Текст книги "Кровавая графиня"

Автор книги: Йожо Нижнанский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

Эржика тронула коня, и ее спутник последовал за ней.

Они помчались прочь.

Гайдуки, Дора и Илона недоумевающе смотрели им вслед. Мариша же не замечала ничего вокруг – она вздрогнула, лишь когда услыхала, что речь о Калине.

На глаза навернулись слезы. Все уверены, что его повесят. Есть ли место хоть для искорки надежды в ее сердце?

Они подошли к замку.

Девушка двигалась рядом с Илоной, точно слепая, не видя ничего вокруг. Все ее мысли принадлежали Калине. Ею владело единственное желание – поскорее увидеть его.

Она даже не заметила, что Илона, опасаясь, как бы в последнюю минуту она не сбежала, словно невзначай опять взяла ее за руку. На лице – ни следа былой ласки.

– Подожди меня тут! – услыхала Мариша ее голос, точно во сне.

Она находилась в пристройке для челяди. Илона тотчас вернулась с фонарем и связкой ключей.

Вскоре заскрипел дверной ключ, и женщины стали спускаться по лестнице. Мариша удивленно осматривала черные стены, в которых то и дело попадались железные зарешеченные двери. В душной тишине девушка дышала с трудом.

В середине лестницы она вскрикнула.

– Это просто крысы, дурочка! – напустилась на нее Илона, встревоженная ее внезапным вскриком. – Придется тебе подружиться с ними, их тут целое полчище. А с кем они дружат, того не трогают…

В самом конце коридора она открыла одну из решетчатых дверей, указала куда-то внутрь и сказала:

– Здесь ты и найдешь своего любезного…

Мариша Шутовская, уверенная, что и впрямь найдет там Яна, вбежала в темную каморку. Илона мгновенно захлопнула за ней дверь и загоготала:

– Попалась птичка! Теперь ищи-свищи своего милого! Увидитесь, если только колдун обратит его в крысу, не иначе, хи-хи-хи!

И она поднесла фонарь к дверям. Вспугнутые крысы шныряли по узилищу, заползали в щели, иные сквозь решетку проскочили в коридор.

Мариша все поняла.

– Выпусти меня, выпусти сейчас же! – кричала она, отчаянно тряся решетку.

Илона усмехнулась:

– Ты ори потише, не то крыс перепугаешь – они все сюда и сбегутся. Что тогда останется от твоей красоты? На, возьми платок, который обронила, тут не топят. А то от насморка милый носик еще покраснеет.

– Я хочу видеть Яна Калину, а потом хоть убейте меня!

Немного погодя Илона доложила госпоже:

– Птичка в клетке, ваша светлость!

– А видел ли вас кто по дороге?

– Нет, никто.

Илона колебалась, сказать ли про Эржику Приборскую, но в конце концов решилась.

– Кто же был с ней? – спросила графиня, пораженная сообщением, что Эржика приезжала ночью в Чахтицы и не остановилась в замке.

– Не знаю я его, – ответила Илона.

Властительница Чахтиц замолчала, хмуро уставившись в одну точку.

Загадочные тени на холмах

Выслушав исповедь чахтицкой госпожи, Эржика Приборская побрела в полуобморочном состоянии в гостиную, где она обычно ночевала. По мере того как Алжбета Батори открывала девушке тайну своей жизни, в ней крепла уверенность, что она и есть внебрачная дочь графини. Давно уже не давал ей покоя вопрос, отчего это именно ее отца и мать владычица замка окружает таким вниманием, отчего вознесла из обычных подданных и земанский чин, а ее одаряет такой любовью. И вот объяснение нашлось. И ошеломило ее, как гром среди ясного неба. В гостиной девушка упала на кровать и судорожно зарыдала. Когда же Илона Йо вошла в комнату, Эржика, сотрясаемая всхлипами, резко выставила ее вон, заперла за ней дверь и снова оросила потоками слез перины постели.

Как трудно было свыкнуться с мыслью, что она не дочь Беньямина Приборского и его жены Марии, что Михал не является ее братом. Выходит, отец ее – неведомый рыцарь, а мать – хозяйка замка…

Всю ночь она провела в слезах.

Еще не взошло солнце, а она уже оставила гостиную, приказала седлать коня и умчалась прочь из чахтицкого замка. При одной мысли о встрече с матерью у нее сжималось сердце. Ее дом! Она горько усмехнулась. Стало быть, ее домом надо считать чахтицкий замок! Врбовское поместье – всего лишь место ее изгнания.

Родители и брат, выходит, чужие ей люди. И все-таки, несмотря ни на что, она любит их.

В течение долгой бессонной ночи она из веселого создания превратилась в хмурую девушку, снедаемую тайной печалью. С этой поры ей предстоит жить в обмане и притворстве. Мнимым родителям она не посмеет открыться, ибо связана клятвой, а чахтицкую госпожу она никогда даже с глазу на глаз не осмелится назвать матерью, матушкой…

В ее омраченную душу проник луч радости, лишь когда она вспомнила об Андрее Дрозде. С каким блаженством она прижалась бы к нему, доверила бы ему всю свою жизнь, умчалась бы с ним хоть на край света. Проезжая по опушке леса в том месте, где они встретились, она почувствовала, что на нее нахлынула горячая волна сбивчивых чувств. Она остановила коня, огляделась по сторонам, словно надеясь, что он снова возникнет рядом, огромный, ровно великан, но с таким ласковым, добрым и улыбчивым лицом. Если бы он снова поднял ее с седла, она бы трепетала уже не от страха, а от радости и наслаждения.

Долго стояла она на опушке леса, охваченная смутными чувствами, все глубже осознавая, что любит его, готовая, если бы он появился вдруг, повиснуть у него на шее…

Весенний ветерок ласково ерошил волосы и охлаждал распаленные щеки. В сердце ее созрело решение: во что бы то ни стало добиться его любви.

В Врбовом ее не узнавали. Она ходила молчаливая, ни с кем не разговаривала, и Мария Приборская озабоченно вглядывалась в побледневшее лицо дочери.

– Что с тобой, Эржика, девочка моя? – грустно выспрашивала она. – Что-то тебя мучит, я же вижу.

– Ничего, мамочка, ничего… – через силу улыбалась она.

Погрустнел весь земанский дом. Напрасно Михал пел Эржике веселые песенки и всячески старался ее позабавить. Эржика словно состарилась, невидящим взглядом она наблюдала его потуги и наконец сказала:

– Ты хороший парень, Михал, но не утруждай себя зря, ничто не развеселит меня.

– Почему?

Ответа не последовало. Разве она могла открыть ему тайну чахтицкой госпожи и еще более страшную собственную тайну – признаться в любви к разбойнику?

Но несколько дней спустя, к удивлению окружающих, Эржика ожила. Это случилось как раз в те часы, когда гонцы из чахтицкого замка стали созывать гайдуков и наемников. В Врбовом запестрели униформы, красные, как щеки взволнованной Эржики.

Она попросила Михала выяснить, что случилось, отчего гайдуки и пандуры так оживились.

– Скоро нам предстоят развлечения, – сообщил Михал. – Чахтицкой госпоже надоели проделки разбойников, она хочет раз и навсегда покончить с ними. Вот и созвала со всей округи гайдуков и пандуров и собирается устроить на разбойников облаву, от которой ни один из них не уйдет.

– Даже Андрей Дрозд? – усомнилась она.

– Даже он. Конечно, он парень бравый, да разве сладит один с дюжиной молодцов, а то и с целой тучей вооруженных вояк?

Эржику обуяла тревога, беспокойство ее росло с каждым часом. Когда стемнело, она ласково обратилась к Беньямину Приборскому:

– Отец, разреши мне навестить тетушку в Чахтицах.

– Что это ты вдруг надумала, Эржика? Уже вечер. Сейчас и днем-то негоже бродить по полям, по лесам. Разбойничья шатия Дрозда уж больно обнаглела.

– Что из того, отец? Дрозд не обидит дочь Беньямина Приборского!

– Ты так думаешь, Эржика?

– Думаю, он не забыл, что ты когда-то с его отцом ел горький хлеб холопов чахтицкой госпожи…

Это напоминание больно кольнуло отца, и потому он решительно возразил:

– Ни в какие Чахтицы ты сейчас не поедешь. А захочешь – утром, сделай милость, поскачи.

В земанском доме все уже дышало сном, только Эржика тревожно ворочалась на постели. В полудреме ей мерещилось, что ватага пандуров и гайдуков одолевает сопротивляющегося изо всех сил Дрозда, связывает его, а затем ломает на колесе. Она испуганно соскочила с постели и удивилась, увидя, как ярко светит на дворе луна, каким чистым сиянием заливает она дом и сад вокруг него.

Она долго стояла в задумчивости у окна, потом открыла потихоньку дверь и прокралась в комнату к Михалу. Так же бесшумно открыла она и закрыла его дверь и шепотом позвала:

– Михал!

Но девятнадцатилетний юноша спал крепким сном молодости. Когда она легонько потрясла его за плечо, он передернулся, словно его сбросили с огненного коня, на котором он во сне спешил в страну сказок.

Он испуганно сел, но тут же рассмеялся.

– Это ты, Эржика? Что случилось?

И, увидев ее лицо, светившееся нежной бледностью, яркие глаза, казавшиеся бесконечно глубокими, черные, как вороново крыло, волосы, ниспадавшие ей на плечи и грудь, он не смог сдержать восторга:

– Как ты прекрасна, Эржика!

Она лихорадочно схватила его за руку, сжала ее в горячечных ладонях и прошептала:

– Михал, скажи, ты настоящий мой брат и любишь меня?

Он почувствовал, что у нее трясутся руки и дыхание опаляет жаром.

– Что случилось, Эржика? К чему эти странные вопросы о таких естественных вещах?

– Скажи мне, действительно ли ты меня любишь?

Он обнял ее и поцеловал в лоб.

– Я люблю тебя больше всего на свете, Эржика!

– А если бы я попросила тебя доказать свою любовь, ты сделал бы это?

– Конечно.

– Без всякого промедления?

– Без промедления.

– Тогда седлай коня, возьми оружие и едем со мной!

– Но куда, Эржика?

– Спасать моего любимого!

– У тебя есть любимый?

– Есть! – Слезы заволокли ей глаза. – Есть, но его, возможно, уже убили или бросили в тюрьму…

– У тебя есть любимый… – прошептал Михал, словно не мог в это поверить, и странная тоска сжала ему сердце.

– Не осуждай меня, Михал, и не сердись на меня. Никому на свете я бы в этом не призналась. Ты всегда понимал меня. Поймешь и сейчас.

– Но кто он, твой любимый? – нетерпеливо прервал он ее.

– Разбойник, – едва слышно проговорила она.

– Разбойник? – переспросил он в ужасе. Ничего страшнее этого она не могла ему сообщить.

– Андрей Дрозд? – спросил он вдруг, и в голосе его прозвучало странное облегчение.

– Андрей Дрозд!

Михал Приборский, как и любой земан, негодовал на разбойников, презирал их. Один Андрей Дрозд был для него исключением. В глубине души он восторгался необыкновенной его силой и смелостью. Теперь признание Эржики уже не вызывало в нем такого ужаса, напротив, оно только усиливало его восхищение этим отважным силачом. В памяти всплыло все, что он слышал о нем, и разбойник как бы даже вырос в его глазах. Он поймал себя на том, что завидует ему, его могучей стати, смелости, силе, молве, окружавшей его имя.

– А он любит тебя? – спросил он наконец.

– Не знаю, – ответила она дрожащим голосом, и слезы, которые она весь вечер старалась сдержать, хлынули ручьем.

– Не плачь, Эржика, – успокаивал ее Михал. – Невозможно, чтобы кто-то не ответил любовью на твою любовь…

Она и сама не понимала, почему плачет. Должно быть, потому, что сердце было переполнено чувствами, а плач давал им выход.

Слова Михала помогли ей не пасть духом.

Вытирая слезы, она рассказала брату о встрече на опушке леса. В точности, со всеми подробностями, и о событиях во дворе замка: как Андрей Дрозд предстал перед чахтицкой госпожой с посланием Яна Калины, один, с голыми руками, как играючи разорвал веревки, опутавшие его, и, пока били тревогу, ускакал на Вихре.

Ее воспоминания были полны восторга.

– Едем не мешкая! – воскликнула она.

– Едем, – согласился Михал, готовый схватиться хоть с семиглавым драконом. Он мечтал о волнующих приключениях и хотел доказать Эржике, что он не сопливый трусишка, а смелый и мужественный парень. Его опьяняла мысль, что он станет спасителем непобедимого Андрея Дрозда, что в последнюю минуту вырвет его из рук врага. Он обязательно спасет его!

Уже минуту спустя он приказал в конюшне заспанному батраку седлать коней для себя и для Эржики. Точно вор, прокрался он в отцовскую оружейную, взял четыре пистолета и сунул их за пояс.

Во дворе Эржика любовно оглядела богатырскую стать брата и с восхищением обнаружила за его поясом четыре пистолета.

– Ты словно рыцарь, устремляющийся в бой! – не смогла девушка сдержать восторга.

– Смотри держи язык за зубами! – пригрозил Михал батраку, своему сверстнику, который боролся с искушением разбудить старого хозяина и сообщить ему о ночной прогулке дочери и сына. – Скажешь отцу хоть слово о том, что нас не было ночью дома, – я тебя отколочу.

Батрак пожал плечами и исчез в конюшне.

Эржика пришпорила коня, Михал понесся за ней. В езде она опережала его. Он с восторгом любовался, как она уверенно сидит в седле, как знает каждую тропу, каждую стежку в округе. Остров, Очков, Корытное, Подолье, Частковцы, Желованы, деревни, которые они пересекали или близ которых скакали, оставались позади, чернея в ночи.

Всю дорогу они молчали.

Когда на чахтицкой площади перед ними забелела виселица, Эржика в страшном предчувствии чуть было не упала с коня. Каково было бы ее облегчение, узнай она, что Андрей Дрозд еще на свободе, что он еще сражается с недругами!

По дороге к Вишневому Эржика вдруг осадила скакуна – Михал тут же поравнялся с ней.

– Слышишь? – Эржика напряженно прислушивалась.

– Слышу какой-то ужасный рев. Тут недалеко идет бой, – ответил Михал.

– Тогда спешимся, привяжем коней в чаще и незаметно проберемся к месту схватки! – Эржике хотелось как можно быстрее узнать, на чьей стороне удача.

Они стали продираться сквозь чащу, держась при этом за руки, как дети, пока вдруг перед ними не открылась картина боя: сплетение тел, кулаки, взвивающиеся в воздухе, воинственный рев, крики и стенания раненых.

– Давай взберемся туда, на гребень холма! – предложил Михал. – Оттуда лучше видать все поле боя – подумаем, что можно предпринять.

Поднявшись по косогору, они напряженно стали следить за схваткой.

– Вон он там, там! – Эржика схватила Михала за руку и указала куда-то пальцем.

Правда, в этом не было никакой необходимости: Андрей Дрозд был на две головы выше всех нападающих. Он то и дело хватал кого-нибудь из них за ноги и, размахивая им так же, как прежде дышлом, разбивал смыкавшееся кольцо врагов. Чуть поодаль яростно боролся с двумя разбойниками Фицко и, будто слепой, натыкался попеременно то на гайдука, то на пандура. Потом, опомнившись, с еще большей яростью бросался на ближайшего разбойника. Он неистовствовал, ему казалось поначалу, что он без задержки справится с отрядом Дрозда. А вот на тебе: схватка длится уже целую вечность. Куда ни глянь, везде гайдук или пандур извивается от боли, а то глухо стонет. А Андрей Дрозд все еще крепко стоит, точно статуя, и отбрасывает каждого, кто на него кидается. Стоит себе и смеется, своими самоуверенными выкриками вселяя в сердца товарищей отвагу и силу. И тут Фицко осенило: стоит одолеть Андрея Дрозда, и бой будет выигран! Поначалу он собирался бросить его к ногам чахтицкой госпожи живого, в цепях. Но уж раз на это нет никаких надежд, так пускай лучше погибнет, чем он, Фицко, предстанет перед госпожой побежденным.

Когда Вавро огрел Фицко дубиной, горбун, оглушенный ударом, распластался на земле. Больше Вавро не обращал на Фицко внимания: пандуры налетели на него, точно осы.

Укрывшиеся на гребне зрители следили, затаив дыхание, за напряженной схваткой. Четыре внимательных глаза восторженно наблюдали за передвижениями Андрея Дрозда. Эржика была горда и счастлива. Вот он какой, герой ее снов! Стоит неколебимо, улыбается, несмотря на то что на него со всех сторон наседают гайдуки и наемники, кровожадные волки, стремящиеся отнять у него свободу и жизнь. Но нет, они этого не добьются!

Загадочный решающий выстрел

Эржика вдруг замерла, кровь застыла в жилах. Она не отрываясь следила за Фицко, который только что был повержен на землю.

– Михал! – воскликнула она, судорожно сжав руку брата. – Смотри, смотри…

Фицко не был оглушен. Пядь за пядью стал он отползать, точно змея, среди стенавших бойцов, оставляя поле боя. На четвереньках подкравшись к одиноко лежащему пандуру, он выхватил у него из-за пояса пистолет. Взвесил его в руке и пополз дальше.

– Михал, Михал! – шептала Эржика, дрожа всем телом.

Фицко лез по склону, словно утратил интерес к схватке.

Эржика и Михал замерли. На миг почудилось, что горбун именно их ищет во тьме, ползет прямо к тому месту, где они скрываются. Но Фицко вдруг остановился, повернулся к ним спиной и, подняв руку с пистолетом, стал целиться. В Андрея Дрозда.

А луна, словно спеша ему на помощь, заливала бледным сиянием все поле боя. Отчетливо просматривалось доброе, улыбчивое лицо великана, его могучая, словно отлитая из металла, стать.

– Так сдохни же, Андрей Дрозд! – воинственно крикнул Фицко и прицелился в голову великана.

При этом грозном окрике все, вздрогнув, повернулись к склону.

Улыбка исчезла с лица Андрея Дрозда. Он оглядел склон, но так и не догадался, какая опасность грозит ему.

Эржика вмиг поняла: Андрей погибнет, если прогремит выстрел Фицко.

Еще эхо не вернуло бешеного вскрика горбуна, как прогремел оглушающий выстрел.

Фицко взревел еще яростнее, чем минуту назад, повалился и покатился по склону вниз. Он визжал от злости, что невидимый стрелок прострелил ему руку, из которой тут же вылетел пистолет, а с ним и его надежды на победу.

Дерущиеся не понимали, что происходит, они лишь таращили глаза на горный склон и на Фицко. А тот, скатившись к их ногам и свернувшись, точно раздавленная змея, принялся взвизгивать от боли.

Это Эржика, молниеносно вырвав из-за пояса брата пистолет – парень и слова вымолвить не мог, не то что действовать, – прицелилась в руку Фицко. Но как только грохнул выстрел, нервы отказали. У девушки закружилась голова, она зашаталась и упала бы, не подхвати ее Михал, который уже успел прийти в себя.

Он был потрясен поступком сестры. И со стыдом сознавал, что, не будь ее, Андрей Дрозд лежал бы уже мертвым. Пока он, Михал, придумал бы что-нибудь и совершил положенное, Фицко добился бы своего.

Тем временем внизу первым опомнились Андрей Дрозд и пандурский капитан. Андрей Дрозд догадался, что вероломный горбун выбрался из кровавого месива и пополз наверх, чтобы оттуда спокойно прицелиться и уложить его наповал. Но кто-то, кто стоял на гребне над ним, в последнюю минуту сорвал этот умысел. В мгновенной вспышке выстрела Дрозд успел заметить девичью фигуру и девичье лицо. Оно мелькнуло как во сне и тут же растаяло в густой тьме. Пандурский капитан, все еще не понимая, что случилось, подскочил к Фицко в надежде, что тот объяснит ему загадочное событие, остановившее бой.

Над головами бойцов, которые все еще не могли прийти в себя от неожиданности, снова пронесся спокойный смех Дрозда.

Как только капитан склонился над визжащим Фицко, Андрей подскочил к нему, схватил его одной рукой, а Фицко – другой. Подняв обоих, он сшиб их головами, да так, что кругом загудело.

Каратели усмотрели в этом повод продолжить схватку, но громовой голос Дрозда остановил их:

– Если хоть один пандур или гайдук сдвинется с места, я расколю головы ваших предводителей как орехи! Хочет ли кто из вас взять на свою совесть их смерть?

А пленникам, которые бешено дергались в его руках, он посоветовал:

– А ты, Фицко, и ты, красный капитанишка, велите своим холуям убраться восвояси, а то, ежели они опять затеют что-нибудь против нас, вам – конец.

И, чтобы придать больший вес своим словам, он слегка сжал им горло и врезал каждому по пинку.

– Ну как? Или онемели?

Фицко был вне себя от ярости. Никогда в жизни он не оказывался в таком беспомощном и смешном положении. Висит в руке Андрея Дрозда, точно на виселице, и не может высвободиться. Лучше уж погибнуть, чем пережить такое унижение, а потом предстать пред очи своей госпожи!

Зато капитан наемников, человек иного склада, дрался против разбойников не из ненависти, а по долгу службы. Сейчас он боялся только за свою жизнь. Когда Андрей Дрозд сильнее сжимал пальцы на его горле, он ловил ртом воздух, словно утопающий. И был готов сдаться.

– Вы что, язык проглотили? – Дрозд затряс своих пленников и снова пнул их. – Считаю до трех! Будете молчать – считайте себя покойниками! – И голосом, резким точно бритва, стал считать – Раз!.. Два!..

Пандурский капитан дернулся. Андрей Дрозд поставил его на землю и чуть ослабил тиски пальцев.

– Пандуры! – прохрипел капитан сиплым голосом. – Бой окончен, возвращайтесь в Чахтицы!

Фицко бешено завертелся и, прежде чем Дрозд успел помешать ему, пнул ногой капитана.

– Трус! – взревел он.

Но поскольку Дрозд сдавил ему горло, вместо злобных выкриков послышались одни хрипы.

– Сейчас ты такой же красный, как форма твоих мерзавцев, – проговорил Дрозд зловещим голосом. – Минуту спустя станешь синим, как твой ментик, и черти тут же примут твою черную душу в аду. Даю тебе еще минуту на размышление! – Он чуть расслабил пальцы. – Не одумаешься – тебе конец!

Фицко решил было, что настал его последний час. Теперь, когда Дрозд дал ему возможность спастись, страх смерти, которой он уже глядел в лицо, оказался сильнее всего. Жить, пусть ценою позора! По крайней мере, у него останется возможность отомстить, да такой местью, о которой еще никогда никто и не слыхивал. Жить, жить во что бы то ни стало! Да и позор, успокаивал он себя, в конце концов, не столь уж и велик. Что он тут может сделать со своими гайдуками, когда капитан так трусливо отступил? Уж ему-то сторицей достанется, на нем и отольются злоба и гнев госпожи.

– Один!.. Два!.. – считал Дрозд в гробовой тишине.

– Хватит! – просипел Фицко. – Сдаюсь!

– А тебе и сдаваться нечего, – засмеялся Дрозд, – ты у меня так крепко зажат, что за тебя и твою жизнь никто и ломаного гроша не даст. Ты гайдукам прикажи – пусть убираются.

Фицко тут же распорядился.

– Пандуры, гайдуки, – крикнул Андрей Дрозд. – Придется вам возвращаться в Чахтицы без предводителей. Их мы отпустим только утром. А то знаю их: только получат свободу, так опять погонят вас в бой. А нам уже недосуг с вами возиться. Впереди – дальняя дорога. Да и вас немного жаль. Личики у вас разрисованные, губы опухли и посинели!

Наемники и гайдуки стали собираться в обратный путь. Ловили разбежавшихся коней, поднимали с земли раненых товарищей и взваливали их на крупы лошадей, а тех, кто не мог сидеть в седле, сносили в одно место, уверяя, что скоро вернутся за ними.

Разбойники между тем связали Фицко и пандурского капитана, бросили их на телегу и запрягли лошадей. Они веселились, шутили, озорно покрикивали на пандуров и гайдуков, посвистывали и напевали.

Один Андрей Дрозд не поддавался общему веселью. Задумчиво и вопрошающе смотрел на гребень холма, черневший в непроглядной тьме. Потом двинулся по направлению к тому месту, откуда прозвучал выстрел и в его вспышке мелькнуло это лицо…

– Идем, Михал, ну идем же! – тянула Эржика брата за руку.

Как она мечтала встретиться с ним, увидеть его, услышать его голос! Но теперь, когда он подходил все ближе, что-то тянуло ее прочь, что-то пугало. Нет, сейчас нельзя ей с ним видеться. Он не должен знать, что она спасла его жизнь. Не нужна ей его благодарность, она мечтает о чем-то гораздо большем…

Но бежать было поздно. Казалось, Андрей Дрозд видел в потемках, он уверенными шагами поднимался по склону. Несколько мгновений спустя он уже стоял рядом и оглядывал их вопрошающим взором.

– Это ты? Эржика Приборская? – проговорил он приглушенным, взволнованным голосом.

– Я, – ответила она испуганно, чувствуя, что жар разливается по всему телу.

– А кто с тобой рядом?

– Мой брат Михал.

– Кто прострелил Фицко руку?

Эржика смущенно молчала. Но минутой позже выпалила:

– Михал!

– Нет, это Эржика, – возразил Михал. – Вон и пистолет у нее еще в руке…

– Покажи пистолет, Эржика.

Она протянула ему оружие, и руки их встретились. Прикосновение отозвалось в ней странной дрожью.

– Вы честные и смелые дети, – сказал Андрей Дрозд. – Этот пистолет я возьму на память.

Он сунул пистолет за пояс и опять взглянул на Эржику, нерешительно топчась на месте. В его душе смятенно боролись неясные чувства.

Вдруг он подошел к Эржике, нежно взял ее под мышки и, подняв, словно перышко, прижал к себе. И поцеловал ее в губы.

Когда он снова опустил ее, Эржика зашаталась. Слезы счастья туманили глаза. Потом она подняла руки, обняла его и призналась в своей любви… Но Андрей, не проронив ни слова, отошел и стал спускаться по склону, а там, внизу, затерялся в толпе своих товарищей.

Она смотрела ему вслед сквозь слезы и вдруг разрыдалась.

– Он поцеловал меня… он любит меня, – шептала она, между тем как Михал беспомощно гладил ее по волосам и горящим щекам.

Странную боль испытывал юноша. Ему бы радоваться, коли счастлива сестра. Да вот не может он радоваться, щемит почему-то сердце.

Андрей Дрозд целовал Эржику. Целовал ее! Кто мог бы объяснить ему, почему этот поцелуй так обжигает его, почему он вызвал в сердце столько горечи?

– Эржика, – спохватился он, словно пробудился ото сна, – нам надо идти.

Пандуры и гайдуки уходили. Не с песнями, не с воинственными криками восторга, что звучали по дороге сюда. Коней они не торопили, ехали молча, напоминая печальную похоронную процессию.

– Где Калина? – спросил Дрозд, но ответа не получил. – Вавро, воротись в Чахтицы, – приказал он атаману разбойников, – узнай, не приключилось ли чего с ним.

Наклонившись к его уху, он шепотом назвал место встречи.

Вскоре на поле боя остались лишь раненые стонущие пандуры и гайдуки. Эржика с Михалом спустились с гребня к своим лошадям, а разбойники на двух телегах направились к Новому Месту.

Неподалеку от Скальского Верха телега, на которой лежали Фицко и пандурский капитан, остановилась. Андрей Дрозд схватил одной рукой Фицко, другой – капитана и швырнул их в придорожную канаву.

– Спокойненько полежите тут до утра, а то и до самого вечера, пока вас не найдут! – откланялся Дрозд.

6. Как в судный день

Бесславное возвращение, горькая расплата

Старейшины города, собравшиеся у старосты Кубановича, совещались долго и бурно. У каждого было что припомнить хозяйке замка! Все возмущались, что чахтицкая госпожа не соблюдает старинных прав и привилегий. Того и гляди, и со свободными гражданами станет обращаться как со своими холопами!

Отцы города постановили отправиться в замок и устами Яна Поницена, самого красноречивого из них, высказаться против казни на площади.

Выйдя из дома старосты, они увидели возвращавшихся после схватки с разбойниками пандуров и гайдуков. Вразброд, кто верхом, кто пешком, тащились они, словно шли на казнь. Ужас накатывал на них при мысли, что ожидает их, когда они предстанут перед госпожой побежденными да еще без предводителей.

Все Чахтицы высыпали на улицу.

Хотя побежденные возвращались в мрачной тишине, горожане, не сомкнувшие глаз из-за звуков ближнего боя под градом и ожидания утренней казни, сразу услышали их. Позорное то было возвращение для красномундирных стражей господской власти и общественного порядка! Со всех сторон сыпались язвительные, колкие замечания, шутки, похожие на падающие с крыш горящих домов головешки…

Измотанные боем наемники и гайдуки, с трудом державшиеся в седле, делали вид, что ничего не видят и не слышат. Под предводительством головы и священника горожане поспешили к замку вслед за кавалькадой незадачливых охотников.

Интересно, как поступит госпожа, узнав, что Фицко и капитан попали в плен к разбойникам? То-то будет зрелище! С тихой печалью думалось им о несчастном Яне Калине, которому сперва изувечат руку, а затем накинут петлю на шею…

Ворота замка ощерились, точно гигантская пасть, и пандуры с гайдуками хлынули во двор. Чахтичане остались за воротами, откуда могли окинуть двор глазами. Там уже ждало кресло под балдахином для госпожи, а чуть поодаль – «кобыла». Немного в сторонке стоял новый молодой слесарь и задумчиво смотрел в огонь, где раскалялись клещи. Ката Бенецкая со служанками хлопотала у клокочущих котлов, в которых варился гуляш, а рядом катили громадные бочки с вином. Щедрая мзда для победителей, прости Господи!

А вон там, на пригорке, чернеет под звездным небом амбар с широченно открытыми воротами, дабы усталые вояки могли тут же вкусить отдых на ложе из пахучего сена.

– Идут, идут, они уже здесь! – крикнула Илона Йо. Даже не спросив, сколько разбойников схвачено, она стремглав понеслась к госпоже сообщить, что пандуры и гайдуки воротились.

Алжбета Батори провела вечер в заботах и волнении.

Волнение вызывала мысль, что в эти часы в подземной темнице готовится к смерти дерзкий холоп, который позволил себе ей угрожать, а за Вишневым рать ее громит его сообщников.

Беспокойство гнало ее из комнаты в комнату. В гардеробной она принялась выкидывать из сундуков наряд за нарядом и с ненавистью топтать ногами великолепные черные юбки, лифы и жакетки, в которых оплакивала супруга. Всезнающая Майорова убедила ее, что черный цвет убивает красоту, что он уносит в могилу молодость. Поэтому она задумала уничтожить все эти черные тряпки и оставить для себя только наряды, излучающие живые, яркие и пестрые краски. Пятнадцать портных уже шьют ей новые наряды из розового шелка. Они будут сшиты словно из тысячи лепестков, и она заблистает в них во всей своей красе.

Когда Илона Йо ворвалась с сообщением о возвращении рати, Алжбета Батори как раз благосклонно выслушивала советы Майоровой. Она готова была озолотить эту высохшую старуху за ее драгоценные указания, как сохранить красоту и молодость. Ведь именно она открыла ей глаза, она дала ей в руки надежное средство отдалить старость. Одну ее она должна благодарить за то, что станет столь ослепительной, красивей всех дам в Венгерском королевстве.

Алжбета выбежала во двор, заранее торжествуя: наконец-то она сведет счеты со своими врагами, покажет, какая участь ждет любого, кто осмелится стать ей поперек дороги.

Но только она уселась в кресло, восторг ее тут же угас. Непонимающим взглядом обвела ватагу пандуров и гайдуков: они не шумели, торжествуя победу, а стояли молча, повесив головы.

– В чем дело? – вскрикнула она, предчувствуя дурное.

– Фицко и капитан распорядились, чтобы мы оставили поле боя и воротились в Чахтицы, – робко ответил один из них.

Она вскочила точно ужаленная.

– Где Фицко и капитан? – завизжала она.

– Разбойники пленили их, но отпустят под утро, – снова раздался боязливый ответ.

В безумном порыве хозяйка замка набросилась на гайдуков.

– Мерзавцы, трусы, своих командиров бросили на произвол разбойников!

И тут же прозвучало повеление о самом страшном для гайдуков наказании.

Засвистели дубины и палки. Гайдукам велено было колотить друг друга, причем как можно яростнее. Когда госпоже показалось, что один из них молотит товарища слишком пяло, она заорала на него и сама так его отделала, что он в беспамятстве распластался на земле. Гайдуки, устрашенные примером, молотили друг друга что есть силы. И один за другими грохались наземь, ревмя ревя от боли.