Текст книги "Мир хижинам, война дворцам"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 35 страниц)

Ленин, не выпуская руки Коцюбинского, окинул его с ног до головы быстрым взглядом – в глазах Ильича блеснули быстрые смешливые искорки.

– Однако, – сказал Ильич, – выглядите вы непрезентабельно! Очевидно, вы не прямо с заседания вашего комитета? – Взгляд Ленина скользнул по форменной одежде Коцюбинского, когда–то ладной, хорошо пригнанной в офицерской мастерской, а теперь измятой, забрызганной грязью, с оборванными погонами. – И не из офицерского собрания? – улыбка ушла из глаз, коснулась губ Ильича, но тут же пропала: Ленин увидел кровоподтек на щеке и ласково посмотрел Коцюбинскому в глаза.

– Именно из офицерского собрания, Владимир Ильич! – усмехнулся Подвойский, – Товарищ только что из тюрьмы: во время демонстрации пришлось немножко повоевать…

Ленин кивнул. Лицо его стало сурово.

– Как ваша фамилия, товарищ?

– Коцюбинский, – ответил за него Подвойский.

– Вы хотели мне что–то сказать? – спросил Ленин.

– Владимир Ильич! – заговорил Коцюбинский, и сердце застучало у него в груди. – Я знаю, для разговора сейчас нет времени, и вам и без меня известно…

– Да, да! – откликнулся Ленин. – Товарищи подгоняют меня. Видите, вашему Подвойскому уже не стоится на месте? – Улыбка вспыхнула в его глазах и скользнула к губам, но лицо сразу стало серьезно. – Требуют, чтоб я немедленно скрылся в подполье. Вот какие дела, товарищ Коцюбинский. Возможно, и всей партии придется опять уйти в подполье… О демонстрации я действительно уже многое знаю, но каждый новый рассказ чрезвычайно ценен.

– Владимир Ильич! – сказал Коцюбинский. – Я не о демонстрации хотел… Я недавно вернулся с Украины, куда меня посылало руководство военной организации, чтоб наладить выборы делегатов от Юго–Западного фронта на Всероссийский съезд военных организаций фронта и тыла. Я был в Киеве и Чернигове…

– С Украины? – Лицо Ленина засветилось живым интересом. – Это чрезвычайно важно! – Ленин схватил Коцюбинского за обе руки. – Рассказывайте же, рассказывайте!

– Владимир Ильич! – вмешался Подвойский. – Мы найдем способ организовать вам встречу с товарищем Коцюбинским. Но сейчас мы должны спешить.

– Да, да! – сказал Ленин. – Должны спешить. Обязательно организуйте мне обстоятельную беседу с товарищем с Украины! И не откладывая! Но сейчас только два слова. Каково положение в Киеве, товарищ Коцюбинский?

Юрий взволновался. Тысячи мыслей пронеслись в голове: сказать надо так много, а еще больше надо услышать от Ленина! Но Подвойский дергал Юрия за рукав.

Коцюбинский сжал руку Ленина – его пальцы все еще лежали в теплой, мягкой, но на диво сильной ладони Владимира Ильича – и заговорил:

– Владимир Ильич! На Украине все идёт хорошо: донецкие шахты, Екатеринослав, Харьков – во всех пролетарских центрах изо дня в день в огромных масштабах возрастает и ширится влияние нашей партии на массы…

– Браво! – воскликнул Ленин и пожал руку Коцюбинскому. – В этом залог победы социалистической революции! Массы, массы и еще раз массы! Не в подполье надо идти партии, а именно в массы! – Улыбка снова блеснула в глазах Ильича. – Это будет лучшее наше «подполье»: в массах! – И лицо Ильича опять стало сосредоточенным. – Но на Украине особенно важно направить свое внимание не только на пролетарские, но и на крестьянские массы. Надо способствовать их расслоению, вырвать из–под влияния кулака, на которого опираются украинские сепаратисты. Надо идти к беднейшему крестьянству, к… как это говорят у вас, на Украине, о безземельных и малоземельных крестьянах?

– Незаможные?

– Вот–вот! К незаможникам!.. А в Киеве? В Киеве как?

– Владимир Ильич! – сказал Коцюбинский. – В Киеве тоже все было бы отлично: в пролетарских массах влияние и авторитет нашей партии возрастают гигантскими шагами… Но обстановка там сейчас особо сложная…

– Центральная рада?

– Да. Она пытается играть на национально–освободительных стремлениях украинцев, чтобы использовать их в националистических, сепаратистских целях. – Коцюбинский усмехнулся. – На Украине народ недаром называет ее «Центральная зрада»: «зрада» по–украински означает «измена», «предательство»…

Ленин весело захохотал:

– Как, как? Центральная зрада – центральное предательство?! – Смеялся Ленин заразительно, улыбнулся даже Подвойский, мрачно поглядывавший на них и в нетерпении переминавшийся с ноги на ногу: он должен был как можно скорее переправить Ленина на конспиративную квартиру, а путь предстоял длинный и небезопасный. – Вы знаете, это здорово! Я всегда восхищался украинским юмором: в одной букве – целое мировоззрение! И заметьте, – обратился Ленин к Подвойскому, – ничто так глубоко не отражает тенденции народа, как именно юмор! И это юмор политический, юмор растущей социалистической сознательности! – Ленин перестал смеяться и снова повернулся к Коцюбинскому. – Но вы о Центральной раде сказали так, будто Украине грозит еще и иная опасность, не только из этой националистической цитадели?

– Да, Владимир Ильич, – подтвердил Коцюбинский. – Внутри самой нашей партии на Украине кое–кто из товарищей неверно толкует национальный вопрос, пренебрегает им, и этим только запутывает дело и усложняет обстановку! – Под суровым, нетерпеливым взглядом Подвойского Коцюбинский заторопился, но стал говорить еще горячее: – А это, Владимир Ильич, отталкивает значительные слои украинского населения – крестьян, интеллигенцию, даже кое–кого из пролетариата – от лозунгов социалистической революции. Понимаете, Владимир Ильич, тем, что идею национального освобождения, жажду национальной свободы кое–кто из наших товарищей расценивает как национализм, чуть ли не как буржуазную контрреволюцию, они именно и толкают украинцев в объятия националистической контрреволюционной Центральной рады…

Ленин сделал нетерпеливый жест, лицо его потемнело.

– Пятаков? – коротко спросил он. – Юрий Пятаков?

– Да, Владимир Ильич! Но ведь с ним – часть Киевского комитета, его авторитет как старого социал–демократа очень велик!

– Пятаков! – повторил Ленин и даже стукнул кулаком по спинке стула. – Ах, этот Пятаков! Что и говорить, бесспорно, ценный организатор… Но по кой–каким вопросам у него каша в голове! Неимоверная путаница! На конференции мы ему на это уже указывали! На конференции мы дружно его раскритиковали!

– Владимир Ильич! – сказал Подвойский решительно. – Нам надо немедленно уходить: Ашкенази ждет с машиной, позднее будет трудно проскочить. Беседу с Коцюбинским мы организуем вам в ближайшие дни.

– Непременно! В самые ближайшие! И мы найдем способ перетащить Пятакова сюда, поближе к Центральному Комитету. Обещаю это вам, товарищ Коцюбинский! – Ленин крепко потряс руку Коцюбинского. – Спасибо вам! И запомните: на Украине нужен архитакт национальный! Это исключительно важно! Великоросс, который станет возражать против права украинцев или финнов самим решать свою судьбу, может быть назван шовинистом! – Будьте здоровы! – Он еще раз тряхнул руку Коцюбинского и прибавил: – А вам вообще хорошо было бы кончать с делами здесь и возвращаться на Украину. Скажите, – вдруг спросил Владимир Ильич, не выпуская руки Коцюбинского, а другой придерживая Подвойского, – фамилия «Коцюбинский» мне знакома. Вы не имеете отношения… Алексей Максимович Пешков, наш Горький, рассказывал мне о своем друге, украинском писателе Михайле Михайловиче Коцюбинском?

– Это мой отец.

Ленин тепло взглянул Юрию в глаза:

– Ваш отец? Рад! Очень рад! Вы даже не представляете себе, как это прекрасно, что у украинского писателя Коцюбинского сын – украинский большевик! Поезжайте, немедленно поезжайте на Украину, товарищ Коцюбинский! Большевик должен быть со своим народом!

– Я в армии, Владимир Ильич. Мой полк стоит в Петрограде. Да и в Петрограде немало украинцев, особенно в гвардейских полках.

– Прекрасно! – сказал Ленин. – Гвардейские полки – наша опора. Мне кажется, Николай Ильич, – обратился он к Подвойскому, – что ваша «военка» должна использовать товарища Коцюбинского именно в гвардейских полках – агитатором, даже комиссаром, если вам удастся организовать институт комиссаров. Это в равной степени важно и для Петрограда и для Украины. – Ленин опять заговорил с Коцюбинским: – У пролетариата нет теперь иного выхода, как только захват власти. И помочь ему должна армия. Идите в ваш полк, товарищ Коцюбинский: будем добывать власть и здесь и на Украине вместе – и великорусские и украинские большевики! Нам нужен свободный союз вольных крестьян и рабочих вольной Украины с рабочими и крестьянами революционной России! Украинцы имеют безусловное право на удовлетворение своих национальных требований. И запомните: именно безоговорочное признание этого права одно лишь и дает возможность агитировать за вольный союз украинцев и великороссов, за добровольное соединение в одно государство двух народов. Именно безоговорочное признание этого права одно лишь в состоянии разорвать на деле, бесповоротно, до конца, с проклятым царистским прошлым, которое все сделало для взаимоотчуждения народов, столь близких и по языку, и по месту жительства, и по характеру, и по истории… Революционная демократия России, если она хочет быть действительно революционной, действительно демократией, должна порвать с этим прошлым, должна вернуть себе, рабочим и крестьянам России, братское доверие рабочих и крестьян Украины!.. Будьте здоровы, дорогой товарищ!..

Ленин приветливо улыбнулся, надвинул кепку на лоб, поднял воротник пальто, дружески кивнул и перешагнул порог.

Подвойский прошел за ним и прикрыл за собой дверь.

Коцюбинский остался один. Волнение распирало ему грудь, и что–то огромное, все увеличиваясь, росло и росло у него внутри, словно рос, становился больше и сильнее он сам. Идти! Действовать! Немедленно! Всего себя, всю свою жизнь – каждое движение, каждый вздох – только борьбе!..

На улице чихнул автомобильный мотор, еще раз чихнул, затем затрещал – и сразу же треск стал затихать, отдаляясь. Ленин уехал.

Дверь отворилась, и вошел Подвойский.

– Ты иди, Юрко, – сказал он, – придешь сюда же завтра утром: сейчас я должен отправить по одному всех членов ЦК. – Он улыбнулся. – Дела хватит на целую ночь! Завтра в девять. Иди! Ребята тебя пропустят… – Он еще раз улыбнулся. —Поговорил–таки с Ильичем! Эх, ты!.. На добрых десять минут задержал…

– Николай Ильич! – воскликнул Коцюбинский. – А по дороге все будет в порядке? Машина надежно доставит Ленина?..

– Все будет в порядке. Обеспечено!.. Ну, ну! – уже рассердился Подвойский. – Говорю тебе: иди!

На улице Коцюбинский остановился прикурить возле двух красногвардейцев, дежуривших на углу. Ему захотелось рассказать им, как он разговаривал сейчас с Лениным и что сказал ему Владимир Ильич. Так полон был он весь сейчас, что невозможно было хранить это богатство только для себя, необходимо было поделиться им с другими. Но часовые дружелюбно кивнули ему, улыбнулись, махнули рукой.

Один сказал:

– Ты уж, браток, не сердись, что малость бока намяли: сам понимаешь…

Второй:

– Иди, иди! И так Николай Ильич ругается…

Юрий пошел.

Теперь никто не следовал за ним, улицы были совсем пустынны – спускалась ночь. Белые ночи кончились, но все же и сейчас, хотя время приближалось к одиннадцати, только–только смеркалось. Было тихо вокруг – здесь, в закоулках Выборгской стороны, но где–то далеко, в центре, то и дело срывалась пулеметная очередь или хлопали выстрелы из винтовок. И тут же затихали. И тогда слышен был только грохот сапог Юрия по выбитой мостовой.

Тихо было в растревоженном, но притаившемся городе – дома по обе стороны улицы вздымались в фантастических петроградских сумерках, словно внезапно материализовавшиеся и тут же заколдованные, вновь окаменевшие призраки. Они были совсем близко, а казалось, лишь мерещились вдалеке.

Юрий шел широким шагом, стуча каблуками о булыжник, вольно глядел он на все, что его окружало, был он, казалось, один в пустынном городе, но в душе его теснился целый мир, и со всем миром говорил он сейчас. Прекрасно жить на земле! И нет лучшей цели в жизни, чем борьба ради того, чтоб жизнь на земле стала прекрасной!

Подходя к Лесному проспекту, он увидел заставу.

Поперек улицы тянулась цепочка фигур в шинелях, на тротуарах толпились кучки военных.

Чья застава? Это были не красногвардейцы, но могла ведь быть какая–нибудь революционная часть. Впрочем, если это даже войска, верные Временному правительству, у Юрия не было оснований опасаться: он направляется к себе в полк, только что выпущен из–под ареста согласно указанию Временного правительства.

Юрий пошел прямо на заставу.

– Кто идет? – раздалось тут же, и от группы на тротуаре отделился офицер с несколькими юнкерами.

Юрий показал полковое удостоверение.

– T–так!.. —протянул офицер, внимательно изучая бумажку, а еще внимательнее приглядываясь к рубцу, пересекавшему щеку Юрия. – Комитетчик?

– Так точно!

Юнкера обступили их и молча поглядывали – угрюмо на Коцюбинского, вопросительно – на офицера.

– Увольнительный? – хмуро спросил офицер.

Юрий объяснил: увольнительного из части он не имеет, так как, во–первых, в последнее время увольнительные билеты вообще перестали практиковать, а во–вторых…

– Перестали практиковать, – злобно прошипел офицер, – в разложившихся, анархических, большевизированных частях! А со вчерашнего дня увольнительные вновь введены во всех частях гарнизона. Co вчерашнего дня ни один военнослужащий не имеет права оставить свою часть и выйти в город без увольнительного – вам это известно?

– Нет, – ответил Коцюбинский, —это мне не известно, так как я только сейчас освобожден из–под ареста согласно договоренности правительства с…

Юнкера зашумели и, грохоча прикладами винтовок о булыжник, придвинулись ближе…

– A! – крикнул офицер. – Из–под ареста! Из тех самых, из бунтовщиков? Большевик?! Вот откуда у тебя эта метка на морде! А я–то гляжу…

Он отступил на шаг, вдруг размахнулся и изо всех сил ударил Юрия в лицо.

Юрий зашатался, едва устоял на ногах.

– Как вы смеете! – крикнул он и бросился к офицеру.

Но несколько юнкеров уже повисли на нем с двух сторон.

– Вы ответите за это! – успел крикнуть Юрий. – Вы – негодяй!

Офицер размахнулся и ударил Юрия еще раз. Юнкера швырнули его на землю.

– Сволочь! Комитетчик! Взять его! Во второе комендантское! На Инженерную!.. – Офицер пнул Юрия ногой и завизжал: – По «договоренности» освобождены все арестованные во время демонстрации, а ты арестован сейчас и на тебя эта «договоренность» уже не распространяется, сволочь! Теперь тебя никто не освободит! Сгниешь, большевистская морда, в тюрьме…

Юрий лежал на мостовой, а офицер и юнкера пинали его сапогами в ребра, топтали ногами.

11

В Киеве, в Ксом капонире, в круглой центральной галерее крепости, даже среди белого дня стоял полумрак: свет сочился только из–под потолка, из круглых амбразур, затканных паутиной. Воздух был сырой и тяжелый.

Особенно донимала теснота. Галерея не маленькая, но ведь семьдесят семь человек вповалку!

Впрочем, теперь было уже семьдесят девять. Не так давно к арестованным гвардейцам–комитетчикам внесли на носилках семьдесят восьмого – моториста Королевича с простреленными ногами. А сегодня брошен и семьдесят девятый – прапорщик Крыленко.

Крыленко прибыл с фронта. Позавчера он выступил на экстренном объединенном заседании Совета рабочих депутатов и Совета военных депутатов как делегат Юго–Западного фронта с докладом о положении на фронте и с требованием фронтовиков: немедленный мир без аннексий и контрибуций!.. Вчера он огласил декларацию конференции большевиков Юго–Западного, прифронтового, края: вся власть Советам!.. Сегодня его схватили на вокзале юнкера – и вот он здесь.

Когда Крыленко ввели в каземат и толкнули в гущу тел на полу и он выругался в сердцах, – на него со всех сторон зашикали: тише, идет открытое партийное собрание!

Впрочем, среди семидесяти восьми заключенных – членов партии пока что было только двое: прапорщик Дзевалтовский и солдат Королевич. Но сейчас их станет трое: принимали в партию Демьяна Нечипорука.

Внутренняя охрана стояла тут же – четыре желтых кирасира и четыре богдановца – и угрюмо слушала. Из кирасир и богдановцев состояла и внешняя охрана военной тюрьмы. Командование военного округа не могло до конца положиться ни на части, верные Временному правительству, ни на части, верные Центральной раде, потому и выставляло стражу из тех и других вместе. Расчет был такой: друг другу не доверяя, друг друга опасаясь, следя друг за другом, кирасиры и богдановцы – друг против друга – вместе обеспечат самую надежную охрану.

Крыленко бросили в каземат, и теперь в тюремной организации стало три члена партии.

Как раз выступал Дзевалтовский: он говорил о том, почему рядовой гвардейского полка, солдат Демьян Нечипорук, достоин быть членом партии социал–демократов, большевиков.

Потом говорил солдат Королевич.

Тогда попросил слова и Крыленко. Он видел Нечипорука впервые в жизни, и это были первые слова, произнесенные им здесь, в тюрьме.

Он сказал:

– Товарища Демьяна Нечипорука рекомендует в партию большевиков тюрьма. Если товарищ решил идти в партию под тюремными сводами, то он, наверное, знает, куда он идет и зачем. Всё!

– Товарищ Нечипорук, – сказал председательствующий Дзевалтовский, – тебе слово: говори!

Демьян встал. Он должен был что–то сказать, но что – он не знал. И он стоял и слушал тюремную тишину. Уже второй месяц валяется он здесь – далеко остался фронт, гром канонады, визг мин, пулеметы. Но как только наступала такая вот могильная тишина, он снова слышал грохот фронта: канонаду, пулеметы, разрывы мин. Ему казалось, что стрельба гремит где–то рядом. Это было так явственно, что Демьян вскакивал и бросался к амбразурам – не подошел ли бой к самым стенам тюрьмы?..

Но то был только обман слуха: три года в его ушах звучала стрельба, громы фронта, – и теперь подсознание создавало в могильной тишине этот звуковой мираж.

Демьян ложился и закрывал глаза. Но стоило ему смежить веки, как он сразу начинал бежать: ему чудилось, что он перебегает смертное поле под смертным куполом, проскакивает от воронки к воронке, и веер пулеметных пуль встает между ним и небосводом…

– Ну? – спросил Дзевалтовский. – Что ты скажешь, Нечипорук?

Демьян развел руками:

– А что сказать? Сегодня – я, а завтра – еще кто–нибудь: всем нам, пока живы, путь один – в партию пролетариата и бедного крестьянина. Чтоб, значит, совершить революцию. Революция тут, правда, говорят, уже была в феврале, когда мы воевали на фронте. Кто его знает, может, и вправду была – красные флаги видели, слушали ораторов в порядке прений… а революции… не приметили. Что до меня, так я полагаю – революцию еще надо делать. Прошу принять меня в партию большевиков, чтоб сделать революцию.

Социалистическая революция действительно только начиналась.

Был июль семнадцатого года.

1955–1957