Текст книги "Змееносец. Сожженный путь(СИ)"

Автор книги: Юрий Катлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 57 страниц)

– Сафронов, гаркнул военком, обращаясь к прапорщику. Пинка этому курсанту "под зад"! Мигом! и ротного их ко мне! Пулей! прикрикнул майор, багровея лицом. Не имеете права! Прапорщик схватил Сашу за рукав "фланки" и толкнув дверь ногой, потянул за собой в коридор.

– Не имеете права. Я добровольно, бубнил себе под нос Саша.

– Пошел в курилку, доброволец! толкнул его в спину прапорщик.

– Ротного курсантов к военкому, громко крикнул прапорщик .

Саша красный, и взволнованный вышел из военкомата на улицу, и пошел в курилку.

– На, покури, протянул сигарету Веснин.

– Сука, в сердцах промолвил Саша, взяв сигарету.

– Что? Отказали? спросил Веснин, глядя на Сашу.

– Послали, тихо ответил Саша, разминая дрожащими пальцами сигарету.

– И правильно сделали, кивнул Веснин.

– А ты чего? взглянув на Максима, спросил Саша. Тебе какое дело?

– Дурак ты Саня, сплюнул Максим. Тебе о другом надо думать, а ты все в герои метишь.

– О чем? раздраженно спросил Саша.

– Ты же отличник, у тебя впереди такие перспективы, что другим и не снились. А ты? Забудь, никто тебя в военное не переведет, и в армию сейчас не "забреет", понимаешь?

– Ага, кивнул Саша, подкурив сигарету.

– И в "афган", сейчас уже не призывают, войска выводят. Ты это понимаешь?

– Понимаю, ответил Саша успокаиваясь. Но ведь я в военно-морское прошу перевести, понимаешь, посмотрев на Веснина, сказал Саша.

– А это не тебе решать, спокойно ответил Веснин.

Входная дверь распахнулась, и кто-то громко крикнул:

– Веснин! К военкому!

– Иду, отозвался Максим, и бросив сигарету в урну, пошел .За нас все решат, обернувшись, сказал Максим.

– Решат, произнес Саша задумчиво.

А в голове стучало, и крутилось... Почему? Почему ему отказали? Не уклонялся, добровольно, по собственному желанию... Почему так происходит! Я, лучший на курсе, хочу связать свою жизнь с морем, навсегда! А мне не дают... За что? Несправедливо! Хочу в Афганистан, тоже не пускают...Там самые достойные и лучшие! Интернационалисты! А я? Изо дня в день, одно и тоже. Мне говорят учись, и я учусь... Становись лучшим, и я им стал. Так почему? Ради чего? Быть может нужнее здесь, может, но почему меня никто не спрашивает? Я что, не человек, тупая "болванка"? Робот! За нас подумают, нам укажут, а для чего тогда я рвусь из сил, не сплю по ночам, что бы быть лучше, грамотнее... за что? Саша нервно докурил сигарету, растоптал со злостью окурок, и пошел обратно. Войдя в здание, он столкнулся с радостным курсантом Черновым. Он "скалился" во все зубы, и подтрунивал над остальными. Увидев хмурого Карно, он направился к нему.

– Чего грустный Санек, улыбался Чернов, встав напротив.

Саша остановился, взглянул на Чернова, и не ответив, отодвинул его рукой в сторону.

– Погоди, схватил его за руку Чернов, изменившись в лице. Разговор есть.

– Да пошел ты, не оборачиваясь, сказал Саша, вырвал руку, и пошел по коридору.

– А зря, скривился Чернов. Сам потом просить будешь. Пожалеешь, буркнул себе под нос, Чернов, и пошел в другую сторону.

Саша стоял у окна, и ждал когда выйдет из кабинета военкома Веснин. Он смотрел на серое здание гаража во дворе, и думал о себе. Я как все, не выделяюсь, учусь на отлично, в самоволки не хожу, море люблю... а мне по шее. Для чего тогда быть первым? Что бы в пример другим ставили? Пусть других, не меня. Хвалят "оболтусов" что получили тройку, прогульщиков тянут , что бы учились... Почему? им не нравится, они не хотят, а мне, это мое, я хочу! Мне запрещают! Где справедливость! Почему меня не хвалят, не радуются за меня? Привыкли! Он знает, он ответит правильно, он не подведет. Надежда всего курса! Так почему вы меня не замечаете... я привычное, понятное, и каждый может ткнуть в меня пальцем как в автомат, и получить правильный ответ, да? Я не автомат с газировкой, я человек, который знает, и хочет, жить выбранной профессией, не "придурок" что захотел попасть в другую страну, и получать хорошую зарплату. Да, именно так. Я не автомат. Посмотрите на меня, я "тянусь" что бы быть лучше, а вы, обращаете на меня внимание, лишь только ... когда нет другого выбора. Будто я не достоин! Я что, хуже других? Знаю, для вас лучше идиот который тупо подчинится, чем грамотный специалист, знающий, быть может больше вашего. Всегда так было, хороший ученик, превосходит своего учителя... Или... Для чего учусь, зачем, все одно, распределят куда– нибудь "в задницу", и ходи ...

Капли дождя вперемешку со снегом забарабанили по грязному стеклу. Саша поднял голову, посмотрел вверх, а там, черные тучи, медленно проплывали по небу.

– Все нормально, раздался за спиной радостный голос Веснина.

– Что? обернулся Саша.

– Как и тебе, улыбался Веснин. Отсрочка до окончания училища. Сказал пока профессию не получишь, в "армаду" не заберут. Пойдем, там ротный возле канцелярии всех собирает, скоро автобус подойдет, в экипаж ехать надо.

– Там, у военкома, есть еще кто, спросил Саша, глядя на дверь с черной табличкой.

– Саша, зачем тебе, положил руку на плечо товарища, Максим. Остынь. Тебе же сказали, пока не ...

– Скажи, я лучший на курсе, взглянув в глаза Веснина спросил Саша.

– Да, кивнул Максим. Точно. А что?

– Так почему на меня "преподы" смотрят, как на "пустое место", а? прищурился Саша, глядя в глаза Максима.

– А ты им не интересен, быстро нашелся с ответом Максим. Они знают, что ты готов, и все, а остальное, им "по барабану", вот и не трогают тебя, отведя взгляд в сторону, сказал Максим.

– Ну да, кивнул Саша, опустив глаза. А кому это надо...

– Не думай о ерунде, пойдем, а то ротный сегодня не в настроении, улыбнулся Максим.

– Да, кивнул Саша. Идем.

Ротный Шустров, действительно был раздражен. Увидев курсанта Карно, он поднял руку, и поманил его пальцем к себе. При этом взгляд его, не сулил хорошего. Саша медленно подошел. Ротный, взяв его за руку, отвел в сторону к окну.

– Ты чего там написал, герой хренов, а? тихо спросил он, глядя на Сашу. У тебя что, "задница зудит" за приключениями? так я тебе устрою, " ночной заплыв" в гальюне!

– Я ничего не нарушал, спокойно, твердым голосом ответил Саша.

– Хамишь, значит, вон как!– злился ротный.

– Отвечаю по уставу, промолвил Саша. А сам уже чувствовал, как тело его подрагивало, от такой наглости. Как так, почему? Он что, украл что то, нарушил закон, преступник! Почему с ним так говорят? Он же человек, а не бездушная скотина.

– В чем моя вина, тихо спросил Саша, не решаясь взглянуть в глаза ротного.

– Ты что, умнее всех! Из коллектива выделится, хочешь!– свирепел ротный, сжимая кулаки. Так я тебе напомню! Мы единое целое, рота, понял, негромко, но со злостью говорил ротный, и каждый из нас отвечает за товарища. А потом за себя, потому, как и есть один организм,– понял! А ты, отличник "херов" все выделится, норовишь, все тебе мало. Теперь в герои первый лезешь, что бы все на тебя смотрели и в сиянии твоем не сгорели. Гандон, ты Карно, вот ты кто! И товарищей своих не уважаешь, плевал ты на них, сам "святоша", а другие пусть "задних пасут", вот такой ты хороший. Понял меня, схватив Сашу за шею, тяжелой рукой, зловеще прошептал ротный. Так что готовься "отличник", на гальюн , сегодня, на всю ночь, я ответственным заступаю, буду контролировать. И завтра на уроках, попрошу, что бы спросили все преподаватели, и если ты, "гандон", получишь три балла, пойдешь снова на "очки"! Ясно тебе! наклонившись к уху, прошептал ротный.

– А те тупицы, что учится не хотят, и не будут, они что, лучше меня, или других, напрягшись всем телом, пытаясь быть спокойным произнес Саша. Или вы сами за них, экзамены сдавать будете, и в море ходить...

– Радуйся, усилил нажим рукой ротный, ты выиграл приз, два наряда, за особые заслуги, понял "гандон", зло сказал он. Понял, пытаясь наклонить голову, повторил ротный.

– Понял, резким движением головой, скинув руку ротного, ответил Саша. Все понял, разозлившись сжимал кулаки Саша. И очень хорошо, мне повторять не надо, со злостью сказал Саша.

– Ты меня глазами "не ешь", зубы быстро выбью, понял, огрызнулся ротный.

– Я понял, кивнул Саша, с ненавистью посмотрев на ротного. А сам подумал...При первой возможности, голову оторву этому гаду!!!

– Пошел отсюда, толкнул его Шустров в плечо.

– Есть, тихо ответил Саша.

– Старшина! Построение роты, гаркнул Шустров.

"Ну, сука, свою участь ты выбрал, думал Саша, стоя в строю. Тебе "гандон", не людьми командовать, а свиньями на ферме. Идиот! Ничего, жизнь длинная, а в ней, всякое происходит..."

1187 год. Замок крестоносцев. г.Тверия. Утро.

Какое утро ты сможешь назвать, радостным? Быть может то, что прикоснулось к тебе теплым лучом? Или то, что дало тебе желанный глоток воды, после страшной тьмы? А может, оно всегда приходит с надеждой, на что то новое и от того, что неизвестное, кажется, что все начинается снова... и жизнь, и первый вздох, и глоток прохладной воды. Ты словно младенец, и ощущения твои так безмятежны и путаны порой, что не сразу понимаешь, где ты? В этом мире, или уже в загробном. Много раз они говорили о вере своей, и никто из них, не слышал другого, ибо оглушены они были стуком собственной, горячей, крови своей, в висках... Онемели души, и постигла их злая судьба, что линиями своими , кружит в неведомом доселе пути, оставляя позади, только смуту и разочарование... А надо ли, безмятежным и немощным, знать, где благоденствие произрастает, надо ли? Они к тому же и слепы, по дороге одной ходят, и говорят одно. То утро, может быть одно, и солнце яркое, невозможно осилить глазом, как простиралось вслед оно, коричневым плащам и красным балахонам. Оно бежало, отражалось в стали, на кончике кривого топора, все дни до этого, блистали, и только в этот, вновь ушла... Мелькнула, там за поворотом, только хвост ее, полет, и пыль, судьба сбежала, это плохо, не утерпела, и ушла... а что останется взамен? Да только вера, и прибудет, кто вместе с нею в жизни шел, те шелковые, нити, люди, и пыль, что небо заслонив, держало столб... такое мирозданье, оно не прячется в кустах, оно открыто, только знайте, как тяжело идти во тьме... А жизнь уйдет, и в теле не прибудет, не остановишь бег ее, такие вот, унылые все люди, – не могут, пережить Ее!

– Ты черное "отродье", что мешает жить, скажи хоть слово на прощанье, громко произнес палач, примеряясь к огромной колоде, здоровенным топором.

– Я не виню тебя палач, негромко ответил Али. Ты человек, и раб, ты, такой как я.

– Я, усмехнулся палач. Ты грязь под моими ногами, а я твой господин!

– Нет, покачал головой Али. Мы оба черви, на земле, и смерть всегда одна. И для тебя, и для меня...

– Ты познания, и слова, не говори, словами смерть не остановишь, улыбался палач. Ты "сарацин", и жить на земле,..... Тебе нет места, и в луже сухой без воды, в старом колодце, ты "сарацин", спокойно говорил палач. – А ты достойный, спокойно говорил Али. Первый!

– Оглянись "сарацин", услышал Али за спиной, и обернулся. На него, с помоста, сидя на троне, смотрел магистр де Ридфор.

– Твои глаза полны страха, спокойно произнес Али, глядя на магистра. Ты не сумел пройти

– Ты возомнил себя Аллахом! вскрикнул магистр, указывая рукой на Али. Нет, ты волшебством владеешь, рассмеялся магистр. И нам покажешь, как ты будешь кушать без головы, ослиные "лепешки", смеялся магистр.

– Жесток тот мир, что породил тебя магистр. В нем не было любви и красоты, в нем только боль была и жадность, незримая, повсюду, а в ней, совсем в грязи, – и ты! А женщина, родившая тебя, проплакала все годы, будучи в печали, и тоске. Она удавила бы тебя, но, ты, ее плод, спокойно, с достоинством, говорил Али. Рожден без веры, и без сердца, – все о тебе, все это ты, твои куски, и части, тела жалкого, – а время шло, и вырос ты. Тебя молится, научили, и ты, подумал что выше сам, до неба дотянутся, сможешь. Ты смерть свою нашел, и сам, под меч голову положишь, внезапно умолк. Али, подняв голову вверх, и обратив лицо свое к солнцу. Он шевелил губами, и лицо его, было блаженным.

– Она твоя, и ждет, указывая на плаху, громко произнес магистр, расправив свой плащ, что бы лучше был виден крест. Ты крест этот должен целовать, обозленно говорил де Ридфор. Ты не должен жить, как я хочу, ты ...

– Тебе слова мои, что бы услышал , гневно взорвался Али, опустив голову, и взглянув на магистра. Помни их всегда! Каждый, из меня подобных, изо всех сил, пойдет путем Аллаха! Крепить дух свой, и убивать захватчиков, земли, что родиной для нас есть всегда! Терпение, вера, и желание отдать жизнь свою, за землю, на которой цветут деревья, и течет вода, наша земля! А ты, и другие, что пришли в наш дом, могилы здесь обретут,– навеки! Помни!

– Я несу веру истинную, вскочил магистр, воздев руку к небу. А ты, "сарацин", мрак!

– Живи в своей вере, но не подчиняй иных! Не ходи в дом чужой, незвано, не принуждай поклонятся кресту!– Христос! И только он, есть Бог ! Ты слышишь меня, вскрикнул магистр.

– Нет, покачал головой Али. В моем сердце Аллах, он со мной, и я принадлежу , только ему.

– Убить! крикнул магистр, обращаясь к палачу. Отсечь голову!

– На колени "неверный", громко сказал палач, схватив за плечо, своей тяжеленной рукой, Али.

– Люди, крикнул Али, обращаясь к горстке крестьян, у входа в замок. Скажите всем кого повстречаете! Мое имя Али, я ловец змей, и умираю за бога своего Аллаха! Убивайте проклятых рыцарей, изгоняйте со своей земли, прокляните их ! Вы достойные люди! Живите на своей земле, и Аллах ваш бог! Слышите меня? громко крикнул Али.

– Глас немого, рассмеялся де Ридфор, подняв чашу с вином.

– Стойте! вдруг раздался старческий, но крепкий голос. Он прокатился по "немой" площади замка, словно раскатистое эхо. Я хочу принять смерть!

– Что? изумленно обернулся на голос магистр. Ты?

Слепой старик, медленно шел, постукивая палкой перед собой.

– Нет, уходи, прошептал Али, глядя на уверенные шаги старика. Нет.

– Шут, улыбнулся магистр, отпив глоток вина из чаши. Да будет так, произнес он громко.

Верный Себастьян, посмотрел на магистра, слегка кивнул головой, и позвал к себе одного из рыцарей. Молчание воцарилось в замке, такое страшное, и роковое, что были слышны, биения сердец человеческих. Рыцари стояли кольцом вокруг плахи, молча смотрели на Али. И только стук палки о камни, все четче и громче, раздавался ... Слепой подошел к рыцарям, протиснулся между ними, и приблизился к месту казни. Он поднял свою палку, как бы ощупал ею плаху, затем, ткнул ей, в живот палача, и наконец, дотронулся до ноги Али. Приблизившись к нему, он положил свою руку, ему на грудь, и прошептал:

– Верный всегда умирает за веру, неверный, трусость свою прячет, павший, в сражении умирает, глупый, от стыда сгорает, а умный, жить без веры, не может. Ты– верный! улыбнулся старик. Не страшно умирать с верой в сердце.

– Я бесстрашен, прошептал Али, глядя на старика. Ты мудр. Тогда ответь, кто ты, зачем хочешь умирать? Я достойно приму свою смерть, не меняю ее на свет, вера дороже, моей маленькой жизни.

– Знаю только одного бога, он велик, и могущественен. Аллах! воздев руки к небу, произнес старик. В это красивое утро, я услышал его голос. Он звал меня. Я иду к нему, моему Богу.

– Ты безрассуден, в своих помыслах старик, сказал Али. Зачем ты к смерти сам идешь? Она сама. Ты услышишь ее шаги. В другой день, в другое утро.

– Спасай свою жизнь, прошептал старик, я приму смерть за тебя.

– Не может день поменяется с ночью, спокойно произнес Али.

– Эй, почему медлите, громко сказал магистр, обращаясь к палачу. Казнить, со злостью произнес он, посмотрев на Себастьяна.

– Да магистр, кивнул Себастьян, и дал знак рукой палачу.

Палач, взял за руку Али, и с силой придавил его к плахе. Али не сопротивлялся, он покорно положил голову, и посмотрел на молчаливого рыцаря, что стоял напротив. "Что я скажу там, на небе? Почему я не смог просветить их, заблудших, и немощных, дотронутся до их сердец... Они немы и молчаливы, их головы холодны, а глаза пусты, они мертвы... Аллах, спаси их, открой глаза, дай веру и силы. Я умираю с верой, с твоим именем на губах, покорный раб твой. Жизнь моя принадлежит тебе, я иду... О всевышний, дай..." Палач, взял в руки топор, поднес блестящее лезвие к шее Али, и резко взмахнув, одним ударом, отсек голову...

– Аллах, раздался гортанный, последний крик Али. Кровь брызнула на одеяния рыцарей, дрогнули, некоторые из них, другие молчали...

– Я проклинаю тебя магистр де Ридфор, вскрикнул старик, указывая своей палкой на место, где восседал на троне магистр. Ты умрешь страшной смертью, ночью, нет, утром!

– Казнить, рассмеялся де Ридфор, указывая пальцем на старика.

Палач скинул тело Али с плахи, сделав шаг, схватил за шею старика.

– На колени, крикнул магистр.

Палач, толкнул слепого старика, и тот, рухнул на бревна, немощными коленями.

– Пощады не жди, негромко произнес магистр. Крикни, что бы слышали все, Аллах не бог!

– Отсохнет твой язык, громко произнес старик. Дни твои, будут мукой, а смерть страшной. Крест возненавидишь, кровь застынет в сердце твоем, долго, очень долго... Смерти просить станешь, не примут... солнце черное... гнев холодный, бормотал старик...

– Молчи! крикнул магистр.

Палач развернул тело старика, и положил его голову в еще теплую кровь Али. Взмах, и покатилась голова...

– Смерть "сарацинам", тихо произнес магистр, и пригубил вино из чаши.

Змея, что тихо приползла, обвивалась вокруг трона, и уже изготовилась к смертоносному броску. А он сидел в раздумьях о словах, что так сильно ранили его гордыню. Он-то смеялся словно умалишенный, то становился хмурым, держал в руке чашу с вином, и ждал... Чего, и сам не знал, неведомая сила придавила... Змея стремительно ударила его, и укусила... Все тело задрожало, извивалось, он захрипел и выронил чашу. А красное вино, затмило крест, что на плаще его "горел", померкло все в глазах, и солнце черное спустилось... Он умер, только не сейчас, он умер утром, спустя день, в тяжелых муках, жизнь свою кляня, пощады ждал, не вышло... Вот так змея, что символ смерти и добра, печать несет свою, и метит, лишь тех кто, зло в себе несет, страхом полон каждый мускул, она придет, и исполнит " страшный танец", и унесет с собой в века... ту маленькую нить, что жизнью нам дается. Забрав одну, отдашь свою, и не бывает по иному, лишь небо плачет одиноко, взирая на пустынную землю...

Маленький, загорелый "сарацин", складывал головы в мешок. Ему не страшно, он силен, а старики несли тела, что бы омыть их, и накрыть саваном. Так новый день пришел, на жаркую землю. В долинах цветы, утопали в крови, а люди молились, и просили... Текла вода, и пели птицы, так новый день спустился с гор, так он пришел...

Змея ползла по камням извиваясь, ей хорошо, она свободна... ее никто не принуждает, она свободна... люди,– никогда.

Пакистан. 1988 год. осень. Приграничный район. Даманик.

Все чинно, и достойно с виду, и неба свет, и гор прохлада, на склонах колосится пшеница, вода в ручье струится, цветут красные цветы в долине, они кровь мучеников, что погибли во имя Аллаха... Так было весной, когда распускались деревья, а сегодня, они молчат, не слышит земля их голос...

Два моджахеда сидели у подножия большого камня и негромко говорили. Рядом с ними стояла маленькая прокопчённая печка, на которой "булькал" черный от копоти чайник. У ног лежали автоматы, и советский пулемет РПК, "смотрел стволом в небо. Вечер спускался с гор, солнце медленно уходило, касаясь лучами серой земли. Того что постарше, звали Сулейман, опытный воин, не раз видевший смерть в глаза. А молодого, сутулого парня, с жидкой бородкой, звали Залмай.

– Скажи, ты русских видел, спросил Залмай, отломив кусок лепешки.

– Да, кивнул Сулейман. Они "красные"– советские, добавил он, отхлебнув из пиалы чай.

– Страшные?

– Солдаты "желтые" с некрасивыми голубыми глазами, тяжело вздохнув, ответил Сулейман, глядя вдаль. Без бога, без Корана. Можно ли быть хорошим воином, без Корана, без бога. Нехорошие они.

– Они убивают наших сестер и братьев, почему в Кабуле терпят их? спросил Залмай, посмотрев на Сулеймана.

– Ты молод, нехотя ответил Сулейман, и совсем не знаешь жизнь. Ты вырос здесь, в этих местах, и совсем забыл родной дом. Сулейман замолчал, отпив из пиалы.

– Я такой же, как все, робко произнес Залмай.

– Нет, покачал головой Сулейман. Там, указал кивком головы Сулейман, в сторону границы, – сегодня коммунисты. Ты знаешь, кто они? спросил он, взглянув на Залмая.

– Нет, пожал плечами Залмай. Расскажи мне.

– Ты правда хочешь знать , спросил Сулейман, отломив кусок лепешки.

– Воин должен знать своего врага, ответил Залмай. Ты хороший воин, я еще молодой, расскажи мне.

– Хорошо, кивнул головой Сулейман. Я расскажу тебе так, как я знаю, как я видел, как мне рассказывали.

– Да, кивнул Залмай. Отставив в сторону пустую пиалу.

– Тогда слушай, прожевав хлеб, сказал Сулейман, вытирая ладони о свою одежду.

– Говори, с интересом заглядывая в лицо, Сулеймана, промолвил Залмай.

– Коммунизм– это такая хитрое сплетение, где все богатство, принадлежит одним людям. Эти хитрые люди, придумали его, для того, что бы остальные были их собственностью. Мужчины, рабами, а женщины, наложницами. Они разлучают жен и мужей, заставляя их работать, от рассвета до заката, и они несчастные. даже не видят друг друга. И не знают ничего, тяжело вздохнул Сулейман. Все отдано им. Хорошая еда, чистая вода, красивые женщины. Ты спросишь, что остается народу, посмотрев на удивленное лицо Залмая, спросил Сулейман.

– Что остается, тихо переспросил , удивленный Залмай.

– Ничего, пожал плечами Сулейман. Только жить как осел, жевать овес, и радоваться кукурузным лепешкам.

– А как же Худай, совсем растерялся Залмай. Вера, Коран, молитва?

– У них ее нет, спокойно ответил Сулейман. Они говорят, что Аллаха нет, грустно сказал Сулейман.

– Нет, покачал головой Залмай, выпучив от удивления глаза.

– Они говорят, что придет то время, когда им, можно будет делать все. Они будут насиловать наших женщин на улице, как ослов или коров, и никто не будет спрашивать их.

– Почему, возмутился Залмай, сжав кулаки.

– Для народа горох и кукуруза, негромко промолвил Сулейман, а им, можно все, они коммунисты. Ты хочешь жить с такими на одной земле, ходить, дышать, спросил Сулейман, пристально глядя в лицо Залмая. – Не хочу, замотал головой Залмай.

– Потому и воюем мы, с ними, до конца, что бы не взошло семя коммунистов, на нашей земле. Сулейман смотрел на Залмая, и видел, как кровь заиграла в молодом воине. " Это хорошо, подумал он. Надо знать, кто враг твой, и почему..."

– Самое важное, это свобода мысли, продолжал говорить Сулейман. Помни, убить, или побить человека, тяжелая ноша. Для слабого сердца, – смерть. Такая война. Самое плохое в их коммунизме, – это свобода по "ленински". Когда каждый из них, может делать все что захочет, и с тобой тоже, указав пальцем на голову Залмая, задумчиво сказал Сулейман. Потому что ты не коммунист, ты враг. И мы воспротивились, и встали на путь священной войны,– джихад! Джихад укрепляет веру, терпение, и готовность принести себя в жертву. Повелевает защищать свою землю, достоинство и религию, свои родные места. Изгонять с нашей земли захватчиков, и убивать их, неспешно говорил Сулейман.

– Я знаю, кивнул Залмай.

– Хорошо, кивнул Сулейман. Русские, это дикари, глядя перед собой, говорил Сулейман. Они как медведь, который убегает когда боится , мужественных охотников. Они невежды, варвары, нецивилизованный народ, неумный, без проницательности, просто дикари. Они кушают собак, ослов, они дикие звери. Они трусливые и жадные.

– Все, спросил Залмай.

– Все, кивнул Сулейман. И на нашей земле, они посеяли семя коммунизма, принесли заразу в наш дом, заставляя жить по соим законам, не уважая наш, со злостью говорил Сулейман. Братоубийство пришло в наш дом. И брат пошел на брата. Потому что один был коммунистом, а другой, – против. Это они, русские, принесли заразу, они хотят, то бы мы убивали друг друга, с великой радостью. Русские на нашей земле,– убийцы. Я помню, как взрывали людей в деревнях, сжигали живых, воровали, и руки их тряслись от страха. Они боятся за себя, за свою собственность, как и их слуги, что братьями нашими по вере были. А теперь... враги, тяжело произнес Сулейман.

– Враги, прошептал Залмай, глядя на отблеск огня в печке.

– Видишь автомат, произнес Сулейман, наклонился, и взял в руки свой "калашников". Посмотри на него. У тебя есть такой?

– Да, кивнул Залмай, взяв в руки свой автомат.

– Кроме оружия, у моджахеда нет никакой собственности. Видишь? глядя на автомат, промолвил Сулейман. С оружием в руках, мы сражаемся во имя Аллаха!

– Да, во имя Аллаха, негромко произнес Залмай, глядя на потрепанный автомат.

– Русские солдаты пришли, сначала они стреляли по людям, в моей родной деревне, положив автомат, с грустью произнес Сулейман. А потом, они добивали их, тех, кто не умер. Я видел это, и сердце мое разрывалось. А вместе с ними пришли братья наши, только помощи от них не было,– коммунисты они. Не мусульмане, с тоской произнес Сулейман.

– Почему? тихо спросил Залмай.

– Они забыли Аллаха, ответил Сулейман. Их сердца пусты, холод там. Он повернулся, посмотрел на Залмая, и тихо произнес:

– Помни всегда, моджахеды, славные люди. Где бы ни были они, за ислам жизнь свою отдадут! Алые тюльпаны весной в долинах, это муджахеды, отдавшие свою жизнь за ислам.

– Да, склонив голову, тихо произнес Залмай.

– Мы прогоним с нашей земли "советских", с помощью Аллаха, и вместе с ними, коммунистов, тогда снова расцветет наша земля, и будут петь птицы.

– Земля плоская, тихо спросил Залмай, взглянув на Сулеймана.

– Да, кивнул Сулейман. Она плоская, и длинная, добавил он, взяв в руки пиалу. Принеси дров, совсем забыли, посмотрев на печку, сказал Сулейман. Нам еще ночь встречать, только утром придет караван.

– Хорошо, поднялся Залмай.

– Утром, в дорогу, сказал Сулейман, глядя на вершины гор вдали.

Кабул. 1988 год. осень.

-Ты посмотри, какая красотища, потягиваясь всем телом, распевно произнес лейтенант Крутиков. Поджарый, и сухой, словно гончая собака. Раскинув руки в стороны, он смотрел на чистое голубое небо, и улыбался.

– Серость, тоскливо сказал старший лейтенант, Никонов, засунув руки в карманы. Дома красивее, и воздух легкий.

– Гляди и Тадж– Бек, как на ладони виден, красота!

– Тошнит уже от этой красоты, скривился Никонов. Что здесь может быть прекрасным?

– Да , тебя ничего не удивляет, после года "очумелой работы" повернувшись, Крутиков улыбнулся, и добавил: – Сюда бы на отдых приезжать, а не воевать.

– Ты Коля, об этом аборигенам расскажи, рассмеялся Никонов.

– Ты черствый человек Макс, и холоден ум твой, потому и живешь только по расчету.

– Лучше так, чем туристом, стал серьезным Никонов.

– Тогда, переходим к водным процедурам, широко улыбнулся Крутиков, у всех ПХД, а мы что? Мулла на минарете помолился, день начался.

– И правильно, усмехнулся Никонов, снимая китель. Закаляйся!

Через пять минут, оба обливались прохладной водой, в импровизированной душевой, сколоченной из снарядных ящиков. Вот уже месяц как их отряд перевели из обжитого гарнизона, в столицу. Разместили в казармах, офицерам дали отдельные комнаты, удобства во дворе, все как всегда, но, старое вспоминалось, с ностальгией. Многие не привыкли к шуму города, и той суете, что царила вокруг. А части армии, постепенно выводили из ДРА, оставляя "насиженные места," афганским товарищам. Для кого то, была радость, а для кого то и трагедия, потому что нигде в Союзе, невозможно было так жить, как здесь, в казалось бы Богом забытой стране, на краю высоких гор. Здесь можно было купить почти все, а в Союзе, только очереди, знакомства, и полная безысходность. Закончив утреннее обливание, Никонов с Крутиковым, в трусах, бегом рванули в казарму.

– Ай, холодновато, ссутулюсь тараторил Крутиков на бегу. Вроде не зима еще, а прихватывает слегка. Ты как, а?

– Норма, ответил Никонов. Только какого "хрена" мы полотенца не захватили, большой вопрос, рассмеялся Максим. Лицо его, открытое, простое, с тонкими чертами, и маленькими усиками, сияло . Главное чистые!

– Вперед! крикнул Крутиков.

– До первой койки, засмеялся Никонов.

Мимо, чинно проходил начальник штаба, и при виде голых офицеров, не растерялся, крикнул вдогонку:

– Головной убор забыли!

– Есть, товарищ капитан, обернувшись, крикнул Крутиков.

– Мальчишки, улыбнувшись, покачал головой начальник штаба, и пошел в столовую.

– Ты это, заскочив в коридор, крикнул Никонов, так и чемпионом можно стать, бегая за тобой, глубоко вдыхая, сказал Максим.

– Да что ты, обернувшись, улыбнулся Крутиков. Сто метров это "пшик", какой там чемпион.

– Ну да, кивнул Никонов. Если за десять секунд, то не чемпион, тяжело дышал Максим.

– Макс, ты меня должен понять, забежав в комнату, говорил Николай. Я так давно нормально, не занимался бегом, соскучился, натягивая сухой "тельник".

Крутиков одновременно искал глазами чистые носки, вращая головой, будто филин. Здесь же горы, и воздух разряженный, какой здесь бег, одно издевательство, пожал плечами Крутиков.

– Таким как ты, одеваясь сказал Никонов, "море по колено". У тебя вон еще и пропеллер из "задницы" торчит, просто вертолет!– душевно рассмеялся Никонов.

– И шутки твои, здесь абсолютно неуместны, улыбнулся Крутиков.

– За то, посмеялись, улыбался Никонов.

– Это правда, кивнул Николай, сев на кровать. Вдруг, он стал серьезным, лицо осунулось, уголки губ повисли, он взглянул на Никонова, и негромко произнес:

– Забыли, с утра сменятся, плохая примета.

– Так, застыл в недоумении Никонов. Мы же вроде, уже ...

– До этого "уже" еще дожить надо, став серьезным, произнес Крутиков.

– Ну да, тяжело вздохнув, ответил Максим.

В комнате пахло сыростью, и оружейной смазкой. У кроватей офицеров, висели каски, автоматы, "броники", "разгрузки", бинокли... По стенам был натянут купол парашюта Д-5, и огромными буквами, кто-то давно, вырезал на потолке надпись: " Дембель неизбежен".

– Суббота, барабаня пальцами по столу, произнес Крутиков в задумчивости. Надо на завтрак сходить, ты как? посмотрел он на Максима.

– Надо, кивнул Никонов, завязывая шнурки на "берцах".

– У нас "киношка" новая есть, посмотрев на "видик", спросил Николай.

– Вроде нет, пожал плечами Максим.

– Снова "Джентельменов" смотреть будем, с тоской произнес Николай.

– Угу, кивнул Максим.

– А может лучше на гитаре поиграешь, а? с надеждой взглянул на товарища Николай.

– Репертуар старый, усмехнулся Никонов, поправляя китель.

– Хоть бы и так, махнул рукой Николай, все лучше.

– Добро, сказал Максим, причесываясь у маленького зеркала.