Текст книги "Змееносец. Сожженный путь(СИ)"

Автор книги: Юрий Катлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 57 страниц)

– Эй, толкнули его сзади, смотри вниз!

– Придурки, прошептал Гнедин, я же вас не понимаю.

– Иди, подталкивал его один из моджахедов.

– Понял я, кивнул головой Гнедин, и опустив голову, пошел.

"Кто они для меня? Да просто люди, что жизнь свою, гробят на войне, – и все. Несчастные! Ой, мама, что-то я заплутал, в тропках еле видимых, сбился с дороги, не могу вернуться. Кто они? Да знаю, враги они мои, личные! Не за страну свою я здесь, не за Родину, я оказался в темноте, и потерял дорогу... что здесь делаю, не знаю, зачем хочу убить этих людей, мне неизвестно. Ты скажешь, надо быть героем, страдать, и мучится, выжить, и восхищаться собой, всю оставшуюся жизнь? Зачем? Героем можно и не быть, а просто жить, и делать свое дело, ведь так? Кому я докажу смертью своей, что ... Разве тебе важно, герой я или нет, важно? Ты учила меня, воспитывала, читала хорошие книги, я подрастал, и понимал, что лучше жизни нет, и хуже не бывает... А оказалось, есть... Она есть, эта грязная, и страшная словно смерть – жизнь. Ее не хочешь, отрицаешь, а она не отстает, догоняет тебя, и снова толкает в ад, где боль, всего лишь малая царапина, на бренном теле. Вот так мамочка моя, тяжело вздохнул Гнедин, и остановился. В ту же минуту, дуло автомата, сильно толкнуло в спину. Гнедин не оборачиваясь, покачал головой, и пошел по тропе. Ты скажешь мне, какое счастье, что живой. А я тебе отвечу, -нет! Я не хочу такой жизни, она прошла за год, вся без остатка, пробежала, и не осталось желания, видеть, и вдыхать, зачем? Все ясно, решено уже давно, "сопливым" юношей, с глазами зверя. Так что мама, писем от меня не жди, не голоси почем зря, не плачь, все одна радость для тебя, могилку если что, ну хоть пустую то... и то хорошо, будет, куда тебе приходить, поговорить с собой. Я раньше думал боль, это самое страшное, и нетерпимое, ее очень тяжело одолеть. Теперь я знаю точно, с ней можно жить, смирится, нет. Если честно, я боюсь каждую минуту, секунду, что кто то из них, этих горных людей, выстрелит в меня, и жизнь моя оборвется, а я, так и не попрощался с тобой, мамулечка, любимая моя. Самое для меня страшное, я могу признаться тебе,– мне очень больно думать, о том. что я должен убить себя,– больно.

Бывают минуты, они приходят словно с неба, когда я становлюсь, безрассудным и отважным, а после, все проходит, и я снова, цепляюсь за жизнь. Я понимаю, должен решится, я должен... А как думающий человек, не понимаю, для чего, или кого? Наверно много знать, и быть начитанным вредно, потому что и перед смертью, станешь рассуждать, что было, и потом, что произойдет...Ты знаешь, я не вижу смысла, тело устало, голова болит, раны гноятся, сил больше нет, не могу. Когда ты знаешь, что ждет тебя в будущем, противно жить. поверь мне. теперь я знаю. Вопрос единственный, зачем? "взорвет" твой мозг и начисто, лишит рассудка, раз, и навсегда! Зачем ты меня в армию отдала? Зачем? Кому я был нужен, студент, "книжный мальчик", и просто ... Ах мама, как мне тяжело, перебороть себя, и сделать это,– встретить смерть свою,– мне...Я сам не смогу понимаешь, я буду, мучатся, потому что сломлен, и пуст. А понимаю, надо, иначе не достойно... Веры больше нет, как нет и "розовых очков", через которые все в этом мире, так красиво. Мне надо настроиться, и умереть... Я устал. Не могу, терпеть, это адовы муки, прошептал Гнедин, и уткнулся в спину, впереди идущего моджахеда.

Тот обернулся, скривил лицо, и, поправив мешок на плече, сплюнул Гнедину на ногу. "Вот сука "черножопая", подумал Гнедин, мне бы автомат твой, я бы тебе наплевался, на жизнь вперед, "мудак"! Думаешь, если я не твоей веры, можно все? Ну ладно, взбодрил ты меня, осел, ничего не скажешь, злился Гнедин, упершись взглядом в автомат, на плече, обидчика. Вот и случай хороший подвернулся, улыбнулся Гнедин. А что? Пусть и хилый я совсем, а с автоматом справлюсь, ну а там, куда вынесет, ухмыльнулся Гнедин. Надо же, а ведь могу еще, что-то осталось во мне, хоть капля достоинства человеческого, хоть толика, и сила соберется в кулаках, надо только момент удобный выбрать. И не промахнутся, иначе, мучить будут, боюсь, лучше сразу, вниз прыгнуть, и все. Одним шагом, и жизнь, словно птица, пролетела. А вот теперь смогу, подобрался телом Гнедин. Да, знаю, как там у Высоцкого в песне? Как засмотрится мне нынче, как задышется? Воздух крут перед грозой, крут да вязок. Ну да, именно так, хорошие слова, нужные мне. А как же дальше, морщил лоб Гнедин. Ах да, вспомнил. Что споется мне сегодня, да что услышится? Мне сегодня, петь не надо, мне бы, злости побольше, да ярости, и что бы сил хватило, на последний рывок. Вот так вот, а иначе, не хочу. Купола в России кроют, чистым золотом, что бы чаще Господь, навещал, прошептал Гнедин, высохшими губами. Господи, мне неведомы молитвы твои, но я знаю, ты хороший, ты спаситель. Только меня, такого маленького, и совсем заплутавшего, тебе не спасти, – не видно, меня, я сам, о себе позабочусь. Душу сбитую утратами, да тратами, душу стертую, перекатами, шептал Гнедин. Если до крови лоскут истончал, золотыми, залатаю я заплатами, что бы чаще.... Гнедин, рванул автомат со спины, впереди идущего моджахеда. " Ах как просто, быть решительным, и яростным, не бояться своего врага, подумал Гнедин, уже скинув по привычке, планку предохранителя. А пальцы помнят, руки не забыли, ликовал он. Я еще устрою вам, последнюю гастроль! Эх, шальные мысли... Первый выстрел, произошел сам собой, тот, чей был автомат, упал на тропу, проехав вниз лицом, по каменистой земле. Гнедин сразу обернулся, и тут же увидел наставленные на него со всех сторон, стволы автоматов, и пулеметов.

– Не стреляйте, громко крикнул Зафир, шагая из "хвоста" каравана. У нас ценный груз! Могут погибнуть все! Не стреляйте!

– Не стреляйте, повторил за ним Рустам, глядя на своих воинов.

В тишине, было слышно дуновение ветра. Приученные лошади, подрагивали, но стояли. Моджахеды, смотрели на Гнедина, и молчали. "Как то странно, неудачно получилось, подумал Гнедин. И что же дальше? Куда? Он направил ствол автомата на бородатого моджахеда. А через секунду, сообразив, направил ствол, на лошадь, что держали под уздцы, груженную ящиками, и громко выкрикнул на английском, обращаясь к Зафиру:

– Стрелять буду в бомбу, взорвемся вместе!

– Стреляй, равнодушно, сказал Зафир, закинул свой автомат на плечо, и подошел к Гнедину. Стреляй, сказал он с непроницаемым лицом, стоя в двух метрах от Гнедина. Вперед, ухмыльнулся он.

– Зафир, ты о чем говоришь с ним, спросил Рустам. Нам не понятно. Что ты хочешь делать?

– У этого осла, нет патронов, я точно знаю об этом. Я сам зарядил в автомат Ахмадулло, всего три патрона. Русский выстрелил все, но он еще не знает, спокойно ответил Зафир, на пушту. Я знал, что он попытается сбежать, сейчас или потом, когда пройдем перевал, знал, улыбнулся Зафир, гордый своей проницательностью.

– Ты уверен, что у него нет патронов, переспросил Рустам.

– Клянусь Аллахом, ответил Зафир.

– Тогда забери у него автомат, сказал Рустам.

Моджахеды, молчали, Зафир, прищурившись, сделал шаг вперед.

– Стоять, заорал во все горло Гнедин. Стоп! кричал он на английском. Не подходи! Стреляю! При этом он отодвигался от Зафира, и все ближе подходил к лошади.

– Ты, придурок, усмехнулся Зафир, и прыгнул на Гнедина.

"Ах ты, осел, на, получай, пронеслось в голове Гнедина. Палец давил на курок.... Ну вот и все, прощай мамочка... Молчит, почему не... подумал Гнедин, выпучив от ужаса глаза. Я не понимаю... Сильный удар в лицо, кровь, брызнула фонтаном, пелена...

Зафир, бил с остервенением, яростно, и крепко.

– Проклятая собака! Говорил что наша вера хорошая! А сам, собака, убить всех хотел, падаль! Только Рустам, подбежав, оттянул Зафира, от уже угасающего тела. Гнедин лежал весь в крови, и казалось, не дышал. Рустам, оттолкнув Зафира, склонился над телом русского, и прислушался, одновременно, щупая пальцами пульс, на запястье Гнедина. "Живой, подумал он радостно. Бог спас тебя, и нас спас, это хорошо. Сегодня еще не наступил день, когда смерть приходит, не наступил... Еще поживешь мальчишка, увидишь..."

– Живой, собака, спросил Зафир, тяжело дыша.

– Живой, ответил Рустам. Только я сам себе удивляюсь, усмехнулся он. Зачем я тебе не дал убить русского, почесав нос, сказал Рустам, поднявшись.

– Ты понял, что он мне нужен, рассмеялся Зафир. Вслед за ними, стали улыбаться моджахеды, и опустив автоматы, уже готовились продолжить путь.

– Тогда ты мой должник, рассмеялся Рустам.

– Нет, покачал головой Зафир. Ты всего лишь оказал мне посильную помощь.

– Хорошо, кивнул Рустам. А кто теперь понесет это, указывая рукой на тело Гнедина, спросил Рустам.

– Пока положим на лошадь, оглядываясь по сторонам, сказал Зафир. А как придет в себя, пойдет сам.

– Согласен, пожал плечами Рустам. Но лучше, его бросить здесь.

– Сказал же, не могу, ответил недовольно Зафир. Он еще нужен.

– Твоя ноша, усмехнулся Рустам, тебе и нести.

Караван медленно спускался в узкую долину. Впереди был последний подъем, за которым, открывалась горная долина Афганистана. Зафир медленно шел рядом с лошадью, и изредка поглядывая на Гнедина, размышлял. " Вот русские, такие сильные, могущественные, у них много оружия, солдат, а что они могут? Стрелять ракетами, выжигать деревни и бегать ... Они словно дети, без родителей никуда, боятся, что поймают и размозжат челюсти, страх бежит впереди их. У себя, они гордые, и мужественные, а на нашей земле, сто раз подумают, прежде чем напасть. Они безрассудные, и не ценят своих солдат,– варвары. Я помню русские, я все помню, и не забуду... Вы принесли смерть, теперь я должен отомстить. Так отплатить вам, что бы на века запомнили, нельзя убивать людей, на чужой земле, чужой, для вас. А этот мальчишка, будет моей местью, он взорвет себя в мечети. И пусть народ восстанет против русских и их учеников, отбросов, нашей Родины, что пошли вслед за неверными, разоряя свой собственный народ. Унижая его, оскорбляя, принуждая, за все ответ придет, за все... Ты русский, взглянул на пленного Зафир, и будешь нашим знаменем, что поднимет восстание в Кабуле, и очистит землю , от захватчиков. Пусть не каждый, возьмет в руки оружие, но каждый, сердцем, будет с нами, ибо вера,– священна. Никто и никогда, не сможет, унизить наше достоинство. Мы жили, и будем жить по своим законам, других не надо, пусть убираются с нашей многострадальной земли,– сдохнут! Смерть русским! "

– Ты очень задумчивый, услышал Зафир. Он обернулся, посмотрел на уставшее лицо Рустама, и ответил:

– Осталось меньше половины пути, солнце садится, надо выбрать место для отдыха.

– Я знаю такое место, кивнул Рустам, здесь, указал он рукой, совсем рядом.

– Хорошо, вздохнул Зафир.

– Куда ты пойдешь? спросил Рустам.

– В Кундуз, посмотрев на Рустама, хитро улыбнулся Зафир. А ты?

– Меня ждут в Асмаре, задумчиво ответил Рустам. Потом, через день, я пойду в обратный путь.

– И я, промолвил Зафир, посмотрев на русского.

– Не понимаю тебя, покачал головой Рустам. Везешь этого русского, зачем?

– А он мой талисман, усмехнулся Зафир.

– Правда? удивился Рустам. Помогает? его лицо при этом, стало таким слащавым, как шербет. Продай мне его, а?

– Нет, покачал головой Зафир. Он смертник, став серьезным, сказал он, и посмотрел в лицо Рустама.

– Ой, вырвалось из уст Рустама, и он, потупив взор, замолчал.

Они так и шли вдвоем, по тропе, за лошадью, на которой лежал бездыханный, пленный, бывший рядовой советской армии, Гнедин. Вот только Рустам, очень задумался... "И куда же ты его везешь, думал он, глядя на дорогу. В Кундуз? Нет, брат, не поверю. Слишком далеко, и потом, куда его спрячешь, даже в другой одежде, лицо не заменить, а? Есть несколько баз рядом с границей, я знаю, может туда? Тогда, глупо как то, размышлял он. Эти базы знают "шурави", они не раз были в тех местах. Надо же, поймал себя на мысли Рустам, я своих, "шурави" стал называть, значит, совсем свой голос потерял, если так думаю. Хорошо ли это? Хорошо, что меня, не слышат, тяжело вздохнул Рустам. Я мусульманин, живу, как подобает правоверному, и ненавижу захватчиков своей земли, вот такой я ... И должен оставаться таким, пока не перейдем границу, должен... Я уже привык, меня очень многие хотели убить, оскорбить, унизить, и только ... а я, живой, и буду жить! Дома в Душанбе, такая красота! Добрые люди, культурные. Кино, ресторан, магазины большие, тишина. По ночам, не стреляют... Вкусный виноград, сладкие сливы, вкус детства, запах спелой дыни, такой ароматной, и большой,– моя семья... Хочу ли я показать им жизнь другую? Зачем? Им и так живется счастливо. Те, или эти, они радуются солнцу и живут, как могут. У них свой дом, и голова на плечах. Что бы понять этих людей, надо не с автоматом к ним приходить, а с добрым словом. а еще лучше, надо здесь родится, и и каждый день, просыпаясь, утром, видеть солнце, а не экран телевизора, и "бормотание" радио. Их жизнь, как на ладони. Все они, перед лицом Аллаха, равны. И я, такой же... Жаль парня, взглянул на пленного Рустам. Умрет ни за что, он же совсем не понимает, для чего он здесь, и почему, жаль. Наверно обвяжут "пластидам" и направят в нашу воинскую часть, или на базаре взорвут, или... Таких мест, миллион, злился на себя Рустам, я что, волшебник, что бы знать, где и когда! А надо бы, надо... Смысл слова, ни в том, что оно есть, а в том, что оно несет в себе смерть парень, как хочешь, называй, а лучше не станет. Как же уберечь тебя, парень?

Надо же, они наверно ровесники с Зафиром, а какие горячие оба! Один мстителен, другой, герой, только не понимают, до конца, игры закончились давно и, совсем. Эх, парень, если бы я знал заранее, про тебя, ушли бы вдвоем, я здесь уже каждую тропу выучил, подумал Рустам. А может ночью, увести его, и пусть бежит, пока сил хватит, а там... Нет, не пойдет, куда он такой, один – убьют. Русское лицо не спрятать, оно... Я делю с ними хлеб, слушаю их слова и мысли, вижу их лица, живу чужой жизнью...

И совсем не боюсь их, я стал им братом, я такой же, как они. Я буду защищать своих братьев, но сердце мое, не с ними, оно дома, на Родине. Они темные, не образованные люди, что просто дышат, под палящим солнцем. Приеду домой, у отца наверно очередь подошла на машину. Сразу купим "Жигули", а после, и о свадьбе подумаю. Зачем спешить, время еще есть, мне всего лишь тридцать лет. Последних два, я провел среди этих замечательных людей, хороших. У каждого своя правда, в чужом доме, не надо хозяйничать,– закончится плохо... Почему так подумал, спросил он себя? Последние, нет, не так! Всего два года, остальная жизнь, еще впереди! У нас очень красивые девушки, очень! Эх, жизнь изменится моя, через несколько дней, и все, прощай "дыра", пока! на сердце станет веселее. Никто и не вспомнит, через год, что был такой, усмехнулся Рустам.

Наши уходят насовсем, и, правильно, сколько можно гонятся друг за другом, и пускать кровь – бессмысленно! Они никогда не будут строить фабрики, ходить строем, и жить в одной комнате с соседями. Они свободные люди, и заботятся о себе, как умеют. А мы им, колхозы, заводы, да плевали они на нас, и правильно, у каждого должен быть свой надел земли. И пусть маленький, но хозяин есть. Они земледельцы, разводят скот, зачем им фабрики? Мы не изменим их, даже если будем с рождения, читать им Ленина, земля их держит на ногах, их земля! Глупость, конечно, что мы, сюда пришли. Зачем мы им? Америка? И Америке они не нужны – факт. Если бы не мы, то тогда первыми были американцы – чушь! Просто кто то, где то, проиграться в солдатиков захотел, и назвал это дело, интернациональной помощью, вот и гибнут они "оловянные", ни за что, не понимая... А кому это надо? В такой большой стране? Никому! А мне уж тем более, подумал Рустам. Злость во мне кипит, точно могу сказать. Людей жалко... А им, нет, и думаешь всегда о себе. Не помогут мне, уйду сам, а они эти молодые воины, пусть взрывают что хотят, мне не интересно, потому что весь корень зла, в том, что мы пришли к ним, и заставляем их жить, как привыкли мы. Так нельзя! Уйдем, меньше убивать будут, а может и нет, но это нас уже не касается... Хотя, я наверно должен буду умереть, остановив их, но, я выбираю жизнь, она моя, и государство, не дороже... Хорошо, я привык. Надо к пацану ближе быть. Спасенная душа – это хорошо. Ничего парень, терпи, недолго осталось... Недолго..."

Кабул. Перед выходом.

В комнате общежития, было непривычно тихо. Никонов сидел на кровати, и собирал свой РД. Вошел Крутиков, недовольный и какой то «помятый». Бросил на кровать шапку, и сев на стул сказал:

– Идешь?

– Да.

– Сегодня? прокашлялся Крутиков.

– Ага, кивнул Никонов.

– Далеко?

– Не близко, тяжело вздохнул Никонов.

– Группа готова?

– Нормально, положив трофейный бинокль в РД, ответил Никонов.

– До дембеля 75 дней, задумчиво произнес Крутиков.

– Хорошо, застегнув РД, ответил Никонов. А ты чего? взглянул на товарища Максим. Прохлаждаешься?

– Да, махнул рукой Крутиков. План БП написать надо, еще там несколько бумажек надо...

– Не грусти Коля, будет и тебе работа. Ты еще орденоносцем на Родину приедешь, улыбнулся Никонов.

– Кому говорить, так не тебе Максим. У тебя уже две Красных звезды, а я... махнув рукой, тяжело вздохнул Крутиков.

– У тебя все впереди.

– Ага. Хохму хочешь услышать, связисты сегодня рассказали.

– Валяй, кивнул Никонов, взглянув на часы. Время еще есть.

– Знаешь, тут недалеко артиллерийский полк стоит, знаешь, улыбался Крутиков, предвкушая удивление товарища.

– Знаю, кивнул Максим. Ты только не "растекайся мыслью", а то я концовку не услышу.

– Ладно, тогда так. Несет боевую службу в штабе полка, ефрейтор, молодой, такой, но очень талантливый паренек. Писарем значит там. Вот, пишет о боевых буднях, и героических боях, данного полка.

– И что, вздохнул Никонов. Ты прочитал написанный им Боевой листок? Да? А там ошибки, и послали кого то, или еще чего, а? Коля, я же наперед уже знаю.

– Нет Максим, такого даже ты представить себе не мог, хихикнул Крутиков.

– Ты меньше смейся мужчина, серьезно сказал Никонов. У меня выход. А ты?

– Все, поднял руки Крутиков, далее только по тексту, переданному связистами.

– И что, спросил Никонов.

– Командир данного полка, захотел запечатлеть себя героем в вечности, понимаешь да?

– Пока не очень, покачал головой Максим.

– Писарь нарисовал портрет данного командира полка, среди боевых будней в ДРА, а тот, ты даже не представляешь, представил его к ордену Красной звезды, за мужество и героизм. Представление подписали, недавно было награждение, теперь все, улыбался Крутиков.

– Еб ... того к....а! не удержался Никонов. Ох.....ть, можно! это же каким гадом, надо быть, поднялся с кровати Никонов, и ходил вокруг стола. Здесь люди жизнью своей ради товарищей рискуют, умирают, а он, паскуда, за портрет орден,– тварь! Где мои вещи, что происходит, не понимаю, возмущался Никонов.

– И я о чем, встал Крутиков. А ты мне про орден говоришь. На кой он мне, такой орден, только стыдно за него будет.

– Не слышал твоих панических слов и не видел таких же настроений, посмотрев на друга, сказал Никонов. Не грусти Коля, все домой вернемся.

– Целые, подняв руку, сказал Крутиков. Я только за это.

– Я тоже не против, натянуто улыбнулся Никонов. Ну что, мне пора, взглянув на часы, сказал Никонов.

– Все пули мимо, негромко сказал Николай. Они обнялись, крепко по-мужски.

– Ни пуха.

– К черту, ответил Никонов, и вышел, на ходу, "закинув " РД на плечо.

В коридоре раздался скрип двери, затем глухой удар, и все, тишина..."Теперь машина, после аэродром, и в путь, подумал Никонов. Работа..." Группа сидела в кузове "Урала" рядом с вертолетной площадкой. Экипаж вертолета, сосредоточенно готовился к вылету, проверяя все системы. Никонов ждал командира отряда подполковника Гусарова. Он должен был приехать лично, и дать некоторые указания. Максим сидел на подножке кабины, и смотрел на горы вдали. Водитель, молча, курил, и протирал "засаленной" тряпкой, сиденье.

"Боевой настрой духа, подумал Никонов. Наверно так лучше собираться на бой, сосредотачиваешься, успокаиваешься, настроение опять же, не последнее дело. Что-то музыкально как то сегодня, прислушался к себе Никонов. Вроде мелодия какая-то блуждает в голове. Вернемся, на гитаре поиграю. Сколько раз ходил, все нормально, даже мускул не дрогнул, а сегодня, что-то тревожно. Нехорошо на душе, тоскливо. Острие удара, торпеда, усмехнулся своим мыслям Никонов. Стоп, сказал он себе мысленно".

– Мачулин, негромко окликнул водителя Никонов.

– Я, отозвался долговязый солдат.

– Дай листок с ручкой.

– Сейчас? не удивился Мачулин.

– Нет, в расположении, покачал головой Никонов.

– Будет, пробасил солдат. Откинул крышку "бардачка" и достал тетрадь с ручкой. Вот, протянул он тетрадь из кабины.

– Спасибо, обернулся Никонов, взял тетрадь, открыл, и стал писать. Рука "бегала" по тетрадному листу, порхая словно бабочка, на ветру...

Теперь я торпеда, теперь я другой. И сверлит тревога, внутри череп мой. А сколько осталось? Вся жизнь в вираже, но надо дышать и решать налегке. А стоны и боль, вы оставьте другим. Когда то придет тоска и за ними Тугая петля, стреножила боль... И снова ты бьёшься отчаянно в кровь... Никонов так увлекся, что не заметил, как на аэродром въехал "уазик" командира. Только противный, ржавый скрип тормозов, отвлек его. Он поднял голову, и увидел командира отряда, Гусарова. " По настроению, не самое лучшее, подумал он, встал, бросил тетрадь с ручкой в кабину, и вытянулся".

–Товарищ подполковник, вскинув руку...

– Отставить, устало сказал Гусаров, взглянув на Никонова. Готов?

– Так точно, бодро ответил Никонов.

– Значит так, выдохнул Гусаров. Поддержка с воздуха, в крайнем случае, можешь рассчитывать минут на 15– 20, сам знаешь, удаление слишком большое.

– Знаю, ответил Никонов.

– Человека, которого доставишь с той стороны, по возможности, должны меньше видеть. Понятно? А тот, кто знает его, подсядет к тебе, по маршруту следования. С ним будет офицер особого отдела. Я говорю о посторонних, добавил задумчиво Гусаров. А таковые все, кроме ... Гусаров осекся, задумался и продолжил через несколько секунд. Доставишь его сюда, передашь лично мне – живого. Понял?

– Так точно, ответил Никонов. А если вдруг...

– И труп тоже, раздраженно сказал Гусаров. Ясно?

– Так точно.

– Одежду "духовскую" подобрали?

– Полный комплект и одна в запасе, с готовностью ответил Никонов.

– Ладно, кивнул Гусаров, не мальчики уже, тяжело вздохнул командир. Береги солдат, они, наша ценность. Их дома матери ждут, и родные, добавил Гусаров, взглянув на часы. Помни. Протяжно загудели системы вертолета. Гусаров пристально посмотрел на Никонова, будто что-то хотел ему сказать, но, промолчал.

– Ни пуха Максим, сказал он как то глухо. Что бы все целыми вернулись. Прощаться не будем.

– К черту, товарищ подполковник, ответил Никонов.

– Будь, сжав кулак, сказал Гусаров, повернулся и пошел.

– Буду, тихо произнес Никонов.

Из кузова выглянул старшина Дроздов, спрыгнул на бетонку, и громко скомандовал:

– К машине!

– Поехали! крикнул Никонов.

Группа быстро погрузилась в вертолет, и вот уже мощно загудели двигатели... Они уходили... Впереди их ждал аэродром в Джелалабаде, незнакомый человек в группе, и нелегкое задание. Они уходили...

Джелалабад. Аэродром. 16ч.12мин.

-Пересадка, громко крикнул Никонов, посмотрев в иллюминатор. Станция Джелалабад. Можно покурить и оправится.

–Товарищ старший лейтенант, обратился старшина Дроздов, сколько стоянка.

–Пятнадцать минут, посмотрев на свои "командирские" ответил Никонов. Всем переодеться в "духовскую одежду". Возьмем пассажира, и пересядем на другой борт.

– Понятно, кивнул Дроздов.

Вертолет медленно заходил на посадку. Никонов смотрел в иллюминатор, и уже заметил темно-зеленый автомобиль "таблетку" на взлетной полосе. "Значит уже приехали, подумал он. Чем быстрее, тем лучше". Вертолет коснулся полосы. Двигатели еще работали, когда Никонов, распахнув дверцу, спрыгнул на "бетонку". Пригнувшись, он быстро подбежал к машине, с завешанными плотными шторами, окнами. Дверь распахнулась, и Никонов увидел добродушное лицо, светловолосого офицера. Он махнул ему рукой, приглашая в салон. " Где то я его видел, подумал Никонов. Может в Кабуле?"

– Никонов, спросил офицер улыбаясь.

– Так точно, ответил Максим, захлопнув дверь.

– Майор Русанов, представился офицер, пожав руку Максиму.

– Ясно, кивнул Никонов, сев на откидную лавку. Он осмотрелся, и увидел на боковом сиденье хмурого афганца.

Майор взглянул на мужчину, повернулся, и сказал:

– Знакомься. Это Бахрам, он пойдет с тобой.

Он был совсем седой, будто снегом припорошенные темные волосы, и грустные, черные глаза, словно два блестящих уголька. Задумчивое, смуглое лицо, бородка, длинный нос, и губы, как две тонких нити. Никонов с интересом, смотрел на него, и пытался угадать, кто он? Где дом его? Кто он, по национальности?

– Максим, протянул руку Никонов.

Интересно, он русский знает, или Сайчахфарова звать, подумал Максим. " И словно прочитав его мысли, мужчина пожал его руку, и негромко промолвил:

– Я говорю по-русски, слегка кивнул он головой.

"Такой человек, может быть, кем угодно, подумал Никонов, и мастером что лепит горшки, и воином, что защищает свою землю, и пастухом, интересный типаж. Одежда на нем пуштуна, а кто он внутри, неизвестно. Зачем мне? А как же, сказал себе Никонов, мне с этим человеком под пули, а я о нем ничего не знаю. Где уверенность? Не о том думаешь, Максим, надо думать о работе, выполнении задания... Через пятнадцать минут взлет, а я совсем ничего не знаю. Плохо."

– Буду краток, кашлянул майор. У тебя и так времени мало. Пока заправляют второй борт, опоздали немного, "залетчики", поморщился Русанов. Слушай, расстелив на колене потертую карту, начал майор. Вот здесь, указал он пальцем, рядом с районом высадки, хозяйничают отряды Гульбетдина, они там так распоясались, что почти открыто, нападают на "царандой". Вникай, взглянув на Никонова, сказал майор. Вот тут, иногда появляются маленькие отряды Джалаля. Так что тебе, скучно не будет. Теперь по нашему человеку, тяжело вздохнул майор, и посмотрел на Бахрама. Чтобы не мудрить слишком, в твоей группе будет Бахрам, он знает в лицо этого человека. Скорее всего, караван выйдет на ваш дозор, под утро. Главное, ты будешь знать, кто из них наш, Бахрам подскажет. Ну а дальше, действуй по обстоятельствам, остальные, и груз, нас не интересуют.

– Понятно, ответил задумчивый, Никонов.

– Вижу, улыбнулся Русанов. Ты не молчи, говори. Если насчет Бахрама беспокоишься, пустое,– это наш человек, не подведет, взглянув на Бахрама, майор, добавил:

– Не первый раз.

Никонов взглянул на спокойное лицо Бахрама и подумал, если быть уверенным, то и жил бы в Сочи, а не тасовал колоду. Странно как-то всё, хотя и понятно".

– Без меня не обойдется, с восточным акцентом, но на русском, произнес Бахрам. Я хорошо знаю провинцию Кунар, и подходы к границе. Я дам вам машину.

" Черт, опять все пошло кувырком, подумал Никонов. Еще не успели дойти, а планы уже меняются, вот так всегда, в штабе одно, а на маршруте совсем иначе. Конечно, я не доверяю ему, но, ему верят наши. Если поговорить с майором наедине, Бахрам поймет о недоверии, вносить разлад, не могу, не должен, значит, действую четко по приказу. Взять человека, и, выдвигаться по маршруту. А там, как судьба решит, но я, настроен на лучшее. А как иначе! Кто он? Офицер управления, или агент, мне все едино, главное выполнить задачу. Как на учениях, дают тебе в группу наблюдателя. Тот таскается за тобой везде, что-то записывая в блокнот, ну и что, такая работа. Пусть будет наблюдателем, так проще, подумал Максим, взглянув на часы". – Пора, сам знаю, негромко произнес Русанов.

– Да, кивнул Никонов. Время.

Он открыл дверь и вышел из машины. На взлетной полосе уже готовились к взлету три вертолета. Один с разведчиками, два других в сопровождении.

– Ну, давай Бахрам, пожал руку Русанов, и, похлопав по плечу, добавил:

– С остальными познакомишься на борту.

– Хоп, кивнул Бахрам, и пошел за Никоновым к вертолету.

– Быстрее, махнул рукой, Никонов. Он заскочил на борт, и чуть не заматерился от удивления. В отсеке, улыбаясь, сидела группа в полном составе с лейтенантом Сайчахфаровым, переодетая, и с намазанными темной краской лицами. Белые зубы, выделялись на "чумазых" лицах. Воняло какой то гадостью. Никонов поморщился.

– Папуасы, мать вашу, громко сказал Никонов, слегка улыбнувшись. Что за "дерьмо?

– Хорошая вещь, протянул старшина Дроздов, небольшую металлическую баночку. Вам тоже надо.

– Потом махнул рукой Никонов.

Поднявшийся, вслед за Никоновым на борт Бахрам, только кивнул головой, и сел на предложенное ему место.

– Все на месте, огляделся Никонов.

– Так точно, командир, – ответил старшина Дроздов.

– Взлетаем, взглянув в открытую дверь пилотской кабины, громко сказал Никонов.

Системы запуска включились, бортмеханик закрыл дверцу, вертолет наполнялся гулом. Никонов прошел в конец отсека, и сев на лавку, взял свой комплект одежды, что-бы переодеться. " Ну вот, подумал он, идем. Снова, или опять, какая разница, все едино. Задача ясна, маршрут известен, идем... Теперь по дороге, два прихлопа, и притоп, выйдем и вперед. Две посадки ложных, третья наша, а только надо ли, на машине гонять, задумался Никонов. С одной стороны, на "Симурге" или там"Тойоте", сподручнее, мобильнее. Если они, на машинах будут, мы же пешком за ними не угонимся,– точно. И маршрут они могут сменить, в последний момент, такое тоже часто было, с ними не договоришься, улыбнулся Никонов, складывая свое обмундирование. И то, что мы в штабе да по картам рассчитали, все может "соплями обрасти", и всякими иными трудностями. Мало ли что, бывало... Просидим, дня два, а они, совсем другой дорогой пойдут, ну взбредет им в голову. Я же не могу связаться с ними и уточнить, господа "бабаи", сообщите срочно, где поедете, усмехнулся Никонов. Вариант с машиной, я рассчитывал, но, только, захватив ее на месте, а тут, взглянул он на Бахрама, все в руки идет,– просто везуха. Ладно, пусть он идет за машиной, а мы отойдем километра на три, к запасной площадке, и посмотрим. Не доверяешь? Я проверяю, тех, кого не знаю хорошо, ответил себе Никонов, поэтому, до этих пор, целый и невредим ". Бахрам поднялся, подошел к Никонову, сел рядом, и, наклонившись к уху сказал:

– Я выйду на второй остановке, скажи, куда подъехать на машине.

Никонов не удивился. Он лишь, замер на секунду, и наклонившись к Бахраму ответил: