Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

«Он жив?» – обрадовался я.

«Да, жив».

«А где держат его под стражей?»

«Не знаю, но думаю, уже сегодня узнаю».

Я возносил мольбы к Богу, дабы Он просветил мой ум, помог понять, как мне держаться с графом Няри. Взвешивал каждое его слово, каждое движение, но так и не мог уразуметь, искренен ли он или же он загонщик Алжбеты Батори, взявший на себя задачу заманить меня в ловушку.

«Мне понятно ваше недоверие, святой отец, и потому не упрекаю вас ни в чем. Мы можем добиваться одной цели, но врозь. И все же лучше, чтобы наши поступки успешно дополняли друг друга. Скажу вам в нескольких словах, чего жду от вас как от своего союзника. Учите своих прихожан не терпеть, а бунтовать. Пусть чахтичане не склоняют смиренно головы, покоряясь власти злой судьбы, пусть сжимают кулаки и готовятся помочь себе собственными силами, если уж никто другой им не поможет».

«Как вы это представляете себе, ваша светлость?»

«А так, что вы должны воспитывать в них бунтарство при любых обстоятельствах. А этих обстоятельств у вас наберется несметное множество. Вы замечательный проповедник. Так вдохните своими призывами силу в чахтичан, чтобы не падали духом, а ходили с поднятыми головами и готовили веревки».

«Для чего веревки?» Я не мог взять в толк, зачем нужна моя вдохновенная проповедь и этот бунт и каким образом чахтичане смогут справиться с бедами сами.

«Веревки, – сказал граф Няри с улыбкой, – крайне нужны: когда кончится их терпение, они ночью свяжут солдат и с захваченным оружием ринутся в замок требовать справедливости».

При этих словах у меня закружилась голова. Почему в моих раздумьях я не пришел к мысли о подобном исходе? Я почувствовал облегчение, с сердца скатился тяжкий камень.

«Пожалуй, я сказал уже достаточно, – поднялся граф Няри. – Стало быть, надеюсь, святой отец, что вы начнете готовить народ к восстанию. А я между тем займусь своими делами».

Пожав мою руку, он двинулся к двери. На пороге остановился.

«У вас есть союзники, с которыми я был бы не прочь наладить связь, преподобный отец. Вы не знаете, где бы я мог найти Яна Калину и Андрея Дрозда?»

Я побледнел. Вот оно, шило в мешке! Вот что, оказывается, было целью визита графа Няри! В замке отчаялись узнать, где укрылись вольные братья. Дрожат от страха и гадают, когда и откуда они нежданно обрушатся на них.

«Вы опять засомневались, святой отец?» Он глядел на меня пронизывающим взглядом.

«Я могу вам открыть только то, что мне известно, ваша светлость», – с большим трудом выдавил я из себя.

«Значит, и вы не знаете, где укрылись разбойники? Что ж, я все равно найду их, потому что и им предстоит решить важную задачу».

Он ушел, а я остался один, сбитый с толку, в полной растерянности. Что мне думать об этом человеке, как я должен к нему относиться? Но я быстро успокоился. Карты свои я не открыл, не должен этого делать и в будущем. В конце концов, я был даже благодарен графу: во мне просыпались новые силы, смелость, граф помог мне найти выход. Он указал мне его. Если нам не помогут, мы должны быть готовы помочь себе сами! Из дома в дом я буду нести факел непокорности, ронять искры в измученные души людей, чтобы однажды, когда настанет час, из этих искр возгорелось пламя!..

Как только граф Няри ушел, явился Беньямин Приборский. Сам не свой, правда, не из-за дочери. Замужество Эржики наполняло его счастьем. Не надо давать дочери приданое, его имя узнают широко вокруг, слава его возрастет. И все-таки радость эта омрачена.

«Сын пропал! – пожаловался он. – Бесследно, ни слуху от него, ни духу. Сердце сжимается, ничто не радует, а уж мать до того зачахла, что боюсь за ее здоровье».

«Может, его похитили?»

«Да нет, преступный умысел тут ни при чем, – ответил он. – Парень оставил прощальное письмо. Отправился, дескать, искать свое счастье. И чтобы не поминали лихом и не тревожились».

«А вы не знаете, почему жизнь в Врбовом обрыдла ему?»

«Знать не знаем, но догадываемся. С той минуты, как Эржика ушла из дома, он очень изменился. Стал еще задумчивей, искал уединения и ходил по всяким религиозным сходкам. Видно, это и отравило ему душу. Все время толковал о разных верованиях, раздумывал, какое из них истинное, а когда я напустился на него и посоветовал думать о другом, если только не собирается стать священником, он горько ответил: «Думаю, только на это я и гожусь…» – «А ты бы кем хотел быть?» – «Ратником! Только у меня нет ни одного качества, нужного воину. Я бы с радостью пошел воевать, чтобы умереть на поле боя» – и мы даже оглянуться не успели, как он исчез. Неделю назад мы нашли его постель пустой».

Растрогала меня отцовская боль. Я обещал ему, что объявлю в храме: если кто узнает что-нибудь о пропавшем юноше, пусть сообщит об этом в Врбовое.

Сейчас глубокая ночь.

Я откладываю перо. Меня одолевает дрема, жажда покоя.

16. Все готово к свадьбе

Последние дни свободы

Быстро бежало время для Эржики Приборской в Прешпорке. Мать вверила ее заботам овдовевшей графини, давней приятельницы, нанятые наставники учили ее языкам, изысканным светским манерам – всему тому, что нужно вельможной даме для того, чтобы блистать в обществе. Стараясь забыть свои горести, она прилежно учила все, что ей преподавали. И все же чувствовала себя как в тюрьме. Она мечтала о Врбовом, о полях, о горах и лесах и ужасалась при мысли о встрече с графом Няри, который часто писал ей письма, причем во все более доверительном тоне. Он навещал ее, с восторгом следил за ее успехами в изучении языков и всякий раз рассыпался в любезностях. Он уверял Эржику и графиню, которая во время его визитов ни на минуту не покидала свою подопечную, что неимоверно рад приближению дня свадьбы, самого счастливого дня в его жизни.

Как же возрадовалось сердце Эржики, когда прошел май, а о свадьбе никто не заикнулся – позднее граф Няри с опечаленным лицом сообщил ей, что непреодолимые препятствия принуждают его отложить церемонию. Прошел июнь, пробежал и август. Правда, в августе начались новые страдания, ибо из письма матери и сообщения графа она уже знала, что свадьбу назначили на двадцать пятое сентября.

По мере приближения этого дня Эржика становилась все печальнее, и графиня была сама не своя, видя, как увядает ее подопечная. В глазах у нее прочно поселилась печаль, улыбка больше не озаряла лица. Однажды она застала девушку на балконе: она смотрела на мчавшиеся тучи, и глаза ее были полны слез.

В начале сентября Алжбета Батори накупила множество тканей, и десять портних днем и ночью шили для Эржики приданое. Она искала редкие пряности и фрукты для свадебного пира и как бы не замечала, что Эржика на глазах тает. На девушке лица не было – словно она последние денечки доживала.

Все чаще вспоминался ей Андрей Дрозд. Во сие видела его могучую стать, добродушное лицо и сильные руки, вырывающие ее из объятий графа Няри. Не раз, пробудившись после такого сна, она испытывала желание мчаться очертя голову к предводителю вольницы. Но сердце ее сжималось от боли: кто знает, как он ее встретит, кто знает, любит ли он ее?

– Эржика, – время от времени напоминала о себе мать, заметив подавленное состояние дочери, – выше голову, положись на меня! Увидишь, я сделаю тебя счастливой!

– Без графа Няри я и так была бы самой счастливой. Я ненавижу его, и он мне день ото дня противнее, – говорила Эржика, не скрывая своих чувств.

– Можешь ненавидеть его сколько душе угодно, и пусть он станет тебе еще противнее, – шептала мать, гладя ее по лицу.

– Не выйду я за него! – восклицала Эржика. Но то был уже не крик решительного непокорства, а лишь отчаянная просьба.

– Выйдешь, Эржика, так нужно!

Эржика обливалась слезами, мать успокаивала ее.

Вечером перед отъездом в Чахтицы, тронутая страдальческим выражением лица дочери, она поддалась давнему искушению посвятить ее в свои планы, чтобы хотя бы так вызвать у нее на лице улыбку.

– Я разве не говорила тебе, Эржика, чтобы ты не огорчалась, не терзала себя понапрасну? Как раз наоборот, ты должна радоваться, что в твоей жизни после свадьбы настанет великая, благостная перемена!

– Я не хочу такой перемены!

– Тебе будут завидовать, что ты жена известного ловеласа. Ты будешь носить славное имя, которое обеспечит тебе всеобщее уважение и восторг, ты станешь так богата, что превзойдешь даже меня. Во всей стране ни у кого нет столько золота, драгоценных украшений и каменьев, как у твоего будущего супруга.

– Я не мечтаю ни о золоте, ни о богатстве, матушка, – сказала девушка со слезами на глазах. – И не мечтала бы даже в том случае, если бы не должна была платить за это собственным счастьем.

– Ты еще ничего не знаешь ни о жизни, ни о людях, Эржика. Будь благодарна, что я сделаю тебя известной и богатой.

– И женой графа Няри! – вырвалось у несчастной девушки.

– Да, и женой графа Няри. Ты станешь ею, но он не станет твоим мужем! Не понимаешь? Ну так послушай, я открою тебе глаза, успокою твое сердечко, истерзанное напрасными страхами.

Однако это вступление еще больше растревожило Эржику. Подозрение, давно возникшее у нее, но все время подавляемое, снова проснулось.

– Верь мне, Эржика, ты упала бы в моих глазах, если бы запылала искренней любовью к этому юбочнику. Я тоже презираю и ненавижу его. Именно поэтому я выбрала его: он даст тебе все, что я считаю для тебя необходимым. Я выбрала его потому, что смогу легчайшим образом убрать его, как только он сделает то, что я от него ожидаю.

Эржика в страхе уставилась на графиню.

– Как ты хочешь его убрать?

– Он поведет тебя к алтарю, перед Богом и перед светом ты станешь его женой. И у меня в руках будет завещание, неподвластное никаким случайным обстоятельствам, завещание, которым он сделает тебя наследницей всего своего движимого и недвижимого состояния. От алтаря он приведет тебя домой, в мой замок, к пышно накрытым столам, к веселым свадебным гостям, съехавшимся со всей страны.

Девушка слушала мать с затаенным дыханием.

– Но из-за того стола он уже не поднимется.

– Ты хочешь его отравить?! – побледнела дочь.

Мать рассмеялась сухим смехом, вызвавшим ужас у Эржики.

– Отравить, убить? – ответила она, смеясь. – Что ты, Эржика! Человек, у которого столько друзей и знакомых, жизнь которого столь важна для палатина и короля – он же просто незаменим, твой будущий супруг! – такого человека нельзя убрать просто, как любого смертного.

– Что же с ним произойдет? – спросила Эржика, совсем сбитая с толку.

– Граф Няри на свадебном пиршестве сам отравится… Можешь на это полностью рассчитывать. В день свадьбы он не доживет до вечера!

– Но как ты можешь знать, что сделает граф Няри двадцать пятого сентября? – спросила Эржика, и сердце у пес наполнилось трепетом при виде лица матери.

Из ее искрящихся глаз словно взвивались зеленоватые язычки пламени. Она нахмурилась, будто изрекая смертельный приговор, и тонкие губы ее совсем сузились в презрительной улыбке.

– Больше ни о чем не спрашивай, Эржика, – сказала она мрачно. – Хватит с тебя моего уверения, что уже в свадебную ночь будешь вдовой, как и я, только богаче меня.

Она оставила дочь, объятую смятением. Не по нраву пришелся ей страх, увиденный в глазах девушки, явный укор и осуждение на ее испуганном лице.

Вскоре после этого разговора явился граф Няри, весь сияющий и улыбающийся, и вручил Алжбете Батори и своей нареченной цветы. Вел он себя как счастливый жених. Алжбета Батори соревновалась с ним в любезностях. Даже в самом малом не обнаруживала она своего презрения и насмешки.

– Ах, как я жалею, что вы уже уезжаете, ваша светлость, – говорил он жалостливым голосом.

– Не вы, дорогой друг, а мы должны сожалеть. Как нам будет не хватать вашего милого общества, и, признаюсь вам откровенно, я буду ждать вашего приезда в Чахтицы, пожалуй, с еще большим нетерпением, чем ваша влюбленная невеста.

– Я не заставлю себя долго ждать, ваша милость. Если позволят дела, которые завершаю одно за другим, я приеду уже двадцатого сентября, поскольку моя жизнь в Прешпорке или в Вене без невесты и без вас пуста, скучна и невыносима.

В таком тоне проходил их разговор, и Эржика приходила в ужас, наблюдая, как они притворствуют, проявляя друг к другу такое расположение и дружбу, в то время как в их сердцах кипит ненависть, способная даже на преступление.

– Прошу вас, сударь, – отозвалась Эржика, как только Алжбета Батори оставила их наедине, – не разыгрывайте комедию по крайней мере со мной. Я знаю, что вы не любите меня, так же как и я не люблю вас.

– Я люблю вас, – ответил он с улыбкой, которую считал обольстительной, но Эржике она представлялась фальшивой и отвратительной ухмылкой, – и уверяю вас, что моя любовь не мимолетное чувство, а пламя, которое обожгло мое сердце на всю жизнь. Жалею, что мне не удалось пробудить в вас, дорогая невеста, подобные чувства. Но мою печаль смягчает сладкая надежда: однажды голос моего сердца найдет у вас отклик.

Эржика горько улыбнулась:

– А вот мою печаль о том, что не могу говорить с вами столь же откровенно, как тогда на вечере у Эстерхази, ничто не смягчает. Между тем лишь откровенность могла бы помочь и вам и мне.

Он посмотрел на нее испытующим взглядом.

– И уж вам гораздо больше, чем мне, – присовокупила она.

– Мне же кажется, – ответил он с сомнением, нахмурившись и как бы выходя из своей роли, – что откровенность – как раз то, что могло бы помочь менее всего. Но почему бы вам не быть со мной откровенной? Я вынесу и самую жестокую правду и последую вашему примеру.

Она оглянулась, посмотрела, закрыта ли дверь, и вплотную приблизилась к нему. Лицо горело от возбуждения, глаза пылали.

– Сударь, я считаю своим долгом предупредить вас, – прошептала она. – Спасите себя! Исчезните до свадьбы. Речь о вашей жизни. Уверяю вас, в той же мере, в какой не хочу стать вашей женой, я не стремлюсь и к тому, чтобы стать вдовой, наследницей вашего состояния.

– Что это значит? – ужаснулся он.

– Скажу вам без околичностей. Если вы женитесь на мне, вы не доживете в день нашей свадьбы до вечера. Я предупреждаю вас, так как хочу предотвратить преступление.

Граф Няри побледнел.

– С какой стороны грозит мне опасность, о которой вы меня предупреждаете?

– Я сказала вам все, что знаю, для того чтобы вы подумали, как вести себя. Надеюсь, этого достаточно, чтобы вы без колебаний расторгли наше обручение.

Он смотрел на нее словно на призрак. Выражение ужаса на его лице вдруг сменилось удивлением и восторгом. Она вновь увидела перед собою актера, неисправимого в своем лицедействе.

– Расторгнуть наше обручение? Ни за что! Именно теперь отречься от вас, милая моя невеста, когда вы доказали, что в вашем сердце тлеет, по крайней мере, искорка расположения ко мне?

– Я ничего не доказывала! – запротестовала она.

– Вы дали мне понять, что боитесь за мою жизнь.

– Боюсь и за других, и за себя!

Граф Няри озорно рассмеялся, но затем заставил себя перейти на серьезный тон:

– Я восторгаюсь вами и не могу не дивиться тому, как вы изменились с той минуты, когда я видел вас в последний раз. Тогда вы не были способны на такую хитрость.

– Не понимаю, о какой хитрости вы говорите.

– О хитрости, о совсем маленькой хитрости, с помощью которой пытаетесь отговорить от свадьбы ослепленного обожателя.

– Уверяю вас, – оскорбилась Эржика, – что касается хитрости, я никогда бы не отважилась с вами соперничать. Мое предостережение вполне обоснованно.

Его лицо приняло серьезное выражение.

– Мой долг верить вашим словами, милая невеста, и я им верю.

Она обрадовалась, что граф Няри наконец навсегда распрощается с ней, поэтому она подала ему руку необыкновенно приветливо:

– Надеюсь, после моего предостережения вы станете вести себя так, как вам прикажут рассудок и осторожность.

Он поцеловал ее руку с вежливым поклоном.

– Я заслужил бы только ваше презрение, если бы следовал голосу разума. Я прощаюсь с вами, милая моя невеста, но не навсегда, как вы ожидали. Двадцатого сентября я обязательно приеду. Настоящая любовь не боится никакой опасности, никакого препятствия. Пусть же осуществится моя самая горячая мечта, даже если во исполнение ее мне придется заплатить жизнью!

Уходил он гордо выпрямившись, словно никак не мог расстаться с облюбованной им позой героя. А Эржика обессиленно сидела в кресле, словно на нее обрушился целый мир.

Ничего не помогло, ничего, она станет его женой и – вдовой…

Алжбета Батори меж тем за закрытой дверью разговаривала с Дорой и с другой пожилой женщиной, одежда и пышные формы которой свидетельствовали о том, что это кухарка.

– Как тебя звать? – спросила Алжбета Батори.

– Анна Рачкова, – ответила кухарка.

– Как долго ты служишь у своих господ?

– Да лет пятнадцать.

– Как живут твои господа совместно?

– В большом согласии и любви. Столько любви нигде, где бы я ни служила, я еще не видала.

Кухарка и не заметила, как нахмурилась госпожа. Но от Доры это не ускользнуло.

– Никогда не случалось между ними недоразумений?

– Нет. Хотя, – быстро поправилась кухарка, – в последнее время случается. Господин иной раз смотрит бирюком. Однажды, этак месяц тому, они о чем-то долго разговаривали, и с тех пор госпожа часто плачет. Не при господине. Только когда одна. Что-то, видать, произошло между ними.

– Хорошо, ступай! – сказала госпожа кухарке, и Дора заметила, что лицо ее снова прояснилось. – Дора, – обратилась к ней графиня, когда за кухаркой закрылась дверь. – Позаботься, чтобы кухарка все время следила за всем, что творится в доме секретаря палатина, и чтобы тебе обо всем докладывала. Вот тебе для этой цели деньги, не жалей их. Новости, касающиеся Юрая Заводского и его супруги, для меня чрезвычайно важны. А вот письмо для господина секретаря. Сейчас он в Вене, но письмо отнеси к нему домой, поговори с женой. Скажи, что письмо от меня, и этак нерешительно отдай его ей в руки, присовокупив, чтобы вручила мужу по возвращении.

Тучи над невестой

Вернувшись в Чахтицы, Эржика Приборская потеряла всякую надежду на спасение. Не согревала ее и вера в любовь Андрея Дрозда, надежда, что он когда-нибудь явится и освободит ее.

О побеге она не могла и помыслить. На окнах были толстые решетки, а если она и выходила на несколько шагов из замка, всегда за ней следили чьи-то неотступные глаза. Не иначе, как мать приказала служанкам шпионить за каждым ее шагом. В чахтицком замке она чувствовала себя пленницей.

Обитатели замка изменили свое поведение. Они уже не обращались к ней с той приветливостью, к которой она привыкла в прошлом. Словно получили на это строгие указания. Вокруг нее были бесстрастные лица, среди которых только рожа горбуна была куда как выразительна. При каждой встрече он исходил лютой ненавистью, и Эржике казалось, что она слышит его зубовный скрежет. Изменилась и мать. Ее слова и поступки утратили прежнюю нежность. Когда она разговаривала с дочкой, то была где-то далеко от нее, а не рядом. Девушка постоянно чувствовала, что мать избегает ее и встречается с ней только по необходимости.

Из этой угнетающей обстановки она вырвалась лишь на два дня. После долгих просьб мать отпустила ее в Врбовое. Не одну – поручила ее присмотру Доры. И даже в Врбовом ей не стало легче. С тех нор как она оставила врбовский дом, он стал ей совершенно чужим. Но печаль, царившая в нем, затронула и ее душу. Невольно в ней проснулись угрызения совести: конечно, Михал исчез из-за нее. Узнав, что она вовсе не сестра ему, он, наверное, влюбился в нее, о чем она не раз догадывалась.

– Если с Михалом и случилось неведомо что, – успокаивал себя Приборский, – так хоть ты, Эржика, будешь счастлива…

– Счастлива… – горестно шептала девушка.

Она чувствовала, что и здесь ей некому пожаловаться, не могла же она огорчить и без того опечаленных родителей. Да и все равно это не помогло бы. Они знай нахваливали бы жениха, графа Няри, ослепленные его титулами и богатством.

Пока Эржика находилась в Врбовом, Фицко обдумывал планы мщения.

«Не выйдешь, не выйдешь замуж!» – твердил он ночами, оглядывая в своем логове на руке следы раны, полученной от Эржики.

Когда горбун вспоминал свое поражение и позор, лицо его искажалось от гнева, он лихорадочно обдумывал, как помешать браку Эржики Приборской.

Павла Ледерера он встретил изрядно повеселевший.

– Для нас наступают иные времена, Павел! – хлопнул Фицко его по плечу.

– Что-нибудь происходит?

– Пока нет, но обязательно произойдет! – радостно сообщил горбун. – До сих пор я просто подыхал со скуки. Недели и месяцы проходили в полном бездействии. Я был всего лишь слугой, а не хозяином своих поступков. Но час мой близок. Я выведал, где скрывается Магдула Калинова, ее мать и твой отец. И ублюдок Цербер с ними, и Мариша Шутовская. Собственно, их выследила Илона – не стану умалять ее заслуг. Только мы двое и знаем, где они скрываются.

– Где, где? – лихорадочно выспрашивал Павел.

Фицко расхохотался.

– Этого, приятель, я тебе не скажу, боюсь, как бы ты не пошел спасать своего отца и все бы не напортил. Но за отца ты не беспокойся. Его шкуру ты уже выкупил, с ним ничего не случится.

– Тогда почему же ты сразу не действуешь?.

– Поспешишь – людей насмешишь, – самоуверенно ухмыльнулся Фицко. – Не хочу торопиться, потому и госпоже не сказал про обнаруженное логово. Боюсь, сорвет мои планы.

– Сестра и мать Яна Калины, – старался раздразнить Павел Ледерер горбуна, – почуют опасность и скроются так, что тебе их и не найти.

– Ха-ха-ха! Не скроются! Их днем и ночью сторожит баба похитрей лисы.

Но Павлу Ледереру надо было узнать побольше, в том числе и по какой причине Фицко откладывает на более удобное время облаву на беглецов. Горбун, довольный тем, как он превосходно все задумал, стал понемногу раскрывать свои планы.

– Конечно, я бы не откладывал облаву на Магдулу кабы тем самым не лил воду на свою мельницу. Пусть она и ее мать, твой отец и Мариша Шутовская еще немного погуляют на свободе, – зато я расправлюсь со своими недругами, с которыми должен расквитаться. До этого не могу скрыться с Магдулой.

– Не понимаю, Фицко!

– Не понимаешь, ха-ха! А ведь это так просто. Это бабье – самая лучшая приманка для разбойников, которые будто сквозь землю провалились, черт бы их взял. Не будь этого, кто знает, как бы мы напали на их след.

Павел Ледерер прекрасно понимал, в чем замысел Фицко, но делал вид, будто ничего не соображает.

– Ты еще не смекнул, Павел? И куда это подевалась твоя сметка! Скажу тебе пояснее. Ты же знаешь, что Мариша – невеста Калины, а в его сестру влюбился пандурский капитан. Ты можешь представить, чтобы влюбленные долго жили вдали друг от друга?

– Этого я и вправду не могу представить.

– И я тоже, братец. Вот и жду терпеливо, когда они объявятся и разом попадут ко мне в лапы. Клянусь, ни один из них от меня не ускользнет. Вот тогда-то у тебя и появится возможность скрепить пашу дружбу. Капитана Кендерешши я отдам в твои руки.

– Ну тогда пора точить нож. – Павел принудил себя улыбнуться.

– Хорошенько наточи, ха-ха! Но возможность засвидетельствовать свою дружбу я предоставлю тебе раньше!

– Каким образом?

– Говорил же я тебе, что хочу расквитаться с Эржикой Приборской. Если не отплачу ей за ее выстрел сейчас, до того как она станет женой графа Няри, то потом такого случая никогда не будет. Хочу свадьбу ее расстроить, но этого мало. Вряд ли это станет для нее особой карой – ведь ясно: эта свадьба нужна больше госпоже, а не ей.

– Как же ты собираешься с ней расквитаться и чего ты ждешь от меня?

– В канун свадьбы, – ответил горбун, – подкрадусь в ее комнату ночью, точно призрак, заткну ей рот, свяжу, заверну в простыню и вынесу из замка. Ты будешь сторожить снаружи, кинешься на меня, и я замертво свалюсь наземь. Потом ты развяжешь ее, только рот оставишь заткнутым. Покажешь ей, как ты отделал меня, и уговоришь довериться тебе и последовать за тобой в безопасное место… Потом уж можешь освободить ей рот, кричать не станет, доверчиво пойдет за тобой. В Вишневом вас будет ждать повозка. Поедете прямо в Новые Замки.

– Почему в Новые Замки?

– Ох же и непонятливый ты, приятель! Поедете в Новые Замки к турецкому паше, которому ты продашь ее от имени госпожи. Эта врбовская вертячка доставит ему радость, старому турку такие нравятся!

– Потрясающе ты все это закрутил, Фицко! – расплылся в улыбке Павел Ледерер, причем вполне искренне, потому как при этом усматривал множество возможностей спасти девушку. – Отомстишь и еще заработаешь на этом!

– И ты тоже, Павел! – ухмыльнулся довольно Фицко. – Половина денег турецкого паши будет твоя.

– Сколько же я должен просить?

– Ничего не проси. Он сам уже знает, сколько тебе дать. Примерно столько, сколько нужно, чтобы купить десяток коней: такие девушки – слабость паши. Сам увидишь, как у него потекут слюнки, только он увидит Эржику Приборскую!

Завещание графа Няри

Граф Няри сдержал слово.

Двадцатого сентября он в сумерки пожаловал в чахтицкий замок с большой свитой. Гость сиял радостью, так же как и госпожа, которой он с величайшим почтением целовал руку и в изысканных выражениях говорил любезности. У Эржики Приборской дрожала рука, когда она с вынужденной улыбкой приветствовала его, стараясь скрыть сумятицу чувств.

– Так вы все-таки приехали? – укорила она его шепотом.

– Приехал, как и обещал, – улыбнулся он с выражением счастливого жениха, – и поверьте мне, милая невеста, что я без устали торопил время – пусть побыстрее бежит. А сейчас дни, оставшиеся до нашей свадьбы – даже обратись они в годы – я бы с радостью вычел из своей жизни.

– Все-таки будьте внимательны, а то как бы эти дни не стали последними, – вновь упредила она его.

– И тогда бы я не сожалел. Двадцать пятого сентября будет мой самый счастливый день. Пусть даже заплачу за него жизнью!

Кто наблюдал за ними, но не слушал их тихого разговора, мог бы предположить, что счастливые брачующиеся блаженно нашептывают друг другу доверительные нежные слова.

По приезде графа между ним и Алжбетой Батори случилось небольшое недоразумение.

– Пойдемте, мой друг, – пригласила она его после того, как он освежил себя коротким отдыхом, – я покажу вам часовню, где вы проститесь со своей холостяцкой свободой ради того, чтобы добровольно принять узы самого сладкого рабства.

Часовня была недавно окрашена, в ней все сияло чистотой. Он воздал должное вкусу госпожи, однако решительно объявил:

– Простите, драгоценная графиня, но я все же настаиваю, чтобы свадьба состоялась в храме.

– Почему? – удивленно спросила она.

– Если бы мое первоначальное отвращение не сменилось настоящим расположением и любовью к Эржике, я приветствовал бы свадьбу в таком милом, тихом закутке, в каком любопытные глаза не зрят лица печального жениха. Я же буду сиять радостью и счастьем, которые хочу выставить на обозрение всему свету.

Она не переставала удивляться. Пытливо изучала его – искренен ли он.

– Не могу не пойти вам навстречу, – сказала она с улыбкой, – но и в церкви свадебный обряд совершит пастор Фабрициус из Зелениц, которого дружба связывала с моим покойным мужем.

– Мне безразлично, – ответил граф, – чьи руки благословят меня на всю жизнь.

Однако позже оказалось, что это ему не так уж и безразлично. Навестив чахтицкого пастора, он призвал его отстаивать свои права и не допустить, чтобы другой служитель слова Божия благословлял браки в его приходе. Ян Поницен последовал его совету, и госпоже ничего не оставалось, как смириться с сомнительным удовольствием увидеть приглашенного пастора лишь среди гостей.

Последующие дни проходили в завидном согласии между графом Няри и Алжбетой Батори.

Они вместе ходили на прогулки, сияя улыбками, навещали окрестных господ и приглашали их на свадьбу. Алжбета Батори с таким восторгом расписывала графа Няри, что хозяева не могли сдержать лукавой улыбки.

У некоторых родилось даже подозрение, что она и он… Уж лучше бы присутствовать на их свадьбе.

Граф Няри силился во всем следовать ее примеру. Больше всего беспокоили его разбойники.

– Мое счастье будет полным лишь тогда, – сказал он ей на второй день по приезде, – когда я вас, драгоценный друг, избавлю от всех ваших недругов.

Он созвал прислугу, порасспросил о чем-то Фицко и гайдуков, потом, рассвирепев, отругал их, что они ни малейшего понятия не имеют о том, где скрывается дружина разбойников.

– Я покажу вам, как надо искать и ловить разбойников! – И он стал нахваливать одного из своих гайдуков. – Этот человек находит на ощупь иголку в стоге сена, и уж разбойников, разбредшихся по горам, он непременно выследит, даже превратись они все в муравьев.

И кудесник-гайдук, переодевшись в подмастерья пекаря, отправился в дорогу.

– Не думай возвращаться, покуда не обнаружишь разбойничьего притона! – кричал ему вслед граф Няри.

За день до свадьбы стали съезжаться первые гости. Алжбета Батори не позволяла себе ни минуты отдыха. Подгоняла прислугу – каждый казался ей ленивцем. Обо всем заботилась, исключая портних. За ними приглядывала Эржика. Не из опасения, что они испортят шитье. В сущности, ей было безразлично, как оно получится. Она рада была возможности укрыться от графа Няри, который своим неутомимым обожанием приводил ее в отчаяние.

Вечером, когда граф Няри проходил по двору, где мельтешили слуги, а солдаты с гайдуками, сбившиеся в большие или меньшие кучки, ликовали вокруг котлов, к нему подошла Дора и передала, что его зовет госпожа.

– Я должна с вами, друг мой, еще коротенько переговорить об одном важном деле, – серьезно сообщила она.

– Надо ли сейчас еще о чем-то говорить? – улыбнулся граф Иштван Няри. – У нас будет достаточно времени и после свадьбы.

– Дело минутное, если вы согласитесь.

– Сегодня вечером я не способен ни в чем отказать вам, драгоценный друг. – С его лица не сходила улыбка. – Заранее объявляю, что исполню все, о чем бы вы ни попросили.

– То, о чем пойдет речь, – теперь уже и она улыбнулась, – касается не меня, а вашей невесты. Я хочу, чтобы ваша будущая супруга была навсегда застрахована от искусов, которые могли бы вас, дорогой друг, оторвать от нее, привязать к другой женщине и таким образом лишить ее мужа. Я хочу, чтобы вы были с ней до последнего часа, даже если когда-нибудь перестали бы ее любить…

– Я сомневаюсь, что мои чувства когда-нибудь изменятся. Но если вы убеждены, что я могу помочь своей жене каким-то образом обрести уверенность, я сделаю все.

Они беседовали в библиотеке, в любимой комнате графа Надашди. Со дня его смерти здесь ничто не изменилось, разве что во время генеральных уборок избавлялись от накопившейся ныли.

– Меня радует ваша готовность, дорогой друг, – торжественно сказала Алжбета Батори. – Сядьте, прошу вас, за письменный стол и напишите свое завещание. Я продиктую вам его.