Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

Он был весь во власти своего гнева. Новый секретарь старательно выполнил его приказание.

Ратники палатина связали разбойников и Юрая Заводского. Работа была не из легких: Эржика, Мариша и Магдула своими телами защищали узников так, будто из их объятий их вели прямо на казнь.

Палатин хмуро наблюдал всю эту сцену. От его внимания не ускользнуло, что Эржика Приборская защищает, обнимает и целует не только Андрея Дрозда, но и Юрая Заводского.

Что-то дрогнуло в его сердце, но упрямство одержало верх.

– Я горжусь тобой, отец, горжусь и люблю тебя, очень люблю!

Те, кто не знал тайны Эржики, удивленно прислушивались к ее словам.

Палатин дал знак к выходу.

– Узников, – приказал новый секретарь ратникам, – продержите часа два здесь в городе, дабы вас не заметили и тем самым не догадались о тайном появлении палатина.

Приход был похож на дом, объятый трауром, откуда только что вынесли дорогих усопших на кладбище.

Ян Поницен с женой успокаивали Эржику, Магдулу, Маришу и Барбору, вселяли в них бодрость, но в них самих накопилось столько боли и печали, что в конце концов они расплакались вместе с несчастными девушками.

– Один граф Няри может спасти их! – пришло в голову Эржике. – Я попрошу его об этом!

– Мы все попросим его! – воскликнула Магдула, и в душе девушек блеснула новая искорка надежды.

– Чего не может палатин, то под силу королю, – согласился Ян Поницен. – Граф Няри странный человек, но верю: ваши слезы смягчат его сердце.

Перед приходом поднялся крик и шум. Приказ о пленении вожаков вольницы чахтичане восприняли с великим негодованием и протестом.

– Позор! Позор!

– Отпустите вольных братьев!

– Нет на свете справедливости!

Возмущенные крики отовсюду долетали до палатина.

Зловещее гудение толпы утихло, только когда Дёрдь Турзо остановился и леденяще строгим взглядом обвел кричащих, возбужденно жестикулирующих горожан.

Он был убежден, что его решительный вид заставит всех замолчать. Тем большим было его удивление, когда из толпы стали выходить мужчины. Он насчитал человек двадцать. То были товарищи Дрозда, Калины и Кендерешши.

– Всех их в темницу! – распорядился он, не обращая внимания на притихшую в ужасе толпу, и направился в замок, а оттуда в подземелье.

То было молчаливое шествие. Впереди выступал Павел Ледерер с двумя факелами и звенящей связкой самых различных ключей, за ним – палатин с зятьями чахтицкой госпожи, с графом Няри и небольшим отрядом ратников.

– За этой бочкой тайный вход, – объяснил Павел Ледерер, – а затем огромная пропасть. Здесь рычаги – не пугайтесь, пожалуйста, – двери с грохотом падают и разверзается пропасть. Здесь и во многих подобных местах Фицко без следа избавлялся от неугодных им людей. Вон там коридоры разветвляются на узилища, принадлежащие замку, а тот коридор ведет в застенок. От застенка идет широкий коридор к тайному выходу на склоне над Вишневым, другой коридор – в град. Тут застенок. Вот сундук, в котором была привезена из Германии железная кукла, а вот ее обломки, после того как она была уничтожена по приказу справедливого человека.

– Кто был этот человек? – спросил палатин, напряженно слушавший рассказ слесаря о чахтицком загробном мире и его таинствах. Чудовищные устройства, с которыми здесь сталкивался, он рассматривал с нарастающим ужасом.

– Его светлость господин граф Няри, – ответил Павел Ледерер палатину.

– Как же так, друг, – обратился палатин к графу, – значит, ты знал об этих ужасах?

– Я всегда обо всем узнавал немного раньше, чем другие, – ответил Няри с загадочной улыбкой.

– Здесь обломки другой железной куклы, которую уничтожил я, а там кровавая купель, – продолжал объяснять Ледерер. – Видите, в углублении краснеет осевшая кровь. Голубая кровь.

Палатина передернуло, он отвернулся.

– Идемте дальше, – сказал он, чувствуя, как мороз продирает по коже.

– Теперь мы приближаемся к темницам, уже под градом. Здесь тоже есть пропасти.

Тайная дверь опустилась, открылась пропасть, но палатин тут же приказал слесарю поднять дверь: из бездны тянуло невыносимым трупным духом.

– В этих темницах, – пояснял Павел Ледерер молчащей процессии, – с незапамятных времен умирали невинные люди, невинные девушки ждали своего страшного конца. Мы близимся к лестнице, поднимающейся на град.

Высоко подняв факелы, Павел Ледерер уверенными шагами направился к лестнице, хотя отчетливо и не различал дорогу.

Вдруг он остановился и дико вскрикнул.

Перед ним лежала обнаженная девушка… Не только для палатина, Другета и Зринского, но и для видавших виды ратников это было зрелище, от которого кровь стыла в жилах.

Все тело девушки было с помощью всевозможных приспособлений искромсано, лицо до того изуродовано, что и мать не узнала бы дитя свое. Волосы вырваны, груди разрезаны, на плечах и ногах мясо содрано до костей…

Палатин вырвал факел из рук Ледерера и бросился по лестнице вверх – остальные едва поспевали за ним.

– Отопри! – крикнул он слесарю, так как не сумел открыть дверь в конце коридора.

Другет и Зринский смотрели на палатина почти не дыша, не осмеливаясь произнести ни слова. В такой ярости они его еще не видали.

Первым человеком, с которым палатин столкнулся наверху, была женщина добродушного вида – Ката Бенецкая.

– Где чахтицкая госпожа?

– В тайной зале, – ответила она простосердечно.

– Проводи меня туда тотчас!

– Не дозволено. Кроме Доры и Илоны, туда никто не смеет входить.

– Говорю, тотчас веди меня к госпоже! – прикрикнул на нее палатин. Она вся задрожала и повиновалась.

Появление незваных гостей заметили ратники и их капитан, который буквально оцепенел от неожиданности. Но он тотчас же пришел в себя, приказал дружине отдать честь и поспешил с докладом. Однако палатин ни на что не обращал внимания – он спешил за испуганной женщиной.

– Здесь, – выдавила она, запыхавшись, и указала на одну дверь.

Палатин, нажав ручку, резко ее открыл.

На пороге он замер… перед ним предстала Алжбета Батори. Лицо и руки с закатанными рукавами были в крови. Кровавыми пятнами алело и ее платье.

Ее бешеный рев, прерываемый хохотом, пронизал палатина до мозга костей. Рядом с ней стояли Дора и Илона и, как безумные, соревновались с ней в смехе. Но, когда на стук открывшейся двери они повернули головы, смех вмиг прекратился. Заметив палатина, а за ним – Другета и Зринского, они замерли с вытаращенными глазами, не в силах ни шевельнуться, ни вымолвить ни слова.

Взгляд палатина соскользнул с лиц трех ошеломленных женщин к их ногам. На ковре лежали две нагие девушки.

Они то испуганно закрывали руками свою наготу, то пытались прикрыться ковром. Затуманенные мукой, они даже не сознавали, что они уже не нагие… Собственная кровь темным плащом покрывала их наготу.

Когда госпожа и ее служанки поняли, что в дверях стоят не чудовищные призраки, что их застигли на месте преступления люди из плоти и крови – палатин, Другет, Зринский, граф Няри и воспитатель Медери, они завизжали и, точно в припадке безумия, стали рвать на себе волосы и метаться с криком по зале, словно подгоняемые всеми силами ада.

Они искали место, где могли бы укрыться от гибели. Такое место было: из залы потайная дверь вела в узкий коридор к лестнице, сбегавшей в подземелье. Алжбета Батори наконец нащупала скрытую пружину этой двери и нажала ее. В стене открылся тайный проход. Но она не успела скользнуть в него – палатин, отгадав ее умысел, мгновенно преградил дорогу.

Она наскочила на него всем телом, но палатин резко отбросил ее от себя. Коснувшись ее и увидев на своей руке следы крови, он весь задрожал от охватившего его невыразимого отвращения.

Отброшенная госпожа споткнулась об одну из лежавших на ковре девушек и упала ничком. Но тут же вскочила и в безумной ярости ринулась на палатина.

– Что вы здесь рыщете? Зачем, точно вор, вломились в мой град? – кричала она. Ее зятья следили за нею испуганными глазами, а на лице графа Няри блуждала спокойная презрительная улыбка.

Она бросилась на палатина, острыми ногтями нацеливаясь в его лицо.

– Зверь! – выкрикнул палатин, схватил ее руки и сжал их так, что она взвыла от боли. – Свяжите эту бестию!

Солдаты в два счета связали графиню и обеих служанок.

– Протестую против такого насилия! – кричала Алжбета Батори. – По какому праву вы позволяете себе так обращаться со мной?

– Заткните ей рот! – приказал палатин ратникам. Те без промедления исполнили и этот приказ.

– Никто никогда уже не услышит твой голос, чахтицкая госпожа! – Палатин задыхался от гнева, но, сознавая важность момента, подавлял свое возмущение и говорил чрезвычайно серьезным и холодным голосом, приняв самую достойную позу. – Никто никогда не увидит тебя, и ты уже никогда не причинишь страданий ни одному человеческому существу…

Другет и Зринский внимали ему, затаив дыхание. Алжбета Батори рвалась из рук державших ее ратников, глаза ее метали молнии ненависти и злобы, лицо меняло цвет. Но слова палатина, в которых клокотал едва приглушаемый гнев и сквозило убийственное презрение, падали на нее, словно град, охлаждающий самую пылкую страсть. Ужас обуял ее, сердце бешено заколотилось от страха.

– Знай же, что на поверхности земли, – продолжал палатин, – чьим воздухом ты недостойна дышать, ты доживаешь последние мгновенья, в последний раз тебя касаются лучи Божьего солнца, в последний раз ты среди людей, к сообществу которых ты не имеешь права принадлежать. Ты исчезнешь из этого мира и никогда больше в него не вернешься. И пусть навсегда поглотит тебя вечная тьма, чтобы в немой тишине и одиночестве ты ясно увидела свою прежнюю нечеловеческую жизнь, смогла понять всю глубину своей низости. И моли небо, дабы оно простило тебе твои вопиющие злодеяния и смилостивилось над тобой.

В тайной зале воцарилась гробовая тишина, в которой лишь временами слышались стенания измученных девушек.

– Чахтицкая госпожа, – торжественно произнес палатин после многозначительной паузы, – приговариваю тебя к пожизненному заключению в подземелье твоего собственного града!..

Таков был приговор, свершившийся над графиней. Она, делавшая все, что ей хотелось, обладавшая неограниченной властью и свободой, теперь, когда менее всего ожидала, потеряла все это навсегда.

Протестовать было бесполезно. Она не могла даже пальцем коснуться человека, оскорбившего ее так, как никто другой до сих пор, не могла броситься на него, не могла выцарапать ему глаза под этим крутым лбом и вырвать язык – орудие столь чудовищного вердикта.

– И вас ждет достойная расплата, – обратился палатин к Доре-и Илоне. – Солдаты, берите этих бестий! И позаботьтесь о несчастных девах, если в них сохранилась хотя бы капля жизни!

Дора и Илона визжали, словно перед ними разверзлась преисподняя, однако ратные люди не очень с ними церемонились. Так огрели кулаками, что у них искры посыпались из глаз. Но Дора не сдавалась. Вид тайной двери манил ее надеждой на спасение от судьбы, уготованной палатином. Но ее усилия были напрасны. Три ратника накинулись на нее, уложили на землю и так придавили, что она едва дышала. А потом нещадно связали ее – она лежала безжизненным бревном.

– Госпожу отведите прямо в темницу, – приказал палатин и направился к выходу, уже не удостаивая Алжбету Батори ни единым взглядом.

Другет и Зринский последовали за ним, безмолвные, словно тени.

Граф Няри остался стоять в дверях, и когда ратники, уводившие Алжбету Батори, поравнялись с ним, он подошел вплотную к графине. Его губы, искривленные злобной ухмылкой, были остры как нож, слова, которые он прошептал ей, буквально пробуравили ее:

– И все-таки ты еще раз выйдешь на поверхность, еще раз коснутся тебя лучи солнца – когда тебя поведут на виселицу! Я не буду знать покоя, покуда не вздернут тебя, как распоследнего злодея!

Алжбета Батори зеленела, желтела от злости, вырывалась из рук ратников, но граф Няри ответил громким смехом… Смехом, который, казалось, полз на нее, как шипящая змея, готовая смертельно ужалить…

К разбойникам нет снисхождения

Палатин кипел от ярости и возмущения. Минутами он думал, вот-вот его хватит удар. Он взволнованно ходил по подворью града. Морозный воздух, снег, скрипевший под тяжелыми шагами, и вид ясного неба, по которому скользили ползучие теми наступавшего вечера, мало-помалу утишали разбушевавшиеся чувства.

Капитан робко приблизился к нему. Он ждал распоряжений.

– Вы мне не нужны! – прогнал его палатин.

Зятья Алжбеты Батори также боязливо подошли к нему.

– Ужас! Ужас! – единственные слова, которые он мог сейчас произнести.

Долго стоял он на крепостной стене, устремив взгляд на темнеющую долину, пока не обрел способности спокойно рассуждать.

– Друзья, – сказал он Другету и Зринскому, что безмолвно стояли возле него, – я сожалею, если вы не согласны с моим решением. Я изо всех сил сдерживал себя, чтобы не приказать казнить чахтицкую госпожу на месте!

– Мы согласны, – ответил Зринский, – просим лишь вашу светлость не переносить свой справедливый гнев и на нас. Пусть ваши отцовские и дружеские чувства к нам останутся прежними.

– Мне жаль вас. – Палатин пожал им руки. – Ради вас и ради доброго имени Батори и Надашди я собирался без шума навести порядок в делах Алжбеты Батори, чтобы даже суд не имел возможности заглянуть в ее чудовищную жизнь. Мне в самом деле жаль, что свое решение – упрятать ее во врановский град и, отлучив от мира, лишить возможности и впредь творить преступления – мне пришлось отменить.

Перед палатином и зятьями чахтицкой госпожи, словно призрак, в полной тишине возник граф Няри.

– А я боюсь, – проговорил он сладким голосом, который особенно злил палатина, – что твоей светлости придется отменить нынешнее решение.

Палатин враждебно посмотрел на него.

– Король, – улыбнулся граф Няри, – определенно будет недоволен тем, что убийц покарал ты, а не суд. И даже до того еще, как я покажу ему эти записи, сделанные рукой преступницы. В них она заносила девушек, которых извела собственноручно и с помощью своих служанок. Называя имена или определения такого рода, как «совсем маленькая» или «пухленькая брюнетка», она вписала сюда шестьсот десять девушек![63]

– Шестьсот десять! – воскликнул палатин. – Где ты взял эти записи?

– Я всегда знаю о вещах, – ухмыльнулся граф, – о которых иные не имеют понятия…

– Знай себе что твоей душе угодно, ясновельможный друг, – сказал палатин и сурово поглядел ему в глаза, – но покуда я палатин, чахтицкая госпожа не предстанет пред судом. Никто из венгерских земанов не пожелает, чтобы на такие знатные фамилии пала тень этой убийцы и весь мир с ужасом взирал на нашу знать и на нашу землю, способную породить такое чудовище.

Граф Няри ответил безмолвной улыбкой.

Градские ворота в это время распахнулись настежь. Ратники вводили Калину, Дрозда, Кендерешши, Юрая Заводского, нескольких разбойников и Фицко, ковылявшего рядом с бывшим секретарем палатина.

Шеренга узников прошла перед палатином. Он посмотрел на Юрая Заводского и не поверил собственным глазам.

Его многолетний друг и советчик шагает рядом с Фицко, униженный до его уровня, вынужденный дышать одним с ним воздухом…

– Освободите от пут этого узника, – крикнул палатин ратникам. Сердце сжалось от сожаления, что он настолько поддался гневу. – Прости меня, мой друг, – сказал он, подойдя к Юраю. – Я хочу забыть о споре между нами, а ты забудь о наказании, какому я подверг тебя.

– Спор между нами, – хмуро проговорил Юрай Заводский, – не кончен, пусть ваша милость не заблуждается. Арест вольных братьев сейчас считаю несправедливым так же, как считал и в минуту, когда сам стал узником.

– Сожалею, – ответил палатин, – что наши взгляды не совпадают. У меня к разбойникам нет снисхождения.

Минутой позже к узникам присоединился и Павел Ледерер с Катой Бенецкой, от которой – пока палатин находился в тайной зале – он выведал, где содержится под стражей Микулаш Лошонский. Об этом тут же доложили капитану, который послал нескольких ратников освободить его и привести.

– Помощниц Алжбеты Батори с чудовищем Фицко, – приказал палатин, – погрузите на телегу, отвезите в Великую Бытчу и передайте в руки кастеляна. Разбойники будут содержаться под стражей до того дня, пока не настанет час и они не предстанут перед судом.

Ратники исполнили приказ палатина.

– Кто сейчас тут кастеляном? – спросил вдруг палатин капитана.

– С тех пор как Микулаш Лошонский был лишен этой должности – никто. Фицко его замещал.

– Где Микулаш Лошонский?

– Он захвачен в Подолье[64]. Но я уже снарядил ратников, чтобы освободить его.

– Правильно. Когда вернется, сообщите ему, что я назначаю его кастеляном этого града. – Затем он повернулся к зятьям Алжбеты Батори и заметил: – Надеюсь, вы не возражаете против этого. Старик заслужил это небольшое вознаграждение. А я потребую, чтобы он хорошо приглядывал за узниками, и прежде всего – за Алжбетой Батори…

Двадцать четыре часа любви за одну жизнь

Сообщников Алжбеты Батори на градском подворье погрузили на телегу, и палатин со своим кортежем уже собирался выехать, как один из разбойников сообщил, что чахтицкий замок объят пламенем.

– Немедля в Чахтицы! – воскликнул палатин. – Господин капитан, оставьте двадцать ратников на страже в граде и возле узников, остальные пусть последуют за мной!

Он понимал, что в городе свершилось неладное.

Его свита вместе с ратниками поскакала по темнеющим дорогам со всей возможной скоростью.

Замок действительно пылал. Огненные языки вздымались к небу, словно пылающий протест города, и освещали двор, кишевший мятежными и орущими чахтичанами.

Посреди толпы возвышалась достойная фигура Яна Поницена, который тщетно старался унять возмущение, вызванное пленением разбойников.

– Мы требуем справедливости! – выкриками встретила толпа свиту палатина.

– Ваша палатинская светлость, – сказал Юрай Заводский, – если вы хотите восстановить в Чахтицах спокойствие и убедить народ, что на свете есть справедливость, советую вам отпустить на свободу разбойников.

– Нет! Это означало бы отступить перед насилием, перед напором мятежного люда.

Толпа ринулась к свите палатина. Грозно, с поднятыми кулаками, со зловещим гулом, из которого вырывались крики:

– Отпустите разбойников на свободу!

Тут по толпе разнеслась весть, что палатин осудил графиню к пожизненному заключению в темнице собственного града. Только чувство удовлетворения, вызванное этой вестью, заставило толпу послушаться решительных призывов разойтись. Ратникам, готовым пустить в ход ружья и сабли, не пришлось браться за них.

Человек двадцать все же оставались на площади. Они стояли близ кареты палатина, мрачные, нерешительные.

Граф Няри, среди расходившихся горожан, вдруг почувствовал мягкое пожатие горячей руки. Это Эржика схватилась за него, словно утопающая за соломинку. Голос ее дрожал от слез:

– Спасите Андрея Дрозда и его товарищей. До самой смерти буду вам благодарна.

– Я спасу всех, но вовсе не мечтаю о твой благодарности до самой смерти. Я могу удовлетвориться и более короткой признательностью.

– Я сделаю все, чего бы вы от меня ни потребовали. – Сердце Эржики заплясало от радости.

– Выказывай свою благодарность не целую жизнь, а всего лишь двадцать четыре часа. – Граф прищуренным взглядом пожирал молодость и свежесть Эржики, всю ее красоту, трепетавшую от страха за любимого. – Подари мне только двадцать четыре часа, и за это я верну тебе милого, подарю его тебе на всю жизнь.

Кровь бросилась ей в лицо – оно запылало бликами пламени, взвивавшимися из-под крыши замка.

– Подлец! – В этом единственном слове выразилось все ее возмущение, вызванное оскорбительным предложением, и в то же мгновение его лица коснулся маленький сжатый кулак.

– Этим ударом, – холодно улыбнулся граф, – ты вбила гвоздь в гроб Андрея Дрозда. Но если ты придешь, я прощу тебя. И если ты любишь Дрозда, ты обязательно придешь…

Юрай Заводский, наблюдавший за этой сценой, направился к дочери. Увидев его, Эржика бросилась к нему и повисла у него на шее. Давясь от слез, она кричала:

– Если он погибнет, погибну и я! Даже раньше, чем он!

Граф Няри подошел к палатину.

– Я буду рад, если твоя палатинская светлость сделает то, что я как поверенный короля позволю себе порекомендовать в отношении чахтицкого дела. Если ты вот так уедешь отсюда, тебя будут проклинать не только современники, но и следующие поколения. Да и собственная совесть не даст тебе покоя, поскольку ты одинаковой меркой воздал и преступникам, и тем, кто мешал преступлениям. Вместе со злодеями ты бросил в темницу и тех, кто боролся против них.

Палатин ответил графу удивленным взглядом.

– Теперь, когда ни толпа, ни кто-либо иной не оказывает на тебя никакого нажима, твоя палатинская светлость может сделать то, что сделал бы я раньше, когда это требовали мятежники: отпусти разбойников на свободу и прими их в число своих ратников. Они будут самыми смелыми, самыми бравыми твоими воинами.

– Это невозможно! – ответил палатин, но граф заметил, что он все же, колеблется. – Признаюсь, я приказал посадить под стражу этих людей с тяжким сердцем, но я должен был это сделать, иначе бы вольницы в нашей стране заметно умножились, и весь край проклял бы меня за мою мягкость и уступчивость.

– Необязательно тебе отпускать всех. Достаточно задержать одного и примерно наказать его. Привлеки к суду предводителя разбойников и прикажи, чтобы его строго покарали. Это будет достаточной острасткой.

Палатин задумался. Чем больше он размышлял над предложением графа, тем больше оно ему нравилось.

– А кто, собственно, был истинным предводителем разбойников? – спросил палатин.

– Андрей Дрозд!

И граф с величайшим удовлетворением услышал, как вскоре палатин приподнятым голосом объявил толпе., что приказывает разбойников отпустить.

Народ сбежался, окружил палатина, восторженными возгласами славя его. При виде этой всеобщей радости палатин испытывал искушение промолчать, что один из вольных братьев останется в темнице и будет расплачиваться за всех. И хотя он все же решился сказать, он произнес это так, что буря радости не утихла: каждый думал, что этот один останется в заключении только для вида и никакая опасность ему не грозит.

Магдула Калинова и Мариша Шутовская протиснулись сквозь толпу к палатину и со слезами на глазах поблагодарили его. С сияющим от радости лицом приблизилась к нему и Эржика Приборская. Палатин пришел в величайшее замешательство.

– Не надо благодарить меня, – сказал он ей, – тебе не за что…

– Почему? – спросила она, и удивление стерло с ее лица всю радость.

Дёрдь Турзо не в силах был ответить. Сердце сжимала жалость, и ему так хотелось сделать счастливой и эту девушку. Но он превозмог искушение.

Эржика прочла ответ на лице графа Няри, от которого веяло таким холодом, будто он был вытесан из глыбы льда…

Через час, когда разбойники вернулись из темницы, она уже знала, почему не надо было ей благодарить палатина.

Вернулись все, кроме одного, кого она ждала…

Вопиющие к небу преступления

В Бытче палатина ждали с жадным волнением. Повсюду говорили только о чахтицких событиях. Палатин не успевал отвечать на вопросы гостей, которых было еще очень много: свадебный праздник все продолжался, гости разъезжались неохотно.

На второй, третий и четвертый день стали приезжать судьи. Между тем в бытчанском застенке, куда имел доступ только палач с его помощниками, кастелян Гашпар Баяки и присягнувший нотар Гашпар Кардош вели допрос, а протоколист Даниэль Ордог записывал показания допрошенных.

Изо дня в день, с утра до вечера допрашивали Фицко, Илону Йо, Дору Сентеш и Кату Бенецкую.

Допросили и нескольких чахтичан.

Шестого января в совещательном зале за длинный стол, во главе которого занял место член королевской судебной палаты Теодуз Сирмиензис[65], сели одни именитые лица. Среди них были и палатин Дёрдь Турзо и граф Няри, подсевшие к члену королевской судебной палаты.

Все молчали, в зале царила глубокая тишина.

Судья обратился к гайдуку, стоявшему у дверей.

– Господа могут войти!

Дверь тут же открылась, в зал вошел кастелян с нотаром и протоколистом.

– Дозвольте сообщить преславному суду, что допрос свидетелей окончен и протокол допроса готов, – сказал кастелян.

Когда они также заняли свои места, Теодуз Сирмиензис обратился к нотару:

– Господин нотар, извольте прочесть запись!

Нотар откашлялся, прочищая голос, и затем стал читать приподнятым голосом:

Допрашиваемым сообщникам Алжбеты Батори было предложено одиннадцать вопросов. Как-то:

1. Как долго ты находился(лась) на службе у чахтицкой госпожи и как ты попал(а) в ее замок?

2. Сколько женщин и девушек с того дня она приказала убить?

3. Кто были те женщины, которых она приказала убить, и откуда они были?

4. Кто нанимал и заманивал этих девушек и женщин в замок?

5. Какими пытками и другими способами она приказывала этих несчастных убивать?

6. Кто помогал ей в пытках и убийствах?

7. Где хоронили трупы, кто их закапывал, куда и как?

8. Убивала ли и мучила свои жертвы и сама госпожа и как она себя вела во время пыток и убийств?

9. Где в Чахтицах, Шарваре, Керестуре, Бецкове и других местах она приказывала этих несчастных мучить и убивать?

10. Кто наблюдал эти действия госпожи или знал о них?

11. Знаешь ли ты о том, когда госпожа начала совершать эти гнусные поступки?

На данные вопросы допрошенные ответили следующим образом:

Признание Фицко

На первый вопрос: Служит у госпожи шестнадцать лет, если не более. Привел его в замок Мартин Шейтей. Насильно.

На второй вопрос: О женщинах не знает, о девушках – знает. За то время, пока он был в замке, таковых оказалось тридцать семь. Кроме них, когда господин палатин отбыл в Прешпорок, она повелела в одной могиле похоронить пятерых жертв. Двоих в одном саду под ручьем. А еще двоих похоронили ночью под костелом в Подолье. Принесли их туда из-под града, потому что они лежали там убитые. Убила их Дора.

На третий вопрос: Он не знает, откуда были эти несчастные.

На четвертый вопрос: Шесть раз он сам с Дорой искал служанок для госпожи. Их приманивали обещанием хорошей работы. Девушек ловить с Дорой ходила жена Яноша Баршоня, та, что живет в Таплан-Фалве у Дондоша, потом живущая в Шарваре хорватка с женой Матвея Отвоша, что живет напротив Залай. И жена Яноша Сабо привела девушку, причем свою, хотя и знала, что ее убьют. И еще многих отыскала и привела. Жена Юрая Сабо также отдала свою дочь, и ее графиня убила. Больше служанок она не поставляла. Жена Иштвана Сабо привела их много. Илона тоже привела многих, Ката только одну, она только хоронила тех, которых убивала Дора.

На пятый вопрос: Мучили их так. Веревками им в Шарваре обматывали руки, и Анна Дарабул завязывала узел у них за спиной. Эти руки были черными как уголь. И били их по всему телу, покуда не лопалась кожа. Особенно – по пяткам и по ладоням, пока не насчитывали двести ударов. Били их Илона и Дора, а научились они этому от Анны Дарабул. Дора ножницами отстригала пальцы тем, что не умерли еще в Чахтицах.

На шестой вопрос: Кроме Илоны Йо, Анны Дарабул и Доры Сентеш, в Чахтицах есть женщина Илона, которую зовут Плешивой Кучерихой, та тоже мучила девушек. Госпожа сама колола их иголкой. Если ей не нравились кружева, эти бабы сразу же затаскивали мастериц в застенок и замучивали до смерти. Железом для завивки волос эти бабы и сама госпожа прижигали им носы, губы. Госпожа совала два указательных пальца им в рот и сильно его растягивала, пока не разрывала. Если до десяти часов они не поспевали с шитьем, их враз отводили в застенок. Иногда целых пять девушек стояли перед госпожой совершенно голые, и молодые люди смотрели на них, пока они продолжали свое шитье. Дочь Ситке она убила собственноручно, так как та якобы украла грушу. Мучить ее начали еще в Пьештянах, затем госпожа с Илоной ее прикончили. В Керестуре она убила Мадлу, девушку родом из Вены.

На седьмой вопрос: Старые служанки прятали и хоронили трупы в Чахтицах. И Фицко сам помогал зарыть четырех: двух в Подолье, одну в Керестуре и одну в Шарваре. Госпожа щедро задаривала этих женщин, когда они умертвляли девушек. Она и сама вырывала куски мяса из щек и кожу между пальцами разрезала. Измученных девушек, вынесенных на снег, приказывала поливать ледяной водой и сама лила на них воду, после чего те замерзали и испускали дух. Находясь в Бытче, графиня заставила одну служанку стоять по шею в воде, ту самую, что в Илаве сбегала от нее. Но ее потом все равно поймали, и в Чахтицах она умерла.

На восьмой вопрос: Если госпожа не истязала свои жертвы собственноручно, она приказывала это делать своим служанкам. Целую неделю не давала девушкам есть, а тех, кто, проявляя жалость, тайком нарушал ее приказ, жестоко наказывала.

На девятый вопрос: В Бецкове она мучила их в кладовке. В Шарваре – внутри града, куда никому не было позволено войти. В Керестуре истязали в уборной. В Чахтицах – под землей. Если мы находились в пути, госпожа истязала девушек в экипаже: била их, щипала, загоняла булавки в губы и под ногти.

На десятый вопрос: Лучше всех знал это Бенедикт Дешо, однако никогда и словом об этом с ней не обмолвился. Знали и другие слуги, знали все, а Железоголовый Ишток, сбежавший впоследствии за Дунай, знал обо всем лучше других, он и хоронил больше других, правда, неизвестно где.

На одиннадцатый вопрос: Еще во времена покойного господина она истязала девушек, но не убивала их, как теперь. После прихода Анны Дарабул графиня сделалась более жестокой. У нее есть шкатулка, в которой укреплено зеркало: так перед ним она, бывало, молилась целых два часа. Майорова из Миявы набрала какую-то воду, принесла ее госпоже, выкупала ее в кадке для замешивания хлеба, после чего воду вылила в речку. Выкупала она ее во второй раз, и в той кадке замесили тесто на пироги, которыми собирались угостить короля, господина палатина и Имриха Медери.

Признание Илоны Йо

На первый вопрос: Служила госпоже десять лет. Была кормилицей трех девочек и Павла Надашди.

На второй вопрос: Не знает точно, сколько их было, но погублено достаточно много.

На третий вопрос: Не знает обо всех, кто они были, какой народности. Убила сестру Грегора Яноши. Из Двойчиц привели двух дворянских девушек, одна еще жива. И из Чешского Брезова двух. Жена Яноша Баршоня тоже привела одну девицу, такую высокую, дочь земана. Она знает примерно пятьдесят погубленных девушек.

На четвертый вопрос: Служанок искала жена Яноша Салаи, потом Шидо, а также одна словачка, что живет в Шарваре. Жена Баршоня наняла еще одну – она живет в Таплан-Фалве. Жена Яноша Липтаи также привела двух или трех, хотя и знала, что их собираются убивать, ибо госпожа угрожала ей. Одна из девушек умерла, вторая, которую зовут Кишцеглеи, жива. Ушла с женой Баршоня, той, что потом привела еще одну высокую девушку. Она потом долго ходила с Даниэлем Вашем, разыскивая новых девушек. Но нашли только одну, такую щупленькую из Войчиц.