Текст книги "Мир хижинам, война дворцам"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

ИЮЛЬ

СЕРЬЕЗНЫЙ РАЗГОВОР

1

Они сидели – трое против троих – и договориться им надо было во что бы то ни стало. Россию представляли: Керенский – военный министр Временного правительства, лидер партии русских эсеров, великоросс из Пензы; Терещенко – министр финансов и иностранных дел, лидер партии русских кадетов, украинец из–под Лохвицы; Церетели – министр внутренних дел, лидер русских меньшивиков, грузин из Кутаиси. Украину представляли Грушевский, Винниченко, Петлюра.

Ночь только начиналась – недавно пробило двенадцать, и в широко раскрытые окна щедро вливались вечерние ароматы киевских парков: одуряюще пахла маттиола, за сердце брали церковные благовония левкоев, белый табак дурманил сладко и снотворно.

В зале были пригашены огни: верхний свет – хрустальные люстры – выключен; тяжелые, старинной бронзы, под китайскими колпачками, настенные бра горели через одно; абажуры на высоких торшерах направляли яркий свет только на пол – на мозаичный, шестнадцати сортов дерева, паркет.

Сиреневый зал поражал пышностью и богатством.

Таких залов во дворце было двадцать два – всех цветов радуги и всех стилей – от ренессанса до модерна. Залы шли анфиладой – раскрытые двери позволяли видеть их все насквозь. Но сегодня двери были плотно закрыты.

Дворец принадлежал Терещенко. В Киеве Терещенко имел еще три дворца: интимный, музейный и деловой, а этот именовался «фамильным». «Фамилия» Терещенко брала свое начало от старшины лохвицкого полка Терешка, только и имевшего за душой, что жупан да саблю; зато потомок его, нынешний министр Временного правительства, владел многими сахарными заводами на Украине и подавал сахар к чаю немцам, французам и англичанам. Говорили, что Терещенки могут купить всю Украину и еще останется на «сороковку», чтоб распить магарыч.

Они сидели сейчас – трое и трое – главари, по сути дела, одного лагеря, однако конфликт между ними неожиданно зашел слишком далеко: Временное правительство не давало согласия на создание украинской армии, а Центральная рада самочинно ее формировала; Временное правительство категорически возражало против автономии Украины, а Центральная рада самовольно ее провозгласила.

Впрочем, Грушевский, Винниченко и Петлюра в этот момент были исполнены сознания своего превосходства – перевес безусловно был на их стороне. Наступление Керенского провалилось: шестьдесят тысяч погибло, двести пятьдесят тысяч солдат попало в плен.

– Нельзя ли закрыть окна? – попросил Церетели, – Беседа предстоит сугубо конфиденциальная.

Терещенко нажал грушку у торшера – бесшумно, на мягких лосевых подошвах вошел фрачный лакей с осанкой дипломата, закрыл окна, опустил тяжелые парчовые шторы и щелкнул выключателем. В тот же миг вверху чуть слышно загудело и по залу зашелестел ветерок; вентиляторы колыхнули абажуры торшеров. Но воздух был жаркий; и струи его напоминали дыхание сирокко.

Договориться с Временным правительством необходимо было и Центральной раде: в городе становилось неспокойно – возросли продовольственные трудности, по любому поводу вспыхивали забастовки.

Керенский сунул палец за взмокший воротничок.

– Товарищ Петлюра! – произнес Керенский и встал. – Украинизированных войск и Виннице, Жмеринке и Проскурове стоит пятьдесят тысяч. Их необходимо бросить на участок Збраж–Склат. Надо создать заслон против наступления австро–немцев! Этого требует генерал Корнилов, командующий армией прорыва, этого требует генерал Брусилов, главковерх. Этого требую, наконец, я – военный министр.

Петлюра тоже встал. Не потому, что для него – генерального секретаря по военным делам автономной Украины – военный министр всероссийского правительства был лицом начальствующим: автономия не была принята, и Керенский его полномочий вообще пока не признал; а тому же оба военных министра не имели никаких воинских чинов, будучи заурядными «земгусарами». Петлюра встал, зная, что стоя выглядит импозантнее и что таким образом ему легче сохранять престиж.

Петлюра сунул большой палец правой руки за борт френча и с апломбом ответил:

– Господи министр! Украинское войско должно стоять на подступах к украинской столице. В настоящий момент первая его задача – охранять страну от орды бегущих с фронта разгромленных армий.

Это был вызов.

Керенский тоже сунул руку за борт френча.

Они стояли друг против друга – оба сухопарые, оба слегка сутулые, оба совершенно одинаково одетые, точно пара близнецов у небогатых родителей: желтые краги, широченные бриджи, белые воротнички и красные галстуки. Только один – Керенский – был рыжеват и стрижен ежиком, второй – Петлюра – рус и причесан на пробор. Но поза обоих – правая рука за бортом френча, голова гордо откинута назад – как бы стирала это небольшое различие во внешности. Сейчас они были похожи как две капли воды.

– Вы проповедуете раскол перед лицом государственной опасности! – прошипел Керенский. – Это преступление против свободы и революции!

– Это – гарантия существования Центральной рады, то есть я хотел сказать: защита интересов нации! – прошипел и Петлюра.

– Господа! – прервал их стонущий голос Грушевского. – Я заклинаю вас! Трое суток мы пререкаемся, ни спим, не пьем, не едим! Нам надо наконец договорится! Ведь возможен же компромисс…

Хозяин, Терещенко, поправил пенсне, провел ладонью по чисто выбритым щекам, и Грушевский так и кинулся к нему в надежде услышать слова, которые разрядят напряженную атмосферу. Но элегантный хозяин только бросил лакею:

– Содовую, лед, лимоны, коньяк!

Украинскому сахарному магнату Терещенко весь этот конфликт между Временным правительством и Центральной радой был просто непонятен. Он считал – и так оно, собственно, и было, – что у Временного правительства и у Центральной рады интересы абсолютно одни: надо создать республику —такую, как, скажем, во Франции или, на худой конец, в Соединенных Штатах Америки. Где еще, как не во Франции или Соединенных Штатах Америки, такой простор для инициативы и такие возможности для триумфального шествия капитала?.. Что же касается личных интересов господина Терещенко, то все они сосредоточивались на родной Украине, в украинской промышленности: кто же, как не он – элита украинский буржуазии? Он искренне считал, что свою «Историю Украины» профессор Грушевский написал если не о нем самом и его роде, то для него и для его рода. Поэтому к Грушевскому он всегда относился с глубоким уважением. И все эти свары между Центральной радой и Временным правительством были ему неприятны, как всегда неприятны нелады в семье и раздоры среди родных.

А вообще Терещенко пребывал сейчас в отличном настроении. За три дня, прошедшие в непрерывных и пока безрезультатных переговорах, он – один из всех – успел–таки обстряпать важное дельце. Он созвал киевских финансистов и промышленников и, пользуясь своим непререкаемым авторитетом не столько министра, сколько самого богатого человека на Украине, добился решения: на требования повысить заработную плату, на введение явочным порядком восьмичасового рабочего дня, на попытки осуществить рабочий контроль над предприятиями – отмечать локаутом!.. Локаут объявили уже Демиевский рафинадный завод, заводы Орловского, Лева и Черноярова, обмундировочные мастерские Шульмана. За ними пойдут и другие – покрупнее…

Вместо Терещенко заговорил Церетели:

– Товарищ Винниченко, как коллега по партии обращаюсь к вам…

Винниченко пожал плечами:

– Петлюра тоже социал–демократ…

– Но ведь вы, господин Винниченко, – чуть не крикнул Керенский, – глава правительства, премьер–министр.

Винниченко встал и картинно поклонился:

– Благодарю. Эта мы услышали впервые. Итак, правительство наше признано и автономия Украины принята?

Сказав это, Винниченко с достоинством сел. Он был доволен собой. Пожалуй, не так уж плохо начинал он карьеру главы правительства, то есть первого дипломата.

2

Впрочем, дипломатическая карьера Винниченко началась несколько раньше и тоже, как он считал, неплохо.

Дипломатическая миссия, с которой посылал его Грушевский к Временному правительству, потерпели неудачу: Керенский сказал «нет!» – и автономию Украины пришлось провозгласить самочинно. Тогда на следующий день после обнародования «универсала» Винниченко, будучи уже главою правительства, отправил новую дипломатическую миссию, но не к Временному правительству, а к… мистеру Рутту, главе дипломатической миссии Соединенных Штатов Америки в Петрограде.

Бывший государственный секретарь США, сенатор Рутт, как только США вступили в войну, прибыл в революционную Россию для помощи послу США Фрэнсису и с двумя специальными заданиями. Во–первых, он привез из американских банков авизо на заем в сто миллионов долларов – в счет пяти миллиардов обещанных России правительством США под аренду железных дорог на Украине и в Сибири. Во–вторых, он должен был добиться, чтоб Россия – в благодарность за «помощь» – немедленно возобновила военные действия на фронтах…

Винниченко дал своей миссии даже два задания. Во–первых, узнать у мистера Рутта, нет ли наконец ответа от президента Вильсона на обращение, направленное ему еще в марте «Товариществом украинских прогрессистов»? Во–вторых, прощупать, не удастся ли из упомянутых ста миллионом урвать малую толику и для Центральной рады?

Миссию Генерального секретариата приняли: сам сенатор Рутт, генерал Хью Скотт, адмирал Джемс Глекнон и полковник Риггс, военный атташе США в Петрограде.

Прием бил самый любезный. Пили сода–виски, курили настоящие сигары – два доллара за штуку. Американцы оказались компанейскими ребятами и охотно поделились своими планами на ближайшее будущее. Сенатор Рутт, обремененный дипломатическими обязанностями должен был остаться и Петрограде. Генерал Скотт, движимый туристским любопытством, собирался посетить Москву, чтоб осмотреть ее «сорок сороков», а заодно проинспектировать московские военные заводы. Адмирала Глекнона влекла, понятно, морская стихия, и он намеревался осуществить небольшой вояж к берегам Черного моря. Узнав, что Одесса находится на Украине, любознательный адмирал полюбопытствовал – хороши ли одесские девицы, высока ли марка шустовского коньяка и какой цифрой выражается тоннаж Черноморского флота – военного в Севастополе и торгового в Одессе? Он горячо пообещал на обратном пути с прогулки по Черноморскому побережью непременно завернуть а Киев, чтобы осмотреть знаменитые фрески Софийского собора, лаврские пещеры со святыми мощами и украинизированные полки Центральной рады, хоть они и сухопутные. Против того, чтобы немедленно украинизировать весь Черноморский флот, обходительный адмирал Глекнон не имел никаких возражений… Полковник Риггс, в свою очередь, информировал, что с изучения прибалтийских земель, которому он посвятил годы войны он, с недавних пор, как раз переключился на тщательное ознакомление с историей и территорией Украины, так как вот–вот ожидает перевода на решающий, Юго–Западный фронт. Риггс ничуть не возражал против того, чтобы этот фронт вообще переименовать в «Украинский», ежели он проходит по украинской территории и ежели это имеет значение для истории Украины Он тоже пообещал посетить Киев, а быть может, даже и поселиться в нем.

Что касается петиции президенту Вильсону, то украинских дипломатов заверили, что президент не замедлит с ответом и, вне всякого сомнения, поддержит скромные притязания возрождающейся нации. О займе же сказали так: из запроектированных пяти миллиардов на Украину, разумеется, придется известная часть, однако из авизованных ста миллионов, к сожалению, ни цента урвать не удастся, ибо все эти денежки переданы Керенскому на генеральное наступлении по всему фронту.

– Воюйте! Воюйте! – сказал в заключение беседы сенатор, – В этом ваш лучший бизнес! Независимость Украины будет дивидендом вашего участия в войне. Пожалуйста, национализируйте, украинизируйте, даже и социализируйте армию на ваших фронтах – только бы она поднялась из окопов и пошла в наступление! Тогда протекторат, то есть, я хотел сказать, покровительство США полностью вам гарантировано. Будете здоровы, мистеры самостийники! Гуд бай!..

И вот сорок украинизированных батальонов Центральной рады брошены в армию прорыва. Правда, ни один не вернулся с победой: часть погибла, остальные оказались в плену. Но гибель, плен – это же совершенно закономерно во время войны!.. Во всяком случае, президенту Вильсону теперь известно: Центральная рада жизнью своих воинов оплачивает желанную самостийность!..

– Ну как, Михайло Сергеевич? – шепнул Винниченко Грушевскому, усаживаясь после стычки с Керенским. – Здорово и его, сукиного сына, подсек, а?

Грушевский застонал.

– Вы – монстр, Владимир Кириллович! Ваша грубая выходка может только все испортить

3

Грушевский не разделял самонадеянности своего заместители. При всей антипатии к России и горячем желании скорейшего отделении Украины профессор не считал момент подходящим для разрыва с Временным правительством.

Во–первых, в вопросах земли и промышленности это правительство не склонно к максималистским крайностям.

Во–вторых, автономии Украины и удовлетворения всех национальных признаний украинского народа требовали и изуверы–большевики. Настаивать на немедленном оформлении украинкой государственности означало бы – фактически – лить воду на мельницу петроградских большевиков в их борьбе против Временного правительства!

Нет, нет! Нельзя сейчас рвать с благонамеренным, осмотрительным Временным правительством! Временное правительство в настоящий момент мобилизует против большевистской агрессии все благомыслящие силы. Да и в составе правительства все больший вес приобретают украинские элементы.

Вот – пан Терещенко, лицо высокочтимое в украинской финансово–экономической жизни: сахар, белое золото Украины, это вам не грушка–дуля! А какой он любитель родной старины: в музейном дворце на углу Тимофеевской он собрал более тысячи полотен Левицкого, Боровиковского, Шевченко, Жемчужникова, Штернберга, Репина, Федотова и Врубеля. Даже собрание картин во дворце Ханенко в сравнении о этим – ничто!..

Правда, признать украинскую автономию и украинскую армию Временное правительство сейчас не желает. Но разве они категорически отказывают в признании? Ничего подобного! Только предлагают подождать до Учредительного собрания. Что же в этом, скажите на милость, плохого? Ведь каждому дураку ясно, что Учредительное собрание, где большевики будут в явном меньшестве, никогда не одобрит раздачи земли без выкупа или национализации промышленности.

Михаил Сергеевич всей душой за Учредительное собрание! И, будьте уверены, Центральная рада уж постарается, чтобы украинское Учредительное собрание одобрило не куцую автономию, а полную самостийность Украины!

Пускай уж украинизированные части идут на фронт. Ну хоть не все пятьдесят тысяч, а, скажем, двадцать пять, тридцать – можно же поторговаться…

То, что едва ли не тридцать украинизированных батальонов попало в плен, мало тревожило господина Грушевского. Напротив если хотите, это даже радовало его. Ведь с митрополитом Шептицким договорено точно: всех пленных украинцев австрийцы и немцы собирают отныне в специальных лагерях и из них формируется украинская национальная армия: «синежупапники» – в Германии и «серожупанники» – а Австрии.

Это будет со временем недурной аргумент в переговорах с тем же Временным правительством. С провалом наступления «соборная» Украина, выходит, не теряла армии, a как раз приобретала ее.

Митрополит все же сумел проехать к себе в Галицию и сейчас, когда австро–германские армии хлынули в прорыв, оказался по ту сторону фронта – под эгидой Габсбургов и Гогенцоллернов: обещание он выполнит, может быть спокойны…

И Грушевский, считая, что наступил момент решительного вмешательства, обратился непосредственно к хозяину дома:

– Глубокоуважаемый Михаил Иванович! Мы с вами – люди одной крови, оба киевские аборигены. Если экстремисты в наших правительствах, – он повел глазами на Петлюру и Винниченко, на Керенского и Церетели, – не могут сойти со своих платформ, то мы с вами, я верю, найдем почву для соглашения…

В это время лакей с осанкой дипломата вкатил столик с напитками. Хозяин окинул взглядом поданное:

– Простите, высокочтимый профессор, я внимательно вас выслушал, и сейчас мы с вами отведаем моей запеканки и моего спотыкача. Вот это, скажу я вам, платформа так платформа! Ни один запорожец не одолел, бы и кварты! А мы – с лимончиком и сифончиком: после трехдневных споров это будет симпомпончик!

Он захохотал.

Тогда Петлюра положил на стол бумагу:

– Вот, господа. Это – последняя редакция–минимум наших требований. Если Временное правительство согласно удовлетворить их, я немедленно отдаю приказ, и через полчаса пятьдесят тысяч украинских воинов выступят, чтоб своей геройской грудью встретите шваба!..

Он снова сунул палец за борт френча и остался стоять, чувствуя себя в этой позе уверенно и неуязвимо – выше всех.

4

Петлюра был доволен. Осуществлялась мечта всей его жизни: он решает дела государственной важности, перед ним заискивают большие люди, от него зависит – «быть или не быть»! Он – генерал.

Что же касается поражения на фронте, то на это у Петлюры был свой оригинальный взгляд, обнаруживавший в нем недостатки стратега. Он полагал, что нынешнее поражение на фронте по существу является победой. Наступление Керенского здесь, на востоке, оттянуло на себя немецкие силы с Западного фронта, и США, которые только что начали на западе свое первое наступление с еще не обстрелянной в боях армией, смогут легко добиться победы. Следовательно, роль батальонов Центральной рады, гнавших в наступление целые полки, победителями не должна быть забыта. Пятьдесят тысяч, остающиеся под началом Центральной рады, конечно, тоже надо бросить в бой, чтоб под желто–голубым знаменем довести войну до победного конца. Но согласиться на это сразу было бы недипломатично, так как снизило бы его, Петлюры, престиж. Ведь неизвестно, подвернется ли еще потом столь подходящий случай обеспечить свои интересы?

На бумаге рукой Петлюры были начертаны четыре пункта:

«1. Немедленное издание приказа об украинизации всех гарнизонов находящихся на Украине.

2. Замена всего военно–административного начальствующего состава на Украине украинцами.

3. Передислокация на украинские фронты с других фронтов всех украинизированных частей.

4. Признание автономии Украины».

Керенский взял бумагу. Вчера австро–германцы заняли Зборов, сегодня вечером пал Тарнополь… Керенский был загнан в угол.

Голос его дрожал, когда он произнес:

– Я согласен… поставить эти вопросы… на обсуждение Временного правительства.

Грушевский радостно всплеснул руками:

– Вот видите, господа! Видите! Значит, согласны, согласны!..

– Я не согласен! – высокомерно ответил Петлюра. – В такой редакции не пройдет, господин министр! Вы поставите «на обсуждение», пятьдесят тысяч моих казаков сложат головы, а Временное правительство после этого отклонит наши требования! – Он взял бумагу и стал засовывать ее обратно в карман. – Как хотите, господин министр! Пока вы будете обсуждать вопрос, австро–германцы могут дойти и до Киева… Решайте сразу: или – или!

– Я готов гарантировать! – крикнул Керенский. Он торопился, пока бумага не исчезла, в кармане у Петлюры. – Но необходимы кое–какие уточнения. Процедура потребует времени, а дорога каждая минута! Прежде, всего – приказ, поиска выступают, а, мы тем временем обсуждаем здесь все детали. Вы со мной согласны? – Он обратился к Терещенко и Церетели, впервые поинтересовавшись чьим–то мнением, кроме своего.

– Я согласен! – поспешил Грушевский. – А вы, Владимир Кириллович?

Винниченко пожал плечами.

– Я возражать не буду, если богдановцы и полуботьковцы остаются здесь и каждый из этих полков немедленно разворачивается в дивизию.

– Но ведь это уже уточнения! – заметил Церетели. – Александр Федорович ясно сказал…

– Я не согласен! – снопа заявил Петлюра и даже притопнул ногой. – Или – или, а тогда – приказ!

Керенский вздохнул с облегчением: украинский лагерь раскололся – один за, один против, один воздерживается.

В этот момент в комнату влетел пшютоватый недоросль лет пятнадцати, в визитке, с белой розой в петлице. Это был Терещенко–сын, он выполнял при отце функции личного секретаря.

– Господа! Неприятные известия! В Киеве восстание!

– Что?

Все поднялись с мест, а Петлюра сел. Только Терещенко–отец продолжал спокойно разливать спотыкач в бокалы. Он наливал до половины – долить содовой сможет каждый по своему вкусу.

– Какое восстание? Что за восстание? – засуетился Грушевский, и глаза его испуганно забегали.

– Что ты городишь! – спокойно одернул сына Терещенко–отец. – Ты что, опять на взводе?

Терещенко–сын передернул плечом:

– Солдаты какие–то на хуторе Грушки…

– Машину мне! – крикнул Керенский.

– Успокойтесь, Александр Федорович! – проворковал Терещенко–отец. – Зачем машину? Куда вы ночью? Надо выяснить…

– Поручик Нольденко! – заметался Грушевский. – Где барон Нольденко? Панна София!

Двери в соседний зал открылись, и на пороге показалась София Галчко. Она дежурила за дверью, готовая к услугам. Одета она была как обычно, только теперь на воротнике поблескивали звездочки, а рядом с ними еще и золотые трезубцы: со дня учреждения генерального секретариата военных дел Софии Галчко был возвращен воинский чин хорунжего, присвоенный ей в австрийском легионе «украинских сечевых стрельцов».

Панна Галчко доложила:

– Пршу пана презеса: поручик Нольденко у аппарата. Через минутку будет точная информация. То правда; на Сырцe случился какой–то беспорядок.

– Оберучева! – приказал Керенский. – Командующего лично к аппарату! – Терещенко–сын вихляющей походкой отправился выполнять приказ. – Где мой адъютант?

Лихой корнет появился в дверях и вытянулся у порога.

И из–за спины Галчко появился еще офицер – во френче без погон, с золотыми трезубцами на воротнике. Это был начальник разведки и контрразведки при Генеральном секретариате поручик Нольде, то бишь нынче – сотник барон Нольденко. Он отрапортовал:

– Бунт произошел в полку имени гетмана Полуботько на хуторе Грушки. Причины бунта и цель его пока неизвестны.

Впрочем, о причинах можно было догадаться. Первый батальон полка, отказавшись ехать на фронт, вернулся в казармы – уговорить его так и не удалось. Очевидно, остальные два батальона, получив в свою очередь приказ выступить на фронт, предпочли начать активные боевые действия, не находи за пределы Киева. А цель? Какая же могла быть цель? Раз полк, пребывающий на территории, подвластной Центральной раде, отказался выполнить приказ Центральной рады, то – сомнений не было – восстать он мог только… против Центральной рады.

Сообщение поразило Грушевского в самое сердце. Украинские воины восстали против украинской власти – как он запишет это на скрижалях истории Украины?.. Кроме того, все киевские Грушевские происходили с хутора Грушки. Это можно было счесть символом, и притом – символом весьма неприятным…

Тем временам военные стали принимать меры.

Ближайшим телефоном, тут же на втором этаже, завладел Петлюра. Он позвонил в Бендерские казармы, в штаб полка имени Богдана Хмельницкого: к оружию! Вывести полк, преградить путь повстанцам, ликвидировать эксцесс в зародыше!

К телефону на первом этаже поспешил Керенский: пускай Оберучев выведет четыре школы прапорщиков, три юнкерских училища, желтых кирасиров! Разоружить, ликвидировать в зародыше!

Грушевский побежал за Керенским, Церетели – за Петлюрой. В каждой паре – представители противных лагерей, однако – члены одной партии.

Церетели уговаривал Петлюру:

– Товарищ! Как коллега по партии умоляю вас – не делайте этого! Ваши богдановцы могут присоединиться к полуботьковцам, и тогда вспыхнет общее восстание? Пускай лучше действуют русские части Оберучева!..

Грушевский уговаривал Керенского:

– Александр Федорович! Ради бога! Послушайтесь партийного единомышленника! Если полуботькоцев станут усмирять русские солдаты, другие украинские части поддержат их, и произойдёт всеобщее восстание. Пускай уж лучше Петлюра посылает против украинских бунтовщиков наши украинские части.

5

В сиреневом зале оставались только Терещенко–отец и Винниченко.

– Прошу вас, отведайте, добродий Винниченко! – потчевал гостеприимный хозяин, отпивая добрый глоток из своего бокала. – До чего ж смаковита! Все жилочки задрожали. Кель аром, мон дьё! – Терещенко имел привычку пересыпать свою речь французскими и английскими словечками, а также украинскими вульгаризмами. Прононс у него был как у истого парижанина: половину жизни украинский миллионер Терещенко проводил в Париже, вторую – в Лондоне. – Ну как? Разбирает?

Винниченко тоже сделал глоток. Это было совершенно необходимо, чтоб восстановить душенное равновесие. Обстановка действительно тревожила, и к тому же Владимир Кириллович чувствовал себя неловко наедине с господином Терещенко, как и всегда с людьми, стоящими на более высокой социальной ступени. Все–таки это был первый на всю Украину миллионер! Глядя на Терещенко, одетого как лондонский денди, Винниченко, хотя и сам красовался в смокинге от лучшего петербургского портного, испытывал такое чувство, будто под мышками у него дырки, а брюки обтрепались и метут пол бахромой. Он пробормотал нечто невнятное в ответ радушному хозяину.

Терещенко между тем продолжал болтать; живительная влага собственного изготовлении всегда делали его разговорчивым.

– И до чего же все эти военные склонны праздновать труса! Ну зашумела там солдатня! Подумаешь! Разве нам впервой? Мон дьё! Надо только выяснить, чего они добиваются. А тогда сразу их ошарашить: мы, мол, добиваемся для вас еще большего! И разойдутся тихонечко по домам! Вуаля, сэ ту! Масса, толпа, чернь! Скажем, требуют земли от помещиков, а тут им: мы добиваемся для вас еще и монастырских и церковных угодий! – Терещенко давно недолюбливал монахов и попов: церковные владыки не хотели сеять свеклу для его сахарных заводов. – Или, скажем, домогаются Украины от Дона до Сана, а мы им: берите себе хотя бы и от Дуная по самый Кавказ! Э сэтэра…

Винниченко удивленно поднял брови.

– Отчего вы удивляетесь, господин Винниченко? Эн ку дипломатик[37]37
  Дипломатический ход (франц.).


[Закрыть]. Только бы дотянуть до Учредительного собрания. А обещать тем временем можно полмира, целый мир, хотя бы и полтора мира.

– Судьбу Украины, – сдержанно отвечал Винниченко, – должно решить украинское Учредительное собрание, а не…

– Вот, вот, – согласился Терещенко, – Тре бьен! Я на Украине где хотите скажу: на что нам кацапское Учредительное собрание? Нам, щирым украинцам, подавай наше ненько–украинское Учредительное собрание! И каждому малороссу будет приятно. Политика, пан добродий, дело тонкое! Эй, барышня! – вдруг крикнул он. – Как вас там? Пани австриячка! Вэнэ–а–иси! Идите–ка сюда!

Панна Галчко открыла дверь и остановилась на пороге.

– Прошу пана министра? Пан министр не меня зовет?

– Вас, барышня, а ву! Пройдите вниз, садитесь в мой кабриолет и ветром слетайте на Брест–Литовское шоссе – навстречу этим скандалистам. Разузнайте толком, чего им, собственно надо!

Галчко вопросительно посмотрела на Винниченко.

– Да вы не мнитесь, – подбодрил ее Терещенко. – Вам ничего дурного не сделаю. О контрер![38]38
  Напротив! (франц.)


[Закрыть] Вы же по–украински здорово чешете. Расспросите, что и как, и сразу – назад. Вот и узнаем из первых рук, какая у них «платформа». А все эти разведки и контрразведки, штабы и контрштабы как начнут рапортовать – только голову заморочат!.. Можете им что–нибудь и пообещать: спросят рубль – давайте два, потребуют трояк – платите пятерку. Скажите, что вы – парламентер, только бы выиграть время. – Терещенко налил себе еще бокал и подмигнул Винниченко. – А тут подоспеют Петлюровы казаки или юнкера Керенского и намылят им холку. Отправляйтесь, не мешкайте!

Галчко снова вопросительно взглянула на Винниченко.

– Что ж, господин министр прав. Поезжайте, панна София.

– Слушаюсь, пан субпрезес!

Терещенко посмотрел ей вслед.

– Пикантная галичаночка, – прищелкнул он языком. – Вы как, господин Винниченко, не… того? А? Презес, субпрезес – ей–богу, стит!

Винниченко покраснел.

– Пейте, пожалуйста, мсье субпрезес. – Терещенко плеснул в опорожненный бокал Винниченко запеканки, собственноручно долил из сифона сельтерской. – Смотрел я, господин Винниченко, вашу пьесу «Черная пантера» в Москве, в театре Корша, по пути сюда. Славная штучка! Не хуже, чем у Островского… Чертовски здорово! Пароль д’онёр! Как это он ей говорит! А? А она ему?..

Вернулись Петлюра с Церетели и Керенский с Грушевским. Адъютант Керенского и барон Нольде остались у телефонов. Все были взволнованы,

Дело обстояло серьезно. В Полуботьковском полку произошел настоящий мятеж: полк действительно поднял восстание – с явным намерением захватить власть в городе.

С оружием в руках все три батальона полуботьковцев вышли из Сырецких и Грушковских лагерей и заняли 5–й авиапарк под Святошином. Одни батальон сел на машины и помчался на Печерск, остальные два цепями подступают к западным окраинам города. Богдановцы, по приказу Петлюры, уже выступили полуботьковцам навстречу. Юнкера, по приказу Керенского, тоже построились у своих школ, чтобы быть готовыми для решительных действий.

Керенский мерил зал взад–вперед, шагая по диагонали. Петлюра остановился посередине. Остальные сели.

– Господа! – окликнул радушный хозяин. – Выпейте по рюмочке для подкрепления. Право же, не из–за чего нервничать. Я думаю, пока там ликвидируют эту ерунду, мы можем преспокойно довести нашу беседу до конца.

Керенский вдруг остановился посреди комнаты перед Петлюрой. Лицо его было гневно и решительно.

– Я не согласен! – почти крикнул он. – Я отклоняю!

– Одну рюмочку! – настойчиво потчевал гостеприимный хозяин.

– Я не согласен! – уже и в самом деле крикнул Керенский. – Я отклоняю все ваши требования, все четыре пункта!

6

Керенскому все было ясно. Восстание, конечно, вещь неприятная при любых обстоятельствах, тем паче перед лицом прорыва на фронте. Но если против Центральной рады восстают ее собственные полки, то грош цена всем ее требованиям – только дурак может их принять. Перевес теперь был, безусловно, на стороне Временного правительства.

Грушевский и Церетели воскликнули почти в один голос:

– Но, Александр Федорович! Вы же дали согласие! Полчаса назад…

Корейский пропустил это справедливое замечание мимо ушей.

– Я могу лишь подтвердить прежний ответ Временного правительства на все ваши наглые домогательства! – Керенский брызгал слюной. – Провозглашение автономии Украины – акт незаконный! Создание Генерального секретариата – бесстыдная фикция! Украинизации армии – преступный произвол! Все это самоуправство должно быть немедленно ликвидировано. Решать будет Учредительное собрание!