Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)

Чахтицы еще спали беспокойным сном, когда отец Поницен бесшумно проходил по затихшему городу. На площади о ночных событиях напоминала лишь похожая на чудовищную открытую рану незасыпанная яма, где прежде стояла виселица.

Шагая по дороге, Ян Поницен обдумывал план действий. Послание Андрея Бертони должно быть вручено палатину Дёрдю Турзо, его следует известить о гибели Илоны Гарцай и об остальных злодеяниях в замке. Но кому поручить эту задачу? Уж не суперинтенданту ли Элиашу Лани, который чуть ли не ежедневно бывает в бытчанском замке и, несомненно, воздействует на разум и сердце первого мужа страны? Или есть иной, более удобный способ обратить внимание людей на злодейства чахтицкой госпожи?

В объятиях железной девы

Алжбета Батори спустилась вместе со своими спутницами в подземелье через главный вход. Путь шел в подвалы, где рядами выстроилось великое множество бочек. А оттуда в узилища вел тайный коридор.

Тщетно ломали голову господские виноделы, стараясь понять, почему самая большая бочка в конце подвала у стены никогда не наполняется вином. И еще пуще удивлялись, почему никому из них не дозволено приближаться к ней, а уж тем более – заглянуть внутрь. Если же случалась надобность побыть рядом, то вокруг них неусыпно шнырял Фицко, а если не он, так Илона, или Дора, или Анна. Бочка важно возвышалась над остальными, большими и малыми, точно мать, окруженная детьми.

Когда Алжбета Батори со своими провожатыми подошла к ней, Дора коснулась ладонью первого обруча – и дно отворилось. Госпожа вошла в бочку, служанки – за ней.

Бочка маскировала потайную дверь.

Загремел ключ, дверь отворилась, и все они оказались в узком невысоком проходе. На дворе светило яркое солнце, а здесь царила непроглядная тьма, лучи фонаря в Дориных руках едва пробивали ее. Шум двора сюда не долетал. Гулким эхом отдавались шаги в застывшей тишине. Пройдя шагов сто, они остановились, и Дорин ключ опять заскрипел, на сей раз в двери застенка, где стояла железная дева.

Анна зажгла факел, и в зыбком сиянье красноватого света засверкала нагая железная кукла.

Алжбета Батори погладила ее, вошла в купальню и, возбужденная ожиданием чуда, все тщательно осмотрела. Потом снова вернулась к кукле и, ощупав спину, дрожащей рукой коснулась сверкающего ожерелья.

Руки железной куклы, взметнувшись, протянулись для объятия, глаза замигали, из груди выскочили ножи.

– О, ты больно нетерпеливая, дорогая моя! – рассмеялась графиня, а с нею и Дора с Анной. – Погоди, погоди, огненная дева, еще вволю наобнимаешься, – уговаривала она, снова касаясь ожерелья. Как только протянутые для объятия руки опустились вдоль тела и ножи спрятались в груди, графиня уселась напротив в кресло.

Когда в узилище Илона разбудила Маришу, девушка содрогнулась, словно к ней прикоснулся скелет, и вскочила.

– Пустите меня, не трогайте!

– Не ори, Маришка! – урезонивала ее Илона. – Криком тут не поможешь. Одно послушание может тебя спасти. Пойдем со мной. – и она стала открывать дверь.

– Я шагу не сделаю, покуда не приведете ко мне Яна Калину!

– Значит, тут тебе торчать до скончания века, – рассмеялась Илона. – Проспала ты смерть милого!

Мариша Шутовская зашаталась. Илона поддержала ее своими костлявыми руками. Она смотрела на измученную девушку со спокойной улыбкой. Знала: стоит сказать ей о том, что Калину повесили, – станет кроткой и послушной, как овечка.

Мариша Шутовская между тем опамятовалась. Сомнения в правдивости слов Илоны придали силы ее измученной душе.

– Илона Йо! – обратилась она к лживой старухе. – Поклянись всем, что для тебя свято, что Яна Калину действительно казнили.

Илона без колебаний поклялась.

– Что случилось, того не воротить, – сочувственно и печально присовокупила она и уголком передника утерла невидимые слезы. – Отмучился бедолага. Господи, до чего же хорош и статен был этот парень!..

Мариша Шутовская чувствовала: цепенеет тело, сердце обращается в камень. Конец, всему конец, нет Яна Калины, нет больше их любви. Значит, и ей жить ни к чему.

Она не могла попять, зачем еще глаза различают предметы подземелья, ноги служат, бьется сердце, отчего смерть не облегчит ее страдания.

– Хорошо, – покорно шепнула девушка. – Веди меня!

Ей было все равно, куда ее поведут, что с ней сделают.

Она мечтала о смерти. Пусть ее убьют, лишь бы похоронили в одной могиле с Яном. Если не суждено было при жизни, так хоть после смерти они должны быть вместе.

– Идем, Мариша!

Илона взяла ее за руку, и девушка молча двинулась за старухой с фонарем.

Алжбета Батори меж тем сгорала от нетерпения. Когда Илона втолкнула девушку в застенок, графиня вскочила с кресла.

– Так вот ты какая, избранница Калины! Подойди поближе, я уж никак не дождусь тебя!

– Да, это я, графиня, – ответила без страха девушка, гордо выпрямившись перед довольно улыбавшейся госпожой. – И здесь я по собственной воле. Загубила моего любимого, теперь убей и меня!

Госпожа удивленно воззрилась на девушку.

Дне вещи никак не укладывались в голове. Об одной она догадывалась по многозначительным взглядам Илоны. Какой же хитростью удалось ей убедить девушку, что Ян Калина мертв? Если бы так было! Но еще труднее было понять, почему такая прелестная и смелая девушка добровольно, без всякого сопротивления отдастся ей в руки, мечтая о смерти…

– Скажи мне, – спросила она, – ты и вправду хочешь умереть? Почему же?

– Коли ты повелела погубить моего милого, – девушка смело смотрела ей в глаза, – жизнь теперь ничего для меня не значит. Убей и меня. За смерть Яна Калины ты когда-нибудь ответишь перед судом Божьим. Убей же и меня, пусть тебя за это Бог вдвойне покарает.

– Ха-ха! – деланным смехом откликнулась госпожа. Если бы девушка упиралась, отчаянно кричала от страха, она способна была бы кинуться на нее и рвать на части или толкнуть в объятия железной куклы. Но девушка готова принять смерть из ее рук лишь с тем, чтобы возросло наказание, которое отмерено ей на том свете за все злодеяния. Божьей кары она всегда страшилась больше, чем суда светского. Что ж, не боялась людского суда – не убоится и Божьего!

– Я вовсе не убийца, – сказала она с притворной улыбкой, – и не могу убить тебя лишь потому, что ты любишь разбойника. Напротив, хочу предложить тебе легкую и удобную работу. Тебе ни о чем не придется заботиться, кроме как об этой красавице – о моей железной кукле, и главное – о ее ожерелье из драгоценных камней, которое будешь иногда протирать шелковым платком…

– Убийце Яна Калины я прислуживать не буду! – твердо сказала девушка.

Алжбета Батори нахмурилась, наморщила лоб и сжала кулаки.

– Хорошо же, Мариша Шутовская! – процедила она зловеще. – Не стану играть с тобой в жмурки. Я вовсе не собираюсь брать тебя в услужение. Тебя привели сюда, чтобы ты умерла. И ты умрешь! Так знай же: железная кукла никакая не игрушка, а орудие смерти. Из ее объятий никто не выходит живой!

Потрясенная Мариша Шутовская уставилась на железную куклу и невольно содрогнулась.

Алжбета Батори явно наслаждалась ее испугом. Про себя она уже слышала смертельный крик девушки в объятиях железной куклы, выпустившей ножи, чтобы оборвать нить молодой жизни. В упоении представляла она себе, как брызнет алая кровь и по скрытому желобу потечет в углубление. А потом…

Девичья краса передастся ей. И станет она красивей за счет этой красоты!

Илона, Анна и Дора, затаив дыхание, стояли за креслом графини.

Изборожденные морщинами лица служанок раскраснелись от возбуждения в ожидании зрелища.

– Ты умрешь легко! – раздался голос госпожи. – Коснись ожерелья, и смерть сразу наступит. Твое желание исполнится.

Мариша Шутовская неуверенным шагом подошла к железной деве.

Увидела блестящие холодом глаза, обнаженные плечи, белоснежную грудь и сверкающее на ней ожерелье.

Ее кинуло в дрожь.

Значит, здесь, этой бесчувственной железной деве она отдаст свою искалеченную, раздавленную жизнь, которую не в силах прожить без любви. Вот, значит, где навсегда перестанет биться ее сердце.

Она медленно потянула руку к ожерелью.

И закрыла глаза – с закрытыми глазами легче умирать.

Негаданная перемена

Алжбета и ее служанки неотрывно следили за вытянутой рукой девушки. Казалось, нервы вот-вот разорвутся.

Дрожащие пальцы уже готовы коснуться ожерелья…

В это мгновение Алжбета Батори вскочила, словно в ее кресло ударила молния, и завизжала. Служанки онемели от ужаса.

Случилось невероятное.

В тот самый миг, когда Мариша дотронулась до ожерелья и грудь железной куклы зловеще раскрылась, к ней подскочил высокий, стройный мужчина и рванул ее на себя.

Железная дева вместо дрожащего девичьего тела обняла лишь пустоту, пропахшую факельным дымом.

Почувствован крепкое объятие, Мариша открыла глаза. Она увидела скрытое под маской лицо. Из-под маски глядели на нее огненные черные глаза.

«Это же он! Мой дорогой незнакомец!» – отозвалось в душе чахтицкой госпожи.

Таинственный мужчина в обтягивавшем платье, туго облегавшем мускулистое, натренированное тело, произвел на нее такое же впечатление, как некогда загадочный рыцарь на берегу Вага. Она готова была поклясться, что это он, ее желанный возлюбленный. Та же фигура, те же движения – весь его облик навевает сладостный ужас.

Но откуда тут нежданно-негаданно мог появиться человек, о котором она долгие годы грезит и которого долгие годы ищет? Почему ей суждено было встретиться с ним при таких необычных обстоятельствах? Почему именно он помешал ее намерениям?

Остальное произошло молниеносно.

Первой из служанок опомнилась Дора, стоявшая за креслом госпожи. Она подскочила к мужчине, но он ударил ее кулаком по голове. В голове загудело, из глаз посыпались искры – она пошатнулась и плашмя растянулась на ковре. Илону и Анну постигла та же участь. Они в бесчувствии распластались на ковре, словно мешки с картошкой.

Алжбета Батори омертвело застыла в своем кресле.

Сейчас для нее не было ничего главнее, чем ответ на вопрос: в самом ли деле перед ней предмет ее снов и мечтаний?

Мужчина в маске обвел беглым взглядом застенок, и глаза его наконец уставились на чахтицкую госпожу.

Она вздрогнула.

Несомненно, это те же глаза, что жгли ее в час объятий на берегу Вага, глаза того незнакомого рыцаря, уста которого нашептывали ей пьянящие слова: «Я люблю вас, люблю! Только сладость ваших губ исцелит мои муки!»

Она вскрикнула и протянула к нему руки.

Однако мужчина в маске не бросил девушку в объятия железной девы, не метнулся со страстными любовными признаниями к чахтицкой госпоже – он гордо выпрямился, глаза его обожгли ее еще жарче. По всему телу пробежали мурашки. Но причиной тому была не услада от негаданной встречи, а обуявший ее ужас. Нет, это глаза не ее рыцаря. В них пылает неприкрытая ненависть!

Мужчина в маске схватил один из факелов и мгновенно исчез за ковром, прикрывавшим вход в купальню. Тут же с треском хлопнула за ним дверь, ведшая в коридор.

«Кто бы ни был этот человек, – рассудила госпожа, – скрыться он не должен!»

– Догоните его! – крикнула она служанкам, которые с трудом приходили в себя от неожиданного потрясения.

Анна, Илона и Дора вскочили, словно их вытянули хлыстом, и бросились вместе с госпожой за пришельцем в маске, который уносил спасенную девушку.

Но дверь коридора оказалась запертой снаружи – они напрасно трясли ее. Дверь не поддалась.

– Дора, беги в замок и поставь стражников к главному и боковому входу в подвал. Илона, ступай с ней, тотчас вскачи с гайдуками на телегу и отправляйся к тайному выходу под градом – там подстерегайте беглецов! А ты, Анна, пулей лети на град и скажи кастеляну Микулашу Лошонскому, чтобы он вместе с прислугой вооружился и караулил у двери, ведущей из подземелья на град. Им от нас не уйти!

Служанки кинулись назад в застенок, подпалили факелы и поспешили к двери. А там – застыли в ужасе.

– Нас заперли! – завопила Дора.

Госпожа побледнела не меньше своих служанок. Было ясно: если им не удастся открыть дверь, они пропали. В замке никто не знает, что они ушли в подземелье. Только смертельно замученные, полумертвые девушки. И они, конечно, слова не скажут, чтобы спасти их. Крики не помогут, не докричишься. Тут хоть из пушки пали – наверх ни один звук не пробьется.

Служанки всей тяжестью напирали на дверь, стараясь ее вышибить. Даже госпожа помогала им. Но все усилия были тщетны. Дверь не сдвинулась ни на вершок.

– Пропали! – всхлипывали служанки.

Напрасно ломала голову Алжбета Батори, ища способ, как бы выбраться из застенка. Ничего придумать она не могла.

Взрывы радости в мрачном коридоре

Меж тем как Алжбета Батори и ее служанки отчаянно ломились в запертую дверь, мужчина в маске нес Маришу Шутовскую по темному коридору.

Девушка сама не могла объяснить себе, почему на руках таинственного спасителя она чувствует себя в полной безопасности, почему сердце ее успокоилось и нет в нем никакого страха. И почему ей так хочется, чтобы этот путь длился бесконечно и руки незнакомца, с такой нежностью несущие ее, никогда не опустили на землю.

Он нес ее молча, молчала и она, хотя ее одолевало желание спросить, кто же он, ее спаситель.

Наконец мужчина остановился и бережно опустил ее на пол. Они стояли друг против друга, и факел освещал их фигуры.

– Кто вы? – Она так и не сумела превозмочь свое любопытство.

Незнакомец сорвал маску, и в зыбком свете открылось его улыбавшееся лицо. Она смотрела на него во все глаза, словно видела призрак, лицо ее озарилось внезапной радостью, сердце заухало в груди.

Подземный коридор, тайный путь злодеяний, никогда не был свидетелем такого взрыва радости и счастья.

– Я уже оплакивала тебя мертвого, а ты живой! Живой! – сияла она. Поцелуи и вправду убеждали ее, что он жив.

Вдруг она испуганно вскинулась.

Они стояли в том месте, где коридор разветвлялся на три направления. По одному из них шел человек с фонарем.

– Не бойся, Маришка, это друг, с которым мы условились здесь встретиться, – успокоил ее Ян Калина. – Да и будь это недруг, я чувствую в себе столько сил, что мог бы защитить тебя от злобы всего мира!

Успокоенная, она прижалась к нему, обняла, словно желала раствориться в этом объятии.

– Мы уже никогда не расстанемся! Повсюду, куда бы я ни пошел, ты будешь со мной, а если над нами нависнет опасность, я укрою тебя!

Мариша нахмурилась.

– Больше всего на свете я мечтаю остаться с тобой. Но в счастье мы не должны забывать о других. Я не могу уйти с тобой.

– Почему? – удивился Ян Калина.

– Что стало бы с твоей матерью, если бы она потеряла меня, единственное утешение и опору?

На этот вопрос он не нашел ответа. За него ответил приближавшийся друг:

– О матери не тревожьтесь, невеста твоя не должна за нее беспокоиться. Никто не сможет над ней издеваться, поскольку в Чахтицы она не вернется до тех пор, пока эта кровопийца не будет обезврежена. Она под защитой Андрея Дрозда и его товарищей. Вавро вырвал ее из рук чахтицкой госпожи и отвез в лес.

– Вавро – замечательный парень! – восхищенно заметил Ян Калина.

– Смотря для кого, – заметил друг и ощупал голову. – Эта шишка – его подарок.

Калина рассмеялся, Мариша с любопытством оглядела его приятеля.

– Это Павел Ледерер, – ответил Калина на ее немой вопрос, – и хочу опять просить у него прощения за то, что посчитал его предателем. Это он спас меня от виселицы и помог спасти тебя.

Павел Ледерер коротко рассказал, какие муки терзали его весь вчерашний день и ночь.

Разве он способен на предательство? Эту опасную игру он затеял только ради того, чтобы заслужить доверие Фицко и хозяйки замка.

– Еще в тот вечер под Частковцами, когда мы пленили тебя, меня охватило чувство отчаяния, – рассказывал он. – Я видел, как вся эта свора безжалостно расправляется с тобой, и сердце у меня разрывалось. Больше всего я боялся, как бы кто-нибудь из них не ранил тебя смертельно. Потому-то я и поспешил помочь им связать тебя. А ты с первой минуты считал меня предателем…

– Я бы отдал полжизни, лишь бы в тебе не разочароваться! – прочувствованно сказал Ян Калина.

– Но то, что случилось потом, перечеркнуло мои расчеты, – продолжал Ледерер. – Я рассчитывал на то, что тебя бросят в темницу и оставят там до утра. И собирался найти тебя и освободить. Но когда чахтицкая госпожа сразу же приговорила тебя и еще заставила меня раскалить клещи, я чуть было не рехнулся. Уверенность покинула меня, ни смелости, ни надежды не осталось. Я считал тебя уже погибшим, а себя – ни к чему не пригодным.

– Я тоже подводил итоги жизни, – прервал его Ян Калина с улыбкой, и Мариша прижалась к нему, – я видел себя уже на виселице.

– В иные минуты отчаяния, – продолжал Павел Ледерер, – я думал о побеге. Хотел уведомить Андрея Дрозда, что тебе грозит, по боялся и за него, ведь, чтобы освободить тебя, ему пришлось бы одолеть великую силу. К счастью, все благополучно кончилось.

– А чем кончился бой под градом? – спросил Калина, – когда Ледерер пришел освободить его, битва только началась.

Павел описал ему бой и все, что произошло во дворе замка, затем сказал:

– Мы слишком задержались. Пора в путь! Скажи, Ян, ты хорошо запер дверь, через которую бежал с невестой из застенка?

Ян успокоил его.

– А я крепко-накрепко запер другой выход, – смеялся Ледерер, – так крепко, что освободить их могу один я.

– И ты это сделаешь? – полюбопытствовала Мариша.

– Конечно, – с улыбкой ответил он. – И чахтицкая госпожа со всей ее челядью будут мне слепо доверять.

– Успеха тебе! – воскликнул Ян Калина. – Сдается мне, что ты решил стать освободителем по профессии.

– А мне сдается, что сие ремесло и тебе по душе, – пошутил Павел Ледерер. – Даже опережаешь меня. Выхватываешь у меня из-под носа такое чудо, как твоя невеста, а мне только и остается, что освобождать этих ведьм.

Все рассмеялись, и веселее всех Мариша: она чувствовала, что после ночных страданий на пороге смерти она возвращается в иную жизнь, в которой есть место и светлой радости.

– Янко, я так счастлива! – воскликнула она и горячо прижалась к нему.

Павел Ледерер растроганно смотрел на них: их счастье согревало его, хотя при этом сердце отзывалось печалью – он не мог не подумать о Барборе Репашовой.

– Ну пошли, пошли, – торопил он их. – Перед нами два пути. Один ведет к граду, другой – к тайному выходу под град. Пойдемте лучше вторым путем. Еще очень рано, поля пусты, на дорогах ни души. Пока гайдуки и пандуры отдыхают, вы без всякого риска окажетесь в безопасном месте, которое станет вашим убежищем, покуда вы не встретитесь с Андреем Дроздом и его ребятами. А я у выхода из коридора немедля распрощаюсь с вами и поспешу в замок, чтобы мое отсутствие не вызвало подозрений.

– Нет, Павел, давай попрощаемся прямо здесь, – предложил Ян Калина.

Павел Ледерер недоуменно уставился на него.

– Мы должны думать не только о близком спасении, но и о нелегких испытаниях в будущем. После неудач, постигших Алжбету Батори в борьбе с нами, она – уверен – запродаст душу хоть самому дьяволу. Вот почему нам надо продумать свои шаги, чтобы нас не застигли врасплох, коль мы не в силах помериться со злодеями силой. Раздумывая над этим, я все чаще мысленно обращаюсь к граду. Надо заглянуть туда и осмотреться. Так что пробудем в нем до вечера, а как стемнеет – уйдем.

– Как бы это не обернулось для вас бедой! – засомневался Павел Ледерер. – Не забывай, что ты не один, с тобой – невеста!

– В граде она будет в безопасности, – улыбнулся Ян Калина. – Там живет кастелян Микулаш Лошонский с горсткой слуг. Когда-то он очень любил меня, надеюсь, все еще не забыл и будет рад моему приходу. А если и нет, так не составит труда запереть старика в его обсерватории, а со слугами уж как-нибудь справлюсь. Мы с Маришей захватим град. Без оружия и крови мы можем стать хозяевами твердыни, из-под стен которой недруги всегда уходили несолоно хлебавши.

Павел Ледерер, успокоенный, пожал руку приятелю и его невесте.

– И все же, Янко, – сказал он на прощание, – дабы знать наверняка, что с вами ничего не случилось и не требуется моя помощь, в полдень, как только зазвонят чахтицкие колокола, разожгите в граде огонь в камине – пусть дым поднимается высоко в небо. Если увижу дым, значит, все ладно. А не увижу – будьте уверены: прибегу к вам на помощь!

Ян Калина и Мариша Шутовская, освещая себе путь факелом, шли по коридору, ведущему к граду. Они держались за руки и были веселы, словно шли не тропой злодейства, а по расцветшему лугу.

Павел Ледерер с минуту провожал их взглядом, затем повернул в коридор, по которому предстояло идти к замку.

Вскоре он подошел к наружной двери. Потянул за рычаг. Дверь загудела. Прижавшись в углу, он выждал минуту, чтобы убедиться, не снует ли кто вблизи тайного входа, собираясь выяснить причину подозрительного гула.

Однако – ни одного постороннего звука. Он поднялся но лестнице, озаренной лучами солнца. Оказавшись снаружи, он еще долго щурил глаза: привыкшие к темноте и мерцающему свету фонаря, они с трудом переносили солнечные лучи.

Оглядевшись, он застыл на месте – от удивления, неожиданности, невольного ужаса. У него перехватило дыхание. Что это? Чудо? Он не верил собственным глазам.

Любовь сильнее смерти

Перед ним стояла Барбора Репашова.

Она тоже смотрела на него так, словно он был привидением, которое может исчезнуть в любую минуту.

– Павел! – воскликнула она в приливе безудержной радости, убедившись, что он – не плод игры воображения. Она бросилась к нему. Он и опомниться не успел, как она повисла у него на шее и, схватившись за него, как утопающий за своего спасителя, стала обнимать и целовать.

– Как ты здесь очутилась? – Он пытался высвободиться, отстранить ее от себя.

– А ты? – ответила она вопросом и улыбнулась. – Свет велик, и вот мы встретились на этом маленьком пятачке. Разве это не свидетельство того, что мы суждены друг другу?

– Были суждены… – поправил он печально.

Барбора сразу осеклась. Только ее большие черные глаза, казалось, прожигали его насквозь, пытаясь найти ответ на невысказанный вопрос.

– Ты не любишь меня, Павел… Ты никогда меня не любил, – покорно выдохнула она, мирясь с открывшейся ей правдой.

Ему так и хотелось сказать, что она права, чтобы отомстить за то, что она предала его, не дождалась его возвращения, стала игрушкой чужих страстей, в то время как он грезил о ней, самой невинной и верной возлюбленной, мечтал о ней всем своим существом. Но он тут же опомнился – нельзя мстить ложью. Да и остался ли сейчас повод для мести? Изменница – она стоит перед ним истинным воплощением боли. Смирением и печалью веет от ее стройной фигуры, от иссиня-черных ее волос, от белизны лица, от полных страдания глубоких глаз. Молча глядя на нее, он чувствовал, как боль сжимает ему сердце.

Печальные глаза своей безмолвной мольбой пробуждали в нем бурю чувств. Но сияние глаз Барборы стало гаснуть, буря утихла.

– Ты меня никогда не любил… – повторила она слабеющим голосом, рыдания сотрясали ее, и бледное лицо увлажнилось слезами.

– Я любил тебя, – сказал он, мучимый воспоминаниями, – но того, что было, уже не вернуть.

«Того уже не вернуть…» Он черпает силу в звуке собственных слов, сердце его, точно щитом, прикрывается ими.

– Нас ничто уже не соединяет, Барбора, только угасающие воспоминания. Дороги наши разошлись навсегда. Мы чужие. Настолько чужие, насколько мы когда-то были близки.

Он уже мог глядеть на нее без тени волнения.

– Прощай…

Но лицо Барборы вдруг засияло, она радостно ухватилась за его протянутую руку.

– Павел, – вскричала она, словно сообщала ему самую радостную весть. – Ты ведь еще не знаешь! Я свободна!

«Свободна!..» Будто выговорила волшебное слово: глаза снова засияли, лицо зарделось нежным румянцем.

Павел Ледерер недоверчиво уставился на нее. В его немом удивлении сквозило мучительное подозрение.

– Я свободна, Павел, – твердила Барбора, пьянея от собственных слов. – ничто уж не стоит на пути нашей любви. Ты любил меня и будешь любить… Я сделаю все, чтобы стать нужной твоему сердцу.

– Что стряслось с твоим мужем? – сдержанно проговорил он, не в силах перебороть подозрение.

– Он умер сегодня ночью! – бодро сказала она, будто сообщала великую радость. – Умер смертью, достойной его жизни. Напился до чертиков и набросился с ножом на собутыльников, но не удержался на ногах и, падая, всадил себе нож прямо в сердце. Сам себя и проткнул. Домой принесли его уже мертвым. Это была самая радостная минута в моей жизни, да простит меня Бог…

Этой ночью она ждала в страхе возвращения мужа.

С тех пор как Ледерер вернулся, ненависть ее и отвращение к мужу стали невыносимы, – терпеть больше было невмоготу. Она решила бежать из Нового Места и найти Павла Ледерера, без которого жизнь ее пуста и бессмысленна. Дрожь била ее при одной мысли о пьяных объятиях и поцелуях мужа. Ведь все ее мечты устремлены к другому, она принадлежит ему каждой мыслью безраздельно.

Люди, принесшие мертвого, прибежавшие соседи решили было, что Барбора лишилась рассудка. При виде окровавленного супруга на нее напал судорожный смех. Собравшиеся женщины молились за грешную душу скончавшегося, а она все смеялась и смеялась и под конец выскочила из дому и по ночным улицам побежала в поле. И там, опьяненная приобретенной свободой, бегала как безумная по тропкам, по которым когда-то гуляла с Павлом. И твердо про себя решила, что не вернется в родной дом, покуда не найдет любимого и не приведет его в опустевшую отцовскую мастерскую, покуда сердце ее снова не отведает человеческого счастья…

– Я нашла тебя и теперь уже никогда не отпущу, – взволнованно говорила она. Измученное сердце и вправду наполнялось счастьем. Она прижималась к Павлу и устремляла на него взгляд, источавший бесконечную преданность. А он слушал ее как в дурмане.

Все болезненней сказывались в нем укоры совести. Откуда у него эта жестокость? Как он мог, вернувшись из странствий, быть таким чужим, не понять ее? Ведь замужество ее было не предательством, а доказательством любви. И убоялась она не угроз Шубы, что он отдаст ее в руки чахтицкой госпожи, а того, что он убьет милого, если она не выйдет за него.

В сумбуре противоречивых чувств, обуревавших его, он тщетно пытался найти истину. Любит ли он еще Барбору? Не ошибся ли, уверяя, что ее предательство убило в нем любовь? Нет, он не в силах разобраться в своих чувствах, трезво все обдумать. Неодолимая сила влекла его к ней – фонарь выпал из рук, он рывком привлек ее к себе, стал целовать…

– Ты любишь меня… любишь, – радостно шептала между поцелуями Барбора, – ты мой, и я твоя…

Но он вдруг оттолкнул ее так резко, что она едва не потеряла равновесия. Лицо его омрачилось, он посуровел, слова прозвучали как удары.

– Это разлучные поцелуи. Прощай. Мы не можем продолжать то, что оборвали годы назад. Между нами тень Мартина Шубы, она застилает от меня твою красоту и чистоту, которую я так боготворил. Не могу обнимать женщину, которую обнимал он!..

Барбора не успела и слова сказать, как он в два-три прыжка исчез в проходе темного коридора, словно сквозь землю провалился. И там, где он исчез, из земли вырос сухой шелестящий куст.

Она отупело стояла перед кустом, не понимая, почему Павел так внезапно изменился и исчез…

Долго стояла она так, охваченная печалью, словно у могилы дорогого существа.

И все же это была не могила, откуда нет возврата. Она чувствовала, знала: Павел вернется и, несмотря ни на что, будет ее.

Из выпавшего из фонаря светильника вытекало масло. Казалось, это кровь израненного сердца, но голубое небо улыбалось, и птицы пели не умолкая.

Тяжкий груз долга

В глубокой задумчивости, весь в испарине, приближался Ян Поницен к граду.

Перед огромными коваными воротами он растерянно остановился. Пока он стоял и думал, как постучаться в эти ворота, они вдруг сами перед ним распахнулись. Он увидел седовласого бородатого кастеляна.

– Входи, друг мой, – улыбаясь, проговорил он, – и не удивляйся тому, что ворота сами перед тобою открылись. Ты мог бы стучать до вечера, поскольку в граде я один и все свое время провожу в башне над книгами и у телескопа. Ни один звук не долетает до моего слабеющего слуха. Но в последнее время на земле происходят, пожалуй, более любопытные вещи, чем на небе. Ночью я следил за битвой под градом так пристально, что забыл и о звездах. А сегодня утром, как только солнце смахнуло с небосвода сияние тысячи звезд, я принялся осматривать окрестности града. И вдруг увидел тебя и понял, что идешь сюда.

Старые друзья обменялись рукопожатием. Кастелян запер ворота и провел гостя в башню.

Когда они, расположившись в тесной прихожей, повели разговор, Ян Поницен с беспокойством спросил:

– Ты уверен, друг мой, что, кроме тебя, на граде нет ни души? Мне кажется, я слышу какой-то подозрительный шум…

– Не беспокойся, – заверил кастелян. – Двух старых слуг я отпустил к семьям, но если бы незваные люди проникли сюда из-под земли или свалились с неба – а откуда же еще? – я и один сумел бы с ними справиться.

Он вытащил из-под книг заряженный пистолет и положил его рядом.

– Я намереваюсь обсудить с тобой вещи, о которых не пристало говорить при свидетелях, – начал священник.

– Я знаю: ты хочешь говорить об Алжбете Батори… – помрачнел Микулаш Лошонский.

Ян Поницен открыл ему все, что было у него на сердце: рассказал о смерти Илоны Гарцай, об исчезновении Магдулы Калиновой, о возвращении Яна Калины и о том, как он присоединился к разбойникам, о событиях, произошедших ночью, затем вынул из-за пазухи послание предшественника, Андрея Бертони.

Микулаш Лошонский слушал его с явным интересом. Дочитав до конца письмо, он помрачнел еще больше.

– Я понимаю твое возмущение, – сказал он, – и могу представить твои душевные муки с той минуты, когда ты заглянул в тайны замка и осознал свой долг – покончить с надругательствами над законами Божьими и светскими. Ты отважился срубить высокое дерево, коли вздумал бороться с госпожой. Желаю тебе удачи!

Микулаш Лошонский говорил рассудительно, взвешивая все обстоятельства. Что же касается девяти гробов… Если и призовут Алжбету Батори к ответу, она легко свалит вину за погубленные жизни на служанок. Их, возможно, и казнят, а вот она будет торжествовать. Какие еще там пытки? Такой вопрос зададут власть предержащие господа, если дело дойдет до разбирательства. Чахтицкая госпожа не мучает девушек, она только наказывает их за непослушание. Илона Гарцай… Да, Ян Поницен и его ночной гость Ян Калина видели, до чего чудовищно она истерзана – у них на руках она испустила дух. Но много ли значил бы этот случай в глазах судей, которым надлежит оценить действия Алжбеты Батори? Ничего. Она скажет, что Илона Гарцай сама всадила в себя нож от страха перед наказанием или что она прыгнула с крыши и поранилась. А то расплачиваться придется служанкам – она обвинит их в том, что слишком погорячились, перестарались. Она сумеет найти тысячи отговорок, и где же такой судья, который осмелится не поверить словам ее графской милости, гордости венгерской шляхты. Да и вообще, возможно ли предположить, что она когда-нибудь окажется перед судом?