Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

Они не знали, как благодарить его. Откуда им было знать, что радуются его и своей погибели…

– Надо побыстрей собрать по возможности всех ребят, – распорядился Ян Калина, – а там ударим по миявской усадьбе…

– Пока вы будете спасать своих ненаглядных, – улыбнулся граф Няри обрадованным вольным братьям, – я с кастеляном, если он соизволит меня сопровождать, наведаюсь в подземные коридоры замка.

– А для чего? – удивился Микулаш Лошонский.

– Разумеется, не ради приятной прогулки. Выроем клад Фицко, поскольку уже завтра я должен продолжить свой путь.

– Славные настали времена, – вздохнул Ян Поницен. – Разбойники идут защищать, словно рыцари, слабых девушек, а граф собрался вырыть клад…

– Да, вырыть сокровища для того, чтобы вернуть каждому то, что у него похитили загребущие руки. Это тоже рыцарская задача!

Микулаш Лошонский был в восторге от замысла графа.

Итак, ночью предстояли бурные события…

Еще под вечер Фицко отправился с пятьюдесятью ратными людьми на миявский хутор. Туда же устремились и двадцать разбойников, предводительствуемые Калиной, Дроздом и Кендерешши.

По дороге к ним присоединялись все новые и новые вольные братья. Зная, что в миявской усадьбе будет Фицко с войском они готовились к крутой схватке.

Между тем Фицко потерял было уверенность, что лесные братья пожалуют. Все зависело от того, предатель ли Павел Ледерер или нет. И горбун поймал себя на том, что предпочел бы убедиться в его верности и надежности. Он охотно примирился бы и с тем, что разбойники не попадутся сегодня в его столь ловко расставленную западню.

И в миявской усадьбе он учуял предателей и потому объявил, что покинуть ее никому не дозволяет. В окнах стояли ратники с пищалями на изготовку, и каждый знал, что если он осмелится покинуть усадьбу, то будет без пощады застрелен. Остальные воины и миявские гайдуки ждали распоряжений, спрятавшись в амбарах и конюшнях. Затем Фицко осмотрел всех подданных. Выбрав из них трех девушек и пятерых парней, отвел их в подвал.

Это был длинный и широкий погреб, в нем полно было брюквы, бочек, черпаков, ящиков, мотыг, заступов и множество всякого другого земледельческого инвентаря. В конце подвала против тяжелых, окованных железом дверей желтело несколько охапок соломы. Сюда горбун привел трех девушек и пятерых парней. Сунул факел в железную скобу, торчавшую в углу.

– Видите, как я о вас забочусь, – хохотнул он.– И свет припас, чтобы вас тут в темноте привидения не пугали. Даже о ваших удобствах подумал – не сидеть же вам на холодной голой земле. Затопить для вас, к сожалению, не могу, сами обогреетесь. Обнимайтесь себе вволю, никто вас не увидит, кроме меня, а я умею молчать, что твоя могила.

Вскоре он привел пятерых солдат и велел пятерым крестьянским парням переодеться в их форму.

– Ишь как вам идет, – говорил он, прыгая вокруг них. – Смотрите, ведите себя как ратники, когда примчатся разбойники и захотят умыкнуть у вас девушек.

Над усадьбой густела тьма, свистел резкий ветер, который, словно в веселой игре, сдувал с крыш снег и на дворе собирал сугробы.

– Итак, мы готовы, – пробормотал Фицко. Закрыв дверь, притулился возле нее. Он довольно оглядывал девушек, которые испуганно жались, чтобы согреться, и поддельных ратников, стыдливо ведших с девушками разговор. Подчас лицо его искажалось от злости. Он так скрипел зубами, что девушки и переодетые парни застывали от ужаса. Это Фицко думал о Павле Ледерере – и загадывал, что он с ним сделает, если набегом разбойников будет доказана его измена…

Тем временем лесные братья приближались к Мияве, в чахтицком приходе Лошонский советовался с графом Няри насчет похода за кладом Фицко, а в граде терзался Павел Ледерер. Дора вторглась к нему в каморку, как раз когда он думал о Барборе, глядя в темнеющее небо, и злорадно ему сообщила:

– А те девки от нас не ушли далеко, слышал небось? Зря старался этот чернолицый, зря освобождал их. Опять они, голубушки, попались!

– Где они? – вскочил он.

– В полной безопасности, – рассмеялась Дора, с явным наслаждением наблюдая, как она этой вестью добила его.

Он пришел в себя, когда Дора уже ушла. И понял, что выдал себя, обнаружив, как дороги ему эти девушки. У него мелькнуло подозрение, что Дора вчера узнала его. Теперь к тревоге за Барбору добавилась тревога и за себя самого.

Да, он в опасности, это очевидно. Алжбета Батори распорядилась без ее особого разрешения никого не выпускать из града. Поначалу он не почувствовал в ее приказе ничего подозрительного. Но сейчас он вдруг понял, что решение это связано с ним, что она ждет только возвращения Фицко, чтобы убедиться в его предательстве. И наказать жестоко. Его положение было тем отчаяннее, что он не мог думать о собственном спасении, покуда не спасет Барбору…

Ему удалось проникнуть в подземелье. И то лишь потому, что над градом распростерлась непроглядная тьма, а у входа в подземелье не было стражи.

Он прошел подземными коридорами, заглянул в застенки, в узилища, в пропасть под подъемной дверью, о которой давно знал, и даже не подозревал, что в это самое время бабищи-дьяволицы, предвкушая готовящийся спектакль, представляют Барбору чахтицкой госпоже…

Прыжок в пропасть

Алжбета Батори была в восторге от замысла Фицко – заставить Барбору Репашову уличить своего милого в предательстве и тем самым вынести ему смертный приговор. Не дождавшись его возвращения, она приказала привести к ней Барбору.

– Ты знаешь Павла Ледерера? – спросила она ласковым голосом, напряженно следя за каждым ее движением.

Барбора побледнела. Ее обуял страх за Павла.

– Не знаю, – ответила она не раздумывая. Она вдруг заподозрила, что вчера, когда он спасал ее, кто-то мог его узнать.

– Твое счастье, что не знаешь его, – улыбнулась госпожа загадочно. – По крайней мере тебя не огорчит известие, что его ждет смерть за похищение одной из самых любимых моих служанок, Магдулы Калиновой.

Барбора оторопело уставилась расширенным глазами на графиню.

– Магдулы Калиновой? – вскрикнула она, словно имя это проткнуло ее сердце ножом.

– Вот именно! Он безумно влюбился в нее и сразу же после Нового года собирается жениться на ней! – сказала чахтицкая госпожа, наслаждаясь действием своих слов.

Сердце Барборы сжала печаль, горло стянуло, она едва дышала, рот наполнился горечью, глаза – слезами.

– Неправда! – выкрикнула она. Ревность и вера в Павла Ледерера отчаянно боролись в ее душе.

Она снова вспомнила все радости вчерашней встречи. Вспоминала его слова в маленькой комнатке прихода, свидетельнице их счастья, слова, подарившие ей высшее блаженство. На губах она все еще чувствовала вкус его поцелуев. «Мы поженимся раньше, чем ты думаешь…» – твердил он, обнимая и целуя ее. И все это неправда? Неужели он притворялся, что любит? Ревность заставила ее вспомнить то время, когда она была уверена, что потеряла его из-за Магдулы. Убитая мыслью, что она его и вправду потеряла, она бессильно опустилась на пол.

– Вот видишь, видишь, – говорила Алжбета Батори с притворным сочувствием, – надо было искренне и правдиво ответить на мои вопросы, тогда я бы не огорчила так тебя. И все же докажу тебе, что у меня сердце – не камень. Если ты так любишь Павла Ледерера, я сжалюсь над ним и подарю ему жизнь. Пусть женится на Магдуле Калиновой!

Барбора уже не осознавала, что делает, что говорит. Ее любовь обернулась пламенеющей ненавистью.

– Нет! Пусть лучше погибнет!

Алжбета Батори разразилась неистовым смехом, вместе с ней захохотали и обе помощницы. То был словно ледяной град, осыпавший Барбору, распростертую на ковре в судорожном плаче. Очнувшись, она непонимающе воззрилась на госпожу. Отчего она так смеется?

– Я исполню твое желание, – сказала госпожа, вновь посерьезнев. – Павел Ледерер погибнет! Погибнет, хотя и хотел жениться на тебе, а не на Магдуле Калиновой, хотя похитил вчера тебя, а не Магдулу!

Барбора вскочила, будто пол под ней загорелся, и кинулась на госпожу, поняв внезапно, что графиня играла с ее чувствами и принудила ее предать любимого. Но служанки, продолжая смеяться, грубо навалились на нее, да так, что она и шелохнуться не могла.

– Попробуем охладить ее страстную кровь, – приказала госпожа. – Выведите ее во двор.

Дора крепко схватила Барбору и поволокла на подворье. Ратники сразу же заметили: что-то затевается. Тут же сбежались со всех сторон.

Завывал морозный ветер. Госпожа, хоть и накинула теплую шубу, вся передернулась от холода.

– Разденьте ее донага и поливайте водой! – приказала она. – А вы, служилые, приведите слесаря, пусть он полюбуется на прелести своей милой, прежде чем они заледенеют.

Страх перед страшным позором и ледяной купелью удвоил силы Барборы. Она заметалась в руках Илоны, вырвалась и помчалась прочь. Обе бабищи, как дикие фурии, с ревом гнались за ней. Умереть, лучше умереть! Она в отчаянии мчалась к крепостному валу. Солдаты отскакивали, давая ей дорогу.

На крепостном валу она резко остановилась. Злыдни уже почти догнали ее. Она еще кинула последний взгляд на свет, утопавший в ночной тьме, на темное, беззвездное небо, на выстланную снегом долину внизу – и вслепую прыгнула на крутой откос, словно в объятия милого.

Злыдни и солдаты в ужасе смотрели на то место, где еще мгновение до этого белела ее фигура, которая сейчас, вся изуродованная, катилась по откосу вниз…

Только на Алжбету Батори этот страшный прыжок в пропасть смерти не произвел никакого впечатления. Она смеялась сухим, холодным смехом, подобным ледяному сиверко[58], жалобно завывавшему в крепостных башнях и бойницах, а затем крикнула своим дьяволицам, ошеломленно застывшим на палу, точно снежные бабы:

– Приведите остальных девок!

Чем временем в приходе граф Няри надевал на себя униформу пандурского капитана. Священник и капитан с любопытством наблюдали за ним.

– Почему вы переодеваетесь? – спросил священник.

– Не хочу, чтобы наша вылазка за кладом Фицко окропилась кровью.

И все убеждало в том, что и вправду крови не будет.

Выйдя во двор, граф Няри вскочил на коня и крикнул тем пятнадцати чахтичанам, которые, вооружившись заступами и мотыгами, ждали вместе с Микулашем Лошонским:

– Подождите еще немного, я приеду за вами!

Гайдуки, стоявшие на страже в воротах, с любопытством смотрели на всадника, скакавшего к замку.

– Гайдуки, – крикнул им измененным голосом всадник в форме пандурского капитана, – быстрее по коням! Госпожа приказывает всем немедленно гнать в Старую Туру, где между ратниками и разбойниками кипит бой. Там дорога каждая рука.

– А кто же будет охранять замок? – спросил один из гайдуков.

– Я с несколькими подданными. Сколько гайдуков у входа в подземелье?

– Пятеро.

– Так и тех прихватите. В Старой Туре нужны все до последнего!

Ничего не подозревая, гайдуки тут же вскочили на лошадей и вылетели из ворот.

Вскоре, однако, они перешли на трусцу, открыто признаваясь друг другу, что желательно достичь места битвы, когда она уже закончится.

Граф Няри вернулся в приход за кастеляном с чахтичанами и немного погодя, не встретив никакого сопротивления, проник в замок, а затем и в подземелье, где был зарыт клад горбуна…

Граф уверенно всадил заступ в землю и стал копать. Вскоре, однако, он убедился, что клад исчез… Нашел ли Фицко новый тайник, или кто-то опередил его?

– Клад мы должны во что бы то ни стало найти, – воскликнул граф, кипя от ярости при виде пустого тайника. Он стал со своими попутчиками немедля копать землю между бочками да и в других местах, где только замечали малейшие признаки свежих раскопок.

Яну Поницену в ту ночь так и не удалось лечь, освежить тело и душу спокойным сном. Не мог он и вознести к небу чистую молитву.

Мысль неотступно возвращалась к Калине, Дрозду и Кендерешши. Затем устремлялась и в Мияву, и в подземелье, где трудились кастелян с графом и их спутниками. Со стыдом ловил себя пастор на том, что от сердца шла молитва не только о рыцарях, поспешивших освободить плененных девушек, но и о тех, кто, собственно, намеревался похитить чужое добро…

Он беспокойно ходил по комнатам и напряженно прислушивался к каждому звуку – не возвращаются ли разбойники с освобожденными девушками или граф и кастелян с найденным кладом Фицко… Тревога его нарастала.

С улицы донесся шум. Священник выбежал из дома. К приходу приближалась группа мужчин. Они несли женщину, которая не проявляла признаков жизни.

– Мы сторожили, как нам было приказано, у тайного входа и вдруг услыхали отчаянный крик, – поведал один из мужчин. – Мы пошли на этот крик и на откосе обнаружили эту женщину. Должно быть, ее сбросили с града. Лишь благодаря сыпучему снегу она вся не покалечилась. И еще повезло ей, что мы сразу нашли ее. А то замерзла бы.

– Значит, жива? – спросил сочувственно священник.

– Жива, – ответил чахтичанин, – но у нее какие-то странные приступы: бредит, выкрикивает несвязное, вырывается из рук. Кричит: «Хочу умереть, хочу умереть!» Дергается изо всех сил, наконец, умолкает, а немного погодя все повторяется сначала.

– Боже святый, да ведь это же Барбора Репашова! – выкрикнул священник в испуге, когда мужчины опустили несчастную на пол и пасторша со служанками занялись ею. – Это она! Как она попала на град?

Когда Барбору уложили в постель, она открыла глаза, села, но ожидаемый приступ не повторился. Она увидела перед собой доброе, заботливое, окаймленное белыми волосами лицо Яна Поницена. Сложив руки, словно в молитве, Барбора воскликнула голосом, от которого у всех до боли сжалось сердце и навернулись слезы на глазах:

– Спасите Павла! Святой отец, спасите его. Все о нем известно! Я предала его!

Голова ее опустилась на подушки, и она разразилась рыданиями. Она впала в бесчувствие, тело перестало трястись в судорожном плаче. Теперь она лежала спокойно. Лишь на лице ее лежала печать невыразимой печали и горя.

Ян Поницен не успел задуматься над последствиями предательства Барборы. Сам не свой прискакал один из участников миявской вылазки и крикнул:

– Дрозда, Калину и Кендерешши и всех остальных товарищей переловили в подвале миявской усадьбы!

Запыхавшийся разбойник еще не успел досказать, в какую ловушку их заманил Фицко, когда прибежал чахтичанин, остававшийся на страже у тайного входа под откосом.

Он поведал им, что только что в подземелье втащили закованных в цени Дрозда, Калину, Кендерешши и остальных товарищей. Но и это еще не было последним событием, взволновавшим чахтичан и приведшим в ужас Яна Поницена.

У входа в замок раздался дьявольский гвалт. Это возвратились гайдуки, хитростью удаленные графом из замка. Должно быть, они встретили на дороге Фицко, который наверняка угадал, что переодетый капитан замыслил недоброе в замке, а потому отослал гайдуков. Он мигом повернул их назад.

– Все погибли! – ломал Ян Поницен руки. – Калина, Дрозд, Кендерешши с самыми смелыми товарищами в темницах подземелья, Ледерер предан на граде, преданы и Лошонский с графом – в подземелье, вход туда прегражден. Творец небесный, как ты можешь допустить торжество злодеев!

Собравшиеся в приходе чахтичане угрюмо молчали. Но лица у них тотчас прояснились, сердца загорелись новой надеждой, когда Ян Поницен сжал кулаки и пригрозил:

– И все-таки мы не погибнем! Мы обязательно спасемся!

Приближалось утро. Колокола тревожно зазвонили над Чахтицами. По улицам, на которых тьма уже бледнела, сновали всполошенные люди, от уст к устам, от сердца к сердцу летел призыв – всем встать против града, чтобы покончить с чахтицкой госпожой и ее прислужниками!

Перед приходом скапливалась толпа мужчин, вооруженных ломами, топорами, дубинами, саблями и ружьями.

Из посеянных искр разгоралось пламя…

На земле мятеж – под землей цепи

– Главари разбойников, – докладывал Фицко Алжбете Батори, которая в эту ночь даже не прилегла, возбужденная бурными событиями, – закованы в цепи и брошены в подземные узилища вместе с ватагой самых своих дерзких товарищей, а по соседству с ними за решетками сидят Магдула Калинова, Мариша Шутовская и Эржика Приборская.

Фицко весь лучился от радости. Не потому, что хотел порадовать госпожу желанным известием, а прежде всего из-за того, что наконец сумеет отомстить всем своим недругам и принудить Магдулу к сожительству.

Когда он рассказывал, в какую ловушку заманил разбойников, каждое его движение полнилось довольством.

– Они влетели в подвал как слепые, когда увидели там трех девок, которых сторожили пятеро солдат. А за ними кинулись и остальные. Им и в голову не пришло, что я стою, спрятавшись за дверью. Пришли они в себя, лишь когда дверь за ними закрылась и они убедились, что это вовсе не Эржика, не Магдула и не Мариша, а чужие девки и что ратники, на которых они так яростно наскакивали, вовсе не ратники, а переодевшиеся в солдат батраки. Тогда они бросились к выходу. Дверь была не заперта, ничем, не загорожена, но перед ней выстроились непреодолимой стеной мои люди. Я не лишился жизни в дикой схватке только благодаря тому, что один из ратников звезданул Дрозда по башке и тот отпустил мою шею. Он потерял сознание, и мы связали его так, что ему уже не освободиться, будь у него хоть в десять раз больше силы. Потом мы схватили Кендерешши и Калину. Когда разбойники увидели, что их главарей мы обезвредили, они, отчаянно отбиваясь, разбежались кто куда. Мы с добычей поспешили в Чахтицы, потому как были убеждены, что разбежавшиеся разбойники соберут своих сообщников и попытаются пленников освободить. А для большей уверенности я позаботился и о том, чтобы перевезти девок.

– Не забудь, Фицко, о моей сокровищнице. – Эта мысль теперь занимала госпожу более всего.

– Я думаю о ней денно и нощно, – ответил он вполне искренне, от всего сердца.

– Ты перво-наперво должен вырвать у Имриха Кендерешши хоть клещами признание, куда он ее спрятал, – сказала она, – а потом приведи мне всех разбойников и тех трех девушек. Мы со всеми расквитаемся.

Алжбета Батори удалилась в свою тайную залу, где ждали ее Илона и Дора с четырьмя подругами Барборы Репашовой. Фицко же, захватив жаровню, наполненную горящими угольями, клещи и другие орудия пыток, тем временем спускался в подземелье. Лицо его, озаренное горящими угольками, было до того искажено предвкушением близкой мести, что каждый, видевший его, не мог не содрогнуться. Он то и дело дул на угли с такой силой, что глаза вылезали из орбит. Приступ злобы чередовался с радостью. Наконец наступил желанный день. Магдула, а с ней и все прочие, кому он поклялся отомстить, теперь в его руках. Магдулу он еще попытается заполучить, но если это ему не удастся, она умрет так, как еще не умирала ни одна девушка. Разбойники станут свидетелями ее смерти, а потом отправятся за ней…

Не забывал он и о Павле Ледерере. Его он оставит напоследок. Содрогнись, Павел Ледерер, это будет чудовищная расплата! А потом ночью он возьмет из тайника свой клад, запряжет в лучшие сани лучших лошадей и умчится в края, где никому и в голову не придет искать его.

Дорога быстро приближалась к концу. Вот-вот – и цель достигнута! Он был уже в длиннющем темничном коридоре. Жаровня с горящими угольями освещала ему дорогу тусклым красноватым светом. Мимоходом он заглянул в едва освещенный проем решетчатой двери, за которой никто не был заперт, и тут же завопил, будто сам дьявол вселился в него, и выронил жаровню с углями и пыточными орудиями, которые нес под мышкой.

– Так ты здесь, собака? – хриплым голосом крикнул он. – Что ж, ты как раз явился вовремя!

Он молнией метнулся к двери и запер ее.

В углу узилища, затаив дыхание, жался смертельно бледный Павел Ледерер…

Страшное подозрение потрясло горбуна.

Не освободил ли слесарь его пленных?

Нет.

Одним взглядом он в этом убедился.

Вон там на земле лежат связанные главари вольницы – Калина, Дрозд и Кендерешши. А рядом три девушки. Когда в дверях появился Фицко, цепи зазвенели, а девушки, съежившиеся в углу темницы, замерли от ужаса, словно окаменели.

– Слушай внимательно, – прошипел он Ледереру, снова вернувшись к нему, – хотя нет, ты даже слушать не достоин, открой получше глаза! Все, что ты увидишь, – ничто против того, что испытать придется тебе прежде, чем испустишь свою предательскую душу!

Фицко решил сперва расквитаться с девушками, причем здесь, в коридоре, да так, чтобы разбойники и Ледерер видели, что происходит, и слышали каждое-каждое слово.

Он вошел в темницу к девушкам, держа в руках факел.

– Магдула Калинова, следуй за мной! – проговорил он самым ласковым тоном, каким только мог произнести.

Магдула прижалась к Марише и заплакала.

– Не пойдешь? – Ее упорство и слезы наполнили горбуна таким гневом, что в голосе его пропала всякая ласковость. Осталась одна лишь злоба. Он яростно схватил Магдулу за руку, оторвал ее от оцепеневших подруг и выволок в коридор.

Цепи разбойников грозно зазвенели, когда в тихом коридоре разнесся пронзительный крик. То был крик ужаса, изданный Магдулой при виде жаровни с горящими угольями и пыточных орудий.

Граф Няри и Микулаш Лошонский, да и вся ватага обливались потом от напрасных трудов. Между бочек не видно было ни одного невскопанного местечка.

– Сам сатана подговорил этого негодяя зарыть клад где-нибудь в другом месте! – отирая вспотевшее лицо, произнес граф, который, должно быть, впервые в жизни занимался подобным делом.

– Не думаю, чтобы он спрятал его где-то далеко от этого места, – рассудил кастелян.

– Я тоже не думаю, – ответил граф, – поэтому отдохнем немного, отведаем вина чахтицкой госпожи и продолжим поиски!

В то время как они пили, взгляд графа остановился на огромной винной бочке, которая – насколько он помнил слова Ледерера – вела в тайные коридоры. Он молча подошел к бочке, и сразу же перед его удивленными спутниками разверзлось темное устрашающее отверстие.

– Продолжайте пить дальше, покуда мы не вернемся, – сказал он чахтичанам. Он взял фонарь и кивнул кастеляну, приглашая его последовать за ним.

Сделав несколько шагов по коридору, они ошеломленно застыли: перед ними простиралась пропасть, черная, как ночь. Коридор, который шагов через пять сворачивал вправо, не имел дна. Граф было подумал, не спрятал ли Фицко свой клад в тайном коридоре. Но они не могли сделать ни шагу. Поворот был настолько крутым, что ни по лесенке, ни по бревнам нельзя было преодолеть пропасть. Тут мог бы помочь только Ледерер, который знал, как поднять опущенный мост.

Когда они вернулись к чахтичанам, только что обнаружившим бочку с хорошим вином, за дверью, выходящей во двор, раздался вдруг суматошный топот, крик и подозрительный шум. Подбежав к двери, все прислушались.

– Колокольный набат!

– Вы слышали? Кто-то крикнул: «Откройте ворота, или мы выломаем их!»

– Выстрелы! Один, второй! Громкая стрельба!

Они напряженно прислушивались к тому, что делалось снаружи.

– Неужели поднялся мятеж? До времени? – засомневался граф Няри. – Если это так, значит, произошли ужасные вещи, принудившие их к этому. Священник не призвал бы к восстанию, не имея на то особо важных причин.

Через минуту стрельба стихла, и в дверь, ведущую в подвал, раздались могучие удары.

– Ломятся в замок! – догадались искатели клада.

Но кто? Что случилось наверху в то время, как они искали клад Фицко?

– Сейчас посмотрим, в чем дело! – сказал граф. – Но продолжим то, ради чего мы сюда пришли. За работу, друзья!

И заступы снова впились в землю. Глаза следили, не звякнет ли в возникающих ямах заступ о ящик, а уши прислушивались к суматохе, поднявшейся на поверхности.

На граде заметили, что в Чахтицах что-то происходит. Прежде всего о том возвестил набатный звон колоколов, а потом – и столбы дыма и пламени, вздымавшиеся к небу от огромных костров на окрестных холмах.

Ратники и гайдуки были бессильны что-либо предпринять. Никто не отваживался потревожить госпожу, которая заперлась в потаенном зале вместе с Дорой, Илоной и четырьмя девушками. Не сделали они этого и тогда, когда прибежавший гайдук поведал, что чахтичане подняли мятеж. Когда же наконец госпожа вышла из потаенного зала, ей сообщили, что мятежные жители Чахтиц, должно быть, уже захватили замок.

Поначалу она яростно накинулась было на предводителя ратников, обвиняя его в том, что он и его люди равнодушно наблюдают за происходящим в замке, но, узнав от него, что все пороховые запасы пропитаны водой и, стало быть, теперь бесполезны, а без огнестрельного оружия рассчитывать на успех невозможно, она, как ни странно, успокоилась.

Пусть эта свора неистовствует в замке, лишь бы ее злоба не достигла града, подумалось ей. Еще несколько дней – и она навсегда исчезнет, ее гонец уже оповестил семиградского князя, ее брата, что она пожалует к нему после Нового года. Одновременно гонец напомнил и Юраю Заводскому об обещании навестить графиню в последний день года. Пусть только явится – он исчезнет вместе с нею. Не согласится добром – она силой увезет его. Ее ли только мятежники – кто знает, сколько их – не преградят ей дорогу и не помешают побегу.

Эти опасения заставили ее обратиться к капитану:

– Господин капитан, поскольку мне неведомо, где в данное время находится палатин, снарядите без промедления гонца к нему в Прешпорок и Бытчу – пусть уведомит его, что в Чахтицах бунт, и попросит подкреплений и новых запасов пороха.

Она была убеждена, что, как бы ни относился к ней палатин, он сделает все для подавления мятежа. А когда ему заблагорассудится расследовать его причины и вмешаться в ее дела, она уже будет за горами, за долами.

– Фицко еще не вернулся? – спросила она, вспомнив о своих сокровищах и о врагах, с которыми должна была рассчитаться. Графиня нетерпеливо осмотрелась.

– Нет, – ответили служанки.

– Что ж, выходит, нам придется достойно встретить разбойников и их возлюбленных, у меня и для Фицко найдется неожиданный подарок!

По ее повелению ратники вынесли во двор тяжелый железный трон, выкованный после подавления восстания Дожи. Чахтицкий властелин распорядился тогда выставить его на площади, дабы он напоминал восставшим об ожидавшей их участи, о судьбе главаря бунтовщиков, посаженного после подавления восстания на раскаленный железный трон…

– Хорошенько раскалите трон, чтобы «князь» как следует погрелся на нем, – распорядилась она, с наслаждением представив себе, как тело Яна Калины начнет поджариваться на раскаленном железе. Свидетелями будут его друзья – и пандурский капитан, и предатель Ледерер, которые затем на этом же троне расстанутся с жизнью. Полюбуются этим и их милашки, среди них и ее дочь Эржика, для нее она тоже припасла подарочек – нет, не погибнуть ей обычной смертью…

На дворе пылал костер, а посреди него добела раскалялся черный, тронутый ржавчиной трон. Огонь согревал ратников, но стоило им задуматься о предстоящей казни, как их начинал бить озноб.

– Дора, Илона! – позвала графиня своих дьяволиц, с хохотом подбрасывавших в костер огромные поленья. – Пойдемте, я хочу показать чахтичанам, что ничуть не боюсь их бунта.

Немного погодя они скинули со стен града на откос трупы четырех девушек, подружек Барборы Репашовой. Обезображенные тела скатились вниз. Оставляя на снегу ярко-красные полосы, они замерли у груды камней.

Восходящее солнце озарило поле под стенами, подобное огромному кровавому знамени с длинным древком…

…Магдула Калинова предпочла бы умереть, чем смотреть на лицо Фицко, на горящие уголья у его ног и на большие клещи, раскалявшиеся на них.

– У тебя всего два пути, моя дорогая, – проговорил горбун, – один ведет ко мне, другой – в объятия смерти. Либо станешь моей женой, либо погибнешь!

В темнице снова грозно зазвенели цепи. Горбун засмеялся.

– Доставил же я вам радость – вы теперь свидетели сцены, которая обычно происходит наедине.

Он подошел к Магдуле так близко, что она почувствовала на лице его зловонное дыхание.

– Так какой из двух путей ты выбираешь?

– Смерть!

– Ничего, ты еще передумаешь, – процедил он, с трудом подавляя в себе злость. – Конечно, тебе бы легче было умереть, если бы ты предстала перед Господом Богом такой же пригожей да роскошной, какой нравишься мне. Да вот посмотрим, что ты запоешь, когда эту твою пригожесть я малость подпорчу раскаленными клещами Сперва сотру, моя голубушка, с твоих щек этот гордый румянец!

Он достал из кучки углей побелевшие клещи и подержал их у самого ее лица. Ее обдало жаром, словно пламя облизало все ее тело.

Мариша и Эржика разразились рыданиями – новый хохот горбуна да звон цепей чуть заглушали их.

– Что ж, пора приступить к делу. Попрощайся с красотой своих щечек. Минута – и кожа твоя так поджарится, ты станешь такой противной, что твоя собственная матушка тебя не узнает.

– Имрих! – вскричала она с такой силой, будто перед ней разверзлась пасть самой преисподней, готовой ее проглотить. Она выкликала человека, который уже давно завладел ее сердцем. Только ей было неведомо, что он лежит в цепях в нескольких шагах от нее. И все же она верила, что именно он спасет ее от ужаса, который сейчас накатывал на нее.

Едва она произнесла это имя, как горбун рухнул перед ней на землю – клещи вылетели у него из рук.

– Прощайся же со своей подлой жизнью! – услышала она знакомый голос.

– Имрих! – крикнула она вновь, но это был уже возглас узнавания, радости, восторга и благодарности.

Это Кендерешши сразил одним ударом горбуна, не ожидавшего нападения. Он схватил его за горло и сжал железными пальцами так, что тот захрипел.

– Брось этого дьявола! Позаботься о своей милой! – воскликнул Андрей Дрозд, подскочив к ним и вырвав горбуна из рук капитана.

Эржика и Мариша, выбежав из темного узилища, обнимали и целовали Магдулу, спасенную в последнюю минуту Их радости не было конца. Магдула бросилась Имриху на шею, вся дрожа от возбуждения, от счастья, что именно он ее спас, что он здесь, рядом с нею, и что бессчетными поцелуями она может показать ему, как его любит…

Заметив в дверях темницы Калину, Мариша последовала примеру Магдулы, а Эржика сияющим взором смотрела на Андрея Дрозда.

Однако влюбленные не могли спокойно отдаваться своему счастью: яростный рев Фицко и оглушающий шум схватки мешал им.

– Нам нельзя забывать о том, кто нас спас, – напомнил Ян Калина. Он открыл зарешеченную дверь, которую Фицко только что запер, и приятели крепко обнялись.

– Великая благодарность тебе, Павел, от меня и от всех остальных!

– Не за что меня благодарить – ведь по моей вине вы находитесь здесь: это я поверил горбатому дьяволу, – отбивался Павел от благодарности друзей.

– Тогда я счастлив, что хотя бы раз тоже могу выступить в роли твоего спасителя, – рассмеялся Калина.

В тот вечер, когда он услышал от Доры, что Барбора вновь очутилась в руках чахтицкой властительницы, Павел Ледерер бродил в отчаянье по подземным коридорам, заглядывал во все темницы, выкликивал ее из бездны пропастей, о которых знал. Он был убежден, что она может находиться только в подземелье, потому и искал ее там. После долгих блужданий, как раз когда он оказался близ тайного выхода под градом, он внезапно услышал оглушающий гул подъемных дверей и рев Фицко. Он отбежал как можно дальше – насколько хватило сил. А когда услышал, что горбун со своими людьми продвигается по коридору по направлению к граду, побежал к темницам. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что там Мариша, Эржика, Магдула, а рядом с ними – Ян, Имрих и Андрей!