Текст книги "Мир хижинам, война дворцам"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

– Трансвааль? – перепугался доктор. – Так далеко? Ты думаешь, его здесь поймают?..

Боженко подмигнул доктору:

– Береги сына, фармакопей! Я ему точный адрес дам, куда податься. Словом, непременно забегу!..

Это он крикнул уже из–за двери. Надо было спешить в царский дворец, в комнату номер девять, где помещался теперь городской комитет большевиков.

9

В комнате номер девять был в это время один Саша Горовиц.

И еще никогда, должно быть, Саша не был так зол.

Всегда тихий и кроткий, мягкого сердца и доброй души, горячившийся, только когда выступал перед народом, – в эту минуту Саша Горовиц готов был взорвать весь мир и в первую очередь растерзать Пятакова или Иванова.

Слыханное ли дело? Комитет еще с утра объявил всех членов партии мобилизованными, товарищи разошлись по фабрикам и заводам, а ты сиди здесь, в этих чертовых царских чертогах, и болтай по телефону: Горовиц был оставлен в большевистском штабе для связи и, в случае необходимости, принятия неотложных решений, как полномочный член комитета.

Когда Юрий Пятаков сказал ему об этом, Саша взбеленился:

– Ни за что! Я должен сейчас быть с массами!

– Товарищ Горовиц, это поручение комитета. Напоминаю вам о партийной дисциплине!

– Но ведь это ты решил единолично, без комитета!

– Я председатель комитета, товарищ!..

Словом, они разругались, Пятаков ушел, а Саша остался у телефона чернее ночи.

Вскоре на помощь ему пришла Лия Штерн: ее тоже прислал Пятаков. Но, воспользовавшись данными ему полномочиями – принимать в случае необходимости решения единолично, – Саша немедленно отправил ее на Демиевку, в мастерские Земсоюза. Надо было нести в массы постановление конференции, редактировать которые Бош закончила только ночью: банда хулиганов разгромила типографию «Голоса социал–демократа», большевистская газета сегодня не вышла, и решения конференции приходилось популяризовать, читая их вслух. А решения областной конференции Юго–западного края – большевиков Киевщины, Черниговщины, Волыни и Подолии —были чрезвычайно важны.

В ответ на петроградские события большевики прифронтовой полосы призвали повсеместно переизбирать Советы, отзывая с депутатских мест меньшевиков и эсеров, вступивших на путь поддержки контрреволюции: завоевывать Советы, а Советам —завоевывать власть!.. Конференция призывала также создавать Красную гвардию на всех предприятиях. Редактировать эти решения помогал Евгении Бош и Саша Горовиц.

Оставшись опять один, Горовиц принял первое сообщение по телефону. Извещали о поджоге большевистского киоска возле Думы. Когда, дав отбой, Саша хотел позвонить в «Арсенал», чтоб направить к Думе арсенальских красногвардейцев, – телефон зазвонил снова. Звонили как раз из «Арсенала»: там тоже горит большевистский киоск, и красногвардейцы с Ивановым во главе вышли, чтоб отогнать юнкеров. Надо было искать помощь в другом месте. Саша стал дозваниваться в Главные железнодорожные мастерские, но тут позвонили с телефонной станции и дали вокзал Киев–первый. Толпа офицеров и юнкеров окружила почтовый вагон петроградского поезда, отбирает большевистские газеты и намеревается бросить их в огонь. Саша дозвонился в Главные железнодорожные мастерские и направил красногвардейцев–железнодорожников на вокзал. Только он положил трубку, телефон опять зазвонил.

Говорил Затонский с Сырца. Комитет поручил ему выступить на митинге в Богдановском полку – рассказать о принятых конференцией пограничной полосы решениях. Затонский информировал: митинг начался, идет доклад о петроградских событиях. Настроение у казаков неплохое: они возмущены кровавыми мерами реакции и обеспокоены, не начнет ли Временное правительство вслед за большевистскими громить и украинские организации? Очень подходящий момент склонить их на нашу сторону! Но они крепко держатся за свою Центральную раду. Как быть? Мы же отказались войти в Центральную раду. Вчерашняя конференция подтвердила нашу тактику: врозь с националистами!

– Владимир Петрович! – кричал Горовиц в трубку. – Надо сказать им, что большевики не пойдут с Центральной радой, пока там заправляют буржуазные партии и ведут политику раскола демократических сил…

– Но, – кричал с другого конца провода Затонский, – как же им не заправлять в своей Центральной раде, националистам и сепаратистам, если их оттуда никто и не гонит? Чушь какая–то. Вошли же мы в Совет рабочих депутатов и в Совет военных депутатов, хотя там тоже заправляют меньшевики и эсеры, и боремся против них! Как же иначе?

– Владимир Петрович! – отвечал Горовиц. – Ты же знаешь мою позицию. Я за то, чтоб сейчас, когда рабочий съезд пополнил Центральную раду несколькими десятками пролетариев, войти и нам в Центральную раду – захватить руководство, изменить ее политику или… взорвать ее изнутри. Но ведь с этим не согласны! – Он вдруг как будто напал на выход. – Слушай! Черт с ней, с Центральной! Нам важно оторвать людей, которые за ней идут! Вот тебе идея для богдановцев. Сейчас в городе юнкера громят большевистские организации. Расскажи богдановцам об этом. Попробуем убить двух зайцев. Пускай идут в город и наведут порядок. Уже само участие в обуздании реакционеров приведет их к нам. А Центральная – уж как хочет…

Затонскому предложение показалось резонным. Пообещав попробовать вывести богдановцeв в город, он отключился. Но телефон тут ж опять зазвонил.

Звонила телеграфистка–большевичка с Центрального телеграфа, у нее было неприятное сообщение. Только что в адрес «тети на Подвальной» получена телеграмма из Петрограда:

«Юрочку положили в больницу».

«Тетя на Подвальной» – это был специальный пароль для секретных сообщений в комитет. Расшифровывалась телеграмма так: «Юрий Коцюбинский брошен в тюрьму». Член петроградской военной организации большевиков Юрий Коцюбинский во время июльской демонстрации возглавил 180–й пехотный полк и был арестован карателями Керенского – Дударева.

Саша расстроился: Юрий был ему близкий друг, a главное, через Коцюбинского шла связь большевиков Киев – Петроград. Сейчас она была особенно нужна. И эта нелегальная связь с петроградскими большевистскими организациями оказалась оборванной.

Однако раздумывать было некогда: телефон звонил и звонил. Теперь сообщали из центра: с Шулявки движется банда анархистов, хватают офицеров и юнкеров – и русских и украинцев, – срывают погоны, а то и, спустив штаны, дают жару. Во главе – девчонка в матросских клешах, какая–то Каракута…

Саша захохотал. И офицерам, значит, попадает!.. Но вообще было не до смеха. Союзник объявился очень уж неожиданный, да и методы его могли только умножить эксцессы. Однако Саша все–таки не мог не смеяться: господ офицеров угощает шомполами шулявская девка! Ну и умора! A анархистов надо все–таки приструнить.

Саша опять вызвал «Арсенал», —может, красногвардейцы уже управились с дебоширами у газетного киоска? Надо направить их против анархистов.

Теперь в «Арсенале» трубку взял сам Иванов. Да, юнкера уже разогнаны, убрались они и из окрестных улиц, где начали было вылавливать большевиков даже по домам…

Но как раз в тот момент, когда Горовиц хотел рассказать Иванову об анархистах, дверь отворилась и в комнату вошел офицер. За ним – второй. Сзади толпились юнкера, держа винтовки с примкнутыми штыками.

Тогда Горовиц быстро сказал в трубку:

– Помещение Совета рабочих депутатов тоже, очевидно, захвачено юнкерами. По крайней мере в нашу комнату…

Но тут офицер выхватил трубку из рук Горовица:

– Вы арестованы!

– Я догадываюсь, – ответил Саша, прислушиваясь к звукам, доносящимся из трубки. – Но арестовать меня вы не имеете права: я член Совета рабочих депутатов, а депутат не может быть арестован без санкции Совета.

– Я Боголепов–Южин и арестовываю вас как офицер для особых поручений командующего округом: в округе чрезвычайное положение, и военное командование не нуждается в санкции вашего Совета… Поручик Петров! Приступайте к обыску…

Поручик Петров не слишком спешил выполнять приказ, двигался он вяло, с индифферентным видом, – полицейские функции ему мало импонировали, – и Горовиц успел его опередить. Он подошел к шкафу в углу, запер его на ключ и ключ положил в карман.

– Во–первых, – сказал Горовиц, – поскольку вы настаиваете на моем незаконном аресте, я должен передать все, что здесь находится, органам, которые займутся расследованием моих «преступлений» и ваших прав на арест. Во–вторых, я заявляю решительный протест и требую вызова председателя Совета депутатов или хотя бы председателя Исполкома общественных организаций: оба они, как вам известно, не большевики. В–третьих, если речь идет об аресте, то должны быть, как полагается в таких случаях, понятые!

Надо было во что бы то ни стало протянуть время. Иванов, услышав, что разговор прерван, догадается, в чем дело, и пришлет подмогу.

– Да что с ним разговаривать! —зашумели более нетерпеливые из юнкеров. – По нем давно веревка плачет!

– Простите! – повысил голос Саша. – Всему своя пора! Придет срок и веревке! А пока прошу выделить человека, который будет вести протокол, как и надлежит при аресте – законном или незаконном…

– Протокол будет составлен в комендатуре, – холодно сказал Боголепов–Южин. – Прошу следовать на мной.

Горовиц прикинул: до «Арсенала» – два квартала, пять–шесть минут, две или три уже прошли. Значит… Он поднял руку и заговорил:

– Граждане юнкера! Перед вами студент. Большинство из вас тоже студенты или вчерашние гимназисты. К вам мое слово, коллеги! – Саша решил произнести трогательную, а главное – длинную речь. – Сейчас вы незаконно хотите арестовать меня, но вспомните, как полгода назад, когда мы еще сидели за партами, все мы мечтали о том времени, когда придет свобода, когда навек канут в прошлое аресты, насилие, жандармы, педели. И вот это время наступило. Пришла революция! – Юнкера притихли, они никак не ожидали, что к ним обратятся с речью. А Саша патетически восклицал: – Но вас самих хотят теперь обратить в орудие насилия и поругания свободы…

– Хватит! – гаркнул Боголепов–Южин. – Взять его!

Окно в Мариинский парк было перед глазами у Горовица, и он видел: по аллеям с берданками в руках бегут люди, впереди – Иванов. Саша, не прерывая речи, указал рукой на окно:

– И вот – глядите! – сюда спешит с оружием в руках возмущенный народ, чтоб защитить свободу от посягательств на нее…

Боголепов–Южин бросил трубку на рычаг аппарата. Доводить дело до вооруженной стычки – на это он пока полномочий не имел. К тому же юнкеров у него было полтора десятка, а рабочих бежало с полсотни. Юнкера уже начали понемногу пятиться…

Телефон тут же зазвонил, Горовиц взял трубку:

– Слушаю?

Боголепов–Южин сделал «кругом», шпоры звякнули малиновым звоном. Но на пороге он столкнулся с Ивановым.

– Простите!

– Простите!

Они смерили друг друга взглядом. Иванов дышал глубоко и часто – он бежал и запыхался. Боголепов–Южин покусывал губу. Иванов перешагнул порог и вошел в комнату.

– Простите, – еще раз извинился Иванов, – мы, кажется, помешали?

Саша Горовиц между тем говорил по телефону. Звонил опять Затонский: настроены богдановцы действительно отлично – они согласны выйти в город, чтоб восстановить порядок, но при условии, что это санкционирует Центральная рада.

За Ивановым вошли несколько красногвардейцев, среди них – Данила и Харитон. Остальные толпились в коридоре за дверями. Юнкера жались у стен.

Вдруг, всех растолкав, в комнату влетел Боженко. Он мчался что есть духу, обливаясь потом. Еще по дороге он услышал, что «наши побежали отбивать налет юнкеров на комитет».

Новая встреча со штабс–капитаном развеселила его.

– Ваше благородие! – почти обрадовался он. – Где–то мы с вами встречались?

Боголепов–Южин, кусая губы, криво усмехнулся:

– Да, «товарищ» Боженко, месяц назад я обращался к вам с просьбой направить ваших дружинников для прекращения бесчинств на Подоле…

– Вот он их и направил для прекращения бесчинств, хотя и не на Подоле, – улыбнулся Иванов, указывая на красногвардейцев, входивших в комнату.

– Xa! – прыснул Боженко. – Верно! Только мы, ваше благородие, встречаемся с вами уже в третий раз… Правда, вам о том неизвестно… Ну хватит! – неожиданно закончил он. – Вы свободны! Можете идти! Адью!

Боголепов–Южин не произнес ни слова, только сильнее побледнел, переступил порог и быстро зашагал по коридору. Юнкера двинулись за ним. Последним вышел поручик Петров, неловко улыбаясь.

– Напугали тебя, – засмеялся Иванов, глядя на Горовица, – но мы, кажется, вовремя?

Горовиц предостерегающе поднял палец, не отнимая телефонной трубки от уха.

– Тише, я звоню господину Грушевскому.

– Грушевскому?! Ты обращаешься за помощью к Центральной раде? – удивился Иванов. – Но ведь наша позиция…

– Когда идет борьба, обстоятельства иногда вносят коррективы в позиции, – хмуро буркнул Горовиц. – Барышня! Председателя Центральной рады господина Грушевского!.. Кроме того, я нисколько не изменю нашим позициям, если предложу Центральной раде принять участие в ликвидации безобразий в прифронтовом городе, это – в наших общих интересах. Да? Центральная рада? Кто?.. Хорунжий Галчко?.. Мне нужно лично поговорить с паном добродием Грушевским … Кто говорит? – Горовиц окинул взглядом присутствующих, словно спрашивая, что ему сказать, и тут же ответил: – Говорит большевик Горовиц. Да, член Совета рабочих депутатов… Хорошо, я подожду…

Все примолкли, с любопытством следя за Горовицем. Только Боженко дергал Сашу за рукав и шептал:

– Дай мне, дай мне! Я ему сейчас скажу!..

Но в трубке уже послышался голос.

– Здравствуйте, профессор! – вежливо сказал Горовиц. – Вас беспокоит студент Горовиц… Нет, вам доложили верно: большевик, член Совета рабочих депутатов. Дело у нас, у пролетариата, к вам такое…

В комнате было тихо, все напряженно слушали. Боженко шевелил губами, будто и от себя что–то добавляя.

Горовиц держал трубку недолго: ответ Грушевского был краток. Густо покраснев, Саша молча положил трубку на рычаг.

Грушевский, оказалось, ответил ему так:

– Ну что вы, голуба! Вы просите невозможного. Ведь в конфликте большевиков с Временным правительством мы сохраняем нейтралитет! – При этом он пустил короткое – хе–хе–хе: наша хата, дескать, с краю… А затем спросил: – А скажите, будьте добреньки, добродий Горовиц, как это получается, что во главе общественной жизни столицы Украины стоят лица с такими, как у вас, совсем не украинскими фамилиями?

На этом Саша и повесил трубку.

– Что ж, – сказал Иванов, – ты по крайней мере еще раз услышал, какова позиция Центральной рады по отношению к революции и реакции.

Боженко выругался. Саша Горовиц вспыхнул:

– Ничего другого нельзя и ожидать, пока там во главе господин Грушевский… Но, товарищи! – страстно крикнул он. – Они же втягивают сейчас в свою орбиту рабочих! Они пытаются спровоцировать рабочий класс Украины! Мы не имеем права пройти мимо этого! Они уже переходят в наступление!..

– Верно! – отозвался Иванов. – В том–то и дело!..

Они стояли втроем – Иванов, Боженко и Горовиц – и смотрели в Царский сад. Перед дворцом под командой поручика Петрова строились юнкера. Красногвардейцы стояли в стороне и перекидывались насмешливыми замечаниями. Фигура Боголепова–Южина мелькала вдали между деревьями: он спешил к автомобилю и шел быстро, похлестывая себя стеком по лакированному голенищу.

– В том–то и дело! – задумчиво повторил Иванов. – Дело в том, чтоб не дать спровоцировать весь украинский народ Центральной… зраде[49]49
  Измена, предательство (укр.).


[Закрыть]. А Пятаков не хочет этого понять!..

Боженко захохотал:

– Это ты здорово придумал: Центральная зрада!

Иванов стукнул кулаком по оконному косяку:

– Партию, партию ширить и укреплять – вот что сейчас главное! И – самая прочная связь с Петроградом!

Горовиц спохватился, он вспомнил:

– Ах, да! Скверная новость: Юрко Коцюбинский арестован в Петрограде!

– Есть новость и похуже, – отозвался Иванов. – Ленина хотели арестовать, и он ушел в подполье.

– Мать честная! – схватился за голову Боженко. – Ленин!

Горовиц побледнел глаза его вспыхнули.

– Значит, опять в подполье?

– Кто его знает… – задумчиво проговорил Иванов. —Если начнут бросать нас в тюрьмы, то придется и в подполье. – И он еще раз стукнул кулаком. – Тем паче: ширить партию и закалять! Завоевать большинство в Советах, и тогда Советы завоюют власть!..

Юнкера построились, дали шаг и, отойдя, вызывающе запели:

Смело мы в бой пойдем за Русь святую —

Большевиков сметем мы подчистую…

Тогда группа красногвардейцев грянула в свой черед:

Смело мы в бой пойдем за власть Советов —

И как один умрем в борьбе за это…

10

Это было совсем как на фронте: выскакивай из окопов и бешено мчись в атаку, падай на землю под пулеметным огнем, снова поднимайся, перебегай согнувшись и снова растягивайся на животе, пока улучишь минуту, чтоб опять вскочить и опять бежать вперед…

Только теперь позади были не окопы, а одетые в гранит эскарпы Невской набережной, вокруг не просторы полей или лесные чащи, а громады домов, и падать надо было не на вспаханную смертоносным железом землю, а на твердую и звонкую брусчатку или на разбитые в щепу торцы деревянной мостовой. И пулемет строчил не в лоб и не с флангов, а будто прямо с неба: с верхних этажей или с чердаков.

И винтовки или иного оружия в руках у Юрия Коцюбинского не было.

Однако прорваться надо было во что бы то ни стало. Дворец Кшесинской, где помещался Центральный Комитет и куда сразу же после освобождения из–под ареста направился Юрий, был разгромлен карателями Керенского, а весь квартал оцеплен юнкерами. Но члены «военки», то есть военной организации при Центральном и Петроградском комитетах большевиков, получили точное указание загодя: в случае чрезвычайных событий собираться на конспиративной квартире военной организации на Выборгской стороне.

На Выборгскую сторону и пробирался теперь Коцюбинский – по взбудораженному, растревоженному Петрограду, по залитым кровью демонстрантов, засыпанным пулями карателей петроградским улицам.

Но не пули страшили его – терзала неотступная, тревожная мысль: как Ленин? На свободе ли Владимир Ильич?.. Неужто и его захватило остервенелое офицерье? Ведь приказ об аресте Ленина отдан…

С демонстрации Юрий Коцюбинский попал прямехонько в комендатуру. С кучкой солдат своего 180–го полка он отстреливался на углу Литейного от провокационно напавших на них юнкеров. Но с Охты выскочили им в тыл казаки, Юрия захватили, связали руки. По пути в тюрьму – нагайки озверевших казаков, на допросе – гнусные издевательства офицеров штаба, затем – сорок человек навалом в камере, двое суток без пищи, на третьи – селедка, но ни капли воды.

Наконец, после переговоров делегации ЦК, ПК и военной организации с Временным правительством, арестованных вывели из комендантского управления, огрели каждого нагайкой и вытолкали на улицу. Временное правительство обязалось не чинить репрессий над захваченными во время демонстрации, а Центральный Комитет партии дал согласие снять с постов броневики, пулеметный полк увести в казармы, а матросов – в Кронштадт.

Но на улицах все еще как на поле боя: мелкие стычки тут и там, стрельба из окон, пулеметы «ударников» на чердаках, охота юнкеров за каждым рабочим, за каждым солдатом без «увольнительного» из части.

Юрий лежал, прижавшись к тротуару, пока не умолк пулемет на перекрестке, и тогда мгновенно пересек улицу. Снова прогремели из окон и с чердаков выстрелы, но Юрий уже был в подворотне. Потом – проходной двор, снова подворотня, опять улица, еще перебежка, – и вот он наконец на Выборгской стороне.

Едва миновав мост, он свернул за ближайший угол, – стрельба, такая частая в центре города, отошла далеко назад, – точно от центра до этой рабочей окраины было не несколько кварталов, а несколько дней пути.

Юрий наконец выпрямился во весь рост. Пули не свистели, кругом было тихо. Окна домов, правда, не светились, но из каждой подворотни выглядывали люди. Не успел Юрий сделать и десяти шагов по мостовой, как справа и слева послышалось:

– Стой! Кто таков?

Слева и справа, одновременно вынырнуло несколько человек – в кепках и пиджаках, но с винтовками.

Юрий вздохнул с облегчением – впервые за эти дни: Красная гвардия!

Шинель на Юрии была солдатская, погоны с гимнастерки сорваны. Он протянул документ – удостоверение солдатского комитета 180–го полка.

Красногвардейцы глядели сурово, но не на документ, а на кровоподтек – во всю щеку Юрия, от переносицы к подбородку.

– Казачья нагайка? – спросил степенный рабочий с длинными седыми усами, очевидно старший десятка.

– Нагайка…

– На демонстрации заработал?

– На демонстрации…

– А откуда идешь?

– Из комендантского управления.

Красногвардейцы придвинулись ближе, суровые лица были все еще насторожены, но взгляды стали мягче.

– Товарищи! – взволнованно заговорил Юрий. – Товарищи! Скажите! Что с Лениным? Ленин на воле? Не захватили?..

Красногвардейцы переглянулись, кое–кто улыбнулся, кое–кто окинул приязненным взглядом, но лица оставались все так же непроницаемы. Тот, что с седыми усами, внимательно вглядывался в побледневшее от волнения лицо неизвестного в солдатской шинели и с документами, выданными солдатским комитетом, точно хотел проникнуть ему в душу: ведь теперь и солдаты бывали разные и в солдатские комитеты попадал иной раз черт знает кто!

– Из сто восьмидесятого, говоришь? —переспросил старик, не отвечая Юрию.

– Сто восьмидесятый хорошо держался! —подал голос кто–то из окружающих.

– Где ваших били? – спросил старик.

– На Литейном. Там и попались, когда с Охты казаки подошли. Так как же Ленин, товарищи?..

– Правильно! —подтвердил тот же голос. – Так оно и было!

– Правильно, – повторил и старик. И вдруг добавил: – А Ленина мы не отдадим, так и знай!

Коцюбинский перевел дыхание. Итак, с Лениным все хорошо!

– Куда сейчас идешь? – спросил старик.

Ответить Юрий не имел права: адрес был конспиративный.

– Пробираюсь в полк, – ответил он. – Значит, с Лениным все в порядке, товарищи? Где он?

– А ты не сомневайся, – сказал старик, – и не спрашивай. Врагу нет к Ленину пути, где бы он ни был. А друга он и сам найдет, – прибавил он твердо. И тут же спросил: – А не боишься в полк возвращаться? Хотя и по договору отпущен, но их брату, буржуйским прихвостням, разве можно доверять?

– Опасность, конечно, есть, – сказал Коцюбинский, – но ведь я – большевик.

– Большевик, говоришь?

– А вы? —спросил Коцюбинский. – Вы откуда? Чей это отряд?

– С «Русского Рено» мы, – с достоинством отвечал старик и прибавил, пряча усмешку в длинных усах: – Есть такой… французский заводик в нашем российском Питере… И заметь: заводик–то большевистский!

Коцюбинский обрадовался:

– Я о вашем заводе знаю. Ведь вы еще в марте послали в Советы одних большевиков!

Радостный возглас солдата приятно было услышать красногвардейцам: они доброжелательно заулыбались, теснее окружили Коцюбинского, кто–то дружески хлопнул его по спине, другой вынул пачку «Раскурочных» фабрики Гудал и протянул Юрию.

Седоусый сказал:

– Ну что ж, иди, товарищ, своей дорогой, – и добавил, точно оправдываясь: – Стоим на страже, чтоб не пробрались контрики. – Видно было, что он гордится этим. – На нашу сторону они и сунуться боятся: тут, товарищ, наша рабочая власть!.. Иди! – сурово оборвал он, словно недовольный, что разболтался: – Если ты и вправду большевик, так, верно, по делу торопишься. Иди! Будь здоров!

Он кивнул. Кто–то из тех, кто стоял поближе, пожал Коцюбинскому руку. Но когда Юрий отошел на несколько шагов, старик крикнул ему вдогонку:

– Чтоб все правильно было, ты уж прости: за тобой на всякий случай наши ребята пойдут. Такое, сынок, дело: опасаемся, чтобы провокаторы да шпики не пролезли…

Он отдал распоряжение, и двое парней, отделившись от кучки, пошли за Коцюбинским шагах в двадцати.

Это несколько обескуражило Юрия: вот тебе и на! Ведь он не имеет права воспользоваться конспиративным адресом, пока не убедится, что никто не видит, в какой дом он идет.

Но на сердце было легко и радостно: Ленин на воле, Ленина не захватили, приказ Керенского об аресте Ильича выполнить не удалось!.. И – красногвардейцы! Поражение не обескуражило рабочий класс. Крепко взял пролетариат в свои руки оружие!..

Юрий свернул с Сампсониевского проспекта на Сердобольскую улицу и неожиданно столкнулся еще с двумя красногвардейцами, чуть не сбив переднего с ног. Эти двое были без винтовок, но руки держали в карманах, и тот, которого Юрий толкнул, сразу же выхватил браунинг.

– Стой!

Юрий остановился.

– Руки вверх!

Юрий поднял руки.

Второй быстро ощупал карманы шинели и галифе.

– Оружия ищете – усмехнулся Коцюбинский. – Оружие было, да в комендатуре забрали и даже расписки не выдали.

Но красногвардейцы – молодые ребята – уставились на кровоподтек на лице Юрия:

– Где морду попортил? По пьяной лавочке?

В это время приблизились те двое, что шли следом.

– Наш это! – крикнул один из них. – Старик уже проверял! Пусть идет своей дорогой. Из тюрьмы после демонстрации.

Красногвардейцы сошлись все четверо, и Коцюбинский стоял среди них растерянный – что же теперь делать? На дощечке углового дома значился тот самый номер, которой ему и был нужен: 92 – по Сампсониевкому, 1 – по Сердобольской… Но он не мог войти туда при людях, хотя бы это и были красногвардейцы, свои. Пройти мимо? Они пойдут за ним следом. Вернуться сюда позднее? Спросят – зачем?

Петлять? Сразу вызовет подозрение… Как же попасть на конспиративную квартиру?

И тут возникла страшная мысль: явки уже не существует, конспиративной квартиры здесь нет, – ведь не может быть, чтобы конспиративную квартиру охраняли открытые наружные посты… Как же тогда найти связь?

– Иди себе, иди, землячок! – подбодрил его один из посланных седоусым. – Иди вперед, а мы за тобой…

– Ребята! – крикнул Коцюбинский. – Зовите вашего старшего. Как хотите, а я отсюда дальше не пойду…

– Как это не пойдешь? – изумились оба. – А говорил: тебе в свой полк надо…

И тогда вот что произошло. Коцюбинский только успел заметить, как двое, стоявшие перед ним, перемигнулись с теми, что были сзади, – а там уже ничего увидеть не мог. Один согнутым локтем запрокинул ему голову назад, другой набросил на лицо какую–то тряпку, а остальные вязали веревкой руки.

Потом его куда–то поволокли, скрипнула калитка, а может, дверь, под ногами он почувствовал порог, его ухватили под мышки и поволокли быстрее – так, что ноги тащились по земле. И все это делалось молча, в абсолютной тишине, только кто–то прошептал: «А черт его знает, может, провокатор или шпик… чего ему, сукину сыну, тут надо…» И кто–то тоже шепотом ответил: «Хотел видеть старшего, так сейчас увидит… ”

Потом его поставили на ноги и тут же надавили на плечи – он сел на табурет. Было тихо, он различал только тяжелое дыхание стоявших рядом, а один голос промолвил негромко:

– Разберитесь, товарищ Подвойский. Может, и в самом деле свой, а может, подосланный: действовали в точности по вашей инструкции.

– Подвойский! – вскрикнул Юрий. – Николай Ильич!..

И Юрий рассмеялся: да ведь именно Подвойский, глава «военки», и был ему нужен!.. Смех сквозь толстую мешковину был еле слышен – глухой, как из–под земли.

– Кто это? – услышал он такой знакомый голос Подвойского, начальника по «военке», старого друга и учителя по черниговскому дореволюционному подполью, отца по партийной жизни.

Но повязки с глаз у Юрия не сняли, только чья–то рука сдвинула тряпку, освобождая рот. Мешковина больно царапнула раненую щеку, и Юрий чуть не вскрикнул.

– Это я! Коцюбинский!

– Юрко?

Повязка упала с глаз, и Юрий увидел дорогое лицо с подстриженными усами и бородкой клинышком. Четверо красногвардейцев смущенно переглядывались.

– Вот те на! Значит, свой?

Но Подвойский не улыбнулся. Лицо у него было взволнованно и сосредоточенно.

– Спасибо, товарищи, —сказал он красногвардейцам. – Вы действовали правильно. Можете идти. Товарищ останется здесь.

Он подождал, пока красногвардейцы, неловко посмеиваясь, выходили из комнаты, и Коцюбинский успел осмотреться в тесной прихожей провинциальной на вид квартирки: стены оклеены дешевыми обоями – мелкие, пестрые цветочки по светлому полю. В углу вешалка, на ней пальто, несколько шляп, кепка.

Подвойский сказал:

– Так ты, значит, из тюрьмы?! И прямо сюда? Это отлично. Только пришел не вовремя. Подождешь. Мы поговорим позже. Сейчас здесь идет заседание Центрального Комитета с руководством нашей «военки»…

Коцюбинский слушал его, но невольно прислушивался и к голосу за дверью. В комнате кто–то говорил – сначала трудно было разобрать отдельные слова, но что–то в самом тембре голоса заставило Юрия вслушаться внимательнее.

Голос говорил:

– …июльские дни поставили партию пролетариата в тягчайшее положение… – Следующие слова заглушил голос Подвойского, но потом снова стало слышно: – … Мирный период развития революции закончился. Июльский кризис был для революции мучительным, но для партии пролетариата он стал горнилом испытания ее жизнеспособности. Будущее революции зависит теперь от организационной работы партии в тягчайших условиях… Но партия справится: у пролетариата нет иного выхода, кроме захвата власти…

– Ленин? – прошептал Коцюбинский, еще не веря себе.

– Да, он проводил заседание ЦК, – просто сказал Подвойский и тут же озабоченно заторопился. – Заседание окончилось, и Ленин сейчас уходит. ЦК принял решение немедленно укрыть Ильича в глубочайшем подполье… – В комнате загремели стульями: люди вставали. – Ты подожди! – крикнул Подвойский и скрылся за дверью.

А Коцюбинский так и остался стоять, держа тряпку, которой только что завязаны были его глаза и рот, растерянный, взволнованный – у него сжимало грудь, а сердце колотилось, как после долгой перебежки под огнем. Ленин! Здесь! За стеной!..

Узкая дверь из комнаты снова отворилась, и на пороге показался Ленин. Он быстро прошел к вешалке в углу, надел кепку, взял пальто и сунул руку в рукав. На Коцюбинского, стоявшего у порога, Ленин глянул мельком: происходило подпольное заседание Центрального Комитета, и, ясное дело, его охраняли свои товарищи. За Лениным вышел Подвойский. Он был уже в шляпе и поднимал воротник пальто: он должен был выйти вместе с Лениным.

Ленин прошел.

Но когда он был уже у порога, Юрий не выдержал:

– Владимир Ильич!

Он сказал это негромко, как говорят, когда мысль претворяется в слово сама собой, помимо твоей воли, но вместе с тем твердо и настойчиво, – так говорят, когда в слово, в самую интонацию вкладывается страстное желание.

Ленин оглянулся и остановился.

– Здравствуйте, товарищ, – сказал Ленин и протянул руку. – Я не видел вас вначале. Вы только что пришли? Кто вы?

– Член нашей «военки», – пояснил Подвойский, – от комитета Сто восьмидесятого полка.