Текст книги "Мир хижинам, война дворцам"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

Петлюра выслушал тираду и угрюмо ответил:

– Об этом, пан Андрей, мы думаем с первого дни революции в России. Но осуществить это невозможно: международная конвенция не разрешает вооружать военнопленных…

– Прошу прощения, пан Симон, примите во внимание: первыми, – он сделал ударение на атом слове, – первыми нарушили конвенцию немцы: они обучают в своих лагерях синежупанников…

– Но они еще не дали им оружия в руки!

– А вы дадите. Потому что в России произошла революция, и это является нарушением всех международных конвенций. Вам подтвердит это любой знаток международного права. Так что искать аргументы вам следует не для юриспруденции, а только для Временного правительства.

– Вот–вот! – вскрикнул Петлюра. – Об этом я и говорю! Временное правительство никогда не даст согласия на формирование вооруженных частей из пленных галичан! Там тоже не дураки сидят…

Мельник бесцеремонно прервал Петлюру:

– Я предложу вам, пан Симон, отличный аргумент для Временного правительства. Вы подскажете им, что австрийские украинцы жаждут с оружием в руках бороться за отторжение украинских земель от Австрии и за присоединение их к Украине российской. Будьте уверены, что Временное правительство на это клюнет и разрешит Центральной раде такую акцию – в интересах российского великодержавия. Советую искать единомышленникам в кадетской части Временного правительства, а также заручиться поддержкой весьма еще влиятельных русских монархических кругов. Не следует забывать, что присоединение Галиции к России обдумывалось российским самодержавием более двух столетий.

– Простите, – промямлил Петлюра, – но мне неясно, куда же вы собираетесь присоединить Украину: к России или к Австрии?

Мельник ответил;

– Неважно! Это только шахматный ход конем в процессе борьбы. Гамбит для достижения державной самостийности.

Петлюра в шахматы играть не умел.

– Но мировое общественное мнение…

– С мировым общественным мнением, – снова прервал Мельник, – все будет в полном порядке! Ведь Украины как государства, еще не было, когда Российская держава подписывала свои международные обязательства. Значит, эти обязательства нас не касаются. Примите также во внимание, дорогой пан Симон, что борьба украинцев за национальное освобождение вызовет в широкий кругах мировой общественности только симпатию. Перелистайте еще раз странички мировой истории: бывало ли когда–нибудь, чтоб широкая общественность не сочувствовала освободительной борьбе?

Он произнес это с пафосом, и такой сноп синего племени сверкнул из его глаз, что продолжать разговор можно было лишь на самом высоком регистре патетики.

Головной атаман встал – чотарь немедля тоже вскочил – и торжественно произнес:

– Хорошо! Пан Мельник! Хотя в австрийской армии чин ваш был невелик, я надеюсь что вы сумеете выполнить свой священный долг перед ненькой Украиной, заняв пост атамана приднестровского коша украинских сечевых стрельцов на территории приднепровской Украины!

Мельник потупил очи.

– Простите, пан головной атаман, по мне лучше ограничиться постом начальника штаба. – Он добавил смиренно: – Его преосвященство определил мне именно этот пост, и воля святого отца…

– Гм! – Петлюра почувствовал себя бессильным против воли духовного отца своего собеседника. – А кто же примет на себя командование?

– Полковник Евген Коновалец, – сразу ответил Мельник.

– Кто это – Коновалец? – поинтересовался Петлюра.

– Председатель Галицко–Буковинского комитета, созданного на землях, занятых русской армией, в целях содействия присоединению Западной Украины к… Украине российской, – Мельник поднял на Петлюру свой кроткий взгляд. – Его священство считает, что так будет лучше с точки зрения доверия Временного правительства к нашему делу.

Петлюра бил поражен дальновидностью митрополита.

– Пусть так, – сказал он.

Разговор как будто окончился. Но минута была слишком торжественная, и Петлюра решил, что следует произнести соответствующую данному случаю речь. Он вышел из–за стола и остановился перед Мельником.

– Пан начальник штаба киша «украинских сечевых стрельцов»! – Мельник немедленно вытянулся. – В вашем отряде поначалу будет какая–нибудь тысяча казаков. Но он станет краеугольным качнем и величественном здании украинского воинства! По его лыцарскому примеру за два–три месяца мы создадим армию в сто тысяч украинским штыков! Заверяю вас, что будет именно так. Это говорю вам я – головной атаман!

Мельник щелкнул каблуками и учтиво склонил голову.

– Не имею ни малейших сомнений, пан головной атаман!.. Только, – продолжал он, выйдя из положения «смирно», – почему сто тысяч? Полмиллиона, пан головной атаман. Такова должна быть армия Центральной рады уже этой осенью.

Петлюра искоса посмотрел на него; молодчик, не при нем будь сказало, хоть куда!

– Безусловно, – сказал Петлюра, – если иметь в виду не только отстаивание определенных прерогатив перед Временным правительством, но и все дало борьбы за самостоятельную и соборную украинскую державу от Дона до Сана.

– Это всего лишь слова из нашего гимна, – скромно заметил Мельник. – Если же говорить о программе, то считаю – его преосвященство тоже так полагает, – длжно видеть державную Украину от Дуная и до Кавказа!..

Петлюра ошалело смотрел на юношу, стоявшего перед ним. Такое не снилось ему и во сне. Умопомрачительную перспективу рисовал перед ним этот щуплый молодой человек!.. И тут у Петлюры пробежал мороз по спине: подпрапорщик–чотарь отказывается от поста командира коша, резервируя за собой только скромную должность начальника штаба!.. Не целится ли этот австрийский фендрик… повыше! На замахивается ли сам побороться за власть?

Петлюра повертел головой, – воротник френча вдруг стал ему тесен. И он сказал начальническим тоном:

– Можете идти, чотарь Мельник! Хорунжий Галчко передаст вам мои дальнейшие распоряжения.

– Слушаю, пан головной атаман! – щелкнул каблуками теолог–чотарь. – Сервус![46]46
  Ваш слуга! (лат.) Принято в Западной Украине.


[Закрыть] Буду ждать ваших приказаний. Честь имею!

Он сделал «налево кругом» и четким солдатским шагом направился к выходу. Но на пороге задержался на миг и сказал через плечо:

– Аббат Франц Ксаверий Бонн также просил передать пану головному атаману свои приветствия…

Петлюра недоуменно уставился на него.

– Кто… передает? – нетвердо переспросил он.

Мельник ответил с заметным нажимом:

– Капеллан отряда, бельгийских авиаторов в Киеве, до войны – настоятель Тарнопольского собора, отец ордена монахов–редиментариев, Франц Ксаверий Бонн… Папский легат…

Растерянность Петлюры удивила и Мельника. Произошло недоразумение? Или информация, переданная связным, еще не дошла от председателя Центральной рады до генерального секретаря?

Эмиссар митрополита счел нужным пояснить:

– Легат папы Бенедикта Пятнадцатого, аббат Франц Ксаверий Бонн, три дня тому назад прибыл из Ватикана и привез пану генеральному секретарю по военным делам Украины папское благословение…

Пот снова оросил чело Петлюры. Что за чертовщина? Второе католическое благословение за один день! Сам папа римский интересуется его персоной!.. Однако растерянность уступила место гордости: благословение наместника бога на земле, властного над мыслями и делами полумиллиарда католиков мира, – это не шутка! Даже для бывшего социал–демократа, в особенности если он собирался стать у кормила государственной власти…

– Хорошо, – произнес Петлюра, овладев своими чувствами. – Я согласен принять аббата Бонна.

– Когда?

– Хотя бы и завтра. В это же время.

– Сервус!

Чотарь Мельник снова звонко щелкнул каблуками и исчез за дверью.

Наконец–то Петлюра получил возможность вытереть пот со лба. Но сосредоточиться и собраться с мыслями ему не дали: на пороге стояла панна Галчко.

– Пршу пана генерального секретаря: с утра ожидает аудиенции добродий Тютюнник, пленипотент[47]47
  Уполномоченный.


[Закрыть] из Звенгородки и настоятельно домогается немедленного приема.

– А! – отмахнулся Петлюра. – Добродий Тютюнник – штатский: пускай идет к пану Винниченко.

– Пршу пана генерального секретаря: добродий Тютюнник, правда, по образованию адвокат, а по профессии – учитель, однако, будучи начальником звенигородской милиции, имеет к пану генеральному секретарю дело, касающееся организации войска.

– Ну пусть войдет!

3

Тютюнник вошел.

Это был добродий без усов и бороды, на голове – шапка светлых волос, лоб широкий и высокий. Но приметнее всего был у него подбородок – квадратный, тяжелый, несколько выдвинутый вперед. Такой подбородок говорит обычно о сильной, целеустремленной воле. Глаза добродия отсвечивали сталью и глядели так пронзительно, что казалось, собеседник просматривает тебя насквозь и видит все, что ты хотел бы от него скрыть.

Одет был Тютюнник в армейскую форму, в какой теперь, во время войны, ходили чуть ли не все лица, мужского пола: солдатская гимнастерка без погон и заправленные в высокие сапоги галифе. На сапогах звенели шпоры, как у кавалериста. Походка у Тютюнника была быстрая и решительная,

Тютюнник остановился в двух итогах от стола и громко произнес:

– От души приветствую, пан добродий генеральный секретарь! Моя фамилия Тютюнник, имя – Юрко. Разрешите сесть?

Петлюра кивнул, сказал «здравствуйте» и «прошу», но все это уже после того, как Тютюнник придвинул к себе стул и сел.

– К вашему сведению, пан секретарь: я не принадлежу ни к одной партии. Считаю, что все нынешние многочисленные украинские революционные партии мало революционны и совсем не украинские. Вместо всех этих партий сейчас нужно бы создать единую организацию украинских государственников, так как…

– Простите, что прерву ваше красноречие, – холодно проговорил Петлюра: добродий, видимо, собирался захватить в беседе инициативу, а позволить это генеральный секретарь новорожденной украинской державы никак не мог. – Я обременен делами, добродий… Тютюнник, кажется? А ваши соображения о методах организации партийной жизни на Украине вы имеете возможность изложить в любом органе прессы. Должен только довести до вашего сведении, что украинские партии, против которых вы возражаете, как раз и имеют целью создание украинской держаны от Дуная и до Кавказа!

Он сунул палец за борт френча и посмотрел на собеседника сверху вниз.

Глаза Тютюнника блеснули, и Петлюра почувствовал почти физическую боль, пронзенный стальным лезвием острого взгляда.

– Государственность может зародиться и на территории одного человеческого поселения – об этом свидетельствует история, – сказал Тютюнник. – Но подлинной державой государство становится только тогда, когда его вожди стремятся к мировой империи. Эта также засвидетельствовано историей. Римская империя пошла из Рима, в котором было всего несколько тысяч жителей. Византия возникла из Акрополя, занимавшего территорию не бльшую, чем усадьба Киевского политехнического института. Александр Македонский завоевал полмира, оседлав своего коня в селении поменьше софийского подворья. Империя Чингисхана имела своим зародышем одну хазу…

– Простите! – прервал Петлюра, повысив голос. – В Звенигородской школе вы, очевидно преподаете историю? Однако прошу изложить ваше дело…

– Мое дело – ваше дело. Вы взялись строить государство, но не имеете армии. Строить государство без армии – химера и нонсенс.

Он попал не в бровь, а в глаз, Петлюра поежился. Кто перед ним – ясновидец? Ведь именно эта проблема и составляла главную заботу генерального секретаря… Но чтобы умалить впечатление от проницательности чуднго посетителя, Петлюра решил смазать остроту больного вопроса:

– Вы говорите общеизвестные истины, добродий… Вы пришли…

– Я пришел предложить вам армию, пан секретарь!

Это граничило с наглостью, если не было издевательством, Петлюра настороженно посмотрел на Тютюнника: не маньяк ли перед ним, из тех, что изобретают перпетуум мобиле?

Тютюнник встретил осторожный взгляд Петлюры блеском своих точно панцирем покрытых глаз. Потом встал, подошел к окну и указал рукой на улицу:

– Прошу, взгляните, пан секретарь!

Это было произнесено как приказ, и хотя Петлюра ни в коем случае не собирался подчиняться чьему бы то ни было приказу, он машинально сделал два шага к окну.

Дождь почти прекратился, сеялась лишь мелкая изморось, затянувшая частой сеткой дальнюю перспективу улицы. Но на близком расстоянии туман не мешал видеть. Зрелище, открывшееся Петлюре, и в самом деле не могло не привлечь к себе внимания.

Вдоль тротуара, под густолистыми каштанами, выстроились в ряд десятка два конников. Резвые, горячие копи нетерпеливо переступали под всадниками. Но что это были за всадники! Они, казалось, сошли с древних курганов Дикого поля Запорожской сечи и галопом прискакали сюда, в столицу Украины двадцатого века. Все как один в желтых сафьяновых сапогах, в широченных, запорожского кроя красных шароварах и синих жупанах; на головах – черные смушковые шапки, с шапок свисают чуть не до пояса ярко–малиновые шлыки. И пояса поверх жупанов тоже красные – витой шерсти. На боку имел каждый казак старинную кривую саблю, однако вместо мушкета висел за его плечами легкий картин современного кавалерийского образца.

Таких казаков Петлюра видел только и театре Садовского, в исторических пьесах.

– Что это за… люди?

– Это мой конвой, – спокойно ответил Тютюнник.

– Ваш… конвой?.. Звенигородская самооборона?

Тютюнник усмехнулся – усмешка была недобрая.

– «Самообороной» мы именуемся для комиссара Временного правительства. Иначе он не выдал бы нам разрешения на создание вооруженной организации. Для себя мы называемся «вольное казачество».

– Гм! – Петлюра кашлянул. Казаки были на диво хороши. Завидно было смотреть на них. – Но ведь их всего двадцать. А для армии нужно…

– Нужен миллион, – спокойно сказал Тютюник. – Я и предлагаю миллион.

Петлюра посмотрел на Тютюнника. Этот нахальный господин отнимал у него драгоценное для государства время.

– Вы… – начал было Петлюра, но запнулся, так как за этим просилось слово «сумасшедший», а произнести его Петлюра не решился: кто его знает, может, он и в самом деле буйно помешанный? – Вы… фантазер, пан Тютюнник!

– Нет, – спокойно ответил Тютюнник, – я не сумасшедший. – И Петлюре стало жутко: Тютюнник читал его мысли. – И я сейчас докажу, что предложение мое вполне реально. – Тютюнник опять улыбнулся. Когда он улыбался, глаза его в этом не участвовали. – Если вы на полчаса отложите дела, которые так настойчиво требуют вашего внимания…

И тут Петлюра почувствовал, что не способен противится воле человека, который с ним говорит.

– Пожалуйста… – промямлил Петлюра, отходя от окна. Он сделал жест, приглашая собеседника сесть, но, как и в первый раз, приглашение запоздало: тот уже уселся сам.

Тютюнник не стал ждать и приглашения изложить дело. Он заговорил:

– Я – кошевой атаман звенигородского коша «вольного казачества». Каждое село на Звенигородщине имеет свою сотню вольных казаков, а волости – курени. Всего под моим началом более десяти тысяч вольных казаков…

– Десять тысяч?.. И… все такие? – Петлюра недоверчиво кивнул головой в сторону окна.

– Пока не все. Но будут все. По вопросам экипировки, пан секретарь, поговорим после того, как я доведу до вашего сведения самый принцип организации вольных казаков. Статут «вольного казачества» таков: вольным казаком может быть каждый украинец от шестнадцати лет и хотя бы до ста, пока он в силах носить оружие. Цель: стоять на страже национальной свободы и государственности. Идейные предпосылки: свободу и независимость украинская нация имела в прошлом, не имеет в настоящем, будет иметь в будущем. В первую очередь необходимо возродить наше прошлое: социальный уклад, воинский дух, бытовые традиции – все, вплоть до живописной одежды с красными шароварами и синими жупанами… – Тютюнник улыбнулся одними губами. – Разумеется, время средневековья для всех наций миновало, но наша свобода погибла в средние века и возрождение наше должно начинать с того места, где мы остановились в своем развитии на историческом пути.

– Так это же… орден? – неуверенно спросил Петлюра.

– Да, если хотите, орден, пан секретарь: рыцарский орден во имя достижения исторической цели. Вспомните вековую историю Украины: на орденских основах жило и действовало все наше казачество.

– Почему же вы считаете…

– Что «вольного казачества» будет миллион? Имею два аргумента: статистика и опыт первого эксперимента.

– Не понимаю вис, – откровенно признался Петлюра.

– Прежде всего – опыт. В то время, как повсеместно бесчинствуют дезертиры, у нас на Звенигородщине воинское присутствие не зарегистрировало ни одного дезертира.

– В самом деле? – удивился Петлюра. – Так хорошо действует ваша самооборона, то есть я хотел сказать – «вольное казачество»?

– Действует очень хорошо, Все дезертиры надели красные шаровары и вписались в наше «вольное казачество» наряду с сознательными элементами, которые сдерживают их страсти, цементируя весь орден на принципах, близких сердцу каждого.

– Какие же это принципы?

– Погодите, пан секретарь! Покончим сперва со статистикой. Если распространить звенигородский опыт на всю Украину, то у нас и будет миллион отборного войска «вольных казаков».

– Простите, какую статистику имеете вы в виду?

– Данные переписи населении Украины, пан секретарь.

– Не понимаю. К чему они?

– Вот к чему. На Звенигородщине – триста тысяч населения, а в рядах звенигородского «вольного казачества» – свыше десяти тысяч. Это – три процента. Во всей Украине населения тридцать миллионов. Значит, три процента это и будет миллион.

– Но почему вы считаете, что в наше «вольное казачество» пойдет весь этот миллион?

Тютюнник спокойно встретил раздраженный взгляд Петлюры.

– Вы, пан Петлюра, социал–демократ – так что, хотя бы в общих чертах, должны быть знакомы с учением Карла Маркса. Наш миллион гарантирован нам социальными предпосылками.

Петлюра оторопел:

– То есть? Какие предпосылки?

– Загляните еще раз в статистку, добродий социал–демократ, – терпеливо, но настойчиво продолжал Тютюнник. – Статистика – основа социальных наук. Что вы видите там, в статистике?

– Что же мы там видим? – совсем сбитый с толку, переспросил Петлюра.

– А видим мы там вот что. Шестьдесят процентов украинского крестьянства, которое сегодня составляет основу нации, это батраки и безземельные. Двадцать семь процентов – хлеборобы среднего имущественного положения, сами обрабатывающие свою землю. А тринадцать процентов – богачи, пользующиеся наемной силой и имеющие до сорока десятин земли.

– Ну?

– Вот дам и «ну», господин социал–демократ! Восемнадцать миллионов бедняков владеют лишь пятнадцатью процентами пахотной земли на Украине. А у сельского кулака пятьдесят один процент! – Тютюнник пронизал Петлюру острим лезвием стального взгляда. – Вам должно быть известно, что даже в промышленных концернах пятьдесят один процент акций гарантирует управление концерном. А для украинского крестьянства его земля и есть его акции!

– Вы хотите сказать…

– Да, я говорю: кто сидит на земле, тот и есть соль земли! Помещика ненавидит все крестьянство – и батрак, и бедняк, и богатый: бедняк мечтает о полоске собственной земельки, зажиточный жаждет стать богатым, а богатей сам бы желал выйти в крупные землевладельцы! Крестьянская революция – то есть землю в собственность крестьянству всех имущественных слоев, подушно и по производственным возможностям, – вот наш политический девиз. С ним и можно прийти к государственной власти на Украине! За этим лозунгом пойдет вся крестьянская стихия, девяносто процентов нации! Десять процентов, допустим, не в счет – пролетарии и буржуазия: чтоб прибрать их к рукам, у нас будет «вольное казачество»!..

Петлюра молчал ошеломленный.

Первый государственный день был, что ни говорите, знаменателен. Знаменательны были и первые посетители первого государственного деятеля. Они не знали друг друга, эти два прозелита, – эмиссар униатского архипастыря и посланец православных звенигородских кулаков, – но разве эти двое не предложили сейчас целую программу государственного строительства?

И разве не для него – Симона Петлюры – открывалась сейчас вакансия вождя на самёхонькой верхушке возрождаемой национальной государственности?

– Я пришел к вам, пан секретарь, – услышал Петлюра стальной голос Тютюнника, – чтоб предложить немедля распространить движение «вольного казачества» на всю Украину. Зажиточные идут в «вольные казаки» охочекомонно, то есть экипируются за свой счет: конь, одежда, сбруя, оружие. Это и будет наша гайдамацкая гвардия. Ну, а о тех, кто победнее, позаботитесь вы. Вольные казаки отдадут вам свою готовность сложить головы за землю и самостийность, а вы дадите им штаны, сапоги, шапку со шлыком, а также винтовку и пулемет с патронами.

Тютюнник замолк. Молчал и Петлюра. И Тютюнник терпеливо ждал. Он понимал, что в любом предложении – даже самом гениальном и самом простом – надо хорошенько взвесить все «за» и «против». Тютюнник отвернулся, чтоб не мешать Симону Петлюре мыслить. Тютюнник смотрел в окно. За окном снова лил дождь, казаки его гайдамацкой свиты мокли под каштанами, но это было пустое: впереди их ожидали ратные подвиги и походы, пускай привыкают, пускай закаляются понемножку.

А Петлюра погрузился в размышления и… воспоминания. Перед его умственным взором, неизвестно почему, проплывали трогательные картины детства.

Вот он, сын горемычного кобыштанского пономаря Василя, и одной рубашонке и без штанов ползает меж двух тощих подсвинков и орет: «Каши хочу!..» А рядом, через тын, на подворье Петлюры Илька, двадцать овец в кошаре, кабаны в хлеву, десять хвостов в коровнике, восемь коней в конюшне… Мать сует Семке и рот ломтик сухого черного хлеба, а за тыном его ровесникам – сыновьям Петлюры Илька – достаются пироги с маком да пампушки с медом…

Стать таким, как Петлюра Илько, с его свиньями, коровами и лошадьми, с пирогами и пампушками, было сызмала Симоновой мечтой.

Разве не Петлюру Илька имел в виду Тютюнник, когда говорил только что про соль земли? И разве не с такого подворья и должна начинаться… империя?..

Почему же во главе борьбы не стать именно ему, кобыштанскому голоштаннику Симону Петлюре?

И вдруг Петлюре стало страшно.

Кто это сидит перед ним? Кто пришел с предложением дать ему, Петлюре, в руки силу? Зачем, собственно, этот пришлый человек явился сюда? Не претендует ли сей звенигородский стратег… на власть? Не собирается ли сам стать во главе возрождаемой государственности, как только Петлюра поможет ему осуществить его замысел?

Сомнений не было: перед Петлюрой сидел страшный соперник, и сила, предложенная им, была страшна. Потому что, если Петлюра откажется и не поможет ему организовать эту силу, она все равно поднимется сама, и сметет Петлюру со своего пути, как шра–бра комарика с дуба…

Нет, силу эту нельзя упустить. Ее надо прибрать к рукам, а для соперников – одна дорога: истории она известна…

– Хорошо, – произнес наконец Петлюра… и голос его звучал хрипло от сдерживаемого волнения, – хорошо, пан Тютюнник, я сегодня же доложу Малой раде ваш проект. У меня нет сомнений, что завтра мы с вами начнем организацию «вольного казачества» на всей территории Украины.

Тютюнник сразу встал – так же стремительно, как он делал все. Он кивнул головой и хотел что–то сказать, но не успел. Дверь отворилась, на пороге возникла панна Галчко.

– Пршу прощенья, пан генеральный секретарь!..

– Что еще! – разгневался Петлюра: он вершил государственные дела первый день, но уже научился раздражаться, говоря с подчиненными.

– Освобожденные из тюрьмы преступники забаррикадировались за стенами тюремного двора и чинят вооруженное сопротивление комендантским патрулям. Но анархиста, организатора разгрома тюрьмы, взял в плен барон Нольденко. Анархический лидер говорит, что должен сделать пану генеральному секретарю весьма важнее заявление государственного характера…

– Государственное заявление? – недоуменно переспросил Петлюра. – Какое заявление?

– Не знаю, пан генеральный секретарь. Сотник Нольденко доставил захваченного сюда и ждет в приемной.

Петлюра хотел было крикнуть – гоните его ко всем чертям, но вдруг услышал стальной голос Тютюнника за спиной.

– Пан Симон, – сказал Тютюнник, – погнать его ко всем чертям можно и потом. А заявление интересно выслушать. Если я мешаю, то могу выйти…

– А! – Петлюра махнул рукой. – Что вы, пан Юрко! Приведите сюда анархиста, панна хорунжий!

Тютюнник скромно отошел к окну.

Галчко, боязливо оглядываясь, отступила в строну, и на пороге появился здоровенный детина в вышитой сорочке, в плаще и черном сомбреро, надвинутом на брови. Позади выступал барон Нольде, поигрывая браунингом. Пропустив их в кабинет панна Галчко поспешила исчезнуть и закрыть дверь.

Петлюра смотрел и бледнел.

Этого человека он видел не впервые. Очень короткая первая встреча была, однако, из тех, что запоминаются на всю жизнь. Петлюре даже почудилось, что у него начал болеть затылок: именно с затылка начинались воспоминания о первой встрече – на Борщаговской, перед домиком номер одиннадцать…

Наркис тоже узнал хозяина кабинета. И тоже был безмерно поражен. Никак не подумал бы он тогда, что дает по шее, чтоб не ходил на чужую улицу, будущему генеральному секретарю по военным делам.

Минуту генеральный секретарь и анархист стояли друг против друга. Ни тот, ни другой не знал, как бы получше сделать вид, что он – это не он, что никакого эксцесса между ними вообще никогда не было.

Но первое слово принадлежало все–таки Петлюре, и он заставил себя произнести:

– Т–так… Значит, вы разгромили тюрьму, выпустили уголовных преступников и имеете сделать мне какое–то важное заявление?.. Почему вы разгромили тюрьму?

Наркис тем временем несколько оправился: с ним и не такое в жизни случалось.

– Мать–анархия, – зарокотал он своим бассо–профундо, – не терпит насилия! Разрушать тюрьмы – долг анархиста!

– А какое вы хотели сделать заявление?

Наркис молчал. Стоит ли делать заявление если оказалось, что тот, кому он собирался его сделать, получил от него три месяца назад подзатыльник? Ведь этим заявлением он рассчитывал вызвать благосклонность генерального секретаря, а можно ли теперь надеяться на симпатии господина Петлюры?

– Ну? – властно поторопил Петлюра. Он мог позволить себе эту нетерпеливую властность: барон Нольде стоял с браунингом, на поясе у Петлюры тоже был револьвер, да и у Тютюнника оттопыривался правый карман.

Тогда Наркис решился. Просто потому, что не умел долго раздумывать.

– Я явился, – зарокотал он, – чтоб предложить из освобожденных мною из тюрьмы хлопцев сформировать при Центральной раде особый отряд «ударников». Для какого угодно специального назначения! – подчеркнул он. И прибавил, циркнув сквозь зубы на ковер под ногами: – Будьте спокойны, мать–анархия не подведет!..

Собственно, это решение – сформировать отряд при Центральной раде – явилось у Наркиса уже после того, как ему скрутили руки контрразведчики барона Нольде. Легализоваться в качестве «ударного батальона» – это был единственный способ избавиться от военно–полевого суда за вооруженное нападение. Полевой суд знал теперь только одну меру: три дня назад командующий фронтом генерал Корнилов восстановил смертную казнь на фронте и в прифронтовой полосе. Генеральный же секретариат мог объявить отряд из беглых арестантов «ударниками смерти» во имя войны до победного конца. А там видно будет, доедет ли Наркис до фронта или свернет на какую–нибудь другую дорогу.

– Вы хотите под власть Центральной рады? – с искренним удивлением спросил Петлюра. – А как же с анархией? Ведь глава вашей партии, товарищ Барон…

Наркис перебил, оглушая Петлюру могучим голосом:

– Я желаю украинской анархии! А Барон – анархо–космополит, синдикалист, и вообще – жид…

Нольде фыркнул, Тютюнник у окна захохотал. Он впервые засмеялся вслух: смех у него оказался неожиданно легкий, веселый, заразительный.

Петлюра тоже улыбнулся.

Но Наркис был серьезен и хмур.

– Послушайте, пан Петлюра! – сказал Тютюнник вдоволь насмеявшись. – Вот вам случай сегодня же создать первый и городе отряд «вольных казаков». Разумеется, в отряд к пану анархисту надо назначить комиссаром какого–нибудь студента из «Просвиты» – для укреплений национального сознании…

Но Петлюра поспешил прервать Тютюнника: еще, чего доброго, сложится впечатление, что тот здесь – высшее начальство.

– Пан…

– Наркис, – подсказал барон Нольде.

– Пан Наркис! – Петлюра сунул палец за борт френча. – Мы можем удовлетворить вашу просьбу, если убедимся в искренности ваших чувств. Вот! – он показал на окно. – Подойдите, взгляните!

Наркис подошел, посмотрел. Он увидел улицу за частой сеткой дождя и шеренгу картинных казаков под каштанами. Больше ничего. Вопросительно взглянул на Петлюру.

– Сумеете вы, ну, скажем, за неделю, сам состоятельно, вот так экипировать сотню ваших людей?

Наркис почесал за ухом, поскреб затылок.

– Трудновато… Это же сколько надо одного красного сукна на штаны… Да и на шлыки еще… Целую суконную фабрику надо… экспроприировать…

Петлюра проникся великодушием.

– Шлыки можно обыкновенные, черные. – Он произнес это с достоинством. В конце концов, хоть чем–нибудь должны же отличаться его гайдамаки от «вольных казаков» Тютюнника. – Цвет анархистского знамени я могу вам сохранить на шлыках. Но знамя – знамя у вас будет желто–голубое!

Наркис уже раскрыл рот, чтоб выразить согласие, пока Петлюра не передумал, но снова помешала панна Галчко.

Она опять появилась на пороге. Лицо ее было бледно, глаза встревожены.

– Пан генеральный секретарь, пршу прощения! Но… восстали богдановцы, пан генеральный секретарь!

– Что?!

Рука Петлюры схватилась за кобуру. Тютюнник сделай шаг от окна. Метнулся к двери Наркис. Только барон Нольде остался хладнокровен – он поднял браунинг и преградил Наркису дорогу:

– Спокойно! Руки назад!..

4

Сообщение панны Галчко было и в самом деле ужасно. Богдановцы? Гвардия Центральной рады? Три с половиной тысячи лучших солдат?!

Правда, с перепуга панна Галчко несколько Преувеличила: речь шла не обо всем полке, а только об его первом коше. Вчера на Малой раде было решено: в соответствии с общим соглашением, заключенный с Временным правительством, каждое вооруженное формирование Центральной рады должно выделить часть, которая отправится на фронт. Сегодня Богдановскому полку сообщили: первый кош вечером выезжает на Волочиск. После двухнедельных подвигов кош вернется в столицу, а его место на фронте займет второй кош; потом вернется второй и поедет третий. Выслушав это сообщение, казаки первого коша заявили, что они защищают Центральную раду. Центральная рада находится в Киеве, – значит, только в Киеве они и будут ее защищать. Конечно, если Центральная Рада надумает перебазироваться в расположение фронта, они тоже двинутся за Центральной радой… История с полуботьковцами в точности повторилась, едва речь нашла о фронте.