Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)

– И вы собираетесь поговорить с ним только после свадьбы? – спросил с усмешкой Ян Калина. – Долго придется ждать. До сих пор каждая свадьба у Турзо продолжалась по крайней мере год.

– У нас нет времени на колкости, почтенные други, – одернул Яна Калину граф. – Простите, мне надо ехать. Задачи мы распределили, знаем, что делать. А вы как можно деятельнее готовьте мятеж. Не сомневаюсь, что одурманить солдат вином, разоружить их, а потом захватить замок, госпожу и ее прислугу будет нетрудно. А уж затем пусть Чахтицы направят посольство к палатину во главе с Микулашем Лошонским.

– Неужели мой друг должен неотлучно оставаться здесь, где ему постоянно грозят засады и месть? – всполошился священник.

– Еще сегодня, – успокоил его граф Няри, – вы пошлете в замок уведомление, что кастелян, лишенный места, постоянный гость прихода, и что все его друзья, которых он посетил во время побега из Вранова, и среди них граф Няри, знают, где его искать в том случае, если он исчезнет. Вы все еще тревожитесь за него, преподобный отец?

– Пожалуй, нет, – ответил священник с облегчением, но тут же высказал новое опасение: – А что ждет вольных братьев?

– Пусть их судьба вас не тревожит, преподобный отец, – осадил его граф Няри, но, заметив пытливый взгляд Яна Калины, тотчас улыбнулся. – Лесные братья не грудные младенцы, которых надо защищать от любого дуновения. Это крепкие молодцы, во всяком случае такими они должны быть: парни не робкого десятка. У того, кто предпочел вольницу, шея не должна бояться удавки. Думаю, однако, что разбойники, ставшие бесспорными борцами за правду и справедливость, могут рассчитывать на определенную снисходительность. И главное, если их станет много и если они добровольно покорятся властям, то смогут избежать позорной смерти. Придется их завербовать на ратную службу. Может, двух-трех и вздернут в назидание мятежным подданным, чтобы неповадно было им бунтовать.

– А среди тех двух-трех окажусь я и Андрей Дрозд! – горько улыбнулся Ян Калина.

– Вполне возможно, – ответил с хитрой улыбкой граф. – Не бывает борьбы без жертв. Но ты мне нравишься, поэтому обещаю помочь, если когда-нибудь над тобой закачается петля.

– А Дрозду вы бы помогли? – с сомнением спросил Ян Калина.

– Нет, для него я сделал уже достаточно. Я сделал его самым счастливым человеком на свете. Неужели я смогу забыть, что в борьбе за сердце Эржики он был моим счастливым соперником? – пошутил граф, но невеселая улыбка свидетельствовала о том, что говорил он это достаточно серьезно.

Он поднялся, готовясь уйти.

– Вы согласны с моим планом?

– Согласны! – ответили священник с кастеляном, Ян Калина тоже выразил согласие; правда только на словах. И нем зрели совсем иные замыслы.

– Мои гонцы будут осуществлять связь между нами, – сказал граф на прощание. – На вас, ваше преподобие, ложится наибольшая ответственность. Если вы не исполните своей обязанности, наша борьба может оказаться безнадежной. Вы должны поднять Чахтицы!

– Что там такое делается? – воскликнул вдруг пастор. – Уж не преследователи ли пожаловали сюда?

Все бросились к окну.

– Это гонцы палатина, – узнал всадников по голубой форме граф Няри. – Но что здесь им надо? Эй, ребята, подите сюда!

Всадники подъехали к окну и на вопросы графа ответили, что сзывают свадебных гостей в Великую Бытчу и что приехали в Чахтицы пригласить Алжбету Батори.

– Позор-то какой! – возмутился Ян Калина. – Ее еще почтительно зовут в семейный круг палатина, где собирается так называемый цвет страны.

– Ну и пусть, – махнул рукой граф Няри, – это не суть важно. Итак, друзья, у нас есть общая цель. После стольких волнений я бы с радостью развеялся на свадебном пиру.

Через минуту графский экипаж с грохотом выехал из прихода.

Ян Калина долго смотрел на замок. Над ним проплывали легкие облака, но в его душе бушевала буря.

Палатин и его секретарь

Палатин Дёрдь Турзо поспешил из Великой Бытчи в Прешпорок, – завершить там все государственные поручения и сделать последние покупки для свадьбы дочери Юдиты, которая выходила замуж за Андрея Якушича[52]. Поэтому в Новом Месте, где посреди пути он позволил себе маленький роздых, он раздраженно отмахнулся от некоего гонца. Неведомо по каким причинам тот не хотел назвать ни своего имени, ни имени господина. Но когда он упомянул Чахтицы, Алжбету Батори и графа Няри, палатин с интересом выслушал его.

– Значит, у графа Няри прямо под носом разбойник умыкнул невесту? – От смеха голубые глаза палатина, скрытые под густыми темными ресницами, прояснились, и он погладил бородку, словно услышал самую приятную весть. – Вы слышите, господин секретарь?

Засмеялся и Юрай Заводский. Он как и палатин и некоторые мужья не любил графа. Раздражали в нем вечная дипломатическая скрытность, тщательно утаиваемые устремления и наглость, с которой он вероломно завоевывал сердца дам самой высокой репутации. Не раз случалось, что супруги благодаря его вмешательству настолько остывали друг к другу, что сохраняли лишь формальные узы, поскольку разводы, по соображениям религиозным и имущественным, а также во избежание неприятных толков, были делом чрезвычайно редким. И мужья, склонные во многих случаях прощать своим женам отдельные шалости, не могли смириться с тем, что они поддались этому искусителю.

– Как зовут эту девушку? – спросил секретарь гонца. Ни он, ни палатин не могли вспомнить имя невесты графа Няри.

– Эржика Приборская, – ответил гонец.

– Стало быть, твой господин возмутился, – сказал палатин, – что разбойник не только дерзнул влюбиться в девушку-дворянку, но даже женился на ней. И теперь требует, чтобы брак по моему вмешательству был признан недействительным, так как вызвал большое негодование. Если бы я с этой девушкой встретился, я выразил бы ей свое восхищение. Мне на ее месте разбойник тоже был бы приятнее, чем такой господин, как граф Няри.

– Кто тебя послал? – поинтересовался секретарь палатина.

– Этого я не могу сказать.

– Если твой господин утаивает свое имя, – отозвался палатин, – скажи ему, что Дёрдь Турзо не принимает его послание к сведению.

– Это был определенно посланец графа Няри, – рассудил Юрай Заводский, едва гонец ушел.

– Я тоже в этом уверен, – рассмеялся палатин. – Однако, мой друг, я бы очень хотел заехать в Чахтицы. Там творятся удивительные вещи. Для укрощения разбойников и чахтичан, которые их поддерживают, мы послали триста ратников – и в тамошней церкви разбойник женился. Не подозрительно ли это?

– Подозрительно, даже очень, – ответил Юрай Наводский, – но мы не имеем права задерживаться, каждая минута дорога.

– Ты прав, но мне это не дает покоя, да и следовало бы наконец навестить вдову моего лучшего друга.

Палатин с немалым удивлением наблюдал, как секретарь, с которым он всегда был в дружеских отношениях, усиленно ищет различные поводы, чтобы отменить остановку в Чахтицах.

– Я знаю тебя, Юрай, как свои пять пальцев, – палатин пытливо взглянул на секретаря, – а потому тебе не удастся утаивать от меня, что по неведомым причинам ты избегаешь встреч с Алжбетой Батори. Я заметил, как ты всячески старался вычеркнуть ее имя из списка гостей, а когда я стал настаивать, ты потребовал от меня неслыханной вещи: чтобы я обошелся без тебя, поскольку ты якобы собираешься отправиться во Францию. Тебе вздумалось на несколько месяцев оставить меня без помощника, без моей правой руки. Скажи мне, что за этим скрывается?

Голос палатина звучал начальственно, как всегда, и умные глаза его пытливо смотрели на секретаря.

– Не требуйте от меня, мой господин, – ответил в замешательстве секретарь, – чтобы я открыл единственную, но самую мучительную тайну моей жизни. Боюсь, что после этого вы уже не сочтете меня достойным вашего доброго отношения и доверия.

– Хорошо, дорогой мой секретарь, – улыбнулся палатин, – сохраняй свою тайну. Но уверяю тебя: нет такого обстоятельства, которое я бы не мог понять и которое могло бы изменить мое мнение о тебе.

Секретарь ответил палатину благодарным взглядом.

– Позвольте, господин, доложить вам о ходе приготовлений к свадьбе.

– С этим подождем, обговорим все по дороге!

Когда они сели в экипаж, перед палатином на почтительном расстоянии остановился капитан гайдуков его свиты и, стоя навытяжку, спросил, куда направить путь.

– В Чахтицы! – воскликнул палатин и хитро подмигнул секретарю.

Он улыбнулся, когда заметил, как Юрай Заводский вздрогнул, и тотчас же переменил приказ:

– Нет, не в Чахтицы, а в Пьештяны!

Палатину Турзо не было еще и сорока пяти, но бородка и почти всегда нахмуренный лоб делали его много старше. Он действительно состарился не по годам, поскольку с юных лет вел бурную жизнь. С большими или меньшими перерывами в течение двух десятилетий отстаивал отечество от набегов жестоких турок. Война поглотила всю его молодость. Им двигала жажда побед и славы. Он не переставал воевать даже после заключения перемирия с турками. Только поле боя изменилось: честолюбивый и деятельный, он избрал политическое поприще. Год назад достиг звания палатина. Благодаря прямому характеру, привычке смотреть недругу смело в глаза и без колебания ударить по нему, когда возникает необходимость, он преодолел сотни ловушек, расставленных хитрыми соперниками. В том, что он оставался на прочных позициях, была немалая заслуга его секретаря. Заводский был человеком решительного и открытого нрава, но считал своей обязанностью следить за бурлением колдовского котла дипломатии и политики и всегда вовремя предупреждал своего господина о вероломно расставленных ловушках. Палатин прекрасно сознавал, как много для него значит этот человек, и к приязни его прибавлялось еще и уважение.

Юрай Заводский был единственным человеком, который мог тактично воздействовать на его нрав. Ибо Дёрдь Турзо не знал срединного пути: он либо пребывал в веселом, озорном настроении, либо становился мрачным, вспыльчивым, жестоким и позволял себе поступки, о которых искренне впоследствии сожалел. Юраю Заводскому порой удавалось одним взглядом или словечком вывести его из этого крайнего настроения на срединный путь, а то и вовсе навеять на палатина заразительно хорошее настроение, дарившее ему всеобщую любовь и расположение. В такие минуты Дёрдь Турзо излучал добросердечие, мягкость – он обезоруживал любого, кто приближался к нему с вероломными намерениями. Поэтому палатин предпочитал, чтобы секретарь всегда и везде был при нем. И уже не пустой фразой были слова о том, что Юрай Заводский – правая рука палатина.

– Ну что ж, послушаем твой отчет, – проговорил Дёрдь Турзо, когда экипаж с грохотом проезжал по улицам Нового Места, кишевшим восторженными гражданами.

Юрай Заводский разложил на коленях записи и стал докладывать:

– На покупку драгоценностей, тканей, платьев, мебели выделено восемь тысяч семьсот золотых. Большинство этих вещей уже куплено в Вене. Остались мелочи.

– Только не экономь, Юрай, не экономь, пусть Юдита будет довольна мною и пусть каждый видит, что Дёрдь Гурзо не скупится, когда дочь его выходит замуж.

– Прекрасной Юдите я назвал лишь половину того, что ваша щедрость уготовила ей, но она и то пришла в неописуемую радость. Она придет в несказанный восторг, когда увидит, что получит гораздо больше ожидаемого.

Палатин довольно погладил волосы и пожелал себе поскорее увидеть счастье Юдиты.

– Для кухни, для закупки продовольствия, – продолжал секретарь, – было выделено пятьсот золотых. В том числе для завоза пряностей, риса, мускатных орехов, корицы, миндаля, инжира. Сюда входит еще покупка сахара, изюма и других сладостей. Поместья должны внести на свадебные расходы тысячу золотых.

– Этого мало, – прервал его палатин. – Назначьте им на пять сотен золотых больше.

– На пять сотен больше, – записал секретарь. – Три поместья – оравское, льетавское и бытчанское – должны поставить шестьдесят коров, сорок волов, сто сорок телят, триста пятьдесят баранов, двести хряков, тысячу кур, четыре сотни гусей, шесть тысяч яиц, шестьсот перепелок, четыреста зайцев, тридцать косуль, три тысячи фазанов.

– Дичь обеспечит нам Всевышний, – рассмеялся палатин, – лишь бы не поскупился. А что мои подданные?

– Им было предписано платить дань, а именно: подданным оравским, льетавским и бытчанским – семьсот пятьдесят золотых, пригнать сорок коров, сто семнадцать телят, сто пятьдесят баранов, сто шестнадцать свиней, поставить тридцать косуль, сто восемьдесят восемь зайцев, пятьсот тридцать перепелок, четыреста пятьдесят каплунов, семьсот семьдесят кур, четыреста двадцать гусей, пять тысяч четыреста яиц, сто дунайских лососей, две тысячи триста фазанов, десять возов овса, тридцать шесть возов сена.

– Пусть управители объявят, – отозвался палатин, – что от подданных своих я требую всего этого в двойном размере.

– Это невозможно, господин, – возразил секретарь. – Что касается подданных, то и означенное до сих пор для них – непомерный груз.

Он стал вспоминать несчастных, которые в бытчанском замке падали ниц перед ним и слезно молили, чтобы он не требовал от них ни одного динария, ибо денег они не видят уже месяцами, и чтобы не забирал у них последнюю коровенку, единственную кормилицу.

– Не понимаешь ты меня, мой друг, – рассмеялся палатин. – Прикажем им все поставить в двойном размере, а потом оповестим, что половину им прощаем, пускай себе радуются!

Юрай Заводский горько усмехнулся. Он не забыл еще Заводья, родной деревни, где мальчиком наблюдал воочию жизнь подданных, вечно надрывавшихся на работе, ободранных и голодных. Он знал, что такое нищета – его родители, бедные дворяне, тоже хлебнули ее вдоволь. Еще мальчиком он беспомощно сжимал кулаки, возмущаясь горестями бедняков. А теперь, высоко вознесясь над ними, грустил, что не мог помочь им так, как хотел бы.

– Не по нраву мне, господин секретарь, – попенял ему палатин, – что ты вновь и вновь проявляешь предосудительное, нехозяйское сочувствие к подданным, которые послушны лишь тогда, когда надрываются на земле и целиком зависят от своего повелителя.

Юрай Заводский промолчал.

– И все же хочу тебя отблагодарить, дружище, – благосклонно продолжал палатин, – ради тебя готов отменить беднякам денежный взнос на свадебные расходы. Вычеркни эти семьсот пятьдесят золотых. А как обеспечены наши четвероногие гости?

– Сена, соломы и овса свезли в Бытчу уже такое множество, какого там еще никогда не видывали. И все еще подъезжают новые и новые телеги.

– А как кухня? Не осрамимся ли?

– Нет, мой господин. Мы уже наняли двадцать поваров и пекарей, знаменитых мастеров своего дела.

Дёрдь Турзо в упоении рисовал себе картины свадебного веселья: съедется цвет всего королевства, а также представители иноземных правителей и князей. Юрай Заводский думал о свадьбе не так весело, ибо опасался встречи с Алжбетой Батори.

Они еще не проехали Мельницы, когда предводитель палатинской свиты заметил над Вагом вихрь взвивавшегося облака пыли. И тут же различил великое множество всадников.

Палатин приказал кортежу остановиться.

Сперва подумалось, что это шайка разбойников, а то не приведи Бог – грабителей-турок. Капитан на всякий случай приказал гайдукам готовиться к бою. Но вскоре стало ясно, что это солдаты и гайдуки, отправившиеся ловить разбойников, и что для кортежа палатина нет никакой опасности. Отряд выглядел утомленным: кони под людьми были взмылены, а сами солдаты покрыты пылью.

Палатин вышел из экипажа и с любопытством оглядел подъезжавших всадников. Командир отряда, узнав его, остановился на должном расстоянии, окаменев от излишнего усердия, и приказал ратникам отдать палатину честь.

На вопрос палатина он стал сбивчиво рассказывать, как они, не ведая отдыха, преследовали разбойников за Вагом. Куда бы они ни являлись, кого бы ни спрашивали, видел ли кто разбойников, им везде охотно отвечали, что видели, что они, дескать, там-то и там. Так они наконец попали на Птичий Верх. Но и там не застали вольных братьев, лишь какой-то мужик указал, что их следует искать на Панской Яворине. Тут Фицко наконец прозрел и, как бешеный, кинулся на мужика: «Говори правду, коли жизнь тебе дорога!» Мужик долго по-всякому отпирался, но когда Фицко стал душить его, выложил всю правду. Разбойников он не видал. Он был среди множества слуг графа Няри, которых гайдук развез по округе. Приказали потолкаться вокруг Птичьего Верха, а когда туда примчатся ратники – сказать им, что видел разбойников на Панской Яворине. Обозленные солдаты и гайдуки избили мужика до смерти, а потом по приказу своих командиров помчались назад, в Чахтицы.

– А знаете ли вы, какая неожиданность ожидает вас в Чахтицах? – спросил секретарь капитана. – Свадьба там была, но другая, и свадебного пира нет там никакого, потому как Андрей Дрозд похитил Эржику Приборскую и увез в горы.

Новость поразила всех. А Фицко – особенно. В ярости он ругался и скрипел зубами.

– Ты кто? – спросил палатин горбуна, который привлек его внимание своим видом и взрывом злобы.

Фицко никогда в жизни не оказывался вблизи такого господина, поэтому в первую минуту не нашелся что сказать. Напрасно напрягал он мозг, ища подходящие слова. Наконец он пробормотал:

– Я Фицко, верный слуга чахтицкой госпожи Алжбеты Батори.

– Что ты слуга – верю, – рассмеялся палатин, ибо растерянный горбун выглядел и впрямь забавно, – а вот верности в тебе и в помине нет. Да и ума тоже. И вообще мне кажется, что ни у кого из вас нет ни капли разума, коли вас так ловко надули. Надеюсь, вы поумнеете и скоро переловите разбойников. В путь!

И кортеж палатина последовал к месту назначения.

– Господин секретарь, – проговорил палатин, – поручаю тебе расследовать эту чахтицкую историю. Уверен, что сия разбойничья свадьба станет увлекательным сюжетом для наших свадебных гостей и немало позабавит их…

Мщения, мщения!

Павел Ледерер отошел от тайного входа под градом, охваченный отчаянием. Как помочь любимой, попавшей в беду?

Он ходил туда-сюда, точно полоумный, пока наконец не очутился на новоместской дороге.

И тут – он не поверил собственным глазам – он вдруг увидел… Барбору Репашову.

– Как ты здесь очутилась? – обрадовался он. – Кто тебя освободил?

Неожиданная встреча ее тоже несказанно удивила, но робкая радость, на минуту вспыхнувшая в ней, после его вопроса снова угасла.

– Выходит, ты знаешь, что меня схватили и бросили в темницу. А я встречаю тебя здесь, вдали от града…

– Барбора! – воскликнул он, но она не почувствовала укора, дрожавшего в его голосе.

– Там были заперты и другие, те, что дороже тебе, Павел. Конечно, если бы ты знал об этом, я не встретила бы тебя здесь. Ты бы смело проник в подземелье. Знаю, что ты любишь защищать женщин…

– И Магдула с матерью и Мариша на свободе? – взволнованно перебил он ее.

– Да, они тоже. И Магдула…

Ему так полегчало, что он только спустя минуту, когда она холодно посмотрела на него и твердо, не оглядываясь, продолжила путь, почувствовал язвительность ее ответов.

Он с трудом преодолел искушение умоляюще окликнуть ее, броситься к ней, обнять, целовать до тех пор, пока не растает ледяной панцирь, в котором она от него пряталась. Но он, преодолев искушение, бросил вслед гневный взгляд, повернулся и направился в Чахтицы.

Уже по дороге он узнал обо всем, что произошло в Чахтицах.

И замке творилось нечто невообразимое. Челядь группками стояла во дворе, возбужденно обсуждая события и трепетно ожидая приказов. Но напрасно. Госпожа не появлялась. Она с Майоровой заперлась в спальне. Часы проходили, но госпожи не видно было, точно она решила заживо похоронить себя.

Уже смеркалось, когда ловцы разбойников воротились и замок несолоно хлебавши.

– Расскажи, Павел, что тут произошло? – кинулся Фицко к Павлу Ледереру, как только увидел его. Но увидел и нечто другое:

– Магдулу освободили?! – Он даже подскочил от удивления и злости. И тут же побежал к Эрже в людскую. Пнул ее ногой и стал бить, не слушая объяснений и клятв, что это не она привела девушку в подземелье.

Вернулся он в поту, с трудом отдуваясь.

– Тогда уж награди и графа Няри за то, что он увел у тебя Магдулу из-под носа, коль ее привели сюда против твоего желания, – поддел его Павел Ледерер.

Горбун скрипел зубами и едва не кинулся на Дору, которая посмеивалась над ним, так ловко одураченным разбойниками.

– Анне одной в могиле скучно, уж не хочешь ли к ней туда? – взревел он. Она тотчас притихла и, чтобы задобрить его, сказала, что знает, где играют разбойничью свадьбу.

– Где? – спросил он жадно.

– Скажу, если только спросишь учтивее. Разве мы с тобой враги?

Едва узнав место свадьбы, горбун вскочил на коня.

– Я поеду с тобой, Фицко! – предложил ему встревоженный Павел Ледерер.

– Один поеду! – отрубил Фицко.

Но Павел тут же успокоился. Он был уверен, что одному горбуну с такой силищей не справиться. Ему придется разве что поглазеть на замок. Конец ему, если его заприметят разбойники. И Павел мысленно от всего сердца пожелал горбуну, чтобы так оно и случилось.

Алжбета Батори пролежала несколько часов в спальне как мертвая. Она была вся разбита после прилюдного позорного наказания. Майорова сидела у постели тихо, едва отваживаясь дышать. Госпожа не сделала ни одного движения, но злость в ней так и бурлила, голова раскалывалась от множества самых безумных планов: как отомстить графу и всей разбойничьей своре, как показать всему свету, что никто не смеет повелевать ею и сам черт ей не страшен.

Враги одержали над ней победу, унизили ее так, что над нею смеется, наверное, и последний свинопас.

Но в Чахтицах будет не до смеха, здесь никто не дерзнет смеяться над ней!

Священника со всей его сворой она из Чахтиц выгонит. Натравит на него голодных собак, а на его место пригласит католического патера. Нет, не выгонит, так просто он не отделается! Прикажет сжечь его как еретика перед храмом! Она перейдет в католическую веру со всеми своими подданными. Католиком должен будет стать в Чахтицах и во всех селах каждый, кто не хочет сделаться жертвой ее гнева и мщения.

Разбойников она повелит вздернуть на чахтицкой площади, и будут они висеть три дня и три ночи в назидание каждому, кто помыслит восстать против нее. Матери, жены, сестры и возлюбленные разбойников должны будут три дня и три ночи стоять под виселицей, покуда голод, жажда, ужас и горе не умертвят их, – уж об этом она позаботится.

И графа Няри она должна заполучить в свои руки, пусть бы это ей стоило и половины состояния! По кусочку она будет отрезать ему острый, ядовитый язык, выколет ему лживые глаза и за каждый удар прикажет дать ему столько, что на позорной скамье он испустит свой подлый дух. А уж потом, когда остынет тело, она прикажет отвесить ему сто ударов по пяткам, чтобы каждый видел, что даже смерть не способна умерить ее гнев, что жажда мести не гаснет даже, тогда, когда враг уже окончательно повержен.

Не станет она больше искать девушек в далеких землях и платить за них втридорога. Подданные наплодили по ее милости девушек – пруд пруди! Их-то она и призовет в Замок. Она имеет право распоряжаться ими так же, как и своими отарами. Беда, стократная беда тому, кто хоть словечком отважится ей перечить!

А Эржика! Графиня любила ее больше всех на свете. А как дочь отблагодарила ее? Эта змея ужалила ее прямо в сердце. Повисла на шее у разбойника и благодарно целовала негодяя, который подверг ее такому позору! Но она заплатит за это, дорого заплатит!

Знахарка испуганно съежилась возле кровати. Она украдкой наблюдала, как искажает лицо госпожи прилив бурных страстей, как она сжимает кулаки, грозит ими и изгрызает в кровь губы. А когда графиня вскочила с постели и как безумная стала бегать по комнате и рвать на себе волосы в бессильной злобе, что не может отомстить обидчикам сию минуту, Майорова еще больше съежилась в страхе.

Взгляд, который Алжбета Батори кинула в зеркало, прервал поток мстительных замыслов и обратил ее внимание в совершенно иную сторону.

Из зеркала на нее смотрело чужое, измученное лицо с запавшими глазами, морщинистым лбом, с пожелтевшей кожей, окаймленное всклокоченными волосами. Не веря своим глазам, она приникла к зеркалу так, что лбом и носом касалась его – стекло даже запотело от ее дыхания.

Графиня вскрикнула.

Да, это ее собственное лицо, вихрем страстей искаженное до неузнаваемости, на нем – на лбу, вокруг глаз и губ – змеится множество морщин.

Она сбросила с себя одежду. И, всматриваясь в зеркало, стала изучать свою грудь, руки, бока, бедра.

В порыве отчаяния она стукнула кулаком по стеклу. И зеркало тысячью осколков высыпалось из рамы на ковер.

Она разбила свое отражение, но все равно продолжала видеть его перед собой. Нет, это не она! Ее грудь не может быть такой увядшей, и эти плечи, округленные слоями жира, не ее! А талия, которая вот-вот сровняется с боками и уже нуждается в корсете? А бока, ее ли это бока бессильно расплываются и утрачивают крепкие формы? А бедра, как они отвратительно трясутся! На одном чернеет пятно, словно бабочка «адамова голова».

Она вновь осознала, что неудержимо стареет.

В сумятице мыслей возник внезапно облик Юрая Заводского, единственного мужчины, которого она действительно любила, о котором мечтала и ради которого хотела блистать красотой, чтобы ослепить его и любить опаляющей любовью. Нет, в таком виде она не вернет привязанности утраченного возлюбленного. Она словно дерево, растерявшее свою листву по осени, она словно увядший луг, где единственные гости – печально свистящий осенний ветер да каркающее воронье.

Подавленная этой мыслью, она опустилась на ковер, усеянный сверкающими осколками зеркала, и заметалась в отчаянных рыданиях.

Для чего ей жить?

Майорова была уже смертельно напугана этим приступом отчаяния владелицы замка, распростершейся на ковре. Она знала: несдобровать ей, если госпожа заметит ее. На ней она и сорвет свою злость… Трясясь всем телом, старуха неслышно поднялась и безмолвной тенью стала красться к двери. В ней одной она видела свое спасение.

О горе! Она забыла, что госпожа заперла дверь на ключ и вытащила его.

Щелчок затвора отрезвил Алжбету. Она вскочила. Один вид знахарки, застывшей у двери, привел ее в дикую ярость. Она подскочила к ней, словно помутившись в рассудке, схватила за горло. С горящими глазами прохрипела:

– Так вот ты как, старая лгунья! Хочешь исчезнуть, сбежать от заслуженного наказания? Не думай, что кара минет тебя, врунья, мошенница! К чему были все твои рецепты, мази, отвары и заговоры, чего стоят твои советы, ванны из пахучих трав и девичьей крови? Они не только не вернули мне очарование и красоту, они даже не отдалили старости! Теперь я задушу тебя!

Майорова задыхалась. Она дергалась, изо всех сил стараясь высвободиться.

– Смилуйтесь, ваша милость! – хрипела она в отчаянии. – Я дам вам совет, самый действенный, до сих пор я не осмеливалась его выговорить.

– Это сатана нашептывает тебе новую ложь, новую хитрость! – шипела на нее госпожа. – Я больше не верю тебе! Сгинь!

Новый рецепт

Знахарка уже прощалась с жизнью. Тут Алжбета Батори увидела ее лицо, искаженное смертельным страхом и взрывом загадочной злобы.

Она поняла, что знахарка хочет что-то сказать ей, и потому чуть ослабила тиски пальцев.

– Хорошо, пусть я умру, – прохрипела знахарка, – но знай, госпожа, что ровно через год, день в день, ты тоже погибнешь!

Графиня Батори всмотрелась в ее страшное лицо, и ее пронизал холодный ужас. Туго сжатые пальцы соскользнули с тонкой, сморщенной шеи, и знахарка облегченно задышала. Это было невероятно, но она почувствовала, что спасена.

– Я всегда старалась принести вам одну пользу, ваша милость, – говорила она кротко, – а вы хотите вот так отблагодарить меня. Что ж, убейте, я в ваших руках, я и отбиваться не стану. Но тем самым вы вынесете приговор и самой себе. Уже сегодня ваше тело покроется отвратительной сыпью, вы охромеете и не встанете с постели целый год, пока смерть не избавит вас от мук!

Алжбета Батори долгие годы верила знахарке. Теперь она содрогнулась, пожалев, что поддалась гневу и подвергла себя опасности. Как бы старая ворожея не обратила свою таинственную силу против нее.

– Я не убью тебя, – ответила она. – Хочу выслушать твои совет. Но если ты опять обманешь меня, я прикончу тебя, даже если мне самой пришлось бы последовать за тобой.

– Я никогда вас не обманывала, ваша графская милость. Если некоторые советы не оправдали себя, так это было не мошенничество, а ошибка. Я человек и могу ошибиться. Если вы мной недовольны, я с сожалением исчезну, ищите себе лучшую советчицу.

– Нет, я хочу выслушать твой совет. Хочу знать, отчего ванны ничего мне не дали, отчего невинная девичья кровь не вернула мне молодости, не защитила меня от старости.

– Я боюсь вам отвечать. Но я знаю причину, знаю и новый рецепт.

– Говори!

– Ванны не оправдали себя, – приглушенно, почти шепотом говорила Майорова, – потому что это была не та кровь, которая подходила бы вам и могла бы на вас подействовать. Это обычная кровь неведомо где пойманных девушек из низшего сословия. А на вас подействовать могла бы только голубая кровь!

– Голубая кровь! – вскричала потрясенная графиня.

– Голубую кровь можно обновить только голубой кровью!

Тут знахарка заметила, что на шкафчике лежит ключ. Она смело взяла его и открыла дверь. И вышла. С госпожой, в которой опять проснулась жажда жизни, она простилась спокойным, уверенным взглядом.

– А сколько времени потребуется, чтобы сказалось действие голубой крови? – спросила вдогонку графиня. В ее голове уже рождался новый замысел.

– Не более одного-двух месяцев, – ответила знахарка и исчезла за дверью.

От прежней сломленной женщины не осталось и следа – графиня снова видела перед собой лучшее будущее.

Одевшись, она вышла из спальни.

Дора робко сообщила ей, что два господина уже давно и терпеливо ждут, когда она их примет.

– Я не хочу никого видеть! – отрезала Алжбета Батори.

– Это господа из Великой Бытчи, – заметила Дора.

– От палатина? – Графиня побледнела.

– Да, от него.

Алжбета испугалась: неужели кто-то очернил ее в глазах палатина и обратил на нее его внимание и гнев?

– Тотчас приведи их! – приказала она.

Оказывается, никто не натравил на нее Дёрдя Турзо. Наоборот, он почтил ее приглашением на свадьбу. С сияющим лицом графиня заверила посланцев, что непременно приедет.

Она гостеприимно предложила им чувствовать себя как дома под ее крышей до утра или до тех пор, покуда им позволяют обязанности.

Потом, выйдя во двор, созвала прислугу. Челядь, дрожа от страха, окружила ее. Однако, к великому удивлению людей, госпожа вела себя так, будто ничего не случилось. Все ломали голову над смыслом ее нового приказа. Велено было привести в порядок град, чтобы можно было там жить. Убрать из многих залов пыль десятилетий, дополнить убранство новой мебелью и новыми коврами. И поторопиться с работой, чтобы до конца октября все было готово. Где-то на задворках она увидела гайдуков, не осмеливавшихся подойти поближе.