Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)

Слуги внимательно выслушали ее и обещали выполнить все в точности.

– Девушек мне потребуется изрядное число, в самом деле изрядное, – сказала Алжбета Батори, вперив взгляд куда-то в необозримую даль.

– Девушек мы приведем, ваша графская милость, – отозвалась Илона. – Сколько удастся собрать. У нас есть опыт, мы кое-что соображаем, как приманить на службу в замок даже самых упрямых красоток, но при этом предстоит тяжелая, очень тяжелая работа: не только в окрестностях, но и в дальних краях нас уже знают, и девушки сторонятся нас. Вот я и боюсь, что, при всем нашем старании, большого числа служанок не соберем. А чтобы ваша графская милость после возвращения из Прешпорка имела их вдосталь, я посоветовала бы повелеть заняться этим делом человеку, вид которого вызывает доверие. Он преуспел бы куда больше, чем мы все! Даже Фицко того не достичь.

– Ты кого имеешь в виду? – спросила госпожа.

– Кастеляна Микулаша Лошонского!

– А ведь ты права, – сказала госпожа, подумав с минуту. – Все равно от него толку нет. Неужели мне его надо кормить только за то, что он постоянно корпит над своими книгами и днем и ночью, таращит глаза на небо? Пошлите рано утром на град гайдука, пусть кастелян явится ко мне еще до моего отъезда.

Закрытая дверь

Оставшись одна, графиня вытянулась на постели.

Итак, теперь она снова обрела уверенность, что скоро избавится от всех врагов. Скоро к ее услугам будет целая рать. Коли вздумается, она сможет повесить или перестрелять хоть половину Чахтиц. Верные слуги постоянно наготове, они сразу учуют любой затеянный против нее сговор, любую опасность и силой или хитростью ее устранят. Ничто не помешает ей в полную мощь заняться собой, пестовать свою красоту.

И все же что-то мешало ей наслаждаться победой, непонятная тревога, даже страх томили ее. Во всем теле она ощущала невероятную слабость, чувство покинутости, одиночества становилось все сильней. Графиня пристально всматривалась в гладь фиолетового балдахина, словно надеялась прочесть на нем волшебные знаки неведомого. С ног до головы наполняла ее трепетная, мучительная жажда встречи с человеком, который бы осмыслил ее невыносимо пустую жизнь, мощно овладел бы ее телом и душой, любил бы ее любовью, сжигающей тело и душу.

Стук в дверь нарушил ход ее мыслей.

То была Ката Бенецкая: она робко сообщила, что явился Беньямин Приборский из Врбового и изволит спрашивать, не сможет ли графиня принять и выслушать его.

– И Эржика приехала? – оживилась Алжбета Батори. Приезд девушки всегда разгонял накопившиеся в ее душе тучи. И когда она узнала, что Эржика поблизости, ей показалось, что серебряные лампы мерцают веселее, наполняя спальню пряным благовонием, и что жизнь, собственно, не так уж пуста.

– Да, она здесь, ваша графская милость, – ответил Беньямин Приборский, учтиво стоя в дверях.

В беседах с чахтицкой госпожой он вел себя всегда смиренно, как в те поры, когда был еще ее подданным.

Она протянула ему руку. Он робко коснулся ее губами.

– Что случилось, Беньямин? – спросила она, проведя Приборского в гостиную залу. – Что тебя привело ко мне?

После долгого вступления, в котором гость описал, как всегда заботился об Эржике, он, прибегая ко всяким околичностям, осторожным выражениям, рассказал графине о любви своей воспитанницы к разбойнику, о ее ночной вылазке и о тайне, которую ему выдал гайдук.

Она молча выслушала его, ее лицо ничего не выражало. Он с опаской ждал, что графиня выйдет из себя, что обрушит на него град попреков, и теперь никак не мог понять, почему она не произносит ни одного укоризненного слова, почему ни единым жестом не проявляет своего отношения к ночной выходке дочери. Графиня лишь холодно осведомилась об имени гайдука, который был свидетелем сцены за Вишневым, когда Эржика ради спасения Андрея Дрозда прострелила руку Фицко.

Алжбета Батори тотчас приказала служанкам привести к ней этого человека.

– Гайдук, – обратилась она к нему ледяным голосом, когда он, дрожа от страха, предстал перед ней, – твои глаза видели то, что не должны были видеть, а твой язык за деньги выболтал вещи, о которых ты должен был молчать.

Гайдук, которого только что вытащили из постели, побледнел и в ужасе таращил глаза то на госпожу, то на Приборского.

– Чтобы тебе запомнить, – продолжала чахтицкая госпожа, – что ты не смеешь никому говорить ни слова о том, что ты видел, ты получишь двадцать пять палочных ударов. А если я узнаю, что и после этого предупреждения ты не держишь язык за зубами, получишь ударов в десять раз больше – можешь тут же заказывать себе гроб.

Затем в открытое окно она наблюдала, как гайдука привязали к «кобыле» и при свете фонарей отвесили ему двадцать пять ударов. Когда гайдук, пошатываясь, отошел от «кобылы», хозяйка замка повелела позвать Фицко. Горбун тем временем беспокойно ворочался на постели, взволнованный мыслями о предстоящей битве и распаленный видениями мести. Получив приказ предстать перед Алжбетой Батори, он мгновенно оделся и несколько минут спустя покорно стоял в гостиной зале, готовый выполнить любое пожелание госпожи.

– Фицко, – начала она голосом, строгость которого его поразила, – из многих тайн, которые ты хочешь отгадать, одна уже раскрыта.

Приборский сидел в кресле как на иголках. Он был полон опасений, что Фицко отомстит Эржике самым страшным образом, как только узнает о ее поступке. И радовался, что госпожа только что наказала гайдука и твердо повелела ему молчать – теперь он верил, что до Фицко тайна не дойдет. И вдруг сама Алжбета Батори позвала Фицко и собирается все ему рассказать!

– Что бы ты, Фицко, дал, – спросила она его, – чтобы узнать, кому ты обязан тем, что рука у тебя бессильно висит на перевязи?

– Одну из двух своих рук, ваша графская милость. Я согласен, чтобы ее отсек тот, кто сообщит мне об этом.

– Это не такое уж великое вознаграждение за подобную тайну! – усмехнулась она. – Но я никакого вознаграждения от тебя не требую. Открою тебе эту тайну безвозмездно!

Она улыбалась, самоуверенно будоража злобность Фицко, а Беньямин Приборский между тем замирал от страха за свою воспитанницу.

Фицко ждал, дрожа всем телом, звуков имени обидчика, как ждет голодный хищник добычи.

– Кто это был? – вырвался из его горла крик.

– Ну так уж сразу, Фицко! – одернула его госпожа, посмеиваясь. – Я ведь могу еще раздумать и ничего тебе не сказать. Объясни, как бы ты отомстил этому человеку?

Он не ответил ни слова, но зубовный скрежет, звуки нечленораздельных проклятий, весь вид его были очевидным ответом на этот вопрос.

Беньямин Приборский был вне себя от страха. Он смотрел на госпожу и на ее слугу с невыразимым ужасом. Да несчастная Эржика просто умрет при одном взгляде на этого одержимого дьяволом урода! И мести иной не потребуется! Временами он впадал в искушение выбраться незаметно из этой комнаты, подхватить Эржику, вскочить на коней и умчать ее как можно быстрее и дальше от этого ужаса! Но он продолжал недвижно сидеть в кресле.

– Тогда послушай, Фицко, – отозвалась после многозначительной паузы госпожа, – особа, которая прострелила тебе плечо, находится под этой крышей, в нескольких шагах от тебя…

Фицко кровожадно огляделся, и взор его уперся в Беньямина Приборского.

Он подкрался к нему, словно волк. Примерно в трех шагах горбун остановился и заорал:

– Это ты был?

Беньямин Приборский никак не мог выйти из оцепенения. Язык словно прилип к гортани – он не мог вымолвить ни словечка. Фицко запросто справился бы с ним.

– Нет, то был не он! – окликнула его госпожа. – Напавший на тебя – в комнате для гостей.

Она посмотрела на Фицко взглядом, который должен был окоротить его, словно твердая рука – вспугнутого коня, и произнесла:

– Это не он, а его дочь…

Фицко шагнул к двери комнаты для гостей.

Мщение, только мщение

Он забыл, что Эржика – любимица госпожи. Он думал только о мщении за рану и поражение.

Тут к Беньямину Приборскому вернулось самообладание. Он превозмог ужас и страх и вскочил с кресла. Мысль, что это чудовище будет мстить хрупкой Эржике, страх за ее жизнь влили в него силу и мужество.

Он бросился к двери.

– Ни шагу дальше! – крикнул он горбуну.

– Прочь с дороги! – просипел Фицко.

Но Приборский стоял у двери, а Фицко приближался к нему, яростно размахивая кулаком.

– Остановись, Фицко! – крикнула госпожа. – Ты куда это направился?

– Я должен получить удовлетворение! – ответил он, даже не оглядываясь. – Вот этой рукой, – и он замахал ею в воздухе, – я задушу ее как кутенка!

Алжбета Батори вскочила с кресла и подбежала к Фицко.

– Стой! – крикнула она. – Никому ты мстить не будешь!

– Нет, я должен отомстить, – прошипел Фицко и уж было бросился на Приборского.

Алжбета Батори кинулась между ними с изменившимся до неузнаваемости лицом и кулаком ударила Фицко по голове, да так, что он зашатался, потом толкнула его в раненую руку с такой силой, что он заревел от боли.

Он смирно стоял перед госпожой, словно его окатили ледяной водой. Боль и страх отражались на его лице, словно его уже постигла кара Господня за то, что так разгневал свою владычицу.

– Ты хочешь проявить непослушание? – Она вся пылала гневом. – Хочешь, чтобы я велела тебя наказать, как подлого мятежника?

Фицко уже осознал, какой проступок допустил, ослушавшись приказа госпожи и попытавшись воспротивиться ее воле. Но то было не единственное его злодеяние.

– А чего ты вообще заслуживаешь за то, что хочешь отомстить моей подопечной, Эржике Приборской? Запомни! Горе тому, кто только коснется ее, пусть бы она не только искалечила кому-то руку, но и отсекла обе руки и ноги!

Фицко сокрушенно сгорбился и просительно пробормотал:

– Простите меня, милостивая графиня, что я поддался гневу!

– В надежде, что ты станешь лучше, я прощаю тебя, Фицко! – сказала госпожа уже более мирно. – И у господина Беньямина Приборского попроси прощения за то, что отнесся к нему без уважения, какое пристало оказывать земану…

Фицко выполнил и это ее пожелание.

– Имя напавшего я тебе сама назвала, дабы тебе не пришлось искать его и дабы ты знал, что обречешь себя на смерть, если дотронешься до Эржики Приборской!

Горбун удалился в полной растерянности. Голова и рука всё еще болели. Госпожа ударила его той же рукой, которую в подземелье позволила поцеловать… У него гудело в голове, он еле тащился в свой закуток через пустой и темный двор, скрипя от злости зубами.

«Ну держись, Эржика Приборская! Теперь я даже мизинцем тебя не коснусь, но однажды ты отдашь Богу душу, и даже сам Он не узнает, как это произошло!..» И он тут же принялся обдумывать, как он отомстит, да так тайно, что на него самого не падет и тени подозрения…

После его ухода графиня подошла к Беньямину Приборскому, положила на плечо ему руку и сказала:

– Ты смелый человек, Беньямин Приборский! Не испугался Фицко! Ты убедил меня, что любишь Эржику, что ты не робкого десятка и, защищая безоружную девушку, готов, как истинный земан, положить за это жизнь. Но давай кончим этот разговор, потому как мне хочется побыстрее увидеть Эржику. Я не виню тебя за то, что моя дочь влюбилась в разбойника, знаю, что это не твоя вина. Судьба, связывающая человеческие жизни, непредсказуема. Спасибо тебе, что ты до сей поры с отцовской любовью заботился об Эржике. На мое расположение можешь рассчитывать до последнего часа. Но с нынешнего дня я возьму заботы об Эржике на себя, я должна исцелить ее от этой бессмысленной любви, да и пора подыскать ей достойного жениха…

Слова эти растрогали его, но сердце печально заныло, когда он услышал, что должен расстаться с Эржикой навсегда. Да и тревога в душе не утихала: какие планы вынашивает чахтицкая госпожа относительно Эржики, сможет ли она действительно защитить ее от мести Фицко, которой он опасался более всего?

Недолго поразмыслив, он все же успокоился. При всех обстоятельствах мать позаботится о будущем дочери наилучшим образом. Он решил сразу же вернуться в Врбовое, пугало только само расставание. Он боялся упреков Эржики и, главное, того, что не сдержит слез.

Он сообщил о своих намерениях госпоже и попросил у нее разрешения тотчас запрячь экипаж.

– Хорошо, поезжай, Беньямин! Спокойно возвращайся в Врбовое. Уверяю тебя, что еще услышишь об Эржике и блеск ее славы отразится и на тебе. Я найду ей мужа богатого и славного.

Беньямин Приборский простился с госпожой, а минутой позже уже со двора донесся его голос, приказывавший батраку заложить коляску. Алжбета Батори тем временем взволнованно направилась к двери комнаты для гостей, тихо постучала и прошептала:

– Эржика!

Ответом – гробовое молчание. Эржика уткнулась головой в подушку, чтобы заглушить рыдания. Ни за что на свете она бы не согласилась открыть дверь. Сердце ее кипело от негодования. На дворе загремела коляска, увозившая Беньямина Приборского. «Уезжает – и без меня!» – подумала девушка с таким ощущением, словно коляска проехалась по ее сердцу.

Алжбета Батори постояла еще немного у двери, прислушиваясь, а потом медленно, уныло вернулась в спальню. Она была убеждена, что Эржика крепко спит, и потому, пересилив горячее желание увидеть ее, отложила встречу на утро.

Она решила ни словом не укорять Эржику в любви к Андрею Дрозду и не заикаться о ее ночной вылазке.

Она ни в чем не будет упрекать ее, она просто будет бесконечно нежна с ней. Увезет ее в Прешпорок – там в блеске развлечений и балов девушка забудется и место Андрея Дрозда в ее сердце займет кто-нибудь другой.

Когда в коридоре затихли шаги Алжбеты Батори, Эржика быстро оделась, открыла окно и выпрыгнула во двор. Прочь, как можно быстрее прочь отсюда! Мир велик, но Андрея Дрозда она где-нибудь обязательно отыщет.

С бьющимся сердцем она кралась к воротам. И тут отчаяние охватило ее: могучие кованые ворота были заперты, да так, что сквозь них не проник бы даже муравей.

Она беспомощно огляделась. Ограда высокая, через нее не перелезть. Лестницы тоже не видно. Придется вернуться. Но завтра она что-нибудь придумает и во что бы то, ни стало скроется с глаз графини.

Темная фигура под деревом

Когда капитана пандуров привезли в замок, он велел отнести себя в постель – рана его разболелась, сил никаких не было. Как только раненого уложили, он приказал одному из гайдуков:

– Приведи ко мне господского слесаря!

Через минуту слесарь вошел в комнату.

– Ты Павел Ледерер, сын Яна Ледерера? – спросил его капитан. – Это ты помог поймать Яна Калину?

– Да, – ответил Ледерер, удивившись, что капитан знает имя его отца.

Капитан с минуту смотрел на него испытующе, потом сказал:

– Я видел твоего отца!

Павел Ледерер засыпал капитана вопросами. Как, когда, где? Он всем сердцем мечтал поскорее увидеть отца и проклинал тяжелые обстоятельства, мешающие ему вернуться в Новое Место, вскочить на коня, оставленного у трактирщицы, и помчаться домой к родителям.

– Не важно, при каких обстоятельствах Я встретился с твоим отцом, – ответил капитан. – Хочу тебе передать лишь его наказ.

– Как так? – изумился Павел Ледерер. – Отец знает, что я вернулся?

– Да, знает. Знает и то, как Ты вернулся и каким путем нашел это место.

В сердце Павла роились мучительные догадки. Значит, отец знает все, но от кого же? Да и ведомо ли ему, что на самом деле он не изменник, что скорее умер бы, чем пошел бы на предательство?

– Что же он передает мне?

– Он проклинает тебя и не считает тебя больше сыном!

Павел обессиленно опустился на лавку. Проклятие отца оглушило его.

– Слушай, слесарь, – спустя минуту продолжал капитан, – не отчаивайся. У тебя будет еще достаточно возможностей заставить отца отказаться от своих проклятий, прижать тебя к груди и благословить!

– Заставить его?! – пробормотал Павел.

– Вот именно, заставить, потому что уже нынче ночью, возможно, лесника приволокут в чахтицкий замок как преступника, а тебе, пособнику графских слуг, придется убедить отца, что предать товарища – не грех, что деньги не пахнут, главное, чтоб звенели в мошне!

Капитан засмеялся, и этот смех полоснул Павла прямо по сердцу.

Что на уме у этого человека? Куда он гнет? Он тоже считает его предателем, он действительно думает так, как говорит? Можно ли ему доверять? Нет, на нем форма устрашающе красного цвета.

– А почему его сюда приволокут? – Ледерер понемногу приходил в себя. Он решил вытянуть из капитана все, что тот знает, но при этом не обмолвиться ни единым неосторожным словом.

– Потому что поднял мятежную руку на твоего дружка Фицко, – ответил капитан. – Бедняга, мне жаль его, врагу не пожелаешь того, что ждет его.

Павел постепенно узнал все, что хотел узнать. За исключением тайного умысла своего собеседника. Ледерер видел, что капитан словоохотлив – из иного клещами ничего не вытянешь, а этот сам все охотно рассказал. Чувствовалось, что Фицко он ненавидит и презирает. Но почему и в нем, Павле, хочет вызвать ненависть к горбуну и не скупится на оскорбления? Он что, хочет испытать его надежность и преданность чахтицкой госпоже? Напрасно, его не проведешь!

– Господин капитан, – наконец отозвался он безразличным тоном, – не знаю, почему вы сочли необходимым рассказать мне о происшествии в лесной сторожке и почему сообщили, что моего отца выслеживает какая-то женщина, чтобы хитростью заманить его в замок и обречь на смерть.

Капитан посмотрел на него с плохо скрываемым разочарованием.

– Прискорбно, что отец поддался гневу и что провинился, – продолжал Ледерер. – К сожалению, я могу лишь пожалеть его. Если бы я не был слугой чахтицкой госпожи, я тотчас бы пошел и освободил его из рук гайдуков.

– Ты и тогда бы не освободил его, – подзадорил его капитан, – поскольку, как мне сдается, задаром ты и шагу не ступишь. А кто тебе за этот героизм заплатит? Да и потом, – кольнул его Капитан, – разве ты пошел бы спасать отца, который проклял и отрекся от тебя?

– Я и о том сожалею, – холодно ответил Павел Ледерер, – что у отца иные взгляды, чем у меня. Мне ничего не мешает обезвредить разбойника, что провинился перед законом, даже если бы он был для меня и чем-то большим, чем другом в течение нескольких дней. И на предание злодея в руки закона у меня другие взгляды, чем у отца. В моих глазах это не преступление, а достойный поступок!

Капитан молчал, пронизывая Павла Ледерера пытливым взглядом. Казалось, он видел его насквозь и догадывался о его притворстве.

– Павел Ледерер, – обратился он к нему совершенно другим, искренним тоном. – Не знаю, притворяешься ли ты, да, наверное, напрасно бы я и пытался это прознать. Но скажи откровенно: безразлична ли тебе судьба отца и можешь ли ты допустить, чтобы его приволокли в замок? И будешь ли ты равнодушно смотреть, как его наказывают?

Павел Ледерер продолжал изучать лицо капитана: не притворна ли его доверительность и не стоит ли ему именно сейчас держать ухо востро?

– Вы требуете от меня искренности, господин капитан, – сказал он чуть погодя, – что ж, признаюсь как на духу. В первую же минуту я про себя решил, что освобожу отца из рук гайдуков, даже если бы он считал меня не только предателем, но и самым большим злодеем.

Капитан подал слесарю руку.

– Ты честный человек и не обманул моих ожиданий. Освободи отца, а я помогу тебе. Но я хотел бы попросить тебя об одной любезности.

– Я исполню все, что в моих силах, господин капитан!

– С твоим отцом – девушка, которую ожидает еще худшая судьба. Защити и эту девушку!

– Обещаю!

– Даже тогда, когда скажу тебе ее имя?

– Я спасу ее, как бы ее ни звали!

– Так знай: это сестра разбойника, которого ты предал, Магдула Калинова!

– Магдула Калинова! – У Павла Ледерера вырвался крик радости, словно он набрел на клад. О, если бы он мог сейчас объявиться перед Яном Калиной и сообщить ему, что сестра его жива и он обязательно спасет ее!

Капитана, от которого не ускользнуло, какой радостью засветились глаза Ледерера при звуке девичьего имени, что-то кольнуло в сердце. То был укол ревности.

– Ты ее знаешь? – спросил он взволнованно.

– Нет, не знаю, никогда в жизни не видел ее, но с великой радостью и готовностью помогу ей.

– Хорошо, – уже спокойнее сказал капитан. – Если этой прохиндейке, Эрже Кардош, охота удалась, к вечеру она привезет твоего отца.

И тут же сообщил ему, каким образом можно уберечь старика и девушку.

– Я дам тебе пять пандуров, на которых ты можешь положиться, – они будут молчать как могила. Двое помогут тебе стеречь дорогу из Грушового и Лубины, остальных расставишь на дальних подступах на тот случай, если хитрая Эржа из осторожности повезет свою драгоценную добычу иным путем.

Павел Ледерер был несказанно счастлив. Он увидит отца и спасет Магдулу. И, конечно, он позаботится о ней: отведет в безопасное место и обеспечит всем необходимым.

– Из того сундука вытащи мою форму, – кивнул капитан. – Как стемнеет, один из пандуров возьмет ее с собой, а за Чахтицами, куда он приведет тебе и коня, ты наденешь ее. Я не хочу чтобы кто-нибудь заподозрил, что ты напал на гайдуков и служанок чахтицкой госпожи. Если госпожа призовет меня к ответу за проделки моих пандуров, я уж как-нибудь выкручусь. Нескольких пандуров накажу для видимости, и все дела. А если я впутаю тебя, то ты, возможно, лишишься не только места, но и жизни.

У слесаря росло уважение к пандурскому капитану, он видел, что имеет дело с человеком честным и добросердечным.

– Благодарить меня не за что, – продолжал капитан. – Напротив: премного буду тебе обязан, если передашь Магдуле Калиновой мои слова. Скажи ей, что я сам с радостью освободил бы ее, если б не рана. За меня это сделаешь ты. Передай, что люблю ее и не перестану оберегать.

Как только стало смеркаться, пять пандуров выехали поочередно из замка, один из них – с двумя лошадьми. Вскоре отправился в путь и слесарь. Два пандура, как было условлено, ждали его с конем на опушке леса у дороги, ведшей в Грушовое. Там Павел Ледерер переоделся в форму пандурского капитана.

– Чудеса, да и только, – смеялись пандуры, – поглядите, как ему идет этот мундир!

Прошло несколько часов, прежде чем они услыхали вдали грохот телеги. Они спешились, отвели лошадей в лес и, спрятавшись за деревьями, стали поджидать телегу. Все напряженно всматривались, действительно ли это телега с гайдуками.

Павла Ледерера мучило опасение, смогут ли пандуры, расставленные всего лишь по одному на других дорогах, справиться с двумя гайдуками и с этой чертовой бабищей, но минутой позже он уже облегченно вздохнул. Стало ясно видно, что впереди на телеге сидят два гайдука, а между ними – женщина.

Пандуры, как было условлено, выскочили из укрытия и пронзительно закричали:

– Стойте!

Гайдуки с Эржей в первую минуту подумали было, что дорогу им преградили разбойники, и крепко струхнули. Но тут же успокоились, разглядев в лунном свете пандуров.

– Мы гайдуки чахтицкой госпожи! – крикнул один из сидящих в телеге.

Павел Ледерер, продолжая прятаться за деревом, следил за каждым движением гайдуков и Эржи, готовый прийти в любую минуту на помощь. Сперва он углядел отца, и в сердце разлилось тепло. Потом с Изумлением обнаружил, что за отцовской спиной – две девушки. Одна, понятно, Магдула. А кто же вторая? Но времени на отгадывание загадок уже не было.

– Никакие вы не гайдуки чахтицкой госпожи! – закричал Павел Ледерер измененным голосом. – Вы торгуете женщинами, везете девушек в Новые Замки, там собираетесь продать их туркам, а отца их – по дороге убить. Пандуры, покажите им, чего заслуживают вероломные злодеи, напялившие достойную гайдуцкую форму!

Пандуры, как было условлено, без промедления бросились на гайдуков. Тем и в голову не приходило защищаться. Не приучены они были думать и действовать на свой страх и риск, напротив, всегда нуждались в чьем-то решительном приказе. Но Эржа поняла, что хорошего ждать нечего, если пандуры их одолеют. Вряд ли с ними договоришься, доказывая, что ты действительно слуга чахтицкой госпожи. Ведь достаточно спросить старого лесника и девушек, кто они и куда едут, и сразу выяснилось бы, что волокут их неведомо куда против их воли, и тем самым подозрение пандуров только подтвердилось бы. Поэтому Эржа вырвала у гайдуков кнут и как безумная стала настегивать лошадей. Она была уверена, что им удастся ускакать, потому как пандуры – по всему видать – без коней. Но только она взмахнула кнутом, как один из пандуров уже держал под уздцы лошадей, а другой кинулся к Эрже. Он так хватил ее кулаком по голове, что она мешком свалилась с телеги. И тут же подняла страшный визг. При этом вынужденном падении она вывихнула ногу.

Гайдуки сидели на козлах точно истуканы. Темная фигура под деревом нагоняла на них страх. О сопротивлении они и думать не думали. К чему рисковать своей шкурой? Не станут же они драться с пандурами…

– Ребята, – крикнул Павел Ледерер, – привяжите эту бабу и гайдуков к деревьям!

Пандуры освободили связанных, потом подвели сговорчивых гайдуков к деревьям и принялись привязывать их. Ледерер, выйдя из укрытия, приказал:

– Привяжите их покрепче, особенно эту бабу, что запродала душу дьяволу. А я пока отвезу этих несчастных. Как только управитесь, садитесь на коней, захватите и моего и гоните за нами в Старую Туру!

Он сел на телегу, повернул ее и погнал лошадей. При взгляде на отца сердце у него обливалось кровью. Как он постарел за прошедшие в разлуке годы, как поседел! Какой же удар судьбы постиг его, что он поступил лесником к чахтицкой госпоже здесь, на чужбине? А что же сталось с матерью? И откуда вдруг взялась Барбора?

Он погонял коней, не оглядываясь, хотя его томило желание еще и еще раз вглядеться в доброе лицо отца, – разлука была столь долгой! Да и близость Барборы волновала его. Хотелось разглядеть и сестру Яна Калины, но он упорно пересиливал себя. И все-таки что-то подтачивало первоначальное его твердое решение не открыться им. Мучительно было думать, что отец считал его предателем и проклял. Гордость не позволяла ему доказывать отцу свою невиновность. Но здесь, рядом с ним, упрямство, гордость теряли смысл, горячая любовь была сильнее всего.

Вдруг он остановил лошадей, сошел с телеги, встал в тень, чтобы с телеги нельзя было разглядеть его лицо, и сказал измененным голосом:

– Ян Ледерер, возьми вожжи и поезжай со своими подопечными куда хочешь: Барбору отправь к матери, а ты с Магдулой приглядите где-нибудь безопасное место.

Чтобы жить вам без особых забот, возьми этот кошелек, в нем двести золотых.

Старик и молодые женщины воспринимали сказанное спасителем точно слова сказочного рыцаря. Неужто на свете еще случаются чудеса? Но где и когда слышал старик этот голос? Тем же вопросом задавалась и Барбора. Правда, о Павле они не подумали. Это пандурский капитан одаривает их по-королевски щедро.

Топот коней приближался. Пандуры вот-вот подъедут к телеге.

– Прежде чем расстаться с вами, – продолжал Павел Ледерер, – я должен сообщить тебе, Магдула Калинова, что освободил тебя не я, а пандурский капитан Имрих Кендерешши.

И он передал ей слова влюбленного капитана.

Затем их ждало еще одно потрясение:

– А тебя, Ян Ледерер, и тебя, Барбора Репашова, освободил я!

Он обнажил голову и повернулся к ним. Лунный свет залил его.

– Павел! – воскликнули старик и Барбора.

По возгласу отца Павел понял, что тот напрасно пытался вырвать его из сердца – пусть сын и вправду оказался бы предателем.

Признание капитана в любви несказанно удивило и смутило Магдулу Калинову. Она и понятия не имела, что происходило в лесной сторожке с сердцем капитана. Она попыталась воскресить в памяти его могучую, высокую фигуру, розовое лицо, шаловливо кудрявые светлые волосы и застенчиво улыбающиеся глаза, которые скорее бы подходили не пандурскому капитану, а милому пареньку. Только теперь она осознала: уже там, в сторожке, по его поведению можно было догадаться, что он сочувствует ей и леснику. Но как мог командир пандуров и дворянин влюбиться в преследуемую холопку, сестру разбойника? Она искала слова, которыми могла бы выразить благодарность за то, что он помог освободить ее. Но, прежде чем она нашла их, прежде чем Барбора опомнилась от потрясения, Павел Ледерер вскочил на коня и отдал приказ пандурам возвращаться. Он не хотел, чтобы воины оказались свидетелями трогательных излияний.

– Телегу, однако, не оставляйте себе, – напомнил один из ратников. – То была бы кража. Когда она окажется ненужной, оставьте ее где-нибудь на дороге. Рано или поздно она попадет на свое место.

Павел Ледерер во главе пандуров поскакал назад к Чахтицам, бешено пришпоривая скакуна. Пандуры удивлялись тому, что он так торопит коня, тогда как беглецы, которые и вправду должны были бы лететь вихрем, все еще стоят на дороге и таращат глаза.

– Пан капитан, – проговорил один из пандуров, когда они уже приблизились к Чахтицам, – пора вам сбросить капитанский наряд!

Он остановил коня, соскочил с седла и вложил уздечку в руки пандура:

– Спасибо за помощь. Вы совершили благородный поступок, но смотрите молчите, иначе вам несдобровать. И не забудьте открыть калитку из сада во двор, чтобы я мог незаметно воротиться.

Пандуры отъехали, а Павел Ледерер пустился на поиски своего платья, чтобы переодеться. Он был уже недалеко от того места, где оно было спрятано, но вдруг остановился. На опушке леса от ствола дерева отделился черный силуэт, и кто-то весело произнес:

– Нынче мне и на господина капитана везет!

Павел Ледерер узнал этот голос, но, не успев выразить свою радость по поводу неожиданной встречи, оказался распластанным.

– Прошлой ночью я так и не смог дать тебе понюхать моего кулака, – сказал нападающий, – так отведай его сейчас!

Павел Ледерер с минуту лежал на земле, не в силах подняться, от резкого удара у него потемнело в глазах. Но, отдышавшись, он от души рассмеялся.

– Постыдился бы, Ян! – воскликнул он. – Вместо того чтобы радостно приветствовать товарища, лупишь его по голове!

Ян Калина обнял приятеля, словно хотел убедиться, что под этой формой – действительно он, Павел Ледерер.

– Если так дело пойдет и впредь, – смеялся Павел, – придется искать других товарищей. Враги носят меня на руках, золотом набивают карманы, а товарищи – наоборот! То меня охаживает Андрей Дрозд, то врезал Вавро, а теперь – и ты! Пора кончать это дело, не то покалечите меня – костей не соберу!

– Сам виноват. Не шляйся по ночам, когда приличные люди спят, а уж коли шляешься, будь поразборчивее и одевайся в обычное платье, а не в пандурский мундир.

– Ты еще пожалеешь о сказанном: эта красная форма принадлежит поистине честному человеку.

– Пандур не может быть честным человеком!

– А как ты отнесешься к тому, что твоя сестра спаслась от страшной опасности именно благодаря капитану?

– Ты что-нибудь узнал о Магдуле? – оборвал его Ян Калина и встревоженно потряс за плечо.