Текст книги "Зовем вас к надежде"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 52 страниц)

32

То, что Клаудио становился все более известным, конечно, все усложнило. Он не мог просто взять и прервать свою карьеру в Европе и приехать с Труус в Америку. Мы долго размышляли – то есть это я эгоистично предавался долгим размышлениям.

Из-за Труус, конечно. И тем не менее…

Тем не менее они хотели пожениться и остаться в Европе, а мне ведь надо было возвращаться в Лексингтон! Ежедневно звонил Колланж, мы подошли уже очень близко к решению нашей проблемы, очень близко, я был нужен ему, я был нужен «Сане»… Нет, я должен был возвращаться!

Конечно, я сказал Труус, что согласен на ее брак, поскольку Клаудио чудесный человек. Никакому другому мужчине я не мог бы доверить ее, если сам больше не мог быть с ней. Я сказал, что поговорю с ректором. Проблема преподавания в Лексингтоне будет, разумеется, разрешена на основе взаимного согласия. Труус должна остаться в Берлине, а как только гостевой год в Свободном университете истечет, они смогут пожениться. Труус может попытаться преподавать дальше, или взяться за что-нибудь другое, или посвятить себя исключительно Клаудио, сказал я. А Труус всплакнула, поцеловала меня и сказала: «Мы приедем навестить тебя, Адриан, обязательно! И ты приедешь в Берлин! Ах, как я счастлива, Адриан!» – «И я, дочь», – ответил я.

Письма и фотографии опять посыпались из рук Линдхаута на пол. На коленях у него лежала еще одна стопка. Он продолжал читать отрывки из писем Труус:

…частые волнения в университете, там все очень изменилось за это короткое время…

…политика, и ненависть, и споры… кажется, с внепарламентской оппозицией покончено… но то, что нас ожидает, будет еще хуже…

…кто еще захочет здесь учиться? Кто еще может здесь преподавать? Возможно, если бы ответственные лица в Германии пошли на открытую дискуссию, как того требовала молодежь, все было бы по-другому, не так плохо, как сейчас и как еще будет…

…наркотик…

Опять это слово, – подумал Линдхаут, вздохнув. – Когда она написала это письмо? – Он посмотрел на штемпель: 13 мая 1975 года.

13 мая 1975 года.

Американское правительство как раз приняло решение послать в Мексику деньги, самолеты и специалистов. Мексиканские солдаты прочесали весь северо-запад страны и рассеяли с самолетов над маковыми плантациями ядохимикаты для уничтожения растений.

В ходе этой операции было уничтожено около двадцати тысяч таких плантаций. Затем, несколько позднее, правительство в Вашингтоне добавило еще одиннадцать миллионов долларов – и новый мексиканский президент Лопес Портилло предоставил более десяти тысяч солдат для проведения «Операции Кондор», направленной против наркотиков. Только в одном федеральном штате Синалоа было арестовано и предъявлено обвинение более чем семистам человек.

А результат?

Китайцы в чайнатауне Амстердама под руководством какого-то «босса» – ах-ах-ах, и никто ни в чем не смог его обвинить, никто, никто! – снова создали «схему» вместе с крупными поставщиками на Дальнем Востоке. На этот раз она называлась «голландской схемой». Это была гигантская распределительная сеть с центральным управлением. Восемьдесят процентов героина, который появился тогда в Германии, и особенно в Берлине, поступал из этой «голландской схемы»!

Тогда у нас был антагонист, который действовал почти пять недель – и вызывал зависимость. «К сожалению, вызывал зависимость». – Линдхаут глубоко вздохнул и опять стал читать письма Труус:

…в 1970 году, как рассказали мне сотрудники местного отдела по борьбе с наркотиками, 29 молодых людей убили себя героином… «золотой дозой», как тут же окрестила это бульварная пресса… сейчас, в 1975-м, таких погибших уже 194, и никто не знает, что делать. Лавина катится на Берлин, говорят сотрудники отдела, а возраст принимающих наркотики снижается – теперь это уже совсем дети!..

…становится заметной и в университете. Ими торгуют, ими колются, студенты куда-то исчезают и больше не появляются или возникают снова, но не в университете, а на станции «Зоопарк», в месте встречи торговцев и тех, кто «ширяется». Существует целый подпольный мир, против которого власти бессильны…

…Мы с Клаудио познакомились с одним очень приятным сотрудником, он занимается наркодельцами здесь, в Берлине, зовут его Херберт Штрасс. Клаудио пригласил его, и после ужина он излил нам свою душу. У него нет абсолютно никаких надежд. Буквально он сказал: «Сейчас в отделе ТЕ (террор) Федерального уголовного розыска террористов ищут более трехсот криминалистов. А вся федеральная структура отдела по борьбе с наркотиками с ее сорока пятью сотрудниками находится в состоянии застоя». Где же логика? Торговля наркотиками за один год приносит больше смертей, чем деятельность террористов за целое десятилетие…

…Адриан, представь себе: Джорджио Штрелер был в Берлине и пригласил Клаудио к себе, в свой «Пикколо-театр» в Милане. Там Клаудио должен играть главную роль в «Карьере Артуро Уи» Брехта в постановке Штрелера. Репетиции начинаются на следующей неделе, и в субботу Клаудио летит в Милан. О, Адриан, разве это не чудесно? Как я счастлива…

33

– Как я счастлива, Клаудио! – сказала Труус. Она обняла его и прижалась к нему. – Конечно, я приеду на премьеру. Звонил Адриан и сказал, что тоже будет!

Такси, которое везло их 16 мая 1975 года в аэропорт Тегель, добралось до длинной Кайзер-Фридрих-штрассе и, прибавив скорость, помчалось в северном направлении. Шофер попросил у Клаудио автограф и – как это делают таксисты во всем Берлине – начал свой монолог. Он уже два раза был на спектаклях Клаудио: на «Взгляде в ярости назад» и на «Принце Гомбургском».

– Мы ходили с моей старухой: один раз у нее был день рождения, и она пожелала увидеть вас, герр Вегнер, а в другой раз нас пригласил мой шеф… – Водитель не мог остановиться, выражая свое восхищение талантом Клаудио. – Видите ли, такое может быть только в Берлине, хотя нам и говенно живется здесь – пардон, милостивая сударыня, но ведь это правда, не так ли? И поэтому я тоже останусь здесь, пока меня не прикончат или не вышвырнут, не знаю, – но я остаюсь здесь! Берлин – это ведь единственный город, где можно жить! Даже сегодня! Я знаю, что говорю. Я пробовал уехать – трижды. Мюнхен, Дюссельдорф, Кельн… Они с их огромными брюхами и пустословием о том, как они нас любят, и что мы оплот свободы, и что, если понадобится, они будут «защищать» нас до последнего берлинца… Вы в это верите? Они нас давно забыли и продали, не пошевелят и пальцем ради нас… или они пошевелили пальцем из-за стены? Где был тогда герр Аденауэр, которого они так почитают? А где были янки, англичане и французы? Ни черта они не делали, поэтому так им и надо, меня не проведешь! Нет-нет, мы совсем одни, и лучше нам одним и оставаться. И когда начнется заваруха, а она как пить дать начнется, то нас она быстро минует! А тех на западе – нет! Пока русские дойдут до Мюнхена или Дюссельдорфа, пройдет еще много часов!

Труус растерялась. О чем говорил этот берлинский таксист? Она выглянула из окна. Уродливые новостройки казались ей красивыми, отвратительные фасады многих зданий – все, все она находила прекрасным.

– Что такое? – спросил Клаудио.

– А что?

– Ты так счастливо улыбаешься…

– Я так счастлива, Клаудио! Это ведь Берлин! – Она посмотрела на него. – Нет, – сказала она, – это ты.

– Что – я?

– Ты делаешь этот город прекрасным для меня. Ах, Клаудио…

Она положила голову ему на плечо, взяла его руку и надолго замолчала.

Водитель тоже замолчал – это был тактичный водитель.

– Я буду каждый вечер тебе звонить, – сказал Клаудио.

– О да, пожалуйста! Но только если у тебя будет время. Ты не обязан это делать, понимаешь?

– Но я хочу. Я ведь люблю тебя!

Перед перекрестком на Шпандауэрдамм водитель вынужден был остановиться. Впереди стоял тяжелый «мерседес», хотя горел зеленый свет. Таксист высунулся из окна.

– Ну давай проезжай, парень! – закричал он. – Зеленее не будет!

Водитель «мерседеса» испуганно оглянулся и нажал на газ.

Труус засмеялась.

– Но ведь это так, правда? – сказал шофер.

Труус погладила руку Клаудио. Теперь они ехали по широкому шоссе Тегелер Вег, мимо замкового сада и пруда с карпами. Маленький отрезок Шпреи провожал их к городскому автобану. Солнце сияло в ранние послеполуденные часы 16 мая 1975 года, небо было безоблачным, здесь, на окраине, можно было видеть цветущие деревья и живые изгороди.

– Тебе будет скучно каждый вечер оставаться одной в доме, – сказал Клаудио.

– Никогда! – Труус пожала его руку. – Ты же будешь звонить.

– И все же… приглашай друзей, не будь одна.

– Не хочу приглашать никаких друзей, – сказала Труус.

– И даже этого доцента Ванлоо? Он же такой умный и такой обаятельный мужчина!

– Да-да, может быть, Ванлоо, – сказала Труус.

Такси влилось в оживленное кольцевое движение транспорта на Якоб-Кайзер-плац, обогнуло половину площади – Труус опять увидела блестевшую на солнце воду – и плавно поехало дальше вверх по улице Курт-Шумахер-дамм на север.

Они проследовали мимо народного парка Юнгфернхайде, переехали через Хоэнцоллернканал и устремились прямо к отвратительным красным постройкам аэропорта Тегель.

Шофер неожиданно начал ругаться:

– Дерьмо проклятое, посмотрите на этот хаос! Изо дня в день одно и то же! У зала прилета еще хуже. Огромные автобусы и множество машин! И стоянка, они ее специально отнесли на километр дальше. Каждый раз, когда я приезжаю сюда, у меня руки потеют от волнения, а я езжу уже тридцать лет. Нет, это черт знает что, как они здесь толкутся, ездят взад-вперед, дают без предупреждения задний ход… Абсолютно не воспитанные! Но они не виноваты, эти бедные люди. А вот тех, кто это построил, нужно пожизненно заставить подъезжать сюда, все время только подъезжать и снова отъезжать – пожизненно! Ну вот чего хочет этот? Вы видели, он свернул направо, несмотря на то, что там стоит большой щит – правый поворот запрещен! Так, теперь он его заметил, теперь он должен подать назад… Боже, да он не здешний, он иностранец, тогда я должен извиниться, он просто растерялся… Гамбургский номер… вы можете сказать, что гамбуржец потерял в Тегеле? Ну, слава богу, мы еще раз справились. Вот и свободное место, где я могу остановиться… подождите, я помогу вам с багажом… здесь вы никогда не найдете носильщика…

Такси остановилось.

Потом все произошло неимоверно быстро.

Клаудио, сидевший слева, открыл дверцу, чтобы выйти. Одновременно подошел большой городской автобус с намерением обойти такси. И в это же время гамбургский «мерседес» задним ходом стал подавать назад с полосы с односторонним движением. Водитель так разнервничался из-за своей ошибки, что ругался. Клаудио видел, как он беззвучно, с выражением ярости на лице, шевелил губами.

Это было последнее, что видел Клаудио Вегнер в своей жизни. Потому что в следующий момент водитель рейсового автобуса, не заметив, что Клаудио вышел, резко крутанул руль, чтобы избежать столкновения с подающим назад «мерседесом». Гигантский автобус скользнул к левому борту такси, снес дверцу и буквально расплющил Клаудио.

Закричали люди. Засигналили машины, завыла сирена. Шофер автобуса выскочил на улицу, рывком вытащил водителя «мерседеса» из машины и, с диким ревом набросившись на него, стал избивать. Шофер такси сидел оцепенев от ужаса, не в состоянии сказать ни слова. Вой сирены стал невыносимым и угас. Полицейские, вызвав по радио «скорую помощь», отгоняли любопытных и хлопотали вокруг Труус, которая вышла с правой стороны и дрожа стояла, держась за крышу такси. Когда один из полицейских попытался с ней заговорить, она без чувств упала ему на руки. Было 16 часов 35 минут 16 мая 1975 года.

34

«Я хотел бы, чтобы меня похоронили на лесном кладбище в Груневальде. На моей могиле не нужно выступать с речами, не нужно читать никаких молитв и петь никаких песен. Прошу воздержаться также от венков и цветов».

Так было написано в завещании Клаудио Вегнера. Однако эти пожелания так скоропостижно скончавшегося Клаудио (он умер сразу же, как установили врачи «скорой помощи» после того, как автокран поднял и перенес в сторону такси) по поводу своего погребения на красивом старом лесном кладбище в Груневальде так и не были выполнены. Это было просто невозможно: слишком велика была слава Клаудио, слишком много друзей у него было среди коллег и представителей других профессий, слишком большой сенсацией для средств массовой информации была его внезапная смерть. Поэтому 18 мая 1975 года состоялись пышные похороны с корреспондентами радио, телевидения и прессы, с неисчислимой массой людей, которые заполнили кладбище и толпами шли мимо свежей могилы. Конечно, произносились речи, а море цветов и венков таило в себе что-то почти зловещее.

На похороны Труус пойти не смогла. Только на следующий день она вместе с Линдхаутом, прилетевшим из Лексингтона, поехала к могиле Клаудио. Кладбище было пустынно.

Линдхаут и Труус полчаса стояли перед земляным холмиком, покрытым цветами и венками. Они не смотрели друг на друга и не произнесли ни единого слова. Наконец они пошли по гравийной дорожке к выходу, где стоял автомобиль Клаудио. Линдхаут сел за руль. Когда он повернул ключ зажигания, Труус впервые заговорила.

– Как с Джорджией, – сказала она четким голосом. – Ты помнишь, Адриан? Это все было как с Джорджией, правда?

Он кивнул.

– Второй раз мы оба совершенно одни стоим перед могилой человека, которого любил один из нас.

– Да, Труус, – сказал Линдхаут.

– Я очень рада, что есть ты, Адриан, – сказала Труус. – Езжай домой.

И Линдхаут поехал на Херташтрассе. Труус попросила фрау Врангель не приходить сегодня, и они с Линдхаутом были одни. Они сидели в кабинете Клаудио на втором этаже. И здесь, как и в доме на Тироуз-драйв в Лексингтоне, было большое окно, которое выходило в сад с множеством деревьев и распустившихся цветов. Было тихо в это послеполуденное время, и оба долго не произносили ни звука.

Наконец Линдхаут сказал:

– Теперь ты вернешься в Лексингтон, Труус.

Она покачала головой.

– Ты должна! – сказал он. – Что тебе теперь делать в Берлине? Берлин больше не для тебя, Труус. Пожалуйста, возвращайся домой.

– Не могу.

– Но Клаудио мертв, и…

– Именно поэтому, Адриан. Пожалуйста, пойми меня! Я не могу просто так уехать отсюда, из этого дома, из этого города, от этой могилы. Я просто не могу! Вот, посмотри – письма рядом с пишущей машинкой. Он писал их перед тем, как пришло такси. Потом я должна была их отправить в маленьком почтовом отделении за мостом… Все осталось таким же, как до поездки в Тегель! Ты мог бы после смерти Джорджии покинуть тот дом, то место, где ты жил с ней? – Он опустил голову. – Вот видишь! А еще нужно так много сделать… Переговоры с адвокатами – ведь я наследую все, – с главными режиссерами и постановщиками, договоры и телефонные разговоры… Уже только поэтому я не могу уехать…

– А я не могу остаться, – сказал Линдхаут. – Ты ведь слышала мой вчерашний разговор по телефону с Колланжем. Удался новый синтез, над которым мы работали несколько лет. Я нужен Колланжу, я нужен там всем. Бог мой, что мне делать, Труус?

– Лететь назад, – сказала она. – Не бойся за меня. Поверь мне, Адриан, я полностью контролирую себя.

– Одна в этом большом доме…

– Я не останусь здесь навсегда, определенно нет. Наступит момент, возможно даже скоро, когда я больше не смогу выдержать здесь. Тогда я приеду к тебе, Адриан, дорогой… Ты и я… Ведь на свете остались только ты и я.

– Да, – сказал он. – И именно поэтому…

– Сейчас нужно так много сделать, – сказала Труус. – Это отвлечет меня. Мне не придется все время думать о том… Но ты же понимаешь, Адриан, ты понимаешь, что сейчас я еще не могу поехать с тобой!

– Да, – сказал он. – Это я понимаю. Я буду звонить тебе через день, Труус, каждый второй вечер. А если что-то случится, ты позвони мне, в любое время. Ты должна мне это обещать.

– Обещаю. И я не буду одна, Адриан. Фрау Врангель здесь целый день, а вечером наверняка будут приходить друзья Клаудио, если я попрошу их об этом, и прежде всего одного из них, я писала тебе о нем…

– Этот доцент, – сказал он.

– Этот доцент, да.

Они снова долго молчали.

– Хорошо, – наконец сказал Линдхаут. – Стало быть, так и будет. – Он подошел к ней и поцеловал ее в лоб. – Только ты и я, дочь, – сказал он, – только ты и я еще остались. И ты нужна мне… ты мне очень нужна.

– Ты мне тоже, Адриан, – ответила она.

Он улетал на следующий вечер. Труус привезла его в аэропорт в автомобиле Клаудио. Она поцеловала его и ждала, пока он не исчез за барьером. Она пошла назад к автомобилю, проехала долгий путь домой, поставила машину в гараж и заперла его. Она закрыла все окна, заперла дверь в дом, снова прошла в кабинет Клаудио и включила свет. Тут она увидела, что рядом с пишущей машинкой все еще лежат письма. И только тогда она заплакала.

Она плакала долго.

35

– Это катастрофа, – сказал главный инспектор Лонжи 21 мая 1975 года. Он снова приехал в Лексингтон и зашел к Линдхауту в институт. Они сидели друг против друга в одной из лабораторий. Обезьяны прыгали, кувыркались, висели на прутьях своих клеток. Пахло зоопарком.

– Почему?

– Европейские сыщики топчутся на месте. «Голландскую схему» они еще смогли уничтожить – потому что это была одна большая организация с одним боссом. Но теперь? Теперь снова внезапно появились турки! Да притом не объединенные в одной «схеме», а сплошь одиночки или семейные предприятия. Смотрите: в Германии очень много иностранных рабочих, особенно турок. Они все время в разъездах, верно? Что такое, профессор?

– А что?

– Вы меня совсем не слушаете! Вы постоянно смотрите на часы…

– Извините… конечно, я вас слушаю. Вы имеете в виду, что теперь турки, каждый сам по себе, привозят в Германию героин, чтобы, так сказать, немного подзаработать?

– Именно так! Это просто как летняя распродажа! Никогда эта отрава не была так дешева как сегодня! Турки довольны и небольшими деньгами. А тайники… великий боже! В подкладке галстуков, в стеклоомывателях и декоративных консолях автомобилей, под лейкопластырем на ногах… мы не можем всего этого себе представить, говорят немецкие сыщики… Девятнадцатилетняя турчанка четыре раза провозила по пятьдесят граммов героина в вагине, пока ее не схватили! Мужчины провозят его в заднем проходе в презервативах… Один торговец сам погиб, его труп берлинские полицейские нашли на Зеезенерштрассе.

– Что произошло?

– А вот что – это выяснилось только при вскрытии: в желудке этого типа врачи нашли четырнадцать резиновых напальчников с двумястами двадцатью четырьмя граммами героина… Один лопнул, и торговец умер! – Лонжи пригладил волосы. – За годовой урожай торговцы платят крестьянину едва ли больше двух тысяч марок – в немецкой валюте, профессор. На улицах Европы этот годовой урожай одного-единственного крестьянина стоит уже около четырех с половиной миллионов! Четыре с половиной миллиона! Ни один бизнес в мире не приносит таких доходов! Поэтому, конечно, существуют организации, которые покупают у крестьян не только урожай. Чтобы переправить героин через границу, гангстеры месяц назад прибегли к одному действительно чудовищному способу.

– Чудовищному? – переспросил Линдхаут.

– Эти свиньи покупают у очень бедных крестьян еще и детей и убивают их. Затем они вынимают из них внутренности и набивают тельца пакетиками с героином. В течение двенадцати часов – столько времени сохраняется естественный цвет кожи – «спящие» младенцы вывозятся из страны! Это похоже на вторжение! Немцы готовы сдаться – именно сейчас. К ним, к сотрудникам, предъявляют просто непомерные требования. Доставив товар в Германию, турки не утруждают себя его продажей, хотя и знают, что полиция бессильна. Конечно, не каждый турок – поставщик героина или торговец, конечно, большинство – порядочные люди. Но кто в деле, тот чего-то добился: один – тоже в Берлине – несколько дней назад обменял сто граммов героина на «мерседес» – ни больше ни меньше! И другой случай: один турок – глава семьи получил сообщение, что товар с родины находится в пути. Знаете, что сделал этот человек?

– Что?

– В полной уверенности, что получит доход при продаже, он заказал три набора кастрюль по тысяче четыреста пятьдесят марок каждый наложенным платежом при доставке – достаточно, чтобы снабдить всю свою родню! И так до бесконечности! Когда одной молодой турчанке предложили покинуть квартиру в связи с неуплатой, другие турки решили о ней позаботиться – из чувства товарищества. Два парня поехали на «фольксвагене» на Босфор, и вернулись оттуда в Берлин с двумя килограммами героина. Запрятано дьявольское снадобье было в автомобильной аккумуляторной батарее… Сейчас Берлин стал самым большим перевалочным пунктом в мире. – Лонжи смутился и замолчал.

– Что с вами?

– Ваша дочь там, не так ли?

– Да, – сказал Линдхаут и опустил голову. – Поэтому я все время смотрел на часы, инспектор. У нас сейчас половина третьего пополудни. Разница во времени шесть часов. Я всегда звоню ей в три часа дня. В Берлине это девять часов. И Труус дома…

Лонжи тихо спросил:

– А ваша работа? Вы верите, что найдете антагонист длительного действия?

– Несомненно, – сказал Линдхаут.

– Когда, профессор? Когда?

– Понятия не имею, – ответил Адриан Линдхаут.