Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)

– Узнал, – улыбнулся Павел Ледерер, видя, как друг сгорает от нетерпения поскорее все разузнать.

– Говори! Она жива, здорова, свободна?

– Да, Ян, она жива, здорова и свободна, и если я хорошо разглядел, это несравненная красавица.

– Ты видел ее?

– Менее чем полчаса тому стоял рядом с ней, так же как стою теперь рядом с тобой!

Рассказ друга о встрече с сестрой и обо всем том, что этой встрече предшествовало, наполнил сердце Яна Калины истинным счастьем.

– И все же нам необыкновенно везет, – сказал он. – Я спасся в последнюю минуту от смерти, спаслась и матушка, и моя невеста, горстка наших ребят одолела целую гайдуцкую силищу. И на будущее у нас очень даже хорошие виды.

– Кто знает, что принесет нам будущее. Завтра Алжбета Батори отправляется в Прешпорок к палатину, чтобы пожаловаться на чахтичан и получить ратные отряды для их усмирения.

– А я, Павел, скажу тебе, что к палатину поедет не только она, но и наш посланец.

– Невелика надежда! Не думаешь же ты, что палатин послушается слова разбойника, пусть у него даже златые уста?

– Какой разбойник! Это земан, заслуженный перед властью человек, участник боев против турок. Он сражался бок о бок с графом Дёрдем Турзо, их связывает дружба. Наш посланец – Микулаш Лошонский. Жаль, что он сейчас настолько слаб, что нуждается в отдыхе, дабы набраться сил для утомительной дороги в Прешпорок.

Эта поездка кастеляна в Прешпорок была задумана после долгого разговора в башне чахтицкого града, когда Ян Поницен привел из узилища Яна Калину. Кастелян со слезами на глазах обнимал Яна и просил у него прощения за то, что запер его в темнице, позволив по велению долга заглушить голос сердца. Он был полон решимости идти к чахтицкой госпоже и отказаться от должности кастеляна. Они его не отговаривали, ибо были убеждены, что тем самым он сможет послужить добру. Их горячие речи полностью убедили старика: необходимо выступить против Алжбеты Батори. Он сам решил встретиться с палатином и попросил его вмешаться, призвать к порядку графиню и защитить от нее слабых и беспомощных.

– Я не возлагаю на его поездку особых надежд, – сказал Ян Калина. – Но все же верю: будет небесполезно, чтобы о чахтицких делах палатин узнал от доверенного человека. Не сомневаюсь, он станет наблюдать за чахтицкой госпожой. И однажды у него лопнет терпение, а тогда – конец ее жестокостям.

– Ворон ворону глаз не выклюет! – засомневался Павел Ледерер. – Все господа одним миром мазаны!

– Но палатина все знают как справедливого человека! – отстаивал Калина то, во что хотелось верить.

– Господская справедливость! – презрительно махнул рукой Ледерер. – Алжбета Батори может извести хоть половину Чахтиц, и я не думаю, чтоб нашелся на свете господин, который бы ей за это свернул шею.

– Ну, Павел, время настало проститься: я ведь не один, у дороги ждет, спрятавшись за дерево, моя невеста, Мариша Шутовская.

Друзья нашли девушку, она уже тревожилась, не случилась ли беда с ее любимым.

Павел Ледерер посоветовал другу идти с невестой в Старую Туру, узнать там, в каком направлении поехала телега со стариком и двумя женщинами, а потом нанять возчика и догнать их. Ян Калина тоже на это рассчитывал. Он мечтал увидеть сестру. Сам хотел найти убежище и спрятать там от преследователей ее и свою невесту.

Друзья крепко пожали друг другу руки.

– И еще одно: не вздумай пожалеть ту бабу с гайдуками, которых вы найдете привязанными к деревьям, – предупредил друга и его невесту Павел Ледерер.

– Не волнуйся! – улыбнулся Ян Калина. – Эти не тронут моего сердца, даже если бы на них напали волки. А ты, Павел, если сможешь, передай Имриху Кендерешши мои слова. За то, что он защитил Магдулу, какие бы ни были у него побуждения, я обещаю пощадить его жизнь, если нам доведется встретиться в бою. А дело до этого наверняка дойдет.

10. В Прешпорок

Непокорный кастелян

– Утешил ты мою душу, друг мой, – сказал Ян Поницен, прощаясь с кастеляном. – Тяжкий камень свалился с плеч!

Микулаш Лошонский лежал в постели, окруженный горой книг.

– Рано радуешься, – горестно махнул он рукой. – Я стар, душа еле жива в моем обессиленном теле. Кто знает, не настигнет ли меня смерть до того, как я увижу палатина.

– Бог даст, не случится этого!

Микулаш Лошонский уже не считал себя кастеляном чахтицкого града, гордо высившегося над Вишневым, в получасе ходьбы от Чахтиц. Он твердо решил, что, как только наберется немного сил, отправится к госпоже и попросит ее, ввиду преклонного возраста, уволить его со службы.

Но попал он к госпоже раньше, чем предполагал. Еще не рассвело, как стук в дверь прервал его тревожный сон. Стучала Дора, явившаяся с поручением от госпожи.

– Вставайте, господин кастелян! – кричала она. – Вам следует тотчас явиться к госпоже, потому как она едет в Прешпорок и перед дорогой хочет с вами поговорить.

Кастелян встал и пошел открыть Доре.

– Но как же ты, ради всего святого, попала в град?

Она затрясла перед ним ключом.

– Я знала, господин кастелян, что вы будете так крепко спать, что вас из града могли бы отнести хоть на край света. Поэтому ключ от града я взяла внизу, в каморке для ключей. Повезло мне, что ворота были не заперты. А то бы я могла там барабанить хоть до самого вечера.

– И впрямь тебе повезло: если бы я и услыхал, как ты ломишься в ворота, не знаю, хватило ли бы у меня сил пойти открыть тебе. Воротись к госпоже без меня и скажи – Пусть простит меня, что не спешу тотчас к ней. Я слишком слаб.

– Внизу ждет повозка; господин кастелян. Я знала, что дорога в замок изнурила бы вас.

С минуту он колебался, потом решился:

– В таком случае – ладно, Дора, поеду.

Он оделся. Вырядился в парадную форму. Не забыл и о поясе, пистолете и сабле. Но уже эти несколько движений его обессилили. Взяв трость, он зашатался.

Вид кастеляна, вырядившегося, точно он шел на военный парад, сперва рассмешил Дору, но достоинство, которым веяло от его внешности, так на нее подействовало, что она предложила без тени насмешки:

– Берегите силы, господин кастелян. У меня их достаточно, и я с радостью отнесу вас к повозке.

И она протянула к нему могучие руки, намереваясь поднять его, как дитя малое. Она это делала с какой-то особой нежностью, потому что кастелян был единственным человеком, которого прислуга чахтицкой госпожи искренне уважала. Он никогда никому не причинил вреда. Каждый почитал его не только за седины, но и за его познания в астрономии. Посвященный в тайны звездного неба, он пользовался у всех особым почетом.

Готовность служанки раздосадовала старика.

– Я признаю, что ты сильна, но женщина не смеет нести даже мой труп!

Медленными, неуверенными шажками, поминутно опираясь о стену, он сошел вниз, но настолько изнемог от ходьбы, что Дора, несмотря на все его возражения, подняла его как перышко и усадила в повозку.

Кастелян даже радовался, что решился предстать перед чахтицкой госпожой. Вот и случай поблагодарить ее за доверенную должность и попросить отставки.

Когда он доковылял наконец до гостевой залы и уселся в кресло, Алжбета Батори еще скакала где-то на своем Вихре. Но минутой позже конь уже цокал копытами по двору.

Весь дом был на ногах. Завершались последние приготовления к отъезду.

Узнав от Доры, что кастелян уже ожидает ее, графиня направилась в залу. Утренняя езда, возбуждение перед дорогой, воинственный восторг и ожившая вера в победу освежили ее. Кастеляна она приветствовала очень сердечно. Это придало ему мужества.

– Я состарился, высокородная госпожа, одной ногой я уже в могиле Прошу освободить меня от обязанностей Службы.

Слова кастеляна изумили ее.

Как же так? Уже и вы, господин кастелян, собрались покинуть меня? И как раз сейчас, когда все объединились против меня, когда более всего мне нужны надежные люди?

– Именно поэтому я здесь лишний. На мое место нужен молодой человек, который будет не только носить звание, но и выполнять обязанности кастеляна!

Подумав немного, она ответила:

– Я не могу принуждать вас оставаться на службе, не могу не пойти навстречу вашей просьбе. До сих пор между нами не возникало ни малейшего спора, в согласии и дружбе мы и расстанемся. Благодарю вас за службу вашу!

И с загадочной улыбкой подала ему руку. Он отвесил рыцарский поклон, как в давние времена, и поцеловал у нее руку.

– На прощание я хочу попросить вас о небольшой любезности, которой вы весьма обяжете меня.

– Я сделаю все, что в моей власти!

– Я уезжаю в Прешпорок и думаю задержаться там на довольно длительный срок. Чтобы себя обезопасить от мятежников и разбойников и защитить права и законы, я привлеку ратные отряды. В моем тихом доме начнется большое оживление, поэтому мне понадобится больше прислуги. Хочется, чтобы в доме меня окружали порядочные, надежные девушки – вот почему я бы с радостью доверила вам отбор и наем хороших служанок.

Кровь в нем вскипела, но он сдержал себя:

– Такое поручение не по мне!

– Почему? – зловеще нахмурилась она.

– Я дворянин, – ответил он гордо. – Нанимать прислугу для другого человека – унизительно для моего звания!

– И только поэтому вы отказываете мне в услуге?

– Нет, – ответил он, стараясь изо всех сил преодолеть негодование, – это не единственная причина, но и ее вполне достаточно!

– Скажите прямо, что вы имеете в виду?

– Во всем Поважье нет девушки, которая по своей воле пошла бы служить в чахтицкий замок! – ответил он уклончиво, но и этого было довольно для того, чтобы с трудом сдерживаемый гнев графини обнаружил себя.

– Почему? – выкрикнула она.

– Не знаю, – ответил кастелян. – И не моя обязанность разбираться в этом!

Она вскочила, словно собиралась кинуться на старца.

– Оказывается, вы шпионили, совали свой нос в мои дела! – объявила она. – Я терпела, покуда вы, состоя у меня на службе, занимались своими звездами. И вот какова ваша благодарность! Вы отказываете мне в небольшой услуге и всякими окольными словами признаетесь, что занимались не только звездами, но и вполне земными сплетнями! Вы осуждаете меня, как и вся эта чахтицкая свора с проклятым пастором во главе. Прочь с моих глаз!

Поток укоров и оскорблений обрушился на седины старца, и он тщетно пытался вставить слово.

– Фицко! – позвала госпожа. Вид кастеляна все больше распалял ее.

Горбун влетел в гостиную залу, словно выскочил из-под земли.

– Выставь этого господина вон!

Фицко в замешательстве уставился на старца. К кастеляну он питал особое чувство, в свите владелицы замка то был, пожалуй, единственный человек, которого он искренне почитал. Причем с детских лет. Кастелян не раз защищал его, когда его преследовала ватага озорников, проявлявших естественное отвращение к уроду. Не раз он сочувственно брал его, презираемого и осмеянного, за руку, разгонял и стыдил озорников, отводил в замок и дорогой разговаривал с ним так, как никто другой.

При виде убеленной головы и достойной фигуры кастеляна в нем ожили давние воспоминания. Но госпожа прямо-таки исходила злобой, и горбун вынужден был повиноваться. Все перестало существовать для него – он видел перед собой только жертву, на которую должен броситься.

– Я дворянин, высокородная госпожа, – сказал кастелян, гордо выпрямившись, – и не позволю оскорблять мое достоинство! Отмените приказ, который вы отдали слуге. Дворянина может коснуться только дворянин!

По гостиной зале покатились раскаты смеха.

– Дворянин так, дворянин сяк! Фицко, укажи дворянину самую короткую дорогу из замка!

Горбун напружинился для прыжка. Плевать и на раненую руку! Пусть хоть отвалится от боли, приказ госпожи он выполнит с такой тщательностью, что она будет вполне довольна. Он выбросит отсюда кастеляна; да так, что тот никогда уж не встанет на ноги.

Но кастелян словно помолодел – к нему вернулись силы: он вытащил из-за пояса пистолет, левой рукой взмахнул саблей и в воинственном запале возгласил, как в былые времена:

– Что ж, подходи, Фицко, коли жизнь тебе надоела. Сперва накормлю свинцом, потом насквозь проколю тебя, как паршивую собаку!

Госпожа замерла, Фицко окаменел. Он смотрел в лицо двойной смерти. А Микулаш Лошонский уходил, защищая свое отступление пистолетом и шпагой.

– Какой смысл выбрасывать меня из чахтицкого замка, – спросил он, стоя в дверях, – когда я сам с радостью ухожу из него? Невелика честь для меня пребывать в его стенах!

На дворе и на улице вокруг него собирались люди, а он молча шагал, сжимая в руках пистолет и обнаженную шпагу. Но силы, пробужденные волнением, с каждым шагом покидали его. Он засунул пистолет за пояс и, опираясь на саблю, словно на трость, направился в приход. Однако у него не хватило бы сил и на какую-то сотню шагов, если бы Ян Поницен не выбежал навстречу.

Фицко тем временем извергал богохульные проклятия.

– Дни кастеляна сочтены! – кричал он. – Клянусь, ваша графская милость, что отправлю его прямо в ад!

Он хорошо знал, что только таким путем утихомирит разъяренную графиню. Тут же ему пришло в голову направить ее злость на кого-то другого. Сейчас самый удобный случай отомстить капитану! – осенило его. И он немедленно стал рассказывать, что утром были найдены два гайдука и Эржа, привязанные к деревьям в лесу. И сделали это пандуры, чтобы освободить Магдулу Калинову.

– Как они смеют нападать на моих людей? – негодовала она.

– Точно не знаю, – загадочно улыбнулся Фицко, – но можно догадаться. Капитан влюбился, поэтому послал трех своих самых верных пандуров освободить Магдулу.

– Пусть тотчас явится сюда капитан!

Предводитель пандуров вошел с улыбкой на лице, хотя и понимал, что над ним сгустились тучи. Поглядев на хмурое лицо госпожи и на лукаво ухмылявшегося Фицко, он сразу догадался, что его ждет.

– Что происходит, господин капитан? – накинулась на него графиня. – Ваши пандуры нападают на моих гайдуков!

Фицко победно ухмылялся. Капитан стоял перед Алжбетой Батори молча, но улыбка, в высшей степени возмущавшая госпожу, не сходила с его лица.

– Вы забываете о своем происхождении, о достоинстве своего сословия, господин капитан, если удостаиваете любовью холопку. Тем, что вы освободили ее, вы допустили наказуемый проступок!

Капитан молчал, а госпожа уже не владела собой:

– Я буду жаловаться вашим предводителям и позабочусь, чтобы вас не минуло наказание. А пока накажу вас сама!

Она ударила его по одной, затем и по другой щеке. На щеках воина закраснели отпечатки пальцев. Хоть кровь у него и кипела от гнева, он не переставал улыбаться.

– От вас, ваша графская милость, и удар для меня честь, поскольку ваши руки каждым своим прикосновением могут лишь оказать честь мужчине, в котором еще не иссякли рыцарские чувства. Если вы признаете меня виновным, я сам отдамся в руки вышестоящих чинов, и, прежде чем они произнесут надо мной приговор, я сложу оружие и знаки отличия капитана к вашим ногам!

Рыцарские речи капитана подействовали на госпожу самым удивительным образом. У нее прояснилось лицо, зато Фицко заерзал как на иголках.

– Но прежде всего я прошу вас выслушать меня! – продолжал капитан.

– Я слушаю.

– Вашу неприязнь, высокородная госпожа, мог пробудить только Фицко, мучимый слепой ревностью. Я вижу его насквозь и знаю все, что он мог сочинить про меня. Он сказал, что я влюбился в вашу подданную и нынешней ночью с помощью пандуров освободил ее.

Фицко чувствовал себя мышью, с которой играет проказливая кошка.

– В действительности Фицко сам влюблен в Магдулу Калинову, которой исключительно повезло, если ей удался побег, ибо она попала бы не в ваши справедливые руки, а во власть Фицко, жаждущего отомстить, за отвергнутую любовь!

– Врет, он все врет! – завизжал Фицко.

– Мне жаль, если мои пандуры действительно приняли какое-то: участие в этом деле. Уверен, что они могли сделать это только по ошибке, но я все равно найду виновника и самым строгим образом накажу его. Слуга ваш, высокородная госпожа, в вашем присутствии оскорбил меня, поэтому позвольте мне получить удовлетворение сию же минуту, прямо на ваших глазах!

– Да врет он, врет! – кричал Фицко.

– Чтобы отвести и тень подозрения относительно меня, ваша милость, – продолжал капитан, – дозвольте занять ваше внимание личными своими обстоятельствами. Посудите сами: я женат, в Прешове у меня прекрасная жена и четверо замечательных детей. Я был самым счастливым человеком, пока не получил приказа, оторвавшего меня от семейного очага. А теперь единственное мое желание – вернуться к семье. Разве я мог бы предать мою жену и детей и запятнать свою честь и имя связью с холопкой?

– Врет он, врет! – надрывался Фицко.

Капитан чувствовал, что он одержал верх. Он отвернулся от госпожи, которую убедительной речью склонил на свою сторону, холодно посмотрел на горбуна.

– Фицко, твой долг молчать, когда говорит дворянин, и держать язык за зубами, даже в том случае, если он и врет! – И он подошел к нему, сжимая лошадиный кнут в руке. – Я научу тебя манерам, как вести себя в следующий раз с дворянином!

И он стал хлестать его по чему ни попадя. Фицко прыгал как безумный, от кнута на его лице набрякали темные полосы. Кровь кипела в нем от ярости, но он не осмеливался обороняться.

Наконец, нещадно избитый, горбун догадался, что лучше всего поберечь свою шкуру. Он выбрался за дверь. Лицо у него горело, от боли и унижения он скрипел зубами.

Имрих Кендерешши подошел к госпоже:

– Прошу вас простить меня, ваша милость, что я не смог обойти вниманием оскорбление, а главное то, что Фицко по злобе своей пытался лишить меня вашего драгоценного расположения.

– Вы мне нравитесь, капитан, – улыбнулась она.

Он поцеловал ей руку и поклонился так изысканно, словно учился манерам где-нибудь во дворце.

– Вы снова снискали мое расположение!

В эту минуту в коридоре раздался испуганный крик.

Госпожа побледнела, капитан невольно сжал рукоятку пистолета.

– Эржика в опасности! – воскликнула она. И вместе с капитаном бросилась к двери.

Рухнувшие надежды

Эржика Приборская всю ночь не сомкнула глаз. Час за часом прислушивалась она к постукиванию ночного сторожа, чья песня никогда прежде не звучала так грустно. Хотелось плакать. Сон одолел ее, только когда в комнату заглянул рассвет. Окончательно решив, что рано утром она исчезнет из замка, девушка немного успокоилась. Она уйдет незаметно и не покажется в Врбовом. На Беньямина Приборского Эржика была обижена. Но, вспомнив о Марии и Михале Приборских, взгрустнула. Неужели никогда больше она не увидит их?

Солнце прошло лишь малую долю своего дневного пути, когда она открыла окно, с наслаждением вдохнула свежий утренний воздух и оглядела двор.

Он был пуст, лишь время от времени показывался гайдук или кто-то из челяди. Эти не осмелятся остановить ее. Но вдруг по двору замельтешили слуги. И в ворота заглянуло несколько любопытных. Бежать, стало быть, невозможно. Сейчас как раз уходил гордо выпрямившийся кастелян Микулаш Лошонский, и люди таращили на него глаза. Потом она увидела пандурского капитана. Явно там происходит что-то необычное. У Эржики мелькнула новая надежда. Все так заняты, что скорее всего не обратят на нее внимания.

Поколебавшись немного, она выскользнула из комнаты, но, едва сделав шаг-другой по коридору, тут же застыла на месте.

Из гостевой залы доносился крик, частый топот ног, словно там яростно боролись. Когда она снова осмелилась двинуться в путь, из двери выскочил Фицко. Лохмы распущенные, лицо разбитое.

Он летел по коридору, словно слепой, и направлялся прямо к ней. Заметил он девушку только тогда, когда чуть было не наскочил на нее. Раздался торжествующий визг. И ей показалось, что Фицко стал вдруг вырастать до великаньих размеров. Горбун изготовился к прыжку. Запрет госпожи не обладал такой силой, чтобы укротить жажду мщения, которая бешено бурлила в нем.

В первое мгновение Эржика смотрела на него в ужасе – в голове мелькнуло подозрение, не проведал ли он, кто именно прострелил ему руку.

– Помогите! – крикнула она что было сил.

Фицко хищно прыгнул – Эржика успела увернуться.

Горбун в прыжке вырвал раненую руку из перевязи. Затем обе его руки уперлись в пустоту, ноги также. Он упал – по коридору прокатился гул. Эржика опрометью бросилась бежать. Фицко выругался, вскочил на ноги и кинулся за ней.

Из гостевой залы в это мгновение выбежал пандурский капитан. Эржика наскочила на него. Он зашатался, но не упал, даже подхватил ее.

Следом за капитаном в коридоре показалась Алжбета Батори. Фицко мгновенно заметил ее, остановился как вкопанный – словно перед ним выросла непреодолимая стена. На его внезапно побледневшем лице отразился дикий страх, он затрясся всем телом. Алжбета Батори по одному виду Эржики, дрожавшей в объятиях капитана, и Фицко, стоявшего перед ней в немом ужасе, догадалась, что произошло в коридоре.

– Фицко! – крикнула она, приходя в бешенство от гнева и возмущения. – Ты играешь с собственной жизнью. Ты нарушил мой запрет!

Эржика вырвалась из рук капитана и снова бросилась было бежать, но ее пригвоздило к месту жестокое зрелище: Алжбета Батори яростно стегала Фицко хлыстом капитана. Он стоял на коленях, а мелькавший кнут, от которого он не осмеливался обороняться даже руками, настигал его снова и снова. Лицо было все залито кровью. Вид у него был самый униженный.

Устав от ударов, госпожа отбросила кнут и сказала капитану:

– Капитан, выгоните этого негодяя во двор, пусть он там уляжется на «кобылу», а гайдуки отвесят ему сотню палочных ударов.

Капитан пнул Фицко:

– Шагай!

Алжбета Батори подошла к Эржике, которая после всего пережитого разразилась безутешным плачем. Мать обняла ее:.

– Пойдем, Эржика, успокойся! Ничего не случилось и не случится. Горе тому, кто осмелится обидеть тебя!

Фицко понуро шагал впереди капитана по двору.

Слуги сбежались со всех концов замка, повсюду краснели формы пандуров и гайдуков. Когда Фицко лег на «кобылу», словно на плаху, зеваки, сгрудившиеся вокруг, от изумления потеряли дар речи. Не верили собственным глазам: возможно ли такое?

– Привяжите его! – приказал капитан гайдукам.

Гайдуки тайно радовались: дождались наконец, теперь горбун на своей шкуре узнает, каково лежать на этой «кобыле»! Они крепко, как никого до сих пор, привязали его, не обращая внимания на то, что он грозно скалил при этом зубы.

– Сто ударов! – приказал капитан.

У свидетелей во дворе мороз пробежал по коже.

Сто ударов! Никто не ждал такого. Вокруг «кобылы» стояли четверо гайдуков. Каждый из них должен был отвесить Фицко по двадцать пять ударов. Первый трудился изо всех сил. Свист палок в воздухе и глухие звуки ударов были для подданных и гайдуков сладчайшей музыкой, какую они когда-либо слышали.

Графиня прошла с Эржикой в гостевую залу. Она нежно привлекла девушку к себе. Руки ее жгли Эржику, она пыталась отстраниться. Но после каждой такой попытки графиня прижимала ее все крепче и горячее.

– Успокойся, Эржика! – нежно повторяла она.

Но Эржика не успокаивалась. Мать гладила ее по волосам, по лицу, полная нежности, от растерянности, не зная, что предпринять, чтобы улыбка вновь осветила лицо девушки. Единственной причиной ее расстройства и слез она считала горбуна и в ней с новой силой вспыхнула ярость.

Тем временем во дворе горбуна лупцевал уже четвертый гайдук. Фицко лежал на «кобыле» безжизненным пнем, он уже не реагировал на удары. Управившись, четвертый гайдук стал было отвязывать Фицко.

– Еще сто ударов! – крикнула госпожа в окне.

А Фицко уже терял сознание. Гайдуки и челядь, сгрудившиеся вокруг «кобылы» и устрашенные видом его изуродованного лица, обмерли, услышав новый приказ, но жалости в них по-прежнему не было.

Одна Эржика сжалилась над горбуном.

– Это кончится для него смертью! Я не хочу, чтобы кто-то погиб из-за меня! – промолвила она в слезах.

– Оставьте его! – крикнула госпожа.

Фицко замертво упал с «кобылы».

Дора прибежала с кадушкой и облила его водой. Он очнулся, застонал, сел и залитыми кровью глазами обвел двор.

Каждого, кого он касался взглядом, пробирало холодом. Гайдуки и зеваки стали расходиться. Фицко, собравшись с силами, попытался встать на ноги, но он был слишком слаб.

– Я помогу тебе, – сказала Дора, которая была рада любому случаю похвастаться своей силой.

Фицко не сопротивлялся. Дора схватила его одной рукой за кушак и, держа на отлете, чтобы не испачкаться, понесла в чулан.

Эржика понемногу успокаивалась. Она лихорадочно обдумывала способы улизнуть из замка. Мать, стоявшая рядом, молча грустно наблюдала за ней.

– Скажи мне, что тебя огорчает, что тебя мучит? – спросила она мягко и обняла Эржику.

Девушка высвободилась из объятий.

– Почему ты отстраняешься, не позволяешь поцеловать тебя? Почему еще ни разу не назвала меня мамой?

Эржика молчала. Минутой позже она просительно выдохнула:

– Прошу вас, не принуждайте меня говорить о моих чувствах. Разрешите мне уйти!

Алжбету Батори сковал ледяной холод. Сердце, только что наполненное материнской любовью, вспыхнуло негодованием. Оскорбленное самолюбие затмило все.

– Почему ты не решилась открыть матери свое сердце? И куда ты хотела уйти? – спросила она сухо.

– Отпустите меня, прошу вас!

Алжбета Батори разразилась горестным смехом:

– Отпустить тебя к Андрею Дрозду? К этому проклятому разбойнику, чтобы когда-нибудь ты качалась на виселице рядом с ним?

Эржика гневно вскинулась. Смех и резкие слова матери ранили, и, хотя разум повелевал молчать, она не смогла сдержаться.

– Да, – воскликнула она, – хочу найти Андрея Дрозда, потому что на свете нет никого, кто искренне желает мне счастья! Я хочу следовать голосу сердца!

– В таком случае ты останешься здесь! – оборвала ее мать. – Поедешь со мной в Прешпорок. Ты неопытна, не знаешь жизни, и твоим счастьем займусь я.

– Вы, конечно, найдете его в образе старого графа, который одной ногой уже в могиле и надеется вернуть себе еще раз молодость. Но молодая жена не вернет ему молодости, наоборот, она вскоре станет богатой наследницей… Нет, такого богатства мне не надо!

– Молчи! Я сказала, что ты поедешь со мной в Прешпорок. По праву матери я повелеваю тебе слушаться!

– По праву матери? Я не признаю вас своей матерью, так как вы тоже не признавали меня своей дочерью. Да и сейчас делаете это только тайком!

Алжбета Батори окончательно взъярилась. С пылающим лицом встала она перед Эржикой. Казалось, она готова броситься на дочь, но что-то удерживало ее. Она просто стояла перед ней, молча и угрожающе смотря в глаза. Но эта угроза ничуть не устрашила Эржику, напротив, усилила ее решимость. Она развела руками.

– Что ж не бросаетесь на меня? Накажите за непослушание, как это вы делаете со своими служанками…

Графиня растерянно молчала. Итак, свершилось: Эржика заглянула в тайну ее жизни, которую она так тщательно скрывала.

– Я в вашей власти. Пусть же ночью вместе с мертвой портнихой в полной тишине похоронят и меня!

Тут Алжбета Батори овладела собой. Словно бы не слыша слов Эржики, она холодно проговорила:

– В последний раз спрашиваю, Эржика. Хочешь ли ты подчиниться моей воле и послушаться меня, коли я не желаю тебе ничего, кроме добра?

– Нет!

– Тогда я должна действовать против твоей воли, дабы ты не понеслась навстречу собственной гибели. В Прешпорок я повезу тебя, не считаясь с твоим желанием.

– Нет, не повезете! – крикнула Эржика и тут же вспрыгнула на подоконник, соскочила во двор и бросилась к воротам.

Мать подбежала к окну. Из людской как раз выходила Дора.

– Дора, догони ее! – крикнула она.

Дора оглянулась и стрелой помчалась за Эржикой. Та не успела выбежать за ворота, как оказалась в могучем кольце ее рук. Эржика билась, пинала ногами и царапала Дору, но та лишь с улыбкой утихомиривала ее:

– Не дергайся, не то придется тебя усмирить, а не хотелось бы – уж больно ты мала да немощна…

Минутой позже она предстала перед госпожой, гордясь, что так быстро выполнила приказ.

Эржика стояла перед матерью, сомкнув губы. Красноречивы были лишь ее глаза. Горящие укором глаза, от которых кровоточило материнское сердце.

– Дора, отнеси девушку в спальню и запри ее там! – сухо распорядилась графиня.

Дверь за Эржикой закрылась. В темной спальне, пропитанной испарениями пахучих светильников, она ощущала себя как в склепе, заживо погребенной.

Опустившись на высокий пуф и уставясь хмурым взором перед собой, она, казалось, силилась приподнять завесу над таинственным, неисповедимым будущим. Мятежный дух ее пылко искал выхода из трудного положения.

Она все более мирилась с мыслью о поездке в Прешпорок, поскольку была убеждена, что оттуда ей удастся бежать скорее, чем из Чахтиц. Как бы тщательно ни следили за ней, Приборских к ней, по всей вероятности, пустят. Придет, конечно, и Михал, он и передаст Андрею в лес весточку, что она тоскует и просит его освободить ее. Надежда, что он придет, согревала ее измученное сердце.

– Девушку я заперла, – сообщила Дора чахтицкой госпоже.

– Хорошо. Она что, плачет?

– Не плачет, но притихла, чисто мышка.

– Ступай!

Оставшись одна, Алжбета Батори опустилась в кресло и залилась слезами. Угасла последняя надежда.

До самого обеда Эржику держали взаперти. Лишь в полдень служанка сквозь осторожно приоткрытую дверь подала ей обед. Но тот остался нетронутым.

Позднее дверь открыла сама графиня.

– Собирайся в дорогу, Эржика, мы выезжаем! Переночуем в моем пьештянском замке и рано утром поедем дальше. Не советую тебе пытаться бежать. Все бесполезно – только пойдут пустые толки среди слуг.

Эржика без слов последовала за матерью.

Во дворе уже толпилась кучка слуг и подданных, как обычно, когда госпожа готовилась к отъезду.

У ворот ждали пятеро вершников-гайдуков, за ними – блестящая карета госпожи с четвериком нетерпеливо рывших землю копытами коней, затем пять подвод, груженных сундуками с одеждой и дарами для палатина Дёрдя Турзо и прешпорских друзей и родичей. Ряд повозок замыкали еще пятеро вершников. Гайдуки и возницы были крепко вооружены, поскольку сопровождали госпожу не только в качестве богатой, многолюдной свиты, но и ради того, чтобы защитить ее от нападения турок или разбойников.

Возницы сидели на козлах, а рядом высился гайдук. В коляске сразу же позади возницы сидела разряженная Дора, которой госпожа в последнюю минуту велела ехать с ними. Пусть девушки-служанки чувствуют над собой ее сильную руку, дабы дорогой не явилось искушение податься в бега.

Чахтицкая госпожа степенно подошла к карете, крепко держа Эржику за дрожащую руку. Там стояли Илона, Анна, Ката, еще несколько пожилых служанок и две девушки.

– Я уезжаю, – обратилась графиня к ним, – с уверенностью, что могу на вас положиться; думаю, что по возвращении найду все в наилучшем виде. Исполните все мои приказания и обещания, данные мне!

Служанки отвешивали ей поклоны, желали приятного пути и благополучного возвращения.