Текст книги "Мир хижинам, война дворцам"

Автор книги: Юрий Смолич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

– Ну, ну? Это известно.

– Тезисы Ленина поддержали большевики и во многих украинских городах. В Харькове, в Екатеринославе и особенно в Донецком бассейне. В поселке Горловка, например, в местной конференции участвовали больше тысячи большевиков и они одобрили эти тезисы… А в Луганске…

– Хе! А кто же там… руководит?

– В Луганске? Какой–то слесарь по фамилии Ворошилов.

– Слесарь! А фамилия будто бы украинского корпя.

– Киевские большевики тоже намерены поддержать ленинские тезисы. По крайней мере, за них горячо стоит один из руководителей Киевского комитета, некий Петров, он же Савельев, он же Ветров, он же Макс…

– Многовато фамилий для одного человека! – фыркнул Грушевский, – Но, может, он хочет подпереть эти тезисы сразу четырьмя фамилиями, чтобы было надежнее?

– Прошу пана профессора: фамилия у него одна, остальные – партийные клички. До революции он действовал в подполье, то на одном, то на другом заводе… И вот…

Грушевского не интересовали подробности.

– Мне нужно знать не о большевике с четырьмя фамилиями, а о том, как относятся к этим тезисам все киевские большевики!..

– Прошу прощения! – спохватилась секретарша. – Пятаков горячо выступал против этих тезисов и даже составил для киевских большевиков исобую платформу,

Грушевский захохотал. Смех у него был странный: он смеялся не выдыхая, а, наоборот, вбирая воздух в себя. В прерывистом смехе слышались присвисты и какие–то прихлебывания – казалось, он заливается водой и вот–вот захлебнется.

– Га–га–га! Вот и отлично. Пускай грызути! Пусть перегрызут друг другу глотки! Смейтесь же, смейтесь, панна София: это все к лучшему!

Лицо секретарши, однако, оставалось неподвижным. Галчко было только двадцать пять лет, но она уже успела усвоить, что женщине смолоду смеяться вредно – на лице могут появиться преждевременные морщины. К тому же смеяться было, пожалуй, рано: киевские большевики продолжали горячо обсуждать ленинские тезисы, и платформа Пятакова далеко не у всех нашла поддержку.

– Вы меня утешили, панна София, – сказал Грушевский, перестав смеяться. – Но, может, нам также известно, в чем именно расходится «товарищ», – слово «товарищ,” он саркастически подчеркнул, – «товарищ» Пятаков с «товарищем» Лениным?

– Абсолютно по всем пунктам, пан профессор.

– Вот видите! – Грушевский даже руки потер от удовольствия. – А именно? Прошу вас, если вы информированы?

– Ленин отвергает сотрудничество с меньшевиками, которые предали идеи интернационализма и поддерживают оборонительную войну, а Пятаков считает, что нужен контакт со всеми социалистическими партиями… Ленин выдвигает лозунг – национализировать землю и отдать без выкупа малоземельном крестьянам, а Пятаков предлагает передать ее в государственный фонд, и пусть Учредительное собрание решит формы раздела… Ленин возражает против какой бы то ни было поддержки Временного правительства, а Пятаков настаивает на том, чтобы эта поддержка Временному правительству была оказана, только требует некоторого изменения его состава… Ленин призывает к переходу от революции буржуазной к революции социалистический, а Пятаков доказывает, что это преждевременно…

Каждый пункт расхождений заставлял Грушевского весело смеяться. И зачем это Пятакову причислять себя к кучке большевиков? В солидной меньшевистской партии он мог бы занять место лидера, рядом с любые Даном или Церетели! А впрочем, сейчас кстати, что он в большевиках! Пускай расколет эту чертову партию, пусть кинутся большевики друг на друга с кулакачи! Вот смех будет!

Галчко заканчивала перечень расхождений между Лениным и Пятаковым, видимо старательно ознакомившись не только по газетам с дискуссиями в среде киевских большевиков.

– Ленин, как известно пану профессору, провозглашает право наций на самоопределение – вплоть до отделения в самостоятельное государство. А Пятаков, прошу пана профессора, считает борьбу за национальное освобождение отжившим буржуазным предрассудком… Впрочем, в условиях Российской империи Пятаков согласен был принять этот тезис – для поляков. Но категорически отвергает право на самоопределение для украинской нации…

– Что?! – возмутился тут Грушевский. – Наглец! Негодяй!

– Вот именно, прошу пана профессора! Он утверждает, что украинцы – не нация, а только – народность. Будто бы украинские трудящиеся даже не понимают украинского языка. Впрочем, язык этот, по его словам, вообще не существует, его выдумали галицийские интеллегенты и, в частности, пан профессор Грушевский…

– Ха!..

Грушевский намеревался обрушить на голову нахала Пятакова новые громы, но осекся, услышав последние слова секретарши. Такая высокая оценка его деятельности не могла не польстить ему. Честолюбие не было последней чертой в характере главы украинского национального возрождения. Однако чувство возмущения пересилило.

– Пан Пятаков переоценивает мои заслуги перед украинским языком! А в остальном эти его, хм, взгляды ничем не отличаются от пресловутой концепции царского министра Валуева: «Украинского языка нет, не было и быть не может!» Занесите это, панна София, в ваш конспект – та же часть шестая, параграф 131, озаглавленный «Борьба против украинства»: отношение великрусского империализма к украинскому остается неизменным, к какой бы социальной мимикрии ни прибегали новые формации итого империализма,

Профессор, возможно продолжил бы лекцию, если бы в этот момент кабинет не наполнился грохочущим, оглушаюшим дребезжанием, положим на сигнал тревоги в пожарной команде. Это звонил телефон – аппарат Эриксона.

– Разрешите, пан профессор? – позволила себе прервать шефа секретарша. – Быть может, с вокзала сообщают о прибытии поезда?

Покд секретарша гонорила по телефону, Грушевский закручивал бороду жгутом и дергал изо всей силы, будто решился вовсе рапрощаться с ней. От боли он жалобно повизговал и шипел, как яичница на сковородке.

3

Галчко все еще держа трубку, обернулась обескураженная.

– Прошу прощения у пана профессора, но это не с вокзала… Председателю Центральной рады телефонирует пан французский посол.

– Посол? Откуда в Киеве французский посол? – удивился Грушевский.

– Прошу прощения у пана профессора, но я не умею найти другое слово. Мсье Энно объясняет, что он, собственно, не имеет ранга посла, однако облечен полномочиями вести с председателем украинской Центральной рады переговоры от имени правительства Франции. И мсье Энно настоятельно просит у пана профессора неотложной аудиенции…

Борода Грушевского стала торчком, брови поползли кверхy, даже уши словно сдвинулись с места – от волнения перехватило дух. Представитель Франции просил безотлагательной аудиенции!.. Даже если бы у этого француза только и было дела – приобрести мешок сушеных украинских груш, или продать партию французского чернослива, – все равно подобная операция символизировала бы начало международных сношений, и мысль об этом заронила в душу председателя Центральной, пусть еще и не государственной, рады жаркую искру самодовольства…

– Прошу! – едва выговорил Грушевский. – Хоть сию же минуту!..

В эту минуту Грушевский доподлинно ощутил себя главой не будущего – только запроектированного пока – государства, но главой реальной, вполне благопристойной державы. Тридцатилетние труды в области такой не слишком точной науки, какою является история, вскормили в нем склонность к грезам, мечтаниям и безудержной фантазии.

Впрочем, грезы имели под собою и некую почву.

Ведь намерен он был возглавить государство от Дона до Сана и от Курщины до Черного моря. Произрастала на этих просторах пшеница – в мире ей не было равной; раскинулись плантации сахарной свеклы – большие, чем во всех других европейских государствах, вместе взятых; стояли леса из драгоценных промышленных древесных пород; текли неисчислимые реки, богатые рыбой; паслись стада молочных коров и отары тонкорунных овец; откармливались на сало – мировой непревзойденной славы! – свиньи беркшир, йоркшир и гемпшир. А в недрах своих эта благословенная земля хранила неисчерпаемые залежи каменного угля, железной руды, марганца, нефти…

Со времен возникновения жизни на Евразийском материке была Украина скрещением путей не только из варяг в греки, но и из германских, романских, славянских стран в монгольские, турецкие, индийские земли; с Балтийского и Немецкого морей – в моря Черное и Каспийское, с Атлантического – в Индийский океан.

И профессор уже представлял себе в этот миг, как послы мировых держав спешат к нему на аудиенцию и толпятся в передней, наступая друг другу на мозоли…

Пока секретарша передавала французскому представителю, что его ожидают, Грушевский хлопотливо наводил на своем столе порядок. Но разбросанных гранок «Краткой иллюстрированной истории Украины» он не убрал; напротив, достал из ящика еще кипу и разбросал в поэтическом хаосе: представитель легкомысленной Франции должен сразу почувствовать, что имеет дело с человеком занятым и к тому же весьма ученым.

– Идите, панна София! – приказал он. – Встречайте как полагается.

ПЕРВЫЙ ПОСЛАНЕЦ ЗАРУБЕЖНОГО МИРА

1

София Галчко широко распахнула дверь, шагнула в сторону и сделала нечто среднее между военным поворотом через левое плечо и институтским реверансом.

И сразу в комнату впорхнул мсье Энно.

Посланец цивилизованной Франции был одет с поистине французской элегантностью. На нем были безукоризненно отглаженные панталоны – черные в белую полоску, галстук «пари cyap» с огромной фальшивой жемчужиной и строгая черная визитка с модной узкой талией. В руке он держал котелок последнего парижского фасона, то есть с такими узенькими полями, что их с трудом удавалось ухватить пальцами. Однако мсье Энно держал котелок прочно в вытянутой руке – в широком жесте горячего сердечного привета.

Грушевский заранее принял решение: соблюдая престиж возглавляемого им высокого учреждения, а также из уважения к самому себе, ученому с мировым именем, он встретит чужеземного представителя с надлежащим достоинством. Он будет сидеть, склонившись над бумагами, когда гость появится на пороге; он поднимет голову, когда гость переступит порог; чуть–чуть приподнимется, когда посланец цивилизованного мира остановится у порога.

Но все получилось иначе.

Непреодолимая сила, помимо воли профессора, подбросила его над креслом, словно ударом пружины, и выбросила вперед, как ядро из пушки. Что ни говорите, был он всего лишь будущим председателем еще не существующего правительства предполагаемого государства, а приближался к нему в грациозном пируэте посланец одной из четырех могущественнейших держав мира.

Мсье Энно, небрежно уронив котелок в кресло, пожал руку профессора, но профессор руки его не отпустил, ухватившись за нее обеими своими руками. Тогда мсье Энно пожал второй раз, пожал и третий, – так они и стояли посреди комнаты, тряся друг другу руки. При этом оба произносили пылкие приветственные слова.

Мсье Энно говорил:

– Мсье! О мсье! Какая высокая честь!

Грушевский:

– Весьма счастлив… Мое почтение… Примите мои заверения… Сердечно… Душевно…

Представитель Франции говорил по–русски. Председатель украинской Центральной рады – по–французски. Прононс у него был неважный, и каждое слово он выискивал в памяти, вспоминая гимназические времена, экая и мекая.

Наконец все приветствования были произнесены, два представителя двух государств – существующего и предполагаемого – разомкнули рукопожатия, и Грушевский направился не к своему монументальному креслу, а в противоположную сторону.

– Прошу прощения, – кивнул он на свой заваленный бумагами стол, – там беспорядок! Работы непочатый край! Прошу покорно! – И он гостеприимным жестом пригласил гостя к круглому столику.

Когда же, если не теперь, и обновить этот круглый столик, поставленный в угол именно для того, чтобы вести за ним международные переговоры «на равной ноге»?

Однако, когда они уселись за круглым столом, на «равной ноге», – воцарилось молчание. Оба государственных деятеля, хозяин и гость, приветливо посматривали друг на друга, любезно улыбались, и каждый ждал, когда начнет другой.

Этой паузой стоит воспользоваться, чтобы хоть вкратце поведать о душевных волнениях, обуревавших в эту минуту и профессора Грушевского и мсье Энно.

2

Профессор Грушевский был давнишний и известный германофил – за немецкой нацией он признавал главенствующую роль в исторических процессах минувшего; ей отводил он ведущую роль и в историческом прогрессе времен грядущих.

Что же касается расы романской, то в своих скрупулезных исследованиях прошлого профессор не находил серьезных доказательств соприкосновении между нею и украинской нацией. Потому и взгляд его, устремленный в будущее, не видел предпосылок для каких–либо реальных взаимоотношений между Украиной и Францией. Франция была где–то далеко, за двумя хребтами гор, на краю Евразийского материка. Украинцы во Франции не проживали, не оставили там ни могил, ни руин, ни каких–либо иных следов своей древней материальной культуры. Не много французов проживало и на Украине, да и те были элементом случайным, так сказать, не историческим: учителя танцев в женских гимназиях или агенты французских предпринимателей, искавших на украинской земле высоких прибылей. Они, правда, сооружали памятники современной материальной культуры – фабрики и заводы – и даже зарывались глубоко в землю, добывая различные полезные ископаемые. Но и там могилы оставались не французские, а украинские, то были могилы погибших в борьбе за существование украинских батраков; в сознании же современных украинских тружеников заводчики и фабриканты–французы возбуждали такую же ненависть, как и заводчики и фабриканты любой другой нации, включая и украинскую. Пытливого исследователя старины все эти факты не слишком обогащали. Ему оставалось лишь заключить, что пути украинской и французской наций уходили в историческую даль, не скрещиваясь, словно бы параллельно.

И вдруг – первой ласточкой желанных связей будущего украинского государства с иными державами – явился посланец именно из Франции.

И председатель Центральной рады трепетал.

Мсье Энно тоже трепетал.

Всю свою жизнь был он всего лишь обыкновенным коммивояжером – специалистом по одеколону, пудре и гигиеническим резиновым изделиям. До войны он прибыльно торговал в Киеве как агент парижской парфюмерной фирмы «Коти» при киевском «Юротате», то есть – при «Южно–русском обществе торговли аптекарскими товарами». Война внесли в жизнь мсье Энно чрезвычайную перемену, обозначившую его успешное продвижение по жизненному пути: он стал на путь государственной деятельности. Министерство торговли Франции возвело его в ранг торгового атташе республики на юге Российской империи, которая в союзе с Францией вела войну против австро–германского блока и нуждалась не только в косметике и медикаментах, но и в армейской амуниции, пулеметах, пушках, аэропланах и прочем военном снаряжении. Карьера и материальное благосостояние мсье Энно сделали феерический скачок: он обладал документом от правительства Франции, получал высокие комиссионные от фирмы и, естественно, умел обеспечить для себя незаурядный куш от покупателя. Русская революция ни в коей мере не повредила делам мсье Энно, напротив, она несравненно увеличила его ресурсы, ибо торговые связи между Францией и Россией с момента революции значительно расширились.

И вот сегодня утром торговому атташе в Киеве вручили депешу из Парижа – из Министерства иностранных дел! – с предложением возложить на себя и обязанности дипломатического представителя. Ему поручалось: немедленно войти в контакт с деятелями, которые намерены возглавить новую республику, долженствующую возникнуть на южных территориях бывшей Российской империи под названием «Украина»; незамедлительно узнать, что это за «Украина» и каковы намерения у ее Центральной рады, и завтра же выехать через Балканы в Париж за получением дальнейших инструкций, предписывающих, как обращаться с украинским государством, если таковому суждено быть.

Карьера мсье Энно делала головокружительный прыжок вверх – из мелкого торговца он превращался ныне в торговца государственного и даже межгосударственного масштаба.

И вот он совершал свой первый шаг на дипломатическом поприще, выполняя первую в жизни дипломатическую миссию, и точно так же, как и Грушевский, чувствовал себя неуверенно, ибо не знал – с чего начинать?

3

– Чему обязан, мсье? – решился наконец Грушевский нарушить учтивое молчание.

Заданный собеседником вопрос помог и мсье Энно собраться с силами и прийти на помощь профессору.

– Мой президент! – воскликнул он в экзальтации. – Ваша нация прекрасна!

Грушевский благосклонно улыбнулся: стало ясно, по крайней мере, что представитель Франции признаёт самый факт существования украинской нации.

– Ваша Украина, – с еще бльшим пафосом возвестил мсье Энно, – чудесна! Ваши украинцы – очаровательны!

Это были нехитрые выражения обычной французской галантности – хвалить все и особенно то, чего ты вовсе не знаешь. Но натуре мсье Энно – сына парижских бульваров – была присуща еще и врожденная склонность к бурной аффектации. Проконсультироваться перед первым дипломатическим разговором ему не удалось: единственный, кто мог оказаться полезным из числа близких знакомых мсье Энно, – британский коммерции секретарь, специалист по продаже велосипедов, футбольных мячей и крокетных молотков – мистер Багге три дня тому назад отбыл в Одессу. В дни войны он также представлял на юге России не только английскую фирму спортивного инвентаря «Орт», но и прочие британские фирмы, снабжавшие русскую армию шинелями, ботинками, пистолетами «Браунинг» и авиамоторами «армстронг».

Закончив патетическое вступление, мсье Энно не умерил свою экзальтацию. Он вскочил со стула – Грушевский также вынужден был приподнять зад над креслом – и, вытянувшись, словно по команде «смирно», почти отрапортовал:

– Высокое правительство моей великой родины оказало мне честь и поручило задать вашему превосходительству пять вопросов, с тем чтобы ответы на них послужили основанием для принятия моим правительством решений, касающихся дальнейших взаимоотношений между нашими странами… Вопрос примо: ваша цель, мсье?

– Наша цель… хм!.. Мы ставим своей целью, мсье, возродить украинскую нацию.

– Чудесно! Вопрос секундо: ваши притязания, мой президент?

– Мы добиваемся… от Российского Временного правительства, чтобы оно, того… признало, что Украина есть Украина, а не Малороссия, то есть что украинская нация имеет право на существование…

– Прекрасно! Терцио: ваши претензии?

– Претензии? Хм! Как бы точнее сказать, мсье?.. Мы претендуем на то, чтобы Украина была таким же государством, как и все прочие, со всем тем, что положено каждому государству…

– Великолепно! Кварто: чего вы ожидаете от Франции?

– От Франции?

Грушевский был обескуражен. Вопросы сыпались слишком быстро, к тому же он никак не представлял себе, чего можно от Франции ожидать.

Нет, в самом деле, – что может понадобиться Украине от Франции? Чтобы франко–бельгийская компания продала Украине принадлежащий одной из ее фирм киевский трамвай? Так на это у Грушевского все равно не хватит денег – трамвай, пожалуй, дороговато бы стоил: вагоны, рельсы, электрический ток… Просить организовать салоны французских мод для дам высшего, казацких родов, украинского света? Но он был за то, чтобы дамы высшего украинского света одевались в корсетки и плахты, демонстрируя тем самым свою национальную сознательность… Что же еще есть во Франции, чего следовало бы желать? Страшные традиции французских революций? Всякие там конвенты, санкюлоты, гильотины… Ну нет! Михаил Сергеевич от рождения был человеком мирным… Ага! Грушевский наконец сообразил, как надлежит ответить – в русле дипломатического обмена мнениями.

– От Франции, – молвил он, – мы ожидаем, чтобы ваше правительство признало цель, стремления и претензии Украины.

– Несравненно! – воскликнул мсье Энно. – Тогда разрешите, мой президент, последний вопрос. Квинто: какова ваша позиция относительно дальнейшего участия в войне, которую Антанта и бывшая Российская империя, в чьем составе пребывали до сих пор территории вашей нынешней Украины, ведут против Германии и ее союзников?

Грушевский ухватился за кончик бороды и начал засовывать ее в рот. Вот это был вопрос так вопрос!

Войну три года тому назад объявило ненавистное Грушевскому великодержавное царское правительство – против «немецкого варварства», за братьев славян и во имя всяких других высоких идеалов. Однако каждому мало–мальски образованному человеку было понятно, что война ведется за новый раздел мира между крупнейшими державами, каждая из которых претендует на мировое господство. Но царь свергнут, царский режим упразднен, а войну народ объявил захватнической. Собственно, сопротивление народа войне и развязало революцию в бывшей Российской империи.

Однако Временное правительство, возложившее на себя власть над всеми территориями бывшей Российской империи, всего лишь три дня назад специальной нотой министра иностранных дел господина Милюкова заверило все союзные государства – Францию, Англию, Италию, а также и США, которые только что включились в войну, – что революционная России признает все государственные обязательства и будет продолжать войну до полной победы над империалистом–швабом! И добывать эту победу Временное правительство намеревалось во имя торжества справедливости, защиты родины и братьев славян от «немецкого варварства» и прочих высоких идеалов.

А народ и теперь, в дни революции, продолжал считать войну – междоусобною войною правительств. В стране ширились «пораженческие» настроения: даже целой поражения прекратить бесчеловечное всемирное кровопролитие!

Был «пораженцем» и Грушевский. Но его «пораженчество» имело особые причины. Он хотел, чтобы побежденная, обессиленная Россия уступила территорию Украины австро–венгерской империи. «Хоть и под чужою пятой, а все же «соборная Украина», – мыслил историк Грушевский. Что же мог он сейчас ответить на вопрос Франции, призывающей к победе над Германией и Австро–Венгрией?

– Понимаете… – пробормотал Грушевский, разжевывая бороду.

Мсье Энно уловил его неуверенность.

– Поймите! – воскликнул он. – Русский фронт бездеятелен! Русский солдат на позициях понял революцию и свободу так, что можно бросить оружие! Сегодня – тысяча первый день войны! Тысяча и один день воюют наши страны, – неужели тысячекратно пролитая кровь наших братьев пролились напрасно? Этого нельзя допустить, мой президент!

– Тысяча первый день? – пробормотал Грушевский, поспешно укрываясь за этот календарный эффект, чтобы выгадать время для размышлений. – Неужели тысяча первый? Кто бы подумал? Скажите на милость, – тысяча первый!..

И вдруг его осенило. Он пальцами развел бороду на две стороны, что бывало с ним в минуты особо торжественные, и величественно произнес:

– Почтенный и глубокоуважаемый мсье! Прошу информировать ваше высокое правительство, что как только желания, стремления и претензии украинской Центральной рады будут удовлетворены, то первой нашей целью явится создание национальной украинской армии. Российская армия, – тут Грушевский улыбнулся, и его улыбка исполнена была превосходства и тонко выраженного пренебрежения, – не в состоянии воевать: революционная анархия разлагает ее. Она уже разложилась, мсье! – воскликнул Грушевский и поднял палец, как всегда делал на лекциях, прежде чем сформулировать резюме, которое студентам надлежало записать в свои тетрадки. – Разложилась, ибо утратила национальные интересы, мсье! Те интересы, на страже которых поставило ее царское правительство. Царское правительство ушло – и национальных интересов не стало. А войско молодого украинского государства будет воодушевлено именно идеей защиты национальных интересов! Оно и возникнет для защиты национальных интересов и их утверждения. Украинское войско будет отменной боевой единицей – непобедимой и героической. Украинская армия будет воевать – уверяю вас, мсье!

На этом Грушевский закончил. Он, правда, не сказал, против кого собирается воевать предполагаемая украинская армия. Но ведь разговор был дипломатический, и при таком разговоре каждое лишнее слово – неосмотрительно, а многословие – опасно. И чтобы эффектно подчеркнуть свое заявление, Грушевский подбежал к письменному столу, схватил пачку телеграфных бланков, положенных секретаршей во время недавнего доклада, и размашисто бросил их на круглый стол перед представителем Франции.

– Вуаля, мсье! Депеши. С Северного фронта. Западного, Юго–Западного, Румынского и Турецкого – со всех фронтов… Вот, пожалуйста: из гарнизонов Петрограда, Москвы, Смоленска, Минска, Томска, Омска, Царицына, Батума, Баку… Офицеры и солдаты–украинцы разложившейся русской армии требуют организовать из них украинские национальные части. Передайте это, прошу вас, вашему глубокоуважаемому правительству, в частности мсье Клемансо и президенту Пуанкаре!

Грушевский поклонился.

Передать мсье Клемансо и президенту Пуанкаре, что солдаты вписываются в украинизирующиеся части потому, что усматривают в этом возможность не попасть на фронт, председатель Центральной рады воздержался.

Поклонился и мсье Энно.

– Время, мсье: се ту! Мы действительно обо всем переговорили. Я могу сегодня с легким сердцем отбыть в Париж!

Грушевский достал из кармана платочек, чтобы вытереть со лба обильный пот, но платочек выскользнул из его пальцев. Мсье Энно моментально наклонился и галантно подхватил платок. Однако от порывистого движения вечное перо «монблан», торчавшее из его жилетного карманчика, упало на пол. Грушевский столь же стремительно наклонился за пером. С милой улыбкой мсье Энно подал Грушевскому платочек, и Грушевский, с такою же улыбкою, подал мсье Энно его стило.

– Мое почтение, мсье!

– Будьте здоровы, бог в помощь!

Мсье Энно нацелился своими черными тарканьими усиками на Софию Галчко —она появилась на пороге, словно услышала сквозь дверь, что разговор закончен, а быть может, и подслушала его оттуда, – и первый посланец зарубежного мира к будущему украинскому государству исчез с украинского горизонта так же стремительно, как и появился на нем полчаса тому назад.