Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Слова матери немного приободрили ее, но страх и сомнения вновь овладели ею, как только она зашагала бок о бок с матерью по дворцовому двору, освещенному факелами.

Появление Алжбеты Батори произвело в обществе переполох. Ее считали затворницей, почти не покидающей Чахтиц и живущей воспоминаниями о погибшем супруге.

Эстерхази встретили ее сердечно. Пока граф приветствовал мать по-латыни, Эржика стояла, как на иголках, поскольку понимала лишь отдельные слова. Хозяин поцеловал Алжбете Батори руку, хозяйка обняла ее, и давние приятельницы облобызались.

Потом хозяйская чета обратила свой взор на Эржику.

Румянец залил щеки девушки.

– Это моя самая любимая молодая подруга, Эржика Приборская, дочь честного земана из Врбового! – представила ее Алжбета Батори и, словно желая показать, как она дорога ей, обняла и привлекла к себе.

В здешнем обществе знали, что Алжбета Батори приехала в Прешпорок с дочерью простого дворянина и обращалась с ней как с ровней, но не ожидали, что она появится с этой девушкой на балу у Эстерхази. Поступок ее вызвал явное недовольство. Хозяин был в замешательстве, он не знал, как вести себя по отношению к девушке. Алжбета Батори была известна своей вспыльчивостью, и он опасался, что если даст понять, насколько недостойна ее положения подобная дружба и как бестактно вводить такую особу в высший свет, то оскорбленная графиня может взорваться гневом.

Но колебался он недолго: обратившись к Эржике, он по-словацки сказал ей несколько приветственных слов. У Эржики дрожала рука, которую она протянула ему. Она покраснела еще больше, когда он поданную руку поцеловал.

– Приветствую вас, милое дитя! – благосклонно сказала графиня Эстерхази, поняв поведение мужа и последовав его примеру. Она обняла и поцеловала Эржику.

Это послужило знаком для всех собравшихся: придется извинить поступок чахтицкой госпожи и «чужачки». Поначалу аристократы с трудом снисходили до представительницы низшего сословия, но уже позднее некоторые из них, и прежде всего молодые люди, стали искать ее общества. Они вились вокруг нее, поочередно приглашая танцевать под звуки венского оркестра. Эржика влекла их своей красотой и простым обаянием молодости, она была, по существу, прекрасной молодой дамой, за благосклонность которой приходилось бороться. Мать с удовольствием и гордостью наблюдала, как чудесно она вписывалась в новую среду, как росло число ее восторженных поклонников. Алжбета Батори тоже не была обойдена обожателями. Она ослепляла их своей зрелой красотой и остроумием. И старики, и молодые люди добивались ее внимания, они были сама любезность, утонченность выражений, воплощенный восторг.

Между тем графиня Батори внимательно оглядывалась по сторонам, выискивая глазами графа Иштвана Няри. Собственно, ради него она и пожаловала на этот вечер с Эржикой. Но он долго не показывался, и она спросила о нем графиню Эстерхази.

– О, если он обещал, то непременно придет, – уверила ее графиня, – окажись он хоть на другом конце света. Он уехал в Вену по делу особой важности, но обещал непременно вернуться и привезти с собой редких гостей.

И в самом деле вскоре в дверях появился мужчина лет пятидесяти, стройный, довольно изящный, даже несколько женственный. Это был Иштван Няри, на его морщинистом, тонконосом лице блуждала сладкая улыбка.

– Чуть было душа из меня вон, – сказал он и, запустив длинные тонкие пальцы в поредевшую рыжеватую челку, пригладил ее, словно гребнем, – так я спешил вернуться в ваше драгоценное общество. На своей саврасой я обогнал карету с гостями из Вены, она прикатит сюда не ранее чем через полчаса.

Уверенным шагом он переходил от дамы к даме, как воплощенная учтивость, угадывая опытным взглядом, какой из них следует поклониться раньше. Но даже у тех, кто оказался среди последних, он не вызывал неприязни, ибо в похвалах их красоте умело усиливал восторженные нотки и поэтический накал. Мужскую половину общества он приветствовал разом, самым что ни на есть дружеским тоном, хотя и знал, что все презирают его. Всем были неприятны его немужские манеры, его изысканная речь, слишком сладкие, неутихающие панегирики в адрес дам, двусмысленные слова, содержащие всегда некий невысказанный намек. Он был хитер, расчетлив, образован, знал языки. Эти качества и делали его столь незаменимым для палатина и императорского двора в Вене.

Кроме того, он был знатоком дамских сердец. Он мог соблазнить любую приглянувшуюся ему женщину. С удивительным постоянством он из ста дорожек выбирал одну, самую правильную. И был молчалив, как могила, никто никогда не слышал, чтобы он хвалился своими любовными победами. Выдержка была главным залогом его успехов и поводом для ревности молодых и старых мужей.

Как только он вошел в залу, графиня с дочерью отошли за колонну, дабы он не сразу заметил их.

– Это он, Эржика! – Она сжала руку дочери. – Твой жених!

Эржика побледнела. Ее жених? Этот высохший, изношенный рыжий кавалер с лицом белым, как известь, прыгающий вокруг дам, словно танцовщица, и расхваливающий женскую красоту, как лавочник на базаре свой жалкий товар, этот человек, распространяющий вокруг одно лицемерие да фальшь – ее будущий супруг!

Уж лучше бы она вышла за врбовского гончара, у которого волосы побелели и который знаменит тем, что никогда не моется, разве когда Господь застанет его на поле и ополоснет дождем. А этот граф Няри – она будто увидела перед собой Фицко, хотя и в ином подобии. Те же чувства пробуждаются в ней при виде Фицко, такой же мороз пробирает по коже и что-то гонит ее прочь.

– Веди себя достойно, Эржика, не позорь меня! – заметила Алжбета Батори, когда общество, собравшееся вокруг Няри, рассеялось. Она вышла с Эржикой из своего укрытия за колонной.

Острый взгляд Иштвана Няри тут же заметил ее. Он поспешил к ней – лицо его сияло, из уст сыпались сладчайшие слова о столь милой неожиданности. Он назвал ее чахтицким солнцем, которое сверкает в Прешпорке лишь раз в десять лет.

– Довольно, довольно, дорогой друг! – остановила она поток его похвал. – Поберегите запас красивых слов и комплиментов для своей невесты.

Всеобщее волнение. Для какой невесты? Самый убежденный старый холостяк, который хвалит жесткое ярмо, лишь когда оно давит чужую шею, собирается жениться?

Иштван Няри выкатил на нее глаза. На мгновение он потерял дар речи. Бледное его лицо побледнело еще больше. Он почувствовал, что на него катится беда. От Алжбеты Батори он должен принять все, он должен исполнить любое ее желание. Горе ему, если он разгневает ее и принудит к мщению. Во всем мире он боится только ее, только она способна осмеять его и уничтожить. Он коснулся взглядом Эржики Приборской и слегка отрезвел, подумав, что, возможно, именно эту девушку чахтицкая госпожа предназначила ему в невесты.

Хороша, воистину хороша… Он уж подыскивал сравнения, вживался в роль.

– Наш дорогой друг Няри, – проговорила Алжбета Батори, – собирался сегодня удивить знакомых сообщением о своей помолвке. Но чтобы удивить еще сильнее не только знакомых, но и самого Иштвана Няри, я привела его невесту, о чем сам он даже не помышлял. Разве ты не видишь ее, милый друг?

У Эржики закружилась голова, потемнело в глазах. Но память о предостережении матери придала ей силы – она не только не рухнула наземь, но ей даже удалось изобразить на лице улыбку.

Между тем граф Иштван Няри успел опомниться:

– О, жалкое мое зрение! – возгласил он, укоряя самого себя. – Одно солнце ослепило его настолько, что глаза не заметили другого, еще более прекрасного и драгоценного, так как оно будет озарять лишь мою жизнь!

И он решительно шагнул к Эржике. Она протянула ему руку, точно во сне. Он поцеловал ее, изысканнейшим жестом подставил локоть и повел ее в танцевальную залу.

Нареченные, ненужные друг другу.

Потрясенный зал мало-помалу приходил в себя. Иные немолодые дамы, озиравшие странную пару, бледнели от ненависти. Граф Няри был их возлюбленным, но при этом ни одна из них не знала о существовании других – всем он обещал вечную любовь…

– Играйте, музыканты! – воскликнул граф и тут же закружился в танце с навязанной невестой.

Он самоуверенно оглядывался по сторонам, отбивая улыбкой счастливого жениха неприязненные взгляды обманутых подруг. Он был уже готов во всеооружии отражать намеки язвительных языков. Невеста, понравившаяся ему с первого взгляда, очаровывала его все больше и больше. Он сожалел, что строгие правила танца и нравы не позволяют ему крепче прижать ее и ощутить трепет ее свежего, пьянящим волшебством дышащего тела.

При этом мучительно гадал: кто, собственно, эта невеста? Он вызывал в памяти все знатные аристократические семейства, где он мог бы видеть это изумительное создание, но тщетно. Ни угадать ее имени, ни определить величину приданого, влияние и могущество нового родства ему так и не удалось.

– Как же тебя зовут, милая нареченная? – осведомился он сладчайшим голосом, улыбаясь при этом так, что наблюдающим могло показаться, что он отпускает ей самые нежные комплименты.

– Эржика Приборская! – робко ответила она.

Он ужаснулся, улыбка тут же исчезла с лица.

Судя по имени, его невеста – дочь одного из самых незнатных дворян. Сущее ничтожество! Вот отчего всех в зале так передернуло! Он представил себе, к каким последствиям может привести это обручение. Негодование против Алжбеты Батори, устроившей ему эту западню, грозившую крахом его карьере, охватило его.

– Почему же тебе захотелось выйти за меня? – спросил он ледяным голосом, но лицо его при этом изображало все оттенки любовного признания.

– А я вовсе не стремлюсь за вас замуж! – Ей стало немного легче, как только удалось хотя бы как-то выразить свое отвращение.

– Это меня радует! – ответил он и тут же присовокупил – Однако улыбайся, как положено счастливой невесте.

– А вы хотите стать моим мужем? – осмелилась она спросить с тихой надеждой в сердце.

– Отнюдь нет! – коротко отрезал он. Сердце Эржики подпрыгнуло от радости, лицо озарилось искренней улыбкой.

– И все же, – продолжал он, нам не должно выдавать, что мы не стремимся друг к другу, на какое-то время сие будет нашей общей тайной.

– Обещаю вам!

С такой уверенностью она редко что обещала. Она сделает все, чтобы не стать женой этого малоприятного господина.

Графа порадовало, когда один из молодых людей, сославшись на полученное ранее обещание, пригласил его невесту на следующий танец. В голове графа уже созрело несколько планов, как выбраться из опасного положения, хотя бы ценой чести и доброго имени нежеланной невесты.

Он с гордостью осознавал, что до сих пор никто не обвел его вокруг пальца и что он выбирался и из худших передряг!

Ему хотелось сразу же подойти к Алжбете Батори и потребовать от нее объяснений – он должен был знать всю подноготную. Но он оказался в окружении господ, искренне обрадованных тем, как дорого ему обойдется этот глупый неравный брак, и дам, горевших нетерпением узнать, какая романтическая история скрывается за столь роковой связью светского льва с красавицей из неведомого захолустья. Однако граф Няри был, как всегда в делах амурных, предельно сдержан и молчалив.

Вскоре настала минута, когда он оказался наедине с Алжбетой Батори. Посреди танца он неприметно отвел ее в затемненную нишу.

– Сиятельный друг, – начал он, не скрывая своего возмущения, – дозвольте спросить, что означает эта комедия, в которой вы принуждаете меня участвовать?

– А вы, милый друг, позвольте мне в свою очередь поправить вас. Тут нет никакой комедии. На невесте, которую я для вас подобрала, вы женитесь, и точка.

– Вы не можете требовать от меня, чтобы я погубил себя. Для человека моего положения и занятий…

– Замолчите! – оборвала она его. – Вы хотите сказать, что постоянная дипломатическая служба не дозволяет вам осесть в семейном гнездышке? Вы – известный селадон! Женолюбие – ваша профессия, дорогой друг, и с этим, разумеется, нелегко расставаться!

Селадон! Слово это вогнало его в краску, лишило уверенности, привело в замешательство.

Никто никогда не был посвящен в его любовные приключения. Один всего лишь раз ему не повезло: его выследили, застали врасплох, и произошло это именно в чахтицком замке. Страх, что чахтицкая госпожа может разгласить эту историю пятилетней давности, заставил его стать сговорчивее.

– Однако, – продолжала графиня, наслаждаясь его замешательством, – не вешайте голову, словно идете на эшафот. Я не желаю вам зла, наоборот, забочусь о вашем счастье. Собственно, вам следовало бы меня поблагодарить, по существу, я осчастливила вас, выбрав вам в жены свою приятельницу, которую люблю, как родную дочь.

– Весьма за это признателен, – горько улыбнулся он. – Однако радоваться не могу, ибо исполнить ваше желание означало бы для меня самоубийство.

– Какое самоубийство! – язвительно рассмеялась она. – Для стареющего донжуана, который не сегодня-завтра простится со всем своим обаянием и прочими талантами, возможность связать судьбу с очаровательной девушкой, стать ее единственным господином означает по-вашему самоубийство?

Он скучливо махнул рукой.

– Нет розы без шипов! – иронически продолжала Алжбета Батори. – Давайте взвесим обстоятельства, отпугивающие вас. Ваша будущая жена – простая дворянка? Возможно, в этом некоторый ее изъян. Но вы дипломат, вы легко возвысите ее. Собственно, в этом и нет необходимости, ведь вследствие бракосочетания с вами она и без того обретет графский титул. А много ли значат опасения лишиться прежнего окружения по сравнению с радостями счастливого супружества? Я дам вам добрый совет: чтобы не страдать от того, что общество сторонится вас, повернитесь к нему спиной и наслаждайтесь общением со своей прекрасной молодой женой!

Она потешалась над ним с очевидным наслаждением:

– Хочется напомнить вам еще об одном обстоятельстве, из-за которого вас не осудит даже самый отъявленный недруг. Да что там: не только не осудит, но даже повздыхает насчет того, что до сих пор, оказывается, еще не вымерли бескорыстные рыцари. Ваша невеста, увы, бесприданница…

– Этого еще не хватало! – взорвался Няри. – Но к чему все эти разговоры? Я не женюсь!

– А я говорю – женитесь!

– Не женюсь! Таково мое последнее слово!

– А мое последнее слово – женитесь! Не забывайте: оно воистину последнее!

– Что ж, договорились. Идемте! – Он холодно подставил ей руку, дабы проводить ее в оживленную залу.

– Постойте! – остановила она его. – Что вы скажете на то, если я велю позвать из заезжего двора Фицко?

Он угадал, куда она клонит, но не подал вида.

– Зачем?

– Пусть приходит сюда и, не выбирая слов, расскажет изысканному обществу, чему был свидетелем одной прекрасной летней ночью в Чахтицах!

– И он расскажет, как по приказу своей госпожи, – раздраженно перебил ее граф Няри, – выследил гостя в каморке одной из служанок – которая, кстати сказать, была великолепна – и тут же позвал госпожу, дабы она, при всем своем отменном вкусе, ошарашила гостя, смеясь, как безумная, над смущением застигнутых врасплох.

– У Фицко великолепная память, – пригрозила Алжбета Батори, словно не замечая острия, сокрытого в колючих словах графа. – Он сумеет в точности оживить ваши любовные вздохи и речи, из которых ваши поклонницы узнали бы, насколько гибок ваш язык, как вы умеете льстить и даме благородных кровей, и обыкновенной простолюдинке.

Именно этого больше всего страшился граф Няри. Алжбета Батори была в состоянии пригвоздить его к позорному столбу. Мороз продирал по коже при одной мысли, как будут смеяться все над любителем прелестей служанки, каким презрением к нему воспылают высокородные воздыхательницы. И все же это ничто по сравнению с женитьбой на земанке-бесприданнице…

– Воля ваша! – сказал он решительно. – Позабавьте общество по своему желанию и вкусу!

Алжбета Батори рассмеялась:

– У вас такой страх перед женитьбой на прекрасной девушке, что это поражает меня! Вы предпочли бы вынести насмешку и презрение целого света?

– Да, – отрезал он.

– Что ж, могу сказать вам, что моего слуги вообще нет в Прешпорке и что я вовсе не собиралась разглашать ваше чахтицкое приключение.

Он недоуменно взглянул на нее.

– Однако, – продолжала она уже строгим голосом, вновь обращаясь к нему на «ты», – на Эржике ты непременно женишься. А нет – так я тебя, к ужасу всех гостей, упеку в тюрьму!

Граф Няри испуганно огляделся, не шпионит ли кто за ними, не слыхал ли кто произнесенной угрозы.

– Тише, тише! – возмущенно осадил он Алжбету Батори. – Что дает вам право угрожать мне тюрьмой?

– Мне – ничего, милый друг. Это дело суда! Существует ряд совсем невинных, по мнению некоторых, торговых дел и делишек. Но закон строго преследует их… Постыдились бы вы, жемчужина дипломатии! Как вы могли быть столь недальновидным и самому подготовить против себя такое доказательство?

Опасный пергамент

Граф Няри стоял перед Алжбетой Батори, терзаясь догадками. Куда клонит чахтицкая госпожа, что она имеет в виду? Неуверенность лишала его сил, он взволнованно переминался с ноги на ногу, руки тряслись. С какой радостью он задушил бы эту женщину, которая так играла с ним!

– Скажите наконец, на что вы намекаете? – вырвалось у него.

– Потише, дорогой друг! Потише! Вы снова забываете об осторожности, а она никогда не повредит. Сейчас вы узнаете, о чем речь. Не могли бы вы вспомнить, где и в какой форме расцветает в наше время торговля женщинами и девушками?

Он позеленел.

– И сколько платит, – продолжала она резко, не отрывая от него взгляда, – сколько платит турецкий паша в Новых Замках, ненавидящий иноверцев, но обожающий христианских женщин и девушек, и сколько бы он заплатил, если бы ему кто-то однажды предложил дюжину христианок?

Вид жертвы, вплотную припертой к стене, заставил Алжбету Батори рассмеяться.

– Похоже, вы потеряли дар слова, дружок…

– Мне кажется, что вы и сами достаточно осведомлены в этом деле и не нуждаетесь в моих скромных знаниях! – ответил, вскипая гневом, граф Няри. Он не знал еще, насколько осведомлена она о его торговых сделках, и следил за тем, чтобы неосторожно не проговориться или не дать ей возможности догадаться о том, чего она пока не знает.

– Верно, друг мой, – усмехнулась она, – о торговле женщинами я кое-что знаю. Неудивительно, потому что у меня на руках имеется превосходная грамота, автором которой являетесь вы, искусный дипломат…

И она, развернув узкую полосу пергамента, повернула его таким образом, чтобы на него упал бледный свет, проникавший через окно в нишу.

Увидев этот пергамент и молниеносно пробежав его главами, Няри подскочил к графине и, схватив ее за руку, попытался вырвать опасный документ. Но она так ударила его кулаком в грудь, что он отлетел на несколько шагов в сторону.

– Бестия! – прохрипел он, схватившись за голову. Все поплыло перед глазами.

– Вы могли бы обойтись и без этого, милый друг, – проговорила она с натянутой улыбкой. Его нападение глубоко возмутило ее. – Ваше счастье, что при этом не было свидетелей, не то пришлось бы прилюдно возмутиться вашей навязчивостью. И не знаю, кому бы понравилось, что жених очаровательной невесты нахально заигрывает с вдовой.

Испепеляющим взором смотрел он, как она спокойно свертывает пергамент и засовывает его за корсаж.

Он полностью в ее власти. Документ, которым она завладела, представляет для него самую большую угрозу.

– Итак, ответьте мне, Иштван Няри, женитесь вы или нет?

Она вызывающе смотрела на него.

– Женюсь! – прошипел он сквозь зубы.

– Тогда все образуется. Но пора вернуться в общество. Вы несколько растерянны, дорогой друг. Стоите точно столб, вперивши взгляд неведомо во что, и даже забываете предложить мне руку. Пойдемте, пойдемте, сиятельный друг.

Спустя минуту граф привел в ту же нишу Эржику.

– Хочу с глазу на глаз подумать вместе с тобой, как нам избежать этой принудительной свадьбы.

– Ведь это просто: не женитесь на мне, и все тут!

– Да не могу я на тебе не жениться. Все повернулось так, что я должен это сделать.

– Почему? – всполошилась Эржика.

– О причинах я не могу распространяться, в конце концов, не в них дело. Наша судьба в твоих руках, наше общее спасение в том, чтобы ты исчезла. Да, ты должна исчезнуть. Иного выхода нет.

– Куда? – В ней нарастал страх, она чувствовала, что граф готов на все, лишь бы сломить ее сопротивление.

– Куда угодно. Главное, чтобы о месте, где ты будешь, не знала графиня или кто другой, кто мог бы ей об этом сказать.

– Я не представляю, куда могла бы я исчезнуть.

Он подошел к ней совсем близко и пытливо заглянул в глаза, словно хотел прочесть ее мысли.

– Скажи, ты не хочешь выйти за меня потому, что у тебя есть любимый?

– Да, именно поэтому, – ответила она. Печаль захлестнула ее, на лице вспыхнул румянец.

– Не мог бы тебя твой милый похитить, допустим, даже с моей помощью?

– Нет, он не похитит меня.

– Если любит – похитит. Постараюсь дать ему знать, что тебя хотят насильно выдать замуж и что перед свадьбой спасти тебя может только он, причем исключительно путем похищения.

– Я не уверена, любит ли он меня.

– Увидим!

– Но я не хочу, чтобы кто-то уговаривал его похитить меня. Я запрещаю вам это.

– Стало быть, хочешь стать моей женой?

– Нет, нет.

– Тогда ты должна пойти на все. Делай, что понадобится. Иначе мне придется жениться на тебе вопреки своему желанию. Стать твоим отцом я бы еще согласился, но мужем…

Сперва вместо «отцом» он собирался сказать «любовником», но вовремя спохватился.

Они вернулись к гостям. Граф Няри – успокоенный надеждой, что ему удастся принудить ее любимого к действию. Эржика – обеспокоенная, полная тревог…

– Улыбаться, улыбаться! – шептал он Эржике, показывая собственным примером, как перехитрить окружающих.

Улыбалась и Алжбета Батори.

– Наш друг Няри неслыханно счастлив, – заявила она громко, чтобы услышал и он, танцевавший близ неё и трех ее собеседников.

– Скорее он сошел бы за отца твоей очаровательной подруги, а он между тем собирается стать ее мужем.

– А нельзя ли узнать, какое приданое он получает? – откликнулся один из любопытствующих.

– Да никакого!

Друзья чахтицкой графини рассмеялись так громко, что внимание всей залы обратилось к ним. Граф слышал весь разговор. В этом взрыве хохота, превышавшего границы приличия, было сплошное злорадство. Он, стиснув зубы, продолжал улыбаться, будто ничего не случилось, но при этом так сжал руку Эржики, что та в укоризненном испуге воззрилась на него.

Но чему Алжбете Батори понадобилось принудить его к этому браку? Вопрос не выходил у него из головы, но ответа не было.

С улицы доносился стук лошадиных копыт и погромыхивание повозок.

В зале началось волнение: это прибыли гости из Вены. Дамы не скрывали радости. Новыми гостями оказались одни мужчины, стало быть, прибавилось рыцарей. Господа, в свою очередь, радовались случаю узнать пикантные подробности из жизни императорского двора, новости столицы и всего света.

Когда гости схлынули в прихожую, Алжбета Батори с равнодушным лицом стояла в стороне. Большинство пришедших она знала только по имени – увеличение числа гостей и оживление в зале мало волновали ее. Она приехала сюда не в поисках развлечений. И цели своей уже достигла. Среди здешних приятелей и знакомых ей стало скучно, длительное ее отсутствие сделало их совсем чужими. Хорошее настроение годилось лишь для того, чтобы легко восстанавливать прежние связи и завязывать новые.

И тут вошел последний гость.

Последний гость

Едва Алжбета Батори заметила вошедшего, лицо у нее вытянулось, глаза расширились, кровь хлынула в лицо – она вскрикнула, точно в кошмарном сне.

Все обернулись к ней, затаив дыхание. Графиня теряла сознание. Лицо мгновенно побледнело, и она стала падать.

Один из гостей подхватил ее, к ней тотчас подбежала изумленная хозяйка дома.

В дверях пораженно застыл секретарь палатина Турзо Юрай Заводский, человек могучей стати. На его круглом, полном лице светились черные, глубоко посаженные глаза, над ними белел высокий лоб, обрамленный залысинами.

Глаза гостей тщетно пытались нащупать связь между появлением секретаря и удивительным обмороком, взгляды обращались то на Юрая Заводского, то на Алжбету Батори, которую выносили из залы ее не потерявшие присутствия духа друзья.

– Несите ее в покои заезжего двора, – распорядилась графиня Эстерхази, – или нет, лучше в нашу спальню. Там полнейшая тишина, туда не доходит ни музыка, ни шум!

– Пойдем, – позвал Иштван Няри Эржику, – твое место сейчас рядом с твоей приятельницей.

Эржика, испуганная обмороком матери, была признательна Няри, что он оказался рядом в минуту ее растерянности. А ему пришлась весьма кстати возможность вместе с ней войти к Алжбете Батори.

Ему непременно надо было оказаться рядом с ней. Он опасался, что, когда будут ее приводить в чувство, предательская полоска пергамента выпадет у нее из корсажа и попадет в чужие руки. Более того, Няри тешил себя надеждой, что, вероятно, ему удастся завладеть опасным письмом, которое могло погубить его. Но и страхи его и надежды были напрасны. Полоска пергамента не выпала, и необходимости расстегивать корсаж не было – госпожа пришла в себя, как только ее усадили и дали понюхать крепких духов.

Под впечатлением неприятного события в обществе царило молчание вплоть до той минуты, пока не появилась среди гостей графиня Эстерхази:

– Благодарение небу – все уладилось. Бедняга жалуется на свое капризное сердце. К сожалению, наша милая гостья уже не сможет вернуться к нам, хотя и чувствует себя хорошо. Она просит уважаемое собрание простить ее, что вынуждена до времени удалиться. Опасается, как бы приступ не повторился.

Секретарь палатина был в мрачном настроении, и каждому, с кем он общался, казалось, будто что-то гнетет его. Он не умел притворяться, не считал нужным скрывать свое душевное состояние. Но его знали, и дурное настроение приписывали неприятностям по работе.

Алжбета Батори, сидя в кресле, уже улыбалась.

Ее наполняла такая радость, что она лишь с большим усилием подавила в себе желание весело засмеяться.

Не напрасно мечтала и ждала столько лет – мечты ее сбылись. Она едва переборола соблазн собраться с силами и броситься в зал дворца к своему желанному незнакомцу. Нет, она не в состоянии встретиться с ним при свидетелях: пришлось бы напустить на себя равнодушный вид, скрывать свои чувства. Она знала, что не в силах совладать с собой и не выдать своих переживаний. Потому-то и сказала хозяйке дома, что уйдет с вечера.

– Со мной все ладно, все прошло, – улыбалась она тем, кто тревожно смотрел на нее, и руками, дрожавшими от затаенного возбуждения, привлекла к себе Эржику. Увидев и Няри, она поднесла руку к груди и, нащупав там пергамент, улыбнулась графу. По ее иронической улыбке было ясно, что она угадала, зачем он здесь и чего дожидается.

Заметила она и своего приятеля, поддержавшего ее, когда она падала в обморок.

– Дорогой друг, простите, что я обременила вас, – молвила она. – На прощание лишь скажите мне, кто был тот последний гость, которого я, чахтицкая отшельница, увидела впервые в жизни. После чего я немедленно освобожу вас от ваших рыцарских обязанностей.

– Это Юрай Заводский, секретарь палатина.

– А-а, имя его я слышала давно. Но, к сожалению, не имела счастья с ним встретиться лично. Скажите ему, прошу вас, что его приход не был причиной моего обморока, пусть он понапрасну не винит себя. Его внешность вовсе не столь ужасна, чтобы повергнуть кого-нибудь в обморок, как раз напротив, он чрезвычайно приятен и обаятелен. Я убеждена, приди он раньше, а не так поздно, мое причудливое сердце не заупрямилось бы так.

Когда графиня Эстерхази, успокоив гостей, вернулась в спальню, Алжбета Батори встала и распрощалась.

Опершись на Эржику, она поспешила удалиться, словно земля горела у нее под ногами, и шагнула в ожидавшую карету, даже не оглянувшись. В карете они ни о чем не говорили. Эржика молчала потому, что боялась выдать свою тревогу и страх перед будущим, как и отвращение к затеваемой свадьбе. А мать была целиком во власти собственных мыслей и замыслов. Радость желанной встречи смешивалась с опасением, не забыл ли ее давний минутный возлюбленный, а если забыл, удастся ли ей воскресить в нем мертвые чувства. И сомнения чередовались с уверенностью, что ей это удастся.

Мысль о предстоящей жизни в озарении любви рождала в ней неизъяснимое блаженство, окружающий мир казался ей окутанным розовым туманом.

До сих пор она не жила, только теперь начиналась жизнь!

Карета остановилась перед заезжим двором и минутой позже исчезла в темных воротах. Алжбета Батори отвела Эржику в комнату, помогла ей раздеться, уложила в постель, накрыла одеялом и поцеловала.

Из соседней комнаты до слуха девушки доносилось шуршание платьев, пока мать раздевалась, скрип пола, пока она беспокойно ходила взад-вперед по комнате, и, наконец, скрежет кровати, когда она улеглась спать.

Удивительно было, что все это время она думала не о себе, не о своем будущем, а о матери, казавшейся ей такой необыкновенно таинственной, загадочной. Эржика мучительно пыталась разобраться в своих чувствах. В самом ли деле она любила ее? Она искала ответ на этот вопрос. Она вспоминала удручающие события в замке, несчастных портних, видела перед собой графиню, одержимую дикой злобой и жестокостью и вместе с тем исполненную материнской любви, готовой к величайшей жертве. И тут же она представала наглой, безжалостной, готовой растоптать ее сердце женщиной, принуждающей дочь стать женой отвратительного сластолюбца. Она так и не могла определить, что в матери хорошего, достойного похвалы и восторга, а что дурного, достойного осуждения и проклятия. Она уже не знала, любит ли она мать, лишь все определеннее и очевиднее чувствовала, что жалеет ее. Жалеет болезненной, мучительной жалостью.

Вдруг она села на постели под розовым балдахином и напряженно прислушалась.

За стеной слышались рыдания.

Поняв, что в соседней комнате плачет мать, Эржика побежала к ней, села на край кровати, обняла и поцеловала ее.

– Матушка, что с тобой?

От волнения горло сжимал спазм, горечь наполняла рот, на глаза навертывались слезы.

– О, Эржика, я счастлива и ужасно несчастна!

И она обняла дочь и прижала ее к себе.

– Сегодня, девочка моя, я нашла твоего отца!

– Моего отца? Эржика тоже заплакала.

Крепко обнявшись, они обливались слезами, а тихие лучи улыбчивой луны прокрадывались под полог постели, окутывая плачущих женщин мягким светом.

13. Украденная шкатулка

Повздорившие слуги

– В замке все в порядке?

– Все в порядке, разве что капитан пандуров таинственно исчез.

– Сколько наняли девушек?

– Еще неизвестно. Служанки до сих пор не вернулись.