Текст книги "Зовем вас к надежде"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 52 страниц)

13

Когда крюк автокрана поднял из озера «кадиллак» Джорджии, было уже почти три часа утра. Вода потоками вытекала из кузова автомобиля. К этому времени двум дюжинам полицейских уже пришлось оттеснять любопытствующих. «Скорая помощь», несколько пожарных машин и машин со специальной техникой стояли вокруг. Люди в шлемах суетливо бегали взад-вперед. Все происходило с большим шумом. Кран, державший автомобиль Джорджии, со скрежетом повернул стрелу в сторону берега. На песчаной полосе за камышом раздался глухой шлепок пневматических шин. «Кадиллак» тяжело опустился на землю. Линдхаут помчался к нему. За ним бежали врач в белом халате и два санитара с носилками. Но первыми добрались до помятой машины оба полицейских-мотоциклиста. С трудом удалось открыть левую переднюю дверь. Из изуродованного корпуса машины они вытащили тело, с которого стекала вода, и осторожно положили его на носилки. Врач опустился на колени рядом с Джорджией и приложил ухо к ее груди. Потом он стал искать пульс.

Линдхаут протиснулся вперед. Он увидел лицо Джорджии. «Невредимо, – подумал он. – Она даже не поранилась о лобовое стекло. Боже, благодарю Тебя. А сейчас, Боже, сделай так, чтобы она дышала, пожалуйста, Боже. Если Ты есть, то помоги сейчас!»

Он видел, как санитары и врач повернули Джорджию лицом вниз. «Вода, – подумал Линдхаут. – Конечно. Она наглоталась воды, вода должна выйти». Он протиснулся к врачу. Ярко светили прожекторы – как будто снимали какой-то фильм. Линдхаут упал на колени рядом с носилками и залепетал:

– Джорджия… Прости… Нам надо обо всем поговорить… Все опять будет хорошо…

Врач бесцеремонно прервал его:

– Прекратите! Эта женщина мертва.

– Мертва? – Линдхаут осел на землю.

– Произошел перелом шейных позвонков, когда ее отбросило назад. Вы мешаете. Отойдите.

– Я ее муж.

– О… – врач сглотнул. – Извините, профессор Линдхаут, я не мог видеть, что это вы…

Чей-то голос сказал:

– Я всегда опасался этого, Адриан.

Линдхаут вздрогнул. Сзади стоял профессор Рональд Рамсей. Одним прыжком Линдхаут вскочил на ноги.

– Собачье отродье! – закричал он. – Проклятый негодяй!

Правой рукой он нанес ему удар кулаком в лицо. Голова Рамсея дернулась назад, из носа брызнула кровь. Линдхаут схватил его за пиджак и ударил второй, третий раз. Рамсей не защищался. Вмешались оба полицейских, они схватили Линдхаута и попытались заломить ему руки за спину. Линдхаут начал наносить им удары ногами, ему было безразлично, куда он попадал. Он что-то кричал, но, кроме имени «Джорджия», никто не мог понять ни слова, потому что все остальное он выкрикивал по-голландски. Затем кто-то ударил его по голове – и сразу все огни погасли, все голоса замолкли. Линдхаут упал лицом вниз и погрузился в глубокий колодец беспамятства.

14

Придя в себя, он услышал девичий голос:

– Он очнулся!

«Это Труус», – как в дурмане подумал он. Открыв глаза, он увидел, что лежит на постели в своей спальне и над ним склонилась Труус. Теперь он узнал и других: за Труус стояли его ассистентка Габриэле, старший врач профессора Рамсея доктор Хиллари, и хирург по фамилии Толэнд.

– Все в порядке, профессор, – сказал Хиллари, худощавый мужчина, который выглядел гораздо моложе своих лет. – Только рана на голове. Мы ее зашили.

Линдхаут неловко ощупал свои волосы и на чисто выбритом месте обнаружил большой пластырь. – Это один из полицейских, – сказал он с трудом. – Дубинкой.

– У него не было выхода, профессор, – пробормотал Хиллари. – Вы бы убили профессора Рамсея.

Линдхаут грязно выругался.

– Адриан! – Труус положила руку ему на грудь. Она выглядела очень озабоченной, как и Габриэле, в глазах у которой стояли слезы. «Как она слезлива», – подумал Линдхаут.

– Успокойтесь, профессор, – сказал хирург Толэнд, коренастый мужчина. – Вам сделали рентген. Сотрясения мозга, похоже, нет. Вам сделали обезболивающий укол.

– Где этот проклятый Рамсей?

– В клинике. Двойной перелом носовой кости. Вы его здорово отделали.

– Это меня радует, – сказал Линдхаут. – Надеюсь, этому подлецу очень больно.

– Достаточно больно, профессор. – На лице у Толэнда не дрогнул ни один мускул.

– Приятно слышать. Можно ли сдохнуть от двойного перелома носовой кости? Нет, нельзя. А жаль.

– Господин профессор, – сказала Габриэле по-немецки. – Вы не должны так говорить.

– Не должен? – Линдхаут рассмеялся. – Этот пес виновен в смерти Джорджии. Я заявлю на него, прямо сейчас. Мне наплевать на скандал. Этот тип дольше всех живет в Лексингтоне. Я позабочусь о том, чтобы ему запретили заниматься врачебной деятельностью, этой грязной свинье. Вы можете передать ему это, доктор Хиллари, доктор Толэнд!

– Вы ничего не знаете, – сказала Габриэле.

– Не знаю о чем?

– Не знаете правды.

– Правда заключается в том, что моя жена обманывала меня с Рамсеем. И когда я сказал ей об этом прямо в лицо, она потеряла самообладание и покончила с собой, – на этот счет нет никаких сомнений! Ваш шеф убийца, доктор Хиллари. И он поплатится за это! – Линдхаут говорил, едва шевеля языком. Он уже чувствовал действие инъекции.

К его удивлению, Габриэле вдруг поднялась и сказала обоим врачам:

– Я думаю, вы здесь больше не нужны. Не обижайтесь, но я попрошу вас уйти. Возвращайтесь в клинику и позаботьтесь о вашем шефе.

Хиллари с облегчением кивнул:

– Всего хорошего, профессор. И если вы… – Он говорил, уже выходя из помещения, и конца фразы Линдхаут не расслышал. Толэнд последовал за ним.

Труус погладила руку Линдхаута. Он взглянул на нее и быстро отвернулся.

Проводив врачей, Габриэле вернулась. Она осторожно закрыла за собой дверь и села на стул рядом с кроватью Линдхаута:

– Я отослала их. Вы и так уже сказали слишком много, но я думаю, что оба будут молчать.

– Сказал слишком много? – Линдхаут пришел в возбуждение. – Я позабочусь о том, чтобы последний человек в городе узнал, какого я мнения о Рамсее! Я заявлю на него. Он действительно настоящий убийца Джорджии! Ее смерть на его совести!

– Нет, – спокойно сказала Габриэле.

– Что «нет»?

– Она не на его совести, господин профессор, – спокойно ответила Габриэле. – Я расскажу вам правду. – Габриэле посмотрела на Труус. – Останьтесь. Вы тоже должны это слышать. Тогда, кроме вас обоих, только профессор Рамсей и я будут знать, что случилось на самом деле.

– А откуда вы это знаете? – спросил Линдхаут.

– Потому что ваша жена доверилась мне.

– Когда?

– Уже давно. – Габриэле опустила голову. – Она ни в коем случае не хотела, чтобы вы, господин профессор, или вы, госпожа доктор Линдхаут, что-то узнали об этом. Я должна была клятвенно пообещать ей, что не пророню ни слова, пока она жива. Вашей жены больше нет, господин профессор. Это ужасно. Но теперь я могу рассказать вам правду. – Габриэле заколебалась.

– Габриэле, – сказал Линдхаут, – мы знаем друг друга с сорок четвертого года. Я поверю тому, что вы скажете. Поэтому не лгите – даже из сострадания.

– Я не собираюсь лгать, – ответила Габриэле. – Тем более из сострадания. Кроме того, это было бы нелепо. Вскрытие тела вашей жены подтвердит мои слова.

– Что вы имеете в виду? – Линдхаут сел в постели. Ночной ветер шелестел в листве старых деревьев в парке.

– Я имею в виду, – сказала Габриэле, – что ваша жена была больна. Неизлечимо больна. Неужели вам никогда не бросались в глаза симптомы ее болезни?

– Какие симптомы? – спросила Труус.

– Утомляемость, депрессия, отсутствие аппетита, беспричинная тоска, молчаливость, бледность…

– Все это мы заметили, – хрипло сказал Линдхаут. – Я говорил об этом с дочерью. Это началось довольно давно, особенно депрессия. И становилось все хуже. Но вы же не хотите сказать…

Габриэле всхлипнула и высморкалась в носовой платок:

– Ваша жена не обманывала вас с доктором Рамсеем, господин профессор. Он всеми средствами пытался хоть на несколько лет продлить ее жизнь. Оба знали, что она должна умереть. Но поскольку ваша жена так сильно любила вас, господин профессор, она обратилась с просьбой о помощи к доктору Рамсею. Она доверилась мне, потому что ей нужно было хоть кому-нибудь излить душу, – ведь, в конце концов, вы работали вместе. Кто-то должен был навести вас на ложный след, если бы вы что-то заподозрили, – так мы с ней договорились.

– Стало быть, этим занялись вы, – сказала Труус, неподвижно глядя на Габриэле.

– Стало быть, этим занялась я, – ответила Габриэле. – Я шла на любую ложь, на любой обман. Я делала что могла. Вы ведь долго не замечали, когда ваша жена покидала институт, господин профессор!

– Это верно, – сказал Линдхаут. – Когда я наконец обратил на это внимание, то нанял частного детектива.

– О детективе ни ваша жена, ни я не подумали… – Голос Габриэле замер. Погруженная в свои мысли, она покачала головой. – Если бы только вы этого не сделали… Ваша жена прожила бы еще несколько лет… Ей становилось бы все хуже, она бы не смогла жить с вами как прежде, но она бы жила. А этого она хотела больше всего.

Что-то в голосе Габриэле успокоило Линдхаута. Он спросил:

– Чем была больна моя жена?

– У нее был хронический миелоидный лейкоз, – так же спокойно ответила Габриэле.

(Существуют многочисленные болезни красных и белых кровяных телец. В случае лейкемии речь идет о неуправляемом чрезмерном увеличении белых кровяных телец, которых в здоровом организме в каждом кубическом миллиметре содержится от 5000 до 10 000. При лейкемии вместе со зрелыми лейкоцитами в кровеносное русло попадают и незрелые формы. Чем менее они зрелые, тем более опасными оказываются. Подобный процесс нельзя повернуть вспять, в лучшем случае его можно затормозить. Причина возникновения лейкемии еще не известна.)

15

В тиши летней ночи звучал тихий голос Габриэле:

– Профессор Рамсей мне все объяснил. Хронический миелоидный лейкоз, в отличие от острой формы, может длиться от трех до четырех, в исключительных случаях – от десяти до пятнадцати лет, с длительными промежутками, в которых больной чувствует себя абсолютно здоровым. В этом вся гнусность: первые признаки совершенно не характерны! Некоторые из них я уже перечислила – вы это заметили у миссис Линдхаут. Она сама, конечно, тоже обратила на них внимание. Но не придала им значения. Она забеспокоилась, лишь когда увеличились селезенка и печень, и обратилась к профессору Рамсею. Это случилось два года назад…

– Почему же не сказала мне об этом она ни слова? – спросил Линдхаут.

– Она даже не допускала мысли об этом! Потому что не хотела пугать вас ни при каких обстоятельствах! Об этом она сказала только мне и профессору Рамсею. И взяла с нас честное слово, что мы никогда ни звука не пророним о ее болезни!

– О боже, – сказал Линдхаут и посмотрел на Труус. – А я… – он не мог дальше говорить.

– Ты тоже был в неведении, как и я, – сказала Труус. И она опять положила свою ладонь на его руку.

– У вашей жены было невероятное самообладание, – продолжала Габриэле. – Потому что потом начались боли в костях, в надчревной области, во многих других местах. Но вы ничего не заметили…

– Да, – сказал Линдхаут. – Я заметил только психические изменения. Депрессия, грусть, замкнутость… все, что я истолковал так неправильно.

– Белые форменные элементы крови попадают и в центральную нервную систему, – сказала Габриэле. – Я это знаю, потому что все это страшное время ваша жена и профессор Рамсей информировали меня. Оказавшись в центральной нервной системе, белые кровяные тельца изменяют и поведение человека, его психику, характер… Но что мы могли сделать? Ей становилось все хуже. Количество лейкоцитов на кубический миллиметр постоянно менялось: то их было тридцать тысяч, то полмиллиона…

– Черт побери, почему она не согласилась на стационарное лечение?

– Но тогда бы вы узнали правду, господин профессор. Как вы думаете, сколько раз профессор Рамсей и я умоляли миссис Линдхаут лечь в больницу? Она отказалась, хотя точно знала, что обречена, что это только отсрочка конца… и она хотела этого… она так этого хотела… Она при любых обстоятельствах хотела жить вместе с вами обоими – до конца. Она была женщиной, достойной восхищения… Она и на профессора Рамсея произвела необыкновенное впечатление… и поэтому он согласился лечить ее…

– У себя дома, – сказал Линдхаут.

– Да, у себя дома, господин профессор. Ваша жена думала, что так ловко все организовала, что вы никогда не обратите на это внимание.

– А я обратил, – сказал Линдхаут.

– Да, – сказала Габриэле, – к сожалению.

16

После паузы Линдхаут спросил:

– Чем Рамсей лечил мою жену?

Габриэле ответила:

– Вместе с одним первоклассным специалистом они делали переливания крови, попеременно с очисткой крови.

– И все это за городом, в доме Рамсея? – спросила Труус.

– Да, госпожа доктор. Я знаю, о чем вы подумали. Но ведь профессор Рамсей столько лет проработал с миссис Линдхаут! Еще когда она была миссис Брэдли… И к тому же она умоляла его сделать так, чтобы вы, господин профессор, ничего не заметили…

– Да, – сказал Линдхаут. – Понимаю. Возможно, в подобном случае я поступил бы точно так же. Наверняка. Но переливание крови можно делать только раз в два-три месяца. Точно так же, как и очистку крови…

Габриэле провела тыльной стороной ладони по глазам:

– Ваша жена должна была быть под строгим контролем и постоянно обследоваться.

– Мне жаль, – сказал Линдхаут, – мне так жаль.

Труус прижала свою ладонь к его руке.

– Кроме переливания крови, – сказала Габриэле, – ваша жена получала и медикаменты. Цитостатические средства против чрезмерного увеличения лейкоцитов… И антидепрессанты. Ей давали даже возбуждающие средства… Удалось всего лишь несколько улучшить ее состояние… А как иначе она могла бы работать как здоровый человек? Она наверняка испытывала жуткие душевные муки… возможно, она действительно смогла бы прожить еще несколько лет, если бы… Простите. – Габриэле замолчала.

– …если бы я не подозревал и не обвинил бы ее, – сказал Линдхаут. – Если бы дело не дошло до этого ужасного столкновения. Если бы я не был уверен, что она обманывает меня с Рамсеем. – Он посмотрел на Труус. Та ответила ничего не выражающим взглядом. – Этого Джорджия не смогла вынести. А я еще и обругал ее… И тогда… она выбрала смерть. А виновен в этой смерти я. Только я! – Линдхаут упал на подушку.

– Вы не должны так говорить, господин профессор! – в волнении вскрикнула Габриэле. – Вы же ничего не знали! Но лучше бы вы все знали…

– Мы все крепки задним умом, – сказал Линдхаут.

– Наверное, миссис Линдхаут зря так поступила… Жизнь… – голос Габриэле прерывался, – жизнь… Почему жизнь такая подлая!

Ей никто не ответил.

Каждый из троих находящихся в спальне Линдхаута был в своем собственном одиночестве, в плену своих собственных мыслей, надежд и болей. Наконец Габриэле встала.

– Мне нужно идти, – сказала она. – Муж будет беспокоиться. И я… я тоже больше не могу, господин профессор!

Он протянул ей руку и сказал:

– Благодарю вас, Габриэле. Вы действовали великолепно.

– И я благодарю вас, – сказала Труус. – Я вас провожу.

Габриэле была уже у двери.

– Оставайтесь с отцом, – сказала она. – Я знаю дорогу. Если что-то случится, сразу же звоните в клинику, доктор Хиллари будет там всю ночь. – Она закрыла за собой дверь, и ее шаги стали удаляться.

– Прости мне, Адриан, – сказала Труус.

– Что я должен тебе простить?

– Помнишь наш разговор о Джорджии? Тогда я попыталась тебя утешить. Я пользовалась разными философскими ухищрениями, чтобы убедить тебя. Я желала тебе добра, Адриан. Но было бы гораздо лучше…

Раздался звонок в дверь.

– Кто там еще? – измученно спросил Линдхаут.

– Я посмотрю. – Труус поспешно вышла. Вскоре она вернулась: – Твоя ассистентка.

– Габриэле? Почему она вернулась?

Труус подошла к кровати Линдхаута.

– Что у тебя в руке? – спросил он.

– Габриэле забыла передать… Несколько недель назад Джорджия отдала ей это. На случай, если… произойдет несчастье, она поручила ей сохранить это. Мы оба не заметили, что он больше не лежал открытым на ее туалетном столике. Много лет назад я подарила его вам обоим. – Труус протянула Линдхауту плоский предмет размером не больше пачки сигарет.

Когда Линдхаут открывал маленький золотой футляр, руки его дрожали. На правой стороне золотом были выгравированы строки одного стиха из стихотворения «Символ», на другой стороне под целлофаном была фотография «Розовых влюбленных» Шагала. Из футляра на одеяло Линдхаута выпала маленькая записка. Он развернул ее и прочел слова, написанные почерком Джорджии:

Till the end of time.

17

2 июля 1967 года Труус и Линдхаут стояли перед свежей могилой на красивом старом кладбище, где лежало очень много добрых и известных людей, среди них и такие, как Мэри Тодд, жена Авраама Линкольна. Линдхаут сделал все возможное, чтобы никто не узнал даты похорон его жены. Он отказался от публикации информации в газетах и от рассылки уведомлений. Благожелательному седовласому пастору, предложившему прочитать молитву на могиле, было вежливо, но твердо отказано. Могильщики завершили свою работу и удалились. В 17 часов 30 минут перед холмиком земли стояли только он и Труус. Этот холмик должен был сначала осесть, затем сюда положат плоский камень, на котором будут высечены только два слова – «Джорджия Линдхаут». Венков не было. Сам Линдхаут принес большой букет красных роз. Теперь розы лежали на свежей могиле. На старом кладбище, полном нереальной тишины и нереального мира, цвело много цветов. Огромные деревья отбрасывали тени на могильные холмы.

Больше часа Линдхаут и Труус стояли у последнего прибежища Джорджии. Они не разговаривали друг с другом. Взор Линдхаута блуждал от холмика земли на свежем захоронении к бесчисленным ветхим и заросшим могилам.

Могилы…

Затем он услышал, как Труус что-то спросила его. Он не понял.

– Что? – спросил он.

– Где футляр?

– Я положил его Джорджии в гроб, – ответил он.

Наконец по широкой дороге они пошли к выходу кладбища. На улице стоял их автомобиль. Труус села за руль, и они поехали домой. За все время они не проронили ни слова.

18

После смерти Джорджии Линдхаут впал в совершенную летаргию: он больше не интересовался своей работой и, недоступный даже для Труус, целыми днями сидел в парке у дома, устремив свой взор в пустоту. Бернард Брэнксом добился, чтобы Линдхаут прошел в клинике курс лечения сном. Спустя неделю после начала лечения Линдхаут, находился все в том же жалком состоянии, несмотря на то, что сознание его несколько прояснилось. Он то и дело просил у профессора Рамсея прощения, часто тихо плакал и почти ничего не ел. Через три недели он все же вернулся в свою лабораторию, но абсолютно ничего там не делал. Он был любезен со всеми, и все очень заботились о нем, и прежде всего Труус. Но и она ничего не добилась. Профессор Рамсей и Линдхаут теперь часто сидели вечерами вместе, и шеф клиники, убежденный христианин, старался помочь своему другу разговорами о Боге. Но и он не преуспел.

– Я хочу тебе кое-что сказать, Рональд, – как-то начал Линдхаут. – Тебе легко. Ты веришь в Бога. Я не могу верить в Бога, во власти которого предписывать нам страх перед жизнью или страх перед смертью – и к тому же слепую веру!

– Ты не веришь в Бога… – Рамсею было еще трудно говорить, поскольку повязка до сих пор перехватывала его голову на уровне носа.

– Я не верю в индивидуального Бога. Я не могу тебе доказать, что индивидуального Бога не существует. Но если бы я делал вид, что верю в него, я был бы обманщиком.

– Но ведь нужно во что-то верить… – беспомощно сказал Рамсей.

– Несомненно, – Линдхаут кивнул.

– Во что же тогда?

– Я не знаю, во что верят другие. Я верю в братство всех людей и в неповторимость индивидуума, – сказал Линдхаут. – Я верю в то, что нельзя верить бездумно и что нужно любить. Теперь я знаю, что не важно, как любят, если только вообще любят. А это нужно делать. Нужно любить…

Несмотря на все эти разговоры с Труус и Рамсеем, только Бернарду Брэнксому удалось совершить окончательный поворот к лучшему. Во время одного из своих визитов он заявил Линдхауту:

– Американцы, к сожалению, слишком глупы, чтобы осознать, какое сокровище у вас в руках в виде этих антагонистов. Я все время говорил об этом в палате представителей. Я называл число людей, уже страдающих наркозависимостью, показывал таблицы, призывал подумать о будущем, кричал, что эти идиоты скоро приползут к вам на коленях, умоляя, вас, дорогой профессор, найти антагонисты с большей длительностью действия, чего бы это ни стоило! Результат – ноль!

Линдхаут, не говоря ни слова, посмотрел на Брэнксома. В клетках большой лаборатории обезьяны беспокойно двигались за стеклом. В Лексингтоне было очень жарко.

– От этого уже тошнит! – продолжал Брэнксом. – Теперь один сверхумник из Министерства здравоохранения предложил составить «программу поддержки».

– Что это за программа? – Линдхаут почти не слушал, но эти слова дошли до его сознания…

Вот что рассказал Брэнксом. В Вашингтоне фанатичного врага наркотиков вызвали в Министерство здравоохранения к некому доктору Говарду Силу. Для начала доктор Сил предложил Брэнксому сесть. Потом предложил сигары. Брэнксом отказался. Грузный, краснолицый Сил предложил что-нибудь выпить. Брэнксом отказался. Сил приготовил себе солидную порцию виски, закурил длинную гавану, откинулся назад в своем удобном стуле и сказал полуотцовским-полупрезрительным тоном:

– Я должен поблагодарить вас, дорогой мистер Брэнксом, за ваши чрезвычайные усилия в борьбе против пристрастия к наркотикам. – Глоток. – Мы здесь тем временем тоже не сидели сложа руки и, полагаю, продвинулись дальше вас. – Облако табачного дыма. Брэнксом в ярости привстал со своего кресла. – Да, мой дорогой, – мягко сказал Сил. – Вы же должны признать, что на практике от антагонистов вашего профессора Линдхаута мало толку. Далее, их вообще нельзя применять для предотвращения зависимости. – Большой глоток. – Потому что длительность действия этих антагонистов невероятно коротка.

– Она же не останется такой! – Брэнксом разволновался. – Профессор Линдхаут найдет антагонисты с большим сроком действия! Если, конечно, в его распоряжение предоставят средства!

– Выброшенные деньги. – Сил отмахнулся рукой с сигарой. – Как долго уже ваш профессор работает над этой проблемой? С сорок пятого года? А сейчас у нас шестьдесят седьмой! Как сейчас обстоят дела с его исследованиями? Он нашел антагонист, который действует дольше, но сам вызывает зависимость! При всей симпатии к профессору Линдхауту, мистер Брэнксом, если это вы называете прогрессом…

– А какой прогресс у вас?! – зашипел Брэнксом. – Чего достигли вы?

– Мы создаем программу «Поддержка». – Большой глоток. Сил с наслаждением сосал свою гавану. – Программу со свободой выбора. Везде по стране будут организованы консультационные пункты. Мы знаем – так же, как и вы, – что метадон вызывает зависимость. Но по сравнению с другими наркотиками он самый безобидный. Все страдающие от зависимости к наркотикам могут прийти в эти консультационные пункты и бесплатно получить там метадон!

– И Соединенные Штаты Америки станут континентом наркоманов!

Сил снисходительно улыбнулся:

– Это чрезмерное преувеличение, дорогой друг. Зависимых будет не больше, чем прежде. С той только разницей, что мы будем держать их под контролем! Мы вернем их в общество, они смогут работать по специальностям и жить с метадоном. Таким образом, мы заберем всех наркозависимых с улицы, где они тайком приобретают у уголовников наркотики. Преступность, проституция, насилие – все это исчезнет из среды наркоманов. Почему? Да потому что они бесплатно получат от нас то, что им нужно! Они просто пересядут с героина и всех других вызывающих зависимость средств на метадон!

Все это Брэнксом рассказал Линдхауту…

После небольшой паузы Линдхаут устало ответил:

– Доктор Сил достойный человек. Программа «Поддержка» не содержит терапевтического лечения, но и не является криминальной. Она возникла из чрезвычайной ситуации, из кризиса, и поэтому вполне оправданна. Что еще остается государству, если оно хочет хотя бы локализовать криминальную сторону положения с наркотиками? Я нахожу меры, которые принимаются правительством, вполне разумными. Доктор Сил прав…

– Доктор Сил глупец! Надутый нуль, который много о себе мнит! Есть наркоманы? Что же, тогда просто дадим им средства, вызывающие зависимость! Дадим бесплатно! Вернем их в общество! Так мы получим чистую Америку! Дерьмо мы получим! Если кому-то нужен героин, плевать он будет на метадон! Он все равно будет ходить к своему торговцу! Все равно будут совершаться преступления! Проституция будет процветать! У полиции по-прежнему голова будет идти кругом!

– А если я все же не продвинусь дальше… – пробормотал Линдхаут.

– Вы обязательно продвинетесь дальше! Да еще как! – Брэнксом хрустнул костяшками пальцев. – Почему я здесь, как вы думаете? Чтобы рассказать вам об этом жалком куске дерьма Силе? Нет, я хочу вам сказать, что на меня насел американский представитель «Саны». Довольно мощно, могу вам сказать, довольно мощно.

– «Сана»? – Впервые в голосе Линдхаута прозвучали заинтересованные нотки. – Ведь это огромное швейцарское фармацевтическое производство.

Брэнксом мрачно кивнул:

– Еще какое! Одно из самых больших в мире! В «Сане» вынашивают совершенно сумасшедшие планы, их представитель умолял меня уговорить вас…

– Уговорить? На что?

– Послушайте, – сказал Брэнксом и опять захрустел костяшками пальцев, – то, что вы имеете в своем распоряжении в Лексингтоне, выглядит неплохо, но все это дерьмо. На этой стадии вашей работы вам нужны сотни сотрудников, столько денег и столько специалистов, сколько я никогда не смог бы вам предоставить! Дюжины лабораторий! Вам нужна эта фармацевтическая лавочка, которая вложит многие миллионы в ваше открытие, чтобы довести его до совершенства – с вами, как с пауком в центре паутины. Вы можете оставаться в Лексингтоне, если хотите. Но сначала вам нужно слетать в Европу и заключить договор с «Саной»! Эти молодчики купаются в деньгах! Ежегодно они выделяют полмиллиарда швейцарских франков только на научные исследования! Они делают то, что им хочется! Они пришлют вам сюда людей! В конце концов, у них полная свобода исследований! «Сана» срочно ждет вас в Базеле! Я заказал на завтрашний вечерний рейс два билета! Ясное дело, мои гориллы летят вместе с нами. Поэтому езжайте домой и пакуйте чемоданы. А потом: в старушке Европе есть масса университетов, которые буквально с протянутой рукой стоят в ожидании лекций!

– Я не собираюсь лететь в Европу, – сказал Линдхаут.

Двенадцатью часами позже он находился в «Боинге-727» компании «Пан Америкэн Эйрвейз». Рядом с ним сидел Бернард Брэнксом. Они уже летели над Атлантикой. Это было 22 августа 1967 года.