Текст книги "Зовем вас к надежде"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)

39

– Эта история о трех мужчинах, которую я только что рассказал, милостивая сударыня, – сказал тот самый интересный студент, обращаясь к Труус, – старое персидское сказание. Оно содержит одномерное, ложное понимание того, как действуют наркотики, которые принимают для наслаждения или развлечения.

– А какое же представление правильное? – спросила Труус.

– Возьмите какую-нибудь самую обычную компанию с коктейлями, – сказала очень красивая девушка. Ее глаза тоже были влажными, движения – замедленными, а голос – не очень разборчивым. – Представьте себе, что все присутствующие на этой вечеринке приблизительно одного возраста, одного веса, что примерно в одно и то же время они выпили одинаковое количество алкоголя, то есть приняли одинаковый объем наркотика. Вы, конечно, понимаете, что все эти люди будут вести себя совершенно по-разному, не правда ли? Один станет агрессивным, другой будет находиться в состоянии от пассивного до сонного, третий или третья будут сексуально возбуждены, а по остальным нельзя будет определить, что они вообще пили!

– Вы видите, как легкомысленно и поверхностно общественность употребляет слова «наркотик» и «воздействие наркотика», не имея представления о действительных событиях, – заявил молодой человек в очках. – В действительности же речь идет о сложном взаимодействии трех факторов. Фактор первый: фармакологическое, физическое воздействие наркотика. Фактор второй: социокультурная ситуация, в которой принимается наркотик.

– Именно культурная ситуация, – сказала девушка.

Из соседней комнаты доносилась полная благозвучия и красоты музыка – конец «Кончерто фа». В сотнях корешков книг магически отражался блеск свечей. Труус взглянула наверх, на улыбающегося золотого Будду.

– Третий фактор, – продолжал молодой человек, – самый важный и существенный: структура личности того, кто принимает наркотик! От его характера, от его личности в первую очередь зависит результат потребления наркотика.

– То есть, – сказала Труус, стараясь за иронией, скрыть свою неуверенность, – героин, или любой другой наркотик, ни в коем случае не должен сразу рассматриваться как опасный или вредный?

Очень красивая девушка кивнула, улыбнувшись:

– Именно так. Но ни в коем случае – как абсолютно безвредный!

Из соседней комнаты теперь зазвучала первая часть «Патетической».

– Вы начинаете понимать, о чем я говорил вчера? – спросил Ванлоо.

Труус собралась было ответить, но промолчала.

– Вы сопротивляетесь, – сказал Ванлоо. – Понятно. Все это очень чуждо и трудно для понимания, я знаю…

– Очень трудно, – сказала Труус.

– Особенно, если всю жизнь связан с человеком, который всем своим интеллектом и всеми своими знаниями борется против наркотиков, считая их в высшей степени опасными.

– О чем это вы? – повысила голос Труус.

– Вы напрасно рассердились. – Ванлоо улыбался. – Я сказал это без злого умысла. Я глубоко уважаю вашего отца.

– Неужели?

– Да! Ведь мы только сейчас говорили о том, что наркотик только в совершенно определенных условиях может быть безвредным! Никто не будет отрицать, что при других условиях он может принести болезнь, страдания и смерть. Мы хотим доказать только одно, дорогая Труус: утверждение, что каждый, кто когда-то принимал гашиш, кокаин, героин или другой наркотик, потом неизбежно становится вором, убийцей, наркозависимым или душевнобольным, которого лучше всего всю жизнь держать в психической клинике, как считают большинство людей, – такое утверждение просто неверно! Вы увидите это здесь сегодня вечером. Все мои молодые друзья уже давно и регулярно принимают героин. У них есть общие интересы. Никто из них не болен, не уголовник и вообще ничем не выделяется – если только в положительном смысле. Может быть, это несколько утрированно, но я все же осмелюсь сказать: только при тех условиях, которые вы здесь наблюдали, человек вообще в состоянии познать самого себя, полностью развить свои способности, жить продуктивно и счастливо…

Из соседней комнаты зазвучала, светло поднимаясь из темного минорного основного тона, чистая кантилена.

– Именно многочисленные предрассудки, милостивая сударыня, – сказал другой молодой человек, – затрудняют понимание сути проблемы наркотиков. Сегодня модно и выгодно выступать борцом с наркотиками. Это дает престиж, звания – и деньги! Поэтому в эту область бросилось бесчисленное количество публицистов, полицейских, многие врачи, которые никогда не проводили прямых исследований, касающихся потребления наркотиков и злоупотребления ими. То, что говорят эти люди, принимается без оглядки и употребляется, нет – злоупотребляется в политических целях! Тот, кто действительно имеет право судить о наркотиках, должен обладать большими знаниями в многочисленных специальных областях, таких, как фармакология, психология, социология, антропология, философия и политика здравоохранения, – это только некоторые области. Бюрократы – идет ли речь о врачах или полицейских, ориентированных только на свою профессию, – не вправе судить об этом. – Молодой человек бесхитростно улыбнулся. – Пожалуйста, не сердитесь на меня за мои слова. Я знаю, ваш отец всемирно известный человек, и его работа, безусловно, плодотворна как никакая другая, – но когда, где и для кого?

– Разрешите мне еще сказать, – прозвучал глухой мелодичный голос Ванлоо, – что при всем нашем величайшем уважении к вашему отцу – но ведь и он всю жизнь занимался такой важной работой только в лаборатории и проводил испытания на животных, не так ли? Не то чтобы я хотел принизить его авторитет, – но вы действительно думаете, что это окружение дает ему возможность правильно оценивать огромную проблему наркомании во всех ее аспектах?

Глаза Труус сверкнули.

– Мой отец работал не только в лабораториях и проводил эксперименты не только на животных! – громко сказала она.

– Конечно, нет, Труус, – мягко ответил Ванлоо, – он также видел поступающих в больницу наркоманов и наблюдал их в процессе лечения, возможно, даже бывал и в тюрьмах, не знаю… Вы думаете, этого достаточно?

– Он узнал проблему наркотиков с ее самой скверной, преступной стороны, – сказала Труус.

Мрачно и мистически звучала «Патетическая».

– О, разумеется! – Ванлоо одной рукой приобнял Труус. – И у него сложилось свое твердое мнение – это делает ему честь. Но вел ли он с таким же усердием борьбу с хроническим злоупотреблением алкоголя или с сильной зависимостью от никотина? Вот видите, вы молчите. Я хочу вам кое-что сказать: его автоматически отстраняли от тех областей, которые являются табу для наших политиков, законодателей и средств массовой информации, – подумайте о сращивании интересов многочисленных борцов с наркотиками и алкогольной и табачной промышленности с их невероятными оборотами! Так вот, эти невероятные обороты привели к тому, что алкоголь и табак были просто исключены из дискуссии по социологическим, медицинским и – я цитирую ваши слова – по самым скверным и преступным сторонам проблемы наркотиков. Вы считаете это порядочным? Мы – нет. Это вообще не имеет никакого отношения к вашему отцу! Это происходит по всему миру… – Улыбка Ванлоо стала шире. – Конечно, вы можете теперь побежать в полицейский участок на Бисмаркаллее и тут же заявить на меня. Я сознательно пошел на этот риск, когда попросил вас прийти ко мне. Если хотите заявить на меня – я сопровожу вас, мое дорогое дитя. Мне не в чем оправдываться. Я утверждаю, что сделал для здоровья молодых людей этого города больше, чем кто-либо другой. Итак, вы пойдете?

– Да, – сказала Труус.

– Отлично. Я только возьму свой плащ…

Ее голос был едва слышен, когда она, качая головой, сказала:

– Я не в полицию, герр Ванлоо.

– А куда же?

– Я хочу домой, – сказала Труус, глядя на счастливо улыбающиеся лица. – Я всех вас внимательно выслушала. Я окончательно сбита с толку и хотела бы сейчас побыть одна.

Ванлоо поцеловал ей руку.

– Вы говорите как один из моих здешних друзей, – сказал он с восхищением. – Так, как будто я сделал вам инъекцию героина. Это очень странно… и прекрасно.

40

В это же время график фирмы «Индекс Функ» завершил работу над статистикой, которую он составил по поручению Министерства внутренних дел и которая несколькими днями позже появилась почти во всех западногерманских газетах. На графике были изображены пять черных столбиков, каждый выше предыдущего. Слева наверху было написано: «Случаи смерти в результате злоупотребления наркотиками».

Самый маленький черный столбик был обозначен 1972 годом, а число погибших на территории федерации составляло 104 человека. В 1975 году это число составляло 139, в 1976-м оно подскочило до 344, на 1978-й предварительная оценка составила 430 погибших, а на 1979-й – не менее 593 погибших.

В это же самое время некая Бабси К. на так называемой «детской панели» на улице Курфюрстендамм в Берлине, исполнив в «мерседесе» пожелания одного из клиентов, получила за свои услуги пятьдесят немецких марок. Участок улицы был обязан своим названием тому факту, что здесь не «работало» ни одной девушки старше 15 лет. У 13-летней Бабси за плечами было три курса лечения от наркомании, и она проживала вместе с 15-летним Детлевом Й. в чердачной каморке одного подлежащего сносу дома в районе Кройцберг. Детлев был гомосексуалистом и законченным наркоманом. Он обретался на панели для гомосексуалистов у станции «Зоопарк». Оба несовершеннолетних занимались своим промыслом уже полгода, поскольку каждому из них ежедневно требовалась минимум одна доза героина, что для двоих составляло 600 марок в день. Детлев и Бабси работали с утра до вечера, чтобы каждый день набирать эти 600 марок. Затем Детлев, который уже пять раз побывал в лечебных приютах, прежде всего в клиниках Бонхуффера (на жаргоне берлинских наркоманов – «ранчо Бонни»), покупал у торговца на станции «Зоопарк» героин и делал себе и Бабси инъекцию.

Они оба очень исхудали, и конец был близок. После избавляющей «дозы» и нескольких часов сна (а Детлеву нужно было еще принять пять таблеток валиума, по десять миллиграммов каждая, чтобы заснуть) их ждала работа нового дня. Оба питались только кофе, чаем, черствым хлебом и овощными супами. Овощи крала Бабси, все остальное – Детлев.

В это же время два молодых героиниста убили в доме, находившемся в квартале вилл Далем в Берлине, коммерсанта Роберта Л. и похитили все ценные вещи, которые смогли найти. В эту ночь берлинская полиция зарегистрировала в общей сложности 27 случаев взлома квартир, вилл и аптек. Из 11 аптек в совокупности было украдено четверть килограмма морфия и три килограмма препаратов, содержащих морфий.

В то же время, да почти в ту же минуту, когда Труус встала, чтобы покинуть дом приват-доцента Кристиана Ванлоо и направиться домой, полиция взломала туалет на обширной территории у станции «Зоопарк». На кафельном полу в грязи лежала Карин В. Полицейский врач мог только констатировать ее смерть. Карин В. ввела себе нечистый героин, содержавший муку и сахарную пудру. Человека, который продал ей «грязный» героин и тем самым был виновником ее смерти, так никогда и не нашли. Отец Карин В. был заместителем генерального директора большой компании по производству электроприборов. Мать слегла от нервного срыва, когда полиция известила ее о смерти дочери. Карин В. к этому моменту была самой молодой жертвой наркотиков в Берлине – всего одиннадцати с половиной лет от роду.

41

Вечерами Труус все время была дома. Когда уходила фрау Врангель, экономка, она сидела перед телевизором и ждала звонка Линдхаута.

Звонок регулярно раздавался в 21 час.

Линдхаут был так околдован невероятным успехом синтеза действующего семь недель и не вызывающего зависимости антагониста, что каждый день не уставал снова и снова его расхваливать.

– …Эта АЛ 4031 химически не имеет ничего общего со структурой морфия! Она совершенно другая! И ни одно животное больше не снабжает себя ее дополнительной порцией! Разве это не фантастика?

– Да, – сказала Труус, – это фантастика, Адриан.

– Конечно, нужно еще устранить некоторые недочеты в отдельных деталях синтеза, но зато потом у нас наконец будет идеальный антагонист длительного действия, который ждут эксперты во всем мире!

– И который ты искал с сорок пятого года – тридцать лет, Адриан! Я так счастлива!

– Я тоже, Труус, я тоже! У нас работы больше, чем когда-либо, но никто не жалуется! Скажи, как твои дела?

– Спасибо, хорошо.

– Правда?

– Правда, Адриан. Я скоро покончу здесь со всеми делами и приеду к тебе!

– Когда?

– Скоро, очень скоро. Берлин уже не нужен мне… без Клаудио – я с каждым днем все больше осознаю это.

– Ты попадешь здесь просто в сумасшедший дом! Что, если у меня пока не будет для тебя времени? Пожалуйста, не обижайся. Через несколько месяцев все закончится!

– Ну конечно, Адриан, я же понимаю.

– И тогда для тебя будет все время мира, Труус! Если хочешь, можешь в любое время снова приступить к своим лекциям. Я говорил с ректором, твое место зарезервировано.

– Замечательно! Ну, давай заканчивать, иначе мы разоримся.

– Да ладно!

– Никаких «да ладно»! Через день – трансатлантические разговоры!

– Это единственное, на что я не жалею денег, Труус! – Она слышала, как он смущенно откашлялся. – Тебе там не очень одиноко?

– Нет, Адриан. У меня же так много дел.

– Заботится о тебе этот доктор Ванлоо?

– Сначала заботился, а теперь я его давно не вижу.

Это было правдой. С той ночи на вилле приват-доцента Ванлоо Труус больше его не видела. Он же звонил каждый день и приглашал ее.

– Но почему? – Голос Линдхаута звучал недоверчиво. – Он ведь тебе так нравился!

– Ах, это уже…

– Что случилось?

– Он все-таки не настолько мне нравился, Адриан. В первое время я была в такой растерянности и так одинока, что была благодарна за любой человеческий интерес ко мне. Со временем я успокоилась. Мне лучше всего одной, действительно… Этот город… он уже не для меня.

– Я ведь сразу сказал тебе об этом! Извини…

– Пока, Адриан. До послезавтра.

– Спокойной ночи, Труус. И… никогда не забывай, что в мыслях я всегда с тобой.

– Это большое утешение и поддержка для меня, Адриан. Доброй ночи, – сказала Труус и положила трубку. После этого она выключила телевизор, подошла к большому окну, прижалась горячим лбом к прохладному стеклу и стала смотреть в темный сад, в котором едва ли могла что-либо различить.

42

2 октября 1975 года двое мужчин сидели друг против друга в лаборатории Наркологической больницы Американской службы здравоохранения в Лексингтоне. На столе между ними лежала гора бумаг. Линдхаут и Колланж долго не произносили ни слова. Оба были смертельно уставшими, бледными от бессонной ночи и почти больными. В клетках прыгали обезьяны. Желтая, красная, золотистая и коричневая листва старых деревьев в парке магически вспыхивала на солнце. Гравийные дорожки перед институтом были усыпаны опавшими листьями. По бледно-голубому небу тянулись барашки облаков. Дул легкий восточный ветер.

Линдхаут был небрит – он работал всю ночь напролет. Колланж появился в семь утра и прочел множество поступивших телеграмм, сравнивая их текст с бумагами из сейфа.

Линдхаут молча наблюдал за ним. Колланж молча читал. Линдхаут попросил принести из столовой кофейник крепкого черного кофе, сахар и две чашки. Они пили кофе, рылись в бумагах, затем наконец откинулись в своих креслах и посмотрели друг на друга – тупо, без выражения, недвижимо. Так они просидели почти час.

Колланжу пришлось дважды откашляться, прежде чем он сказал:

– Итак, мы справились.

Линдхаут только кивнул. Его глаза покраснели, под ними лежали темные круги. Его знобило – он обеими руками обхватил горячую чашку с кофе.

– Да, – сказал он. – С этим мы справились. Сейчас я иду спать, Жан-Клод.

– Кто-то должен отвезти вас домой, вы совсем без сил! Вы не должны садиться за руль!

– Ерунда! Не устраивайте сцен, Жан-Клод.

– Это никакая не сцена! Я бы с удовольствием устроил сцену – правда, совершенно другую, профессор! Я вообще представлял себе этот момент по-другому!

– Я тоже, – сказал Линдхаут и допил кофе. – Красивый осенний день, правда?

– Да, – ответил Колланж. – Очень красивый. – Он сделал беспомощный жест. – У меня на душе точно так же, как и у вас. Я бы должен радоваться! Я бы должен кричать, смеяться, танцевать, напиться – вместе с вами и со всеми остальными!

– Да, пожалуй.

– Это какой-то идиотизм – но я совершенно пуст, вывернут наизнанку и не испытываю никакой радости.

– Я тоже, – сказал Линдхаут. – Это оттого, что, после стольких лет работы над этой проблемой, сейчас нам нечего больше делать. Потому что мы все сделали. Это совсем не парадокс. Это вполне нормально. Так бывает с каждым спортсменом, с каждым актером, с каждым солдатом. Мы сотни раз испытывали это средство на животных. Мы направили субстанцию и документы в Управление по контролю за продуктами и лекарствами. Все закончилось. Больше мы не имеем к этому никакого отношения. Другие люди – да, но не мы! – Он зевнул.

Другие люди…

(Речь идет о сотрудниках Управления по контролю за продуктами и лекарствами США. Для проверки каждого нового медикамента, как и каждого нового продукта питания или напитка, американская конституция учредила Управление по контролю за продуктами и лекарствами. Это ведомство ответственно за то, чтобы каждая новая субстанция подвергалась исследованию в компетентных учреждениях. Новые препараты, открытые в медицине, Управление по контролю за продуктами и лекарствами поручает опробовать на людях медицинскому учреждению в ходе клинических испытаний. Это тестирование должно установить, что в случае применения нового средства ни при каких обстоятельствах не возникнут вредные последствия или побочные явления. Только тогда может быть начато производство, экспорт, импорт и продажа этого средства.)

Линдхаут подавил судорожный зевок и сказал:

– Господин Гублер трижды звонил, чтобы поздравить нас. Пожалуйста, сохраните телеграммы из всех научно-исследовательских центров «Саны». Сплошные поздравления. Это, по-видимому, ожидает всех химиков. Пожалуйста, приведите здесь все в порядок. Поставьте в известность остальных. Мы отпразднуем это… позднее. – Он встал и направился к двери. – Никакой информации в прессу, – предупредил он, обернувшись.

– Разумеется, нет.

– Этим займется «Сана», если сочтет нужным.

– Вы не хотите хотя бы позвонить своей дочери, профессор?

– Сначала я должен выспаться.

– Будьте осторожны во время езды, – сказал Колланж.

Прощаясь, Линдхаут поднял вялую руку. Его спина согнулась, волосы стали совершенно седыми. Он устало поплелся по коридору. Дверь за ним закрылась.

Колланж стал собирать бумаги. Его мысли были далеко… После тридцати лет работы Линдхауту удалось найти синтетический антагонист героина, который в опытах над животными после разового введения снимал в течение семи недель воздействие любой мыслимой порции героина, не вызывал зависимости и по своей химической структуре не имел ничего общего со структурой морфия… После тридцати лет надежд и неудач, счастья и страданий… Снова и снова эта АЛ 4031 испытывалась на обезьянах – здесь и в лабораториях «Саны» по всему миру… Все отчеты подтверждали успех Линдхаута. Человек потратил тридцать лет своей жизни, чтобы найти этот препарат. Тридцать лет… «Мне тридцать восемь лет, – думал Колланж. – Когда я ходил в третий класс школы, Линдхаут уже искал этот антагонист». Он открыл сейф и стал складывать лежащие там бумаги, добавляя к ним новые. Он думал: «Сегодня большой день, самый большой день в моей жизни, самый большой в жизни Линдхаута… Только уставший Линдхаут будет сейчас спать. А я? Ах, если бы была жива Элизабет!»

Линдхаут ехал домой. Он размышлял над одной строфой из «Смерти Валленштейна», которую наконец-то вспомнил:

 
Я собираюсь подольше поспать,
потому что велики были мучения последних дней…
 

«Мучения? – подумал Линдхаут. – Нет, не мучения. Мучений не было никогда! Просто время. Я так устал за это долгое время…»

Перед его домом на Тироуз-драйв стояли два автомобиля – «форд» и «скорая помощь». Он испугался: что случилось? Линдхаут вышел из машины и подошел к санитару в белом халате, стоявшему рядом со «скорой помощью».

– А, профессор, доброе утро! – приветствовал его молодой человек.

– Что случилось?

– Нас вызвали, профессор. Мы из смены доктора Аддамса.

– Кто это?

– Доктор Аддамс? Дежурный врач «скорой помощи». Ваша экономка позвонила нам и попросила врача.

– Кэти?! – Линдхаут почувствовал, что ему стало холодно.

– Я не знаю, как зовут даму, профессор. Ваша экономка – это я знаю. Очень старая дама, не так ли?

– Она…

– Она еще смогла позвонить, – сказал молодой человек. – Когда доктор Аддамс вошел, она уже была мертва. Он вынужден был выбить стекло, чтобы попасть в дом.

Линдхаут от охватившей его слабости вынужден был прислониться к радиатору машины «скорой помощи»:

– Но отчего? Вчера вечером она чувствовала себя вполне хорошо…

– Сердце, – сказал молодой человек. – У нее был сердечный приступ, а потом сердце совсем остановилось. Доктор Аддамс приехал слишком поздно. Он в доме, если вы хотите поговорить с ним. Там еще двое моих коллег, с носилками. Мы доставим старую даму прямо в похоронное бюро. Ведь у нее нет родственников, не так ли?