком в темном переулке встретишься, до костей проберет. Только ночь под танком – это вообще не городской переулок, тут иное настроение.

Митрич вздрогнул, качнулся к гусенице, в следующий миг по броне прошла автоматная очередь. Закричал немец. Близко-то как.… Снова простучала автоматная очередь.

– Чего они вдруг разорались? – удивился Олег, переворачиваясь на живот и берясь за пулемет.

– Ты немецкий не учил, что ли? Грозятся, плен предлагают. Слышь, лейтенант, нужно на запасную позицию уходить, – прошипел Митрич, поспешно накидывая шинель. – Вон там горка, то не сугроб, а плахи сложил местный кулак-хозяин. Я уже там сидел, нормально.

– Куда⁈ Зачем⁈ – изумился лейтенант Терсков.

– Я те говорю! Я – пехота, у меня чуйка. Ползи! – Митрич закинул через спину «трехлинейку», сгреб остальное добро и по-ужиному пополз под корму, мигом перевалил через бруствер мертвецов…

Покидать защиту «154»-го Олегу страшно не хотелось. Броня лучше любого окопа, внутри танка изрядный бэ-ка, и главное, нельзя покидать не горящую, еще способную воевать машину.

Но оставаться одному не хотелось еще больше.

Полз на коленях и локтях, руки заняты, в глазах вновь поплыло, только подметки ботинок бойца впереди смутно мелькали. Где тот сугроб плаховый?

Сугроб оказался не сугробом, а вроде угла сруба, едва заметного: обтесанные бревна расползлись, внутрь залезть можно.

– Жопу придави, жопу! – шипел уже изнутри Митрич.

Олег, задыхаясь, прополз под плахой, внутри снег оказался утоптан, валялось с десяток винтовочных гильз.

– Какого хрена мы сюда…

В танк бахнуло… разрыв был не очень громкий, но донесся отчетливый хруст металла… нет, даже не хруст, но очень отвратительный звук. Из «154»-го поднялось облачко дыма…

Второй выстрел Олег рассмотрел – прилетело в корму, вспышка, подпрыгнули решетки моторного отсека, через секунду заплясали языки пламени.

– «Фаусты» притащили и бьют, – догадался лейтенант Терсков. – Эх, а я у Михи документы не забрал.

– Я забрал, – сказал, озираясь, Митрич. – Бушлат хотел с парня снять, да там кровища сплошная. Лейтенант, ты башку не высовывай, она черная, приметная. Надо тебе нормальную шапку в запасе иметь.

– Непременно заведу, – пообещал Олег.

Дело было совсем плохо. «Тридцатьчетверка» горела, ближе к усадьбе перекликались немцы. А тут – почти на голом месте, да с двумя дисками – долго не высидишь. Имеются, правда, две гранаты, но толку-то… самое время о шапке думать.

– Вон они – германцы, – пробормотал Митрич. – Негусто, но все наши. А меж тем светает. Слышь, лейтенант, ты сдаваться рассчитываешь?

Олег ответил кратко и сугубо отрицательно.

– Да я к тому, что если в плен согласен – то отползай и грабли задирай. Я позицию не сдам, плахи годные. А сам я в плен не иду, у меня зарок, – пояснил боец, скаля свою сталь.

– «Зарок» у него… что за дурацкие предрассудки. А я просто не сдаюсь и всё, – сказал Олег, дыша на замерзшие пальцы.

– Годно. Тогда я стрельну, – решил Митрич. – Вот те трое к нам флангом повернулись. Удобно. Башку не поднимай, слишком чернеется.

– Да я понял, не глухой. Разве что слегка. Ты лучше с винтовки…

Лейтенант Терсков понимал, что стрельба с пулемета ДТ без сошек имеет сомнительную целесообразность – не такое это оружие. Но было уже поздно – Митрич, оперев ствол на плаху, приложился и без особого выцеливания выпустил очередь в десяток патронов – немцев на фоне остатков ограды видно было отлично.

Двух немцев словно сдуло, третий покачался и тоже рухнул – неужели дед всех троих завалил? Или те двое залегли?

Удивиться Олег не успел, стрелять начали с разных сторон, словно сигнала ждали. Ага, вон они…

Сошки пулемета между плахами стояли криво, целить было неудобно. Лейтенант Терсков услышал, как засмеялся держащий иную сторону «плахового редута» дед, выпуская очередь. Точно псих. Но надежный. Пока живой, с того боку фрицев не подпустит.

Несло клубы дыма с горящей «тридцатьчетверки», застилало пеленой едва начавшую светлеть в рассвете усадьбу. Но со зрением у Олега на сей момент было не так плохо, попрояснилось в глазах, а полный диск пулемета ободрял. Опять же, две гранаты в резерве…

[1] Здесь и далее цитируется стихотворение Михаила Светлова «Гренада».

[2] Сейчас поселок Калиновка. С 1938 по 1946 годы именовался Ауленбах.

[3] Строго говоря, это не перископ, а перископический прибор наблюдения. Командир танка Т-34 образца 1943 года имел для наблюдения командирскую башенку с пятью визирными щелями, на люке – перископический прибор наблюдения МК-4, перископический прицел ПТК-4–7, телескопический прицел ТМФД-7, и две дополнительные визирные щели по бортам башни. На разговорно-танковом языке вся эта немыслимая оптическая роскошь именовалась более кратко и неформально.

[4] ТПУ – танковое переговорное устройство.

[5] Вообще оно не очень Ташкентское: образовано в Нижнем Новгороде, в 1938 году переведено в Харьков, в сентябре 41-го эвакуировано в Чирчик. Но именовалось именно Ташкентским.

[6] ДТ – пулемет Дегтярёва танковый образца 1929 года. Основные отличия: трехрядный диск на 63 патрона, подвижный металлический приклад, съемные сошки.

[7] Сокращение от «ответственный работник». Тогда подразумевался не работник, несущий некую ответственность, а чиновник, входящий в местную номенклатуру.

[8] Для снятия пулемета ДТ следовало отсоединить магазин, повернуть рукоятку зажимного кольца, затем, пошатывая тело пулемёта, отцепить зажимные выступы планшайбы. Звучит сложновато, но на самом деле вполне доступная операция. Если знать последовательность.

[9] Башнёр в данном случае – заряжающий, и вообще член экипажа, сидящий в башне танка

Глава 2

2. И «Яблочко»-песню

Держали в зубах.

19 января 1945 года

6 км южнее городка Ауловёнен. 19:03

Давил палец на спуск, содрогался пулемет, прокручивая диск и плюясь пулями и гильзами, смеялся Митрич, ловя стволом движение ползущих немцев. Соскучился по этому делу. Смех, конечно, умалишенный, да как не смеяться? – крутятся диски, крутятся бобины жизни, да опять к тому же самому месту да действу нас выносят.

Звенят мысли и гильзы, колотит в плечо неудобный приклад, слезятся глаза, только руки точны – а, вон еще ползет, сучара…

За спиной коротко ударил пулемет лейтенанта. Экономит патроны бронетанковый вояка, молодец. Война, она их, сопляков, быстрее учит. Страха у лейтенанта ни вполглаза. Работает, как будто всю жизнь на фронте. Сколько же ему годков? Может и не сломается перед смертью. В другое время рос…

А как сам-то рос? Уже и не вспомнить, сколько жизней назад то было.

* * *

Москва, Кадаши[1], канал рядышком. Половина приземистого дома в лабиринте тесных двориков Замоскворечья. Все там запутано: деревянные домишки с палисадниками и старыми яблонями в крошечных двориках, рядом высоченные доходные дома с лепными мордами львов и сатиров на фасадах, купеческие лавки с душистым чаем, изюмом и булками, «монопольки» с хлебным вином, церкви, неумолчно звонящие колоколами по праздникам. За каналом на Болоте огромный рынок[2], а далее уж и сама Москва-река, за ней Кремль. На крышу дома залезешь, засвистишь соседским голубям, а до высоченного злата куполов колокольни Ивана Великого, кажется, рукой подать.

Кадашевская набережная, наводнение (1919 г.)

Отец Иванов был столяром. Хорошим мастером, понятно, не краснодеревщиком, но если кому дверной замок надобно вставить, ящики комода «подлечить», упрямые рамы окон к порядку вернуть-уговорить, то понятно, кого народ звал. Каждый божий день по кругу: то господа «с квартир» кухарку пришлют – «просют прийти, дверь поглядеть», то мальчишка из лавки прибежит – «ой, на ларе крышку скособочило». Кратко уточняет мастер Иванов суть неприятности, берет ящик с инструментом и идет без спешки дело делать – высокий, чуть сутулый, одна кость да жилы в телосложении. Озолотиться теми ремонтами не выйдет, но семью кормить можно. Ценили отца: и аккуратен, и непьющий, и молчун изрядный – дело делает без отвлечений и с гарантией.

Вот мать Иванова – совсем иное дело, даже удивительно. Улыбчивая, смешливая, бойкая на язык, круглолица, гладкощека, с румянцем нежным, дивно здоровым. Прямо даже не скажешь, что двое детей – всё та же красавица, из деревни под Подольском взятая. Дом в порядке, дети – Митька и младшая сестра Райка – сыты, одеты, умыты – всё успевала. Прямо даже с перебором.

Мать с малой дочерью в доме, мужчины Ивановы в мастерской – это во дворе, крепкий сарай с добротными, пусть и узкими окнами. Сколько Митька себя помнил – с утра отец его брал, вел в мастерскую. Сначала малый Иванов просто сидел, чурками и обрезками играл, потом «здесь придержи, там черкни-отметь, стружку подмети, видишь, мешает». Нравилось: и стружка чистая, курчавая, в совок лезть не желающая, и ровный звук ножовки, и запахи струганого дерева, костяных и иных клеев, олифы…. А инструмент? Отлаженный, сложный, красивый. Полуфуганок, клещи конные и столярные, молотки и киянки, хитроумные тиски-американки патента самого американского «Стеффенса», хитро-гнутый коловорот, шипучее и таинственное «шшш-шерхебель»!

Пошел в школу младший Иванов, уже зная, что в шерхебеле[3] ничего таинственного нет, просто очень нужный инструмент, если у тебя руки откуда надо растут. В мастерской как-то незаметно считать научился: на штапиках, да дорогих шурупах само вышло. Буквы знал, слагать мог, но без особой уверенности. Отец в школу отвел, показал учителя и как не заблудиться по пути.

В школе было тоже ничего, понятно, тут многие науки: и чтение с чистописанием, и Закон божий, и сложный счет – это когда за сотню и дальше чисел – умному человеку в жизни такое понадобится. Но дома, в мастерской было интереснее. Бежал Митька с уроков домой, совал на полку учебники, скидывал «чистую-выходную» одежку. Мать все чаще отсутствовала – ходила подрабатывать. Подросшая Райка важно объявляла насчет оставленных щей, вареной картошки или каши. Обед проскакивал в Митькин живот, далее можно бежать в мастерскую. Если отец на месте был, дело делали, если на «заказе», младший Иванов брал сестрицу, чтоб не скучала, и самостоятельно порядок в мастерской наводили. Ну, Райка сидела на верстаке и всякие свои смешные девчачьи мысли пересказывала, а умный брат посмеивался, раскладывая по местам обрезки и подтачивая инструмент. В заточке Митька толк знал – это даже отец как-то подтвердил, хотя на похвалу был скуп.