Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

– А разбойники?

– Разбойников нет и в помине.

– Ни одного не поймали, не убили?

– Ни одного.

– И погоню за ними еще не начали?

– Нет. Пандуры без капитана беспомощны.

То Дора Сентеш, ястребом влетевшая во двор замка, засыпала прислугу вопросами, явно давая понять, что судьба каждого теперь зависит только от нее. Беда тому, на кого придется пожаловаться госпоже.

Илона Йо и Анна Дарабул нервничали. Их возмущало, что Дора держит себя точно хозяйка и всем распоряжается. Фицко знай ухмылялся и не спешил с ответами. Когда же Дора все выведала и с начальственным видом осмотрела замок, – как де идут дела с побелкой, покраской и генеральной уборкой, – Фицко решил заговорить. Да так, что у Илоны и Анны сердце взыграло от радости.

– Бедная ты, Дора, – ухмыльнулся он, – строишь из себя Бог весть какую хозяйку, а между тем не хотел бы я быть в твоей шкуре.

– За меня не волнуйся, я за себя постою.

– Кто знает! Хоть ты и такая большая и сильная, душонка твоя уйдет в пятки, когда госпожа напустится на тебя. Увы, не принесешь ты ей приятных вестей, и за это тебе же достанется, ха-ха-ха! Исчезновение капитана…

– Неужто в этом моя вина?

– Кто знает, не прячешь ли ты его под юбкой…

Дора бросила на него яростный взгляд:

– Не дразни меня, Фицко, а то, ежели вздумаю выследить его, глядишь, еще ты и сам влипнешь в историю. Неужто в самом деле не знаешь, как он исчез?

– Ладно, оставим капитана в покое, – махнул рукой Фицко. – Может, к семье подался в Прешов и скоро вернется, мы и оглянуться не успеем. Тут у нас другие заботы. Ты когда возвращаешься в Прешпорок?

– Завтра утром.

– Тогда придется тебе уведомить госпожу, если ты, конечно, прежде не умотаешь на край света, что он откинул копыта, как ни пытались его спасти, подох, покинутый всеми…

– Кто? – ужаснулась Дора.

– Вихрь, вот кто! – ответил горбун, подавляя смех.

Дора вся побелела.

– Святой Боже! Что с ним сталось? А нельзя ли что придумать?

– Черт его знает. Дергается как бешеный, морда вся в пене, самолучшим овсом брезгует, ничего не жрет, все тощает. Говоришь, нельзя ли что придумать? Слава Богу, теперь можно, ха-ха! Ты приехала и спасешь его!

– Не шуткуй, Фицко! – прикрикнула на него Дора уже вполне мирно. – Надо позвать ворожею, может, и заговорит его. Глядишь, Майорова поможет…

Фицко загоготал.

– Неужто думаешь, что найдется человек, который отважится лечить Вихря? Кто ж приблизится к несчастной лошади, не боясь господского гнева в случае, ежели тварь подохнет? Нет, я не хочу быть плохим пророком, возможно, Вихрь не сдохнет, протянет до приезда хозяйки.

– Упаси Бог! – испугалась Илона.

– То был бы и вправду судный день, – содрогнулась Анна. – Плохо нам всем будет, коли Вихрь сдохнет после приезда госпожи.

– Говоришь «сдохнет», – процедил Фицко сквозь зубы. – Как будто это простая животина, забываешь, что Вихрь стоит больше всех нас вместе взятых…

– Сдохнет или умрет – все одно, – рассердилась Анна. – Но и то правда: если Вихрь не помрет прежде, чем госпожа вернется, для нас остается одно – бежать и никогда в чахтицком замке больше не появляться.

– Не робейте, – успокоил их Фицко. – Я уверен, Вихрь не доживет до возвращения госпожи, можете рассчитывать на то, что госпожа перекипит и злоба ее пройдет еще в Прешпорке. А нам достанутся громы и молнии поменьше – мы уже к ним привыкли.

– А расплачиваться за это мне! – ужаснулась Дора.

– Вот именно – тебе! – ухмыльнулся Фицко. – У тебя такая силища, что и настоящая молния об тебя сломается…

Илона и Анна успели забыть о собственных опасениях. Злорадствовали, что Дора одна поплатится за смерть Вихря. Сморщенные их лица бороздили затаенные улыбки, которыми они скрепляли свой союз против соперницы.

– Фицко, – попросила Дора, – посоветуй мне, как быть. Ты всегда придумаешь, как выйти сухим из воды.

Ну вот, Дора, это уже другая песенка, надо было петь ее с самого начала и не выламываться. Так вот, слушай! Увидев, что госпожа разъярилась, ты, чтобы отвести ее гнев от себя, свали вину на кого-нибудь другого.

– На кого, скажи, ради Бога?

– Выбор за тобой. Захочешь отправить Илону к праотцам, скажи, что она это сделала, захочешь – Анну, скажи, что она отравила лошадь.

Илона и Анна так и вскочили.

– Ну-ну, не бойтесь, это я просто в шутку, – успокоил их горбун, меж тем как Дора уже примеривалась к ним.

– Послушай, Дора, – дала выход своему гневу Анна, – ты точно так же могла бы сказать, что отравителем был Фицко, и это было бы куда ближе к правде.

Словно пуля попала в горбуна. Он взвился.

– Да я тебя! – взревел он и, размахнувшись, что есть силы ударил женщину кулаком в лицо. – В другой раз следи за своим языком, не то мокрого места от тебя не останется.

Анна зашаталась и рухнула на землю. Но тут же поднялась и пронзила горбуна взглядом, искрящимся ненавистью. Сжав кулаки, погрозила ему:

– Ну погоди, Фицко, я тебе это попомню!

– Не угрожай, не то опять залеплю кулаком твою пасть!

– Да ладно вам наскакивать друг на друга! – обрушилась на них Дора. – Ты лучше скажи, Фицко, на кого мне свалить вину?

– На капитана!

– Да поверит ли госпожа?

– Это уж твоя забота. Скажи ей, что он таким образом отблагодарил ее за оказанное доверие. Она ему доверила обихаживать Вихря, вот он его и обиходил. Поэтому и исчез, как призрак. Если госпожа не поверит тебе, скажи ей, что, мол, Фицко собственными глазами видел, как он давал Вихрю яд. Я бросился, мол, на него, но было поздно. Лошадь проглотила ядовитую жратву. Если бы я и успел помешать, все равно не смог бы спасти коня, это была уже не первая порция.

Лицо у Доры прояснилось.

– Подлей масла в огонь, – науськивал ее Фицко. – Но гляди в оба. Он дошлый малый, его на козе не объедешь. Видела, как из-за него госпожа приказала меня отделать? То же самое и с тобой может статься. Сразу ссылайся на меня, и не худо бы, чтобы Илона с Анной это подтвердили.

– Я свидетельствовать не стану! – крикнула Анна Дарабул. – Зачем мне гасить огонь, который меня не жжет.

Зато Илона была не столь непреклонна – выгоднее было держаться заодно с Дорой и Фицко, нежели с Анной.

– А я подтвержу, что вместе с Фицко видела, как капитан давал Вихрю яд!

– А я, – воскликнула Анна, – скажу, что вы вруны и поклянусь, что выведаю, на чьей совести Вихрь. И доложу госпоже!

– Ничего ты не выведаешь, – пригрозил кулаками Фицко. – Только попробуй, разобью тебе сопатку!

Анна злобно рассмеялась:

– Выдаешь себя, Фицко, чисто младенец. Сразу видно: отравителя ты очень даже хорошо знаешь…

Фицко спохватился, осознал оплошку.

– Нечего мне выдавать, – притих он, – а тебе, Анна, советую держать язык за зубами. Не смолчишь – заговорю и я, и тогда не дожить тебе до утра.

– Ну конечно, свернешь мне шею, если я позволю, – отбрила она его.

– В последний раз говорю: наберись ума! – посоветовал ей Фицко. – Зачем мне пачкать руки об такую ведьму, когда знаю, – стоит мне захотеть, еще этой ночью толпа чахтичан с великим удовольствием сдерет с тебя шкуру, вырвет руки-ноги и растопчет, как змею.

Перепуганные Илона с Дорой воззрились на горбуна. Что он замышляет? Изрыгая угрозы, он даже улыбался, но женщины чувствовали, что он горит жаждой мщения и что лучше его не задирать, не то слова его могут стать действительностью.

Анна тоже затрепетала, но виду не показывала:

– Что ты выставляешься? Собака воет – ветер носит. Интересно, как это ты науськал бы на меня весь город.

– Я не делаю из этого тайну! – ухмыльнулся горбун. – Скажи, пекла ли ты на днях ореховые пироги…

Анна побледнела.

– Дьявол! – крикнула она ему.

– Что за пироги? – спросила Дора.

– Что ж, сейчас узнаем, – засмеялся Фицко. – Вот мы тут грыземся, ругаемся, а еще тебе не сказали, что повезешь госпоже и другую весточку, которая ее порадует.

Да говори же, говори! – просила, задыхаясь от нетерпения, Дора.

– Передашь ей, что пастора Яна Поницена уже нет в живых. Нет, пока, может, он и жив еще, но до утра, ну самое большее до завтрашнего вечера вымрет не только он, по и весь приход, потому как рано или поздно они отведают ореховых пирогов, которые умеет печь одна только Анна.

Дора догадалась.

– А что, в приходе не заподозрили, что пироги отравлены? Да и настоящий ли это яд?

– За то, что он настоящий, – хохотнул горбун, – дам голову на отсечение. Майорова в своем ремесле толк знает и всегда угадывает, какое лекарство нам требуется. Порошок, полученный мной, я подсыпал кошке. Только понюхала и тут же окочурилась.

– Скажи, Фицко, как же вы это сделали?

– Чего проще. Анна замесила тесто, расколола орехи и посыпала их чудодейственным порошком. Не сомневайся – я сам это видел. Потом вынула пироги из печи, поджаристые, кругленькие, ароматные – ну просто заглядение! Так и хочется в рот сунуть. И отрядила Анна одну холопку: отнеси, мол, преподобному, пусть отведает. Напекла я больно много, куда девать – не знаю. Не говори только, что пироги из замка, чтоб не подумал, что мы к нему подлизываемся. Пусть лучше думает, что ты сама хочешь ему сделать приятное. Холопка ореховые пироги отнесла, и, насколько знаю, ее не надо было уговаривать представить дело так, что подношение от нее.

Все рассмеялись, одна Анна сумрачно смотрела перед собой.

– Вы только поглядите на Анну, – Фицко ткнул пальцем в нее, – похоже, что ей пастора жалко.

– Не пастора, – отрубила она, – пирогов жаль. Надо было и для тебя оставить. Теперь я убедилась, что ты их и впрямь заслужил!

Нападение на замок

Перебранка разгорелась с новой силой, но, когда в людскую вошел Павел Ледерер, сразу затихла. Хмуро, не проронив ни слова, уселся он на лавку и отозвался лишь тогда, когда довел до крайности любопытство женщин и Фицко, когда на него обрушился град вопросов: так что же произошло в приходе?

А дело было в том, что он был послан в приход узнать, чем кончилась история с пирогами. Его предупреждение не запоздало: дарованных пирогов так никто и не успел отведать.

– К сожалению, ничего не получилось, – сказал он, искусно изображая опечаленность и гнев по поводу неудавшейся затеи. – В приходе все на редкость осмотрительны. Пироги показались подозрительными, никто их и не коснулся. Как раз когда я явился туда, батрак священника привел сельского пастуха с его псом Бундашем, совсем лысым от парши.

«Слыхал я, – обратился священник к пастуху, – что ты не знаешь, как поступить с Бундашем, что тебе жалко убивать его. Я помогу. Он получит снадобье, от которого и кости перестанут стучать, и забот никаких не будет». И он бросил собаке нарезанный ореховый пирог. Сперва у пастуха засветились глаза от радости, что его несчастный пес дождался такого лакомства, но потом вдруг он подскочил к нему и стал отгонять: «Ишь ты, что он ест! Это и я могу попробовать!» – «Оставь его, – остановил пастуха священник. – Не завидуй Бундашу!»

– Пес еще и не сожрал всего, что ему бросили, как уж повалился на пол, задергался, словно волки рвали ему нутро, и дух из него вон.

Пастух заплакал, завздыхал, не понимая, как это Бундаш мог после такого лакомства околеть. И теперь, – продолжал Павел Ледерер, – по всем Чахтицам разнесся слух, что кто-то из замка хотел отравить священника. Шум поднялся превеликий. Еще когда я был в приходе, туда прибежали люди, оглядели Бундаша и оставшиеся куски пирога и ну ругаться, проклинать. Тут кто-то указал на меня пальцем: «Этот тоже из замка!» Раздался зловещий гул, на меня замахали кулаками. Я счел за благо уйти восвояси. Несколько мужиков бросились за мной, но пастор их задержал. Нынче ночью лучше не смыкать глаз. Возмущенные чахтичане, как пить дать, нападут на замок.

– Не беда, я живо наведу порядок! – вскинулся Фицко. – Прикажу запереть ворота, пандуры с гайдуками пускай будут наготове. Ничего с нами не случится. А ты, Павел, скажи, кто, по-твоему, хотел пастора отравить?

– Алжбета Батори и ты, Фицко.

Анна рассмеялась:

– Вот так, Фицко! Видать, не с меня сдерут шкуру, не мне перебьют руки-ноги!

Бросим на нее злобный взгляд, горбун побежал отдать приказ гайдукам и пандурам готовиться к бою.

Только закрыли ворота, а за ними уж зашумела возмущенная толпа. Сжатые кулаки мелькали в воздухе, раздавались выкрики:

– Отравители, убийцы!

– Поджечь замок и отправить злодеев в преисподнюю!

Возмущение разгоралось, как костер на ветру, и смельчаки уж стали наваливаться на ворота, чтобы их вышибить. Когда перед воротами появились красные униформы пандуров и гайдуков, получивших приказ защитить замок и его обитателей, возмущение только усилилось. Люди зашумели еще громче, когда к воротам приковылял Фицко. Попытка отравить священника вызвала такое сильное негодование, что угрожающий вид Фицко не возымел обычного действия.

– Откройте, откройте! – взывала толпа.

– Выдайте нам этого колченого дьявола!

На Фицко сыпался град каменьев. Но он стоял недвижно, словно был неуязвим.

– Бросайте, бросайте, по крайней мере, будет чем играть. Ха-ха, игра что надо: один камень – одна разбитая башка!

Он тут же поднял камень и нацелил в того, кто только что крикнул: «Выдайте нам этого колченого дьявола!» Мужик завыл от боли и злости – камень угодил ему прямо в голову. Потом уж Фицко подымал камень за камнем и, дико хохоча, бил без промаха.

– Вам еще не надоело? – ревел он. – Ну давай, еще давай, чтоб на каждую башку по камню.

Толпа растерялась. В глазах суеверных людей горбун снова становился не человеком, а чудищем, наделенным сверхъестественной силой. Фицко чувствовал, что перевес на его стороне, и потому действовал все более дерзко.

– Пандуры и гайдуки, рассыпайся, вы тут ни к чему! – орал он. – А то оставайтесь, увидите, как я сам со всеми управлюсь!

Фицко подскочил к воротам, открыл их и заверещал:

– Ну-ка, есть охотники померяться со мной силой? Так измолочу, что родная мать не узнает. Валяй сюда, герои! Храбрости не хватает? Я вам покажу, с кем имеете дело! А ты, сатана, помоги, милостивец!

Теперь и самых разумных охватил суеверный страх. Горбун прилюдно признается, что продал душу дьяволу!

Фицко тут же приметил действие своих слов; воинственный запал людей совсем угас. И он бросился на ближайшего человека. Обвился вокруг него руками и ногами, чисто четырьмя змеями, повалил его на землю и тут же прыгнул на следующего.

Некоторое время спустя Фицко стоял один перед открытыми воротами замка. Он трясся в бешеном хохоте, который катился вслед за бегущей толпой, точно мутный, грязный поток.

– Скажи, Фицко, неужто и впрямь продался дьяволу, – спросил его Павел Ледерер, – раз у тебя такая силища и везение?

– Дьяволу, думаю, я не надобен. Сколько раз взывал к нему, а он не является, и все. Я бы, конечно, продал ему душу, ей-ей! Так что скажи ему об этом, если с ним встретишься, хе-хе-хе!

«Один из нас должен исчезнуть!»

Когда в замке все стихло, Фицко направился к конюшне, держа в руке фонарь. Оглядевшись, тихо открыл дверь. В конюшне, чистотой и уютом превосходившей все жилища господских подданных, на золотистой соломе лежал, растянувшись, Вихрь. Фицко, злобно ухмыляясь, подошел к нему и со всей силой пнул в бок.

– Вот тебе! Хотя я бы лучше пнул твою хозяйку за то, что велела меня выдрать.

Вихрь дернулся, но у него уже не было сил встать на ноги и увернуться от пинков. Он лишь дергался на соломе и таращил на Фицко стекленевшие глаза.

– Ну хватит, уже нога заныла. Мне бы столько золотых, сколько я отвесил тебе тычков! Ну, бедолага, не гляди так печально, хмуро. Ведь эти пинки для тебя что лекарство. Лекарство против жизни, ха-ха-ха!

Потом он приподнял голову коня и насыпал в рот порочила, черного как мак. Вихрь сглотнул его и бессильно свесил голову. Фицко уселся на край желоба.

– Лучшее лекарство даю тебе, Вихрь. Ей-богу, поможет! Это последняя, самая сытная порция!

Вихрь лежал без движения, йотом дернулся, стал извиваться, раз-другой вскинул ноги, захрипел, тараща глаза, на морде у него выступила иена. А Фицко наблюдал отчаянную борьбу Вихря со смертью с горящим взглядом и выражением нечеловеческой радости. Борьба лошади, принесенной в жертву его мести, длилась недолго.

– Вот тебе последний привет! – Горбун пнул его в голову так, что та ударилась о грань желоба. Еще раз окинув коня взглядом, чтобы убедиться, что Вихрь действительно мертв, он снял со степы фонарь и собрался уйти, по, повернувшись к двери, застыл на месте.

От двери донесся резкий, пронзительный смех. Там стояла Анна Дарабул, сплошное олицетворение ненависти и злобы. Неудержимым потоком рвался из ее уст дикий хохот: ловко же она застала Фицко на месте преступления! Горбун, вмиг оправившись, изготовился к прыжку. Но Анна напряженно следила за каждым его движением и вовремя его осадила:

– Стой на месте, Фицко, не то враз сюда сбежится весь замок, все убедятся, что я застигла тебя на месте преступления. Двинешься – захлопну дверь!

Горбун заскрежетал зубами. Преимущество было на стороне Анны.

– Не злобствуй, Фицко, не то и я разозлюсь. Лучше скажи, ты и вправду хочешь со мной раздружиться?

– Пусть сатана с тобой дружит!

– А с тобой все черти преисподней! – прошипела Анна. – Только и они тебе теперь не помогут!

– Помогут или нет, пошла прочь с моих глаз!

– Я знаю, что ты этого хочешь, чертов выродок!

– Ведьма проклятая!

– Последнее слово, Фицко, – крикнула Анна, зардевшись лицом. – Не хочешь жить со мной в мире, тогда остается одно: кто-то из нас должен исчезнуть!

– Ты и исчезнешь! – взревел Фицко и замахнулся фонарем, метя ей в голову. В тот же миг он и сам метнулся к Анне.

Но та вовремя отскочила к двери, резко прихлопнула ее и задвинула засов.

– Вот ты и исчез, Фицко, настал твой конец! – просипела она за дверью.

Горбун понял, что спасения нет. Он затрясся в отчаянии, услышав как убегает Анна, вопя во весь голос:

– На помощь, на помощь, я нашла отравителя!

Он вскочил, оперся о дверь и попробовал ее вышибить, но только весь залился потом в напрасном усилии. И в ужасе вдруг увидел, как от светильника, выпавшего из фонаря, загорается солома и выкатившиеся глаза Вихря блестят в жару пламени, точно огромные зрачки чудовища, собравшегося проглотить его.

Отчаяние горбуна росло.

Языки пламени ползли по соломе, облизывая стебель за стеблем. Если огонь не потушить, займется вся конюшня, и он, задохнувшись, превратится в уголь.

А может, недвижно смотреть, как пламя охватывает конюшню и его заодно? Кто знает, что еще ждет впереди!

К воплям Анны прибавлялись теперь и выкрики гайдуков, пандуров, прислуги. Если откроют конюшню и найдут его возле отравленного Вихря, ему конец. И если даже не сразу, то уж наверняка, когда вернется чахтицкая госпожа.

Но когда языки пламени стали облизывать башмаки и брюки и прижигать беспомощно повисшие волосатые руки, инстинкт самосохранения сделал свое.

Он бросился на пламя, стал топтать его, словно давил головы стоглавого дракона, и, сорвав со стены недоуздок Вихря, вступил в бой с опустошающей стихией.

Вскоре он одолел огонь и стал напряженно думать, как спастись от другой, еще более страшной опасности.

В замке все уже были на ногах. Гнев был всеобщий. Если они не обнаружат злодея, госпожа каждого из них призовет к ответу за то, что Вихря отравили, и все дорого поплатятся за смерть ее любимейшего скакуна. Надо поймать отравителя!

Запыхавшаяся Анна хриплым, скрипучим голосом рассказывала, как издох Вихрь, как застигла она отравителя на месте и заперла его в конюшне. Но имя утаила, чтобы не застращать жаждущих мщения.

Негодующая толпа повалила в конюшню.

– Следите за дверью, – кричала Анна, – чтобы отравитель не ускользнул от нас, обратись он даже в гада ползучего.

Толпа встала перед дверью тесным полукругом.

Под одобрительные выкрики Анна подступила к двери и открыла ее.

Сквозь темный проем во двор, залитый лунным светом, вывалилось густое облако дыма. Анна остолбенела, увидев дым, – она никак не могла объяснить себе его происхождение. Судорожно зажав в руке мотыгу, она размахивала ею, словно подстерегала суслика у самой норы.

– Выходи, Фицко! – закричала она.

Стало быть, отравитель – Фицко! Толпа пораженно ахнула.

Но из открытой двери конюшни вываливалась лишь тьма вперемешку с дымом, не слышно было ни малейшего шума.

– Вылезай, Фицко! – закричала снова Анна. К ее ярости и жажде мести добавился и непреодолимый страх. В дыму, валившем из конюшни, ей померещился запах смолы. Уж не спас ли горбуна сам дьявол? Нет, он все-таки должен быть в конюшне!

Точно безумная, она вбежала в темное помещение и стала наугад орудовать мотыгой. Наткнулась на мертвого Вихря, но тут же, отпрянув, зашарила глазами, привыкшими к темноте, по всем углам. Она ясно различила желоб, недоуздок, в углу корзину для сена и мерки для овса, увидела и Вихря, шерсть которого матово блестела в косо падавших лунных лучах. Куда же подевался горбун?

Она выбежала из конюшни, точно из ада, и, трясясь всем телом, стала рвать на себе редкие волосы.

– Нет его там! – кричала она в ужасе, который охватил и толпу, пересиливая ее возмущение.

В эту минуту позади обитателей замка раздался пронзительный окрик:

– Вы что тут делаете? – За окриком последовал взрыв злобного, нечеловеческого смеха.

Сгрудившиеся полукругом люди оглянулись, холодея всем телом. Анна побледнела и чуть не потеряла сознание. Каким образом удалось горбуну выбраться из запертой конюшни? Откуда он идет?

– Эй вы, безмозглое племя! – кричал он. – Попались на крючок глупой ведьмы. Сама отравила Вихря, а вину на меня валит, потому что невзлюбила меня и хочет от меня избавиться. Пропустите!

Тесный полукруг, выстроившийся перед дверью конюшни, распался. Мужчины и женщины испуганно отскакивали, видя перед собой горбуна. На нем были одни брюки, словно в спешке он не успел одеться. Верхняя половина тела была обнажена, и его вид вызывал и в мужчинах и в женщинах ужас и отвращение. Выемка запавшей груди была столь велика, что в нее поместился бы целый арбуз, резко выступавший горб был покрыт густой растительностью – хоть косы заплетай.

Он медленно приближался к Анне, а та стояла точно каменная. Опомнилась она лишь тогда, когда он был уже на расстоянии одного прыжка от нее.

Она поняла: настал ее последний час. Да, один из них должен исчезнуть. Так пусть это будет Фицко! Сжав изо всех сил ручку мотыги, она размахнулась, чтобы ударить его по голове. Когда орудие засвистело в воздухе, толпа вскрикнула. Но горбун поймал мотыгу у самой головы, вырвал ее из рук женщины и прорычал:

– Прежде чем я размозжу тебе башку, признайся, кто отравил Вихря!

– Ты, ты! – завизжала она, в отчаянии озираясь, куда ей податься. И вдруг ее осенило. В конюшню! Только туда! Встанет у самой двери, а пока он будет искать ее во тьме, вышмыгнет и прихлопнет дверь – горбун снова окажется в ловушке.

Едва она успела нырнуть в конюшню, как мотыга врезалась в косяк точь-в-точь на уровне ее головы и взорвала мертвенную тишину пронзительным лязгом.

Горбун, словно раскусив умысел Анны, остановился на пороге конюшни и позвал ближайшего гайдука:

– Запри за мной дверь!

И только потом вошел и вытянутыми руками стал шарить в темноте. Анна с затаенным дыханием вжималась в стену, слушая бешеный стук собственного сердца.

Она напряженно следила за направлением шагов Фицко, а чувствуя, что он приближается к ней, бесшумно пятилась, точно ласка.

Снаружи все обратились в слух: поначалу ничего не было слышно, но вскоре прозвучал победный возглас горбуна:

– А, вот ты где, мерзавка!

Потом они услышали шум борьбы, падение тел, неразборчивые выкрики, выдававшие злобу Фицко и смертельный страх Анны.

Минутой позже снова наступила тишина. Горбун одной рукой крепко сжимал ноги Анны, а другой – ее горло. Она была целиком в его власти и осознавала, что спасти ее может одна только мольба.

– Пожалей, Фицко, – смиренно взмолилась она, – и я всегда буду исполнять любое твое желание. Любой твой приказ!

– Так я тебе и поверил, хитрая ведьма! – зашипел горбун. Их разговор был недоступен и самому изощренному слуху.

– Ради Всевышнего, сжалься надо мной!

– Не верю и тебе, – процедил он сквозь редкие черные усы, – и все же дам тебе еще одну возможность. Если ты прилюдно признаешь, что сама хотела отравить пастора и погубила Вихря, обещаю сохранить тебе жизнь.

Дверь отворилась, и любопытные отступили подальше, чтобы не оказаться рядом с горбуном.

– Теперь послушайте, люди, кто отравитель! – воскликнул он голосом, исполненным достоинства. И, слегка зажав глотку женщины, прошипел: – Говори, Анна Дарабул!

– Признаюсь, что хотела отравить пастора и Вихря тоже я отравила. А вину хотела свалить на Фицко…

Анна Дарабул прохрипела это как можно громче, но сообразила, к каким последствиям приведет прилюдное признание, которое спасает ее лишь от немедленной смерти. Она отчаянно завизжала, пока горбун снова не сжал ее горло.

– Вы слыхали? – крикнул он.

– Слыхали, – прогудел ответ.

– Так подохни, ведьма, прежде чем успеешь всех нас отравить, – заорал Фицко голосом, хриплым от возбуждения. Он протянул к горлу Анны и вторую руку и обеими сжал его, будто железным обручем.

Охваченная смертельным ужасом, чувствуя дыхание смерти, она попыталась еще что-то сказать, но Фицко стал ее душить. Стиснув зубы, он сдавил ей горло и злобно следил, как синеет ее лицо, как вылезают из орбит маленькие глазки и из морщинистого, кровью налитого беззубого рта вываливается язык.

– Вот сейчас один из нас и исчезнет, чертова ведьма! – тихо прозвучали напутственные слова горбуна.

Безмолвно и недвижно смотрели люди, как человек убивает человека. Ни в ком не было ни следа жалости. Лишь дети кричали и плакали. Возможно, только они и ощущали, какое в эту минуту совершается злодеяние.

Позади толпы стоял Павел Ледерер и терзался сомнениями: следует ли ему упреждающим окриком остановить Фицко или бездеятельно наблюдать, как в чахтицком замке одним злодеем становится меньше? Что ж, пусть сгинет!

Сегодня она, завтра остальные – заодно со своей госпожой!

– Все, скапутилась! – крикнул наконец Фицко и поднял Анну вверх, словно ворох тряпок. Потом добавил: – А вам советую держать язык за зубами. Не трезвоньте про это дело. Скажите мне спасибо, что избавил вас от этой бешеной бабы, которая однажды всех нас могла отправить на тот свет. А теперь проваливайте: близится полночь, час духов, и Анна – свежая покойница может пожаловать к вам в виде привидения. Ха-ха!

В один миг двор опустел, лишь Павел Ледерер стоял, привалившись в задумчивости к стене.

Горбун отнес Анну в конюшню и, точно бревно, бросил ее на мертвого коня. И хохотнул на прощание: «Со святыми упокой!» Потом вытер руки, будто хотел стереть с них налипшую грязь. Выйдя из конюшни, заметил Павла Ледерера, подбежал к нему.

– Спасибо тебе, приятель! – восторженно воскликнул он. – Сегодня ты доказал, что ты настоящий друг. Спас меня от верной смерти.

– Не стоит об этом.

– Но объясни, как это тебе удалось прийти в самую подходящую минуту, чтобы спасти меня?

– Видишь ли, что-то не спалось, – Павел принуждал себя говорить душевным тоном, хотя чувствовал неудержимое отвращение, ибо в приливе благодарности Фицко жал ему руку, – и я вышел подышать свежим воздухом. Вдруг вижу, ты с оглядкой крадешься к стойлам. Я знал, что идешь к Вихрю, чтобы покончить начатое дело. В эту минуту из людской тенью скользнул кто-то, и едва ты скрылся в конюшне, пробрался туда и стал следить за тобой. И я тогда подкрался к стойлам и стал тоже смотреть. Когда Анна выбежала и устроила переполох, я выпустил тебя, а дверь снова запер на засов. Да, что верно, то верно: вмешался я вовремя.

– В самое время, ха-ха-ха!

И он, подскочив, обнял Павла и прижал его к своей полосатой впалой груди – от отвращения у Павла мороз по коже пошел.

Они завернули за угол конюшни, там Фицко натянул на себя рубашку и ментик, которые в спешке тут сбросил с себя. Одновременно он продолжал рассыпаться в благодарности:

– Слушай, приятель, я у тебя в долгу и хочу вернуть тебе деньги, которыми ты со мной поделился, а в будущем любое вознаграждение оставишь себе целиком. Обещаю тебе, что таких вознаграждений будет изрядно, потому как я всегда буду лить воду на твою мельницу.

Павел Ледерер не переставал изумляться.

И потом, учти, – продолжал Фицко, – я уже и на твоего отца не могу злиться.

– Что ты сказал? – перебил его Павел с деланным удивлением. – Ты знаешь моего отца? Тебе пришлось иметь с ним дело?

– Ради тебя я прощаю твоего отца. Я никогда не знал, что такое отец, но, думаю, если бы я продолжал ненавидеть твоего родителя и собирался бы ему мстить, дружба моя была бы неискренней. И знай: я прощаю в первый раз в жизни.

– А где мой отец?

– Не знаю. Правда не знаю, где он. Но обязательно разузнаю. И не ради него самого, а ради девушки, которую он взял под свое крыло. Кто эта девушка? Красотка Магдула Калинова, сестра разбойника, которую я столько же люблю, сколько ненавижу ее брата.

– А что ты собираешься с ней делать?

– Взять ее в жены, – лицо горбуна омрачилось, смех застрял в горле, – а не получится…

Павлу с трудом удалось скрыть ужас при виде рук Фицко, хватавших воздух искривленными пальцами, точно они уже сжимали невидимое горло… Он чувствовал невыразимое отвращение к нему, да и к себе, сумевшему снискать дружбу этого злодея. Ему казалось, что он оскверняет себя этой дружбой, хотя знал, насколько она притворна и служит лишь благородной цели.

Пойманный с поличным

Павел Ледерер вернулся к себе в удрученном состоянии. Будущее страшило его: долго ли ему удастся, прикрываясь дружбой с Фицко, сохранять связи с лесными братьями и уведомлять их обо всем, что творится в замке? А как отомстит ему Фицко, узнав, что он предавал его, хотя тот считал его другом?

В людской Фицко нашел Дору, Илону и кое-кого из челяди. Они оживленно обсуждали случившееся. Все были уверены, что Вихря отравил Фицко, но об этом никто не обмолвился. Случай с Анной был для них достаточным предупреждением.

Когда горбун вошел, все замерли.

– Теперь, Дора, ты уже знаешь, что сообщить госпоже?

– Сообщу, как ты скажешь…

– Передай ей, что Вихря отравили и что я, возмущенный этим неслыханным душегубством, ту же на месте и задушил злодейку.

– А что с капитаном?

– О нем сообщи только, что он исчез, и скажи, что его исчезновение – самая большая загадка, потому что о причинах, вынудивших его к этому, нет ни у кого ни малейшего понятия.

– А если она спросит, что люди об этом говорят?

– Скажи, что ничего не говорят. И еще, Дора: в Пьештянах не забудь остановиться в трактире «У трех зеленых лип». Напомни трактирщику, чтоб не спускал глаз с кастеляна, и пусть даст знать, что тот делает, к чему готовится, почему лечится на чудодейственных водах и зачем ему вдруг понадобились здоровье, молодость и сила.