Текст книги "Зовем вас к надежде"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 52 страниц)

5

Когда Адриан Линдхаут в сопровождении Джорджии, одетой в форму, вышел на яркое солнце в переулке Вайбурггассе, их остановил какой-то рабочий:

– Эй вы! Куда вы идете?

– К своему джипу, – ответила Джорджия. – Он стоит чуть дальше вниз по улице. Ведь здесь везде остановка запрещена.

– Вот именно, – сказал рабочий и оттеснил Джорджию и Линдхаута обратно в подъезд дома.

– Что «вот именно»? – спросил Линдхаут.

– Разве вы не слышали сирену?

– Сирену?

– Значит, не слышали. Правда, эта такая маленькая дерьмовая сирена пускается в действие вращением. Отойдите еще немного назад. За стену. Никогда не знаешь… воздушная волна… – Рабочий тоже встал за стену.

– Какая воздушная волна?

– Мы должны взрывать.

– Взрывать? Что взрывать?

– Бог мой, там впереди, там перекрыт Вайбурггассе, потому что во время войны весь фасад одного дома обрушился на дом напротив.

– Я это видела, – сказала Джорджия. – И что же?

– И это мешает нам расчищать! Одну стену дома мы должны взор… – В этот момент раздался мощный взрыв. Воздушной волной Линдхаута действительно прижало к стене. Воздух помутнел от пыли.

– Вот теперь вы можете идти, – сказал рабочий и исчез.

Когда Линдхаут и Джорджия опять вышли в переулок Вайбурггассе, облако пыли немного улеглось. Они увидели взорванную стену, куски которой разлетелись далеко в стороны, и массу любопытных, которые бежали к горе обломков и взбирались на нее.

– Пойдем, – сказала Джорджия.

– Я сейчас. – Линдхаут заметил, что несколько мужчин, стоявших посреди обломков и щебня, о чем-то спорят. Один из них держал в руках что-то красное.

– Что это за красный предмет? – спросил Линдхаут.

– Ну что там такое может быть? Поехали… – начала Джорджия и тут только увидела, что Линдхаут уже поспешно зашагал к группе людей. – Адриан! – крикнула она. – Что тебе там нужно? – Но он ее не слышал. Джорджия побежала за ним. Она догнала его, когда он уже подошел к спорящим.

– Выброси это барахло! – кричал один.

– Конечно, на что нам это дерьмо! – кричал другой.

– Это государственная собственность, – возражал третий. – Мы не можем ее просто выбросить! – Этот третий мужчина прижимал к себе красный предмет.

– Это когда-то принадлежало государству! – послышался голос. – Нацистскому государству!

– Правильно, значит, давайте его выбросим!

– Или откроем! Может быть, внутри деньги!

– Идиот!

– Так это же почтовый ящик! – удивленно сказал Линдхаут. – Как он сюда попал?

– Он висел на доме напротив, – сказал тот самый рабочий, который заталкивал его и Джорджию в подъезд дома. – Он висел там много лет. С войны. Со времени воздушных налетов. Только его никто не видел, потому что стена обрушилась.

– Насрать на ящик! – крикнул первый рабочий. – Что ты собираешься делать с этим дерьмом, Руди?

– Это принадлежит государству, – упрямо повторил тот, что держал почтовый ящик. – А наше государство – преемник нацистского государства. Там письма! – Он потряс мятым ящиком. – Я не знаю сколько, но какие-то письма там есть! И мы не можем их выбросить!

– Послушай, война закончилась пять лет назад! Ты что, думаешь, эти несколько человек будут спрашивать о письмах пятилетней давности?

Линдхаут внимательно рассматривал ящик. Он видел надпись, выполненную готическим шрифтом: «немецкая имперская почта».

– Следующая выемка: шестнадцать часов, – громко прочитал третий рабочий.

– Да, следующая выемка в шестнадцать часов – пять или шесть лет назад! – крикнул кто-то из толпы. – Ладно, выброси ты его наконец, это дерьмо!

Линдхаут повернулся к Джорджии.

– Я сейчас вернусь.

– Куда ты идешь?

– Позвонить, – сказал он. – Тут недалеко будка. – И он поспешно ушел.

6

Министерский советник доктор Людвиг Шварц, человек среднего роста, с каштановыми волосами, карими глазами и очень красивыми руками, в новом костюме – двубортный пиджак с накладными плечами и широкими отворотами на брюках, – был само очарование.

– Сразу же после вашего звонка я послал туда сотрудника, господин Линдхаут, – сказал он. – Почтовый ящик уже у нас. – Из окна его бюро были видны площадь Шведенплац и деревянный мост, который построили советские саперы, потому что все мосты через Дунайский канал эсэсовцы взорвали уже в последние дни войны.

Главный почтамт в переулке Постгассе был разрушен. Его службы перевели сюда, в здание на улице Лауренцерберг, прямо по соседству. Джорджия была очень удивлена, когда Линдхаут, возвратившись от телефонной будки, попросил:

– Пожалуйста, поезжай на улицу Лауренцерберг. Некий доктор Шварц хотел бы со мной поговорить. Это в двух-трех минутах отсюда…

А вскоре Джорджия сидела рядом с Линдхаутом в кабинете доктора Шварца и слушала их разговор.

– Я химик, господин доктор, – сказал Линдхаут. – Химия – точная наука. Здесь ничего нельзя запустить или просто выбросить. Именно поэтому я позвонил вам, когда стал свидетелем сцены в переулке Вайбурггассе.

– Я понимаю.

– Я имею в виду: возможно люди, которым адресованы эти письма, давно мертвы. Или уехали, и никто их больше не найдет. Но возможно, и нет! Возможно, одно-единственное письмо в этом ящике содержит сообщение огромной важности! Может быть, для какого-то человека это письмо значит все! – Линдхаут смущенно улыбнулся. – Я подумал именно об этом… и поэтому позвонил и попросил спасти письма, прежде чем ящик выбросят.

– Чрезвычайно любезно с вашей стороны, – сказал чиновник с приятным венским акцентом, – что вы так побеспокоились, господин доктор. Я вам очень благодарен. Поскольку речь идет не о почтовом ящике, который триста лет пролежал во льдах Гренландии… – он рассмеялся своей маленькой шутке, – …что побудило бы нас отослать его в Музей истории культуры, ха-ха-ха, пардон, я имею в виду: поскольку содержимое ящика не подлежало выемке всего несколько лет, мы, конечно, вскроем его и отправим все письма.

– Вот видишь! – Линдхаут повернулся к Джорджии.

– То есть сначала мы попытаемся связаться с получателем, и только в том случае, если тот недоступен, например умер, мы будем разыскивать отправителя. Таково предписание. Что касается марок с изображением Гитлера… ну, я даже не знаю, нужно ли тут платить дополнительный почтовый сбор. Ведь это не вина отправителя, что письмо, которое он написал, не могло быть доставлено раньше. – Доктор Шварц немного повысил голос. – Определенные журналисты имеют привычку обвинять всю почту в небрежности и оскорблять нас. Поэтому к каждому письму из этого ящика будет приложена официальная бумага, в которой почта принесет свои извинения за запоздалую доставку и укажет причину длительной задержки – форс-мажор, вы понимаете?

Линдхаут кивнул.

– Я так и думал, – сказал он удовлетворенно.

– Мы сейчас же откроем ящик и сразу же займемся отправкой писем.

– То есть письма поступят к получателям через два-три дня? – спросил Линдхаут.

– Да, конечно, если они живут в Вене или окрестностях, господин Линдхаут, – сказал доктор Шварц и провел рукой по волосам.

– Чем больше расстояние, тем больше на это потребуется времени?

– Да, естественно.

– Я спросил потому, что через неделю мы улетаем в Америку.

– К тому времени письма уже будут находиться у получателей, – сказал доктор Шварц. – Вы сказали – в Америку? Счастливого путешествия, госпожа, счастливого путешествия, господин доктор. Разрешите, я провожу вас к лифту…

7

Его преподобию

Господину капеллану Роману Хаберланду

Вена XIII

Инноцентиагассе, 13

стояло на пожелтевшем конверте, а рядом дрожащим почерком: конфиденциально и лично!

Конверт лежал на столе сильно постаревшего предстоятеля в Обер-Санкт Вайте.

Перед предстоятелем, который читал сопроводительное письмо почты, стояли молодой священник и почтальон. В большом помещении все жалюзи на окнах были опущены, чтобы сдержать жару этого дня, 14 августа 1950 года.

– К сожалению, мы не можем принять письмо, – сказал старик.

– Почему? – спросил толстый потный почтальон. – Этот капеллан Хаберланд – он здесь не живет? Адрес неправильный?

– Адрес правильный, – сказал предстоятель. – И капеллан Хаберланд жил здесь еще полтора года назад. Потом мы послали его в Рим на подготовку.

– Подготовку – к чему?

– К деятельности миссионера. Он непременно хотел стать миссионером. То есть, собственно говоря, это была моя идея, сразу после войны. Он тогда был очень болен. Когда он поправился, я ему это предложил, и он очень загорелся.

– Напишите мне, пожалуйста, его адрес в Риме, – сказал почтальон. – Мы переправим ему письмо туда.

– Его уже нет в Риме, – сказал молодой священник.

– А где же он?

– Три месяца назад его подготовка закончилась. Потом его послали в Индию.

– О черт, – сказал почтальон. – Извините, ваше преподобие, я хотел сказать – запутанная же история. Итак, он сейчас в Индии – или уже не там?

– Нет, он все еще в Индии. Он должен там работать. – Предстоятель обратился к молодому священнику: – Напишите, пожалуйста, адрес. Мои глаза с каждым днем все хуже и хуже.

– Охотно. Я думаю, надо взять один из наших конвертов и вложить в него письмо.

Он так и сделал. На несколько большем по размеру конверте в левом верхнем углу был напечатан адрес общежития для священников.

– Вы еще должны оплатить дополнительный почтовый сбор, – сказал потеющий почтальон. – Письмо пойдет авиапочтой.

– Разумеется, – сказал молодой священник. В середине конверта он написал:

Капеллану Роману Хаберланду

через церковь Святого Джона

Канцелярия архиепископа

Дэлхаузи сквер

Калькутта/Индия

8

Джорджии снилось, что Линдхаут зовет ее. Она не видела его во сне – только слышала. Она так испугалась, что проснулась и вскочила на ноги. Сначала она не поняла, где находится, и в отчаянии стала напряженно соображать. Потом она увидела множество людей вокруг, которые в полутьме большого зала спали на койках, скамьях и на полу. Светящиеся стрелки ее наручных часов показывали двадцать минут четвертого утра. Нечетко она различила ручную кладь и багажные тележки. Рядом с собой она увидела Труус, укрытую и мирно спящую. Она посмотрела на пустую скамью перед собой. Джорджия мгновенно сообразила, где она находится. Зал ожидания в здании аэропорта Шеннона!

Шеннон – населенный пункт на западе Ирландии, и здесь самолет, на котором Линдхаут летел в Америку, вынужден был совершить промежуточную посадку – один мотор вышел из строя. Представитель компании принес свои извинения и призвал пассажиров к пониманию. Из Лондона должны были доставить и установить новый мотор. Это могло занять много часов, но на трех моторах нельзя было лететь через Атлантику.

Пока еще не стемнело, пассажиры бродили по зеленым лугам аэродрома и наблюдали за стадом овец. Потом наступила ночь, пастух угнал свое стадо. Представитель авиакомпании выдавал информацию порцию за порцией – вероятно, по психологическим причинам…

– Дамы и господа, вылет вашего самолета, к сожалению, задерживается. Мы приглашаем вас поужинать. Самолет с новым мотором приземлится через полчаса, вы сможете это увидеть. Замена мотора будет происходить ночью… – Послышались недовольные реплики. – Обращаем ваше внимание на то, что все это делается ради вашей безопасности! – Стало тихо. – Благодарим вас за понимание! Не исключено, что вам придется провести ночь на скамьях в зале ожидания или на походных кроватях, которые мы предоставим в ваше распоряжение вместе с одеялами.

Дети захныкали. В ответ на новые недовольные реплики представитель авиакомпании добавил:

– Полет возобновится, как только будет установлен новый мотор!

Как стадо овец, их погнали в столовую, где было вдоволь еды и питья. Самолет из Лондона действительно вскоре приземлился. С чувством озлобленного единения пассажиры наблюдали, как в свете прожекторов на взлетной полосе механики начали демонтировать поврежденный мотор. Несколько мужчин играли в карты или пили виски, некоторые совмещали и то и другое. Женщины занимались детьми. В конце концов около полуночи спали все. Многие храпели. Где же Линдхаут? Джорджия смотрела на пустую скамью, на которой он спал несколько часов назад. Где он сейчас? Перед одним из окон, выходивших на взлетно-посадочную полосу, она увидела силуэт. Скорчившись, натянув одеяло на плечи, там сидел человек. Адриан!

Джорджия ощупью нашла свои очки, встала, тоже набросила на плечи одеяло и с трудом стала пробираться между спящими людьми. Нескольких человек она случайно задела. Наконец она добралась до одинокой фигуры у окна.

– Адриан!

Молчание.

– Адриан! – позвала она громче.

Он повернулся к ней – на лице его было отсутствующее выражение. Прошли минуты, пока он ее узнал.

– Джорджия… – Он притянул ее к себе. – Что ты здесь делаешь? Почему ты не спишь?

– Я видела плохой сон… Ты звал меня… – Она поправила очки. – От этого я проснулась. Что с тобой, любимый?

Прожекторы на летном поле все еще освещали самолет, и можно было видеть механиков, устанавливающих новый мотор, – бесшумно, казалось, совсем бесшумно…

– Мне тоже снился сон, – сказал он тихо. – Я так разволновался, что проснулся. Как странно, что тебе приснилось, будто я зову тебя…

– А что тебе приснилось, Адриан?

Молодой человек на ближней скамье заворочался.

– Тихо, а то мы кого-нибудь разбудим, – прошептал он. В его глазах отражался мерцающий огонь – отсвет огней снаружи.

– Расскажи, Адриан!

Он развел руками.

– Твои антагонисты, да? – спросила она.

– Да, но все не так просто, Джорджия… Смотри: в течение нескольких лет я пытаюсь выяснить, почему в моих опытах над животными они действуют такое короткое время – самое большее два с половиной часа… А у человека это длилось бы вообще не более двух минут! – Она кивнула и погладила его руку. – Но пока они действуют – не важно, как долго, – они снимают любое воздействие морфия. Определенно найдутся субстанции, которые будут действовать дольше, значительно дольше – дни, недели, месяцы… это вопрос времени… теперь, в Лексингтоне, у меня будут совершенно другие возможности для работы…

– Конечно, Адриан.

Он вплотную притянул ее к себе:

– Если бы я мог выделить антагонисты, которые действуют дольше – возможно, даже длительное время, – тогда я нашел бы идеальное средство против зависимости от морфия и героина, а может быть, даже и средство против всех синтетических препаратов с механизмом действия, подобным морфию…

9

Миссис Кэтрин Гроган было пятьдесят шесть лет. Все, кто ее знал, называли ее Кэти. Это была толстая, высокая женщина с красными руками, бледным лицом и постоянно опухшими ногами. Ноги у нее болели уже несколько лет. Врач говорил, что это от сердца и что она не должна столько работать. Она всегда много работала, но, когда умер муж, ей пришлось работать еще больше, – у нее был сын. Правда, кроме сына, деньги уходили и на маленький дом на одну семью на севере Лексингтона, который она купила в рассрочку вместе с мужем семнадцать лет назад, после того как родился Гомер.

Мистер и миссис Гроган договорились с владельцем дома и банком об уплате в рассрочку.

Мистер Гроган был электриком. Тогда они работали оба, мистер и миссис Гроган. Гомер подрос и должен был идти в армию. В день «Д»[29]29
  Начало высадки союзников в Нормандии. – Прим. пер.


[Закрыть] он взбирался на крутой берег Нормандии, в рядах западных союзников с боями дошел до Германии, и после 1945 года служил в Берлине.

Его отец умер 12 февраля 1948 года. Гомер получил отпуск и вылетел на родину, в Лексингтон, город искусств и наук посередине так называемой «пырейной области».[30]30
  Шутливое название штата Кентукки. – Прим. пер.


[Закрыть] Город из-за своей старой – для Америки – культуры и большого количества живущих там ученых называют «Афинами Запада». Гомер вместе с матерью пришел на могилу отца, который был похоронен на чудесном кладбище. Здесь покоилось много хороших и известных людей, великие люди времен гражданской войны, и Мэри Тодд, жена Авраама Линкольна.

Гомер был печален – он очень любил отца. Кэти немного поплакала, потом они поехали домой и долго говорили о том, что делать дальше. Они решили, что Гомер должен остаться в армии как кадровый военный, поскольку там он получал гарантированные деньги. Теперь большую часть из них он собирался высылать матери, чтобы выплачивать за дом. Если Кэти будет работать и дальше, дом через восемь лет будет принадлежать им. Поэтому Гомер собирался подписать контракт с армией на восемь лет.

– Ты думаешь, что теперь, когда война закончилась, жизнь станет лучше? – спросила его мать.

– Да, – ответил Гомер.

Через три недели он возвратился в Берлин как кадровый военный. А Кэти продолжала работать. Она работала уборщицей в университете Лексингтона, в нескольких больницах и научно-исследовательских центрах. Гомер высылал ей почти все свое денежное довольствие для погашения кредита за дом. Скоро он будет принадлежать им – прелестный дом, окруженный большим садом. Два раза в год Гомер приезжал домой в отпуск.

25 июня 1950 года хорошо вооруженная армия Северной Кореи перешла демаркационную линию на 38-й параллели и вторглась в Южную Корею. Это нападение в военном и политическом смысле угрожало нарушить статус-кво между западными державами и Советским Союзом. Поэтому Совет безопасности Организации Объединенных Наций, осудив Северную Корею как агрессора, 27 июня принял решение о формировании войск ООН для действий против этой страны.

Основное бремя легло на войска Соединенных Штатов Америки. Это коснулось и части, где служил Гомер Гроган. Он вылетел из Берлина в Пусан, на плацдарм в юго-восточной части Южной Кореи, поскольку северокорейские войска в самом начале внезапно захватили всю Южную Корею – за исключением плацдарма в Пусане.

7 июля 1950 года генерал Дуглас Макартур принял верховное командование над всеми войсками ООН. 15 сентября 1950 года эти войска начали успешное контрнаступление, которое было поддержано пятью десантными операциями на плавсредствах в тылу противника. Через некоторое время войска ООН вытеснили северных корейцев за 38-ю параллель и 26 октября 1950 года достигли северокорейской границы на реке Ялу. Контрнаступление северокорейцев, поддержанное двумястами тысячами добровольцев из Китайской Народной Республики, смогло остановить войска ООН южнее Сеула. Это было в январе 1951 года.

Долгие месяцы Кэти ничего не слышала о своем взрослом, добродушном и застенчивом сыне Гомере, который полагал, что после окончания войны с Гитлером жизнь станет лучше. Она была очень подавлена, но тем не менее тщательно наводила порядок в квартирах врачей, философов, математиков и других ученых. У нее появился новый клиент в старом доме на краю города, который отдал ей все ключи, потому что сам почти не бывал дома. Нового клиента Кэти звали доктор Адриан Линдхаут. Он работал, как знала Кэти, в научно-исследовательском отделе клиники Федеральной службы здравоохранения по зависимости от наркотиков. С Кэти доктор Линдхаут был очень любезен. Поэтому 2 ноября 1950 года она поспешила именно к нему в клинику, так как получила телеграмму (первую в ее жизни), и у нее не было никого, с кем бы она могла о ней поговорить, – только с «доком» Линдхаутом.

10

Линдхаут жил с Джорджией в старом доме на краю города. Над открытым камином между книжными стеллажами висел Шагал. Труус сначала тоже жила в этом доме, но вскоре переселилась в студенческое общежитие колледжа «Трансильвания», который она посещала. Там жили девушки со всех концов страны. В общежитии для юношей дело обстояло так же. В конце каждой недели Труус приезжала к Адриану.

Когда Джорджия вечером 2 ноября 1950 года возвратилась из клиники на своем черном «олдсмобиле» и вошла в дом, там никого не было. Она позвонила в научно-исследовательский отдел клиники, и один химик, которого она хорошо знала, сказал, что Линдхаута нет. Он ушел несколько часов назад. Джорджия заволновалась. Она позвонила еще по нескольким номерам, тоже безрезультатно, потом опять села в машину и поехала обратно в город. Она искала Линдхаута в многочисленных барах. Она знала, что его практически не интересуют алкогольные напитки, но какое-то необъяснимое чувство подсказывало ей, что в этот день он может сидеть в одном из баров. Джорджия потратила на поиски несколько часов. Она нашла Линдхаута только в час ночи – в маленьком баре на Льюилл-стрит, за больницей Кардинал-хилл, основанной в 1815 году для детей-калек.

Когда она пришла, бармен заметно вздохнул, потому что Линдхаут был последним посетителем. Он сидел в углу, подперев голову руками. Перед ним стояла пустая бутылка из-под виски.

– Слава богу! – сказал бармен. – Наконец-то, мадам. Я уже давно хочу закрыть, но не могу выпроводить этого господина. Он здорово набрался. Извините, вы его жена?

– Нет, – сказала Джорджия и наклонилась к Линдхауту:

– Адриан!

Он посмотрел на нее. Глаза его покраснели, но взгляд был осмысленный. Он очень много выпил, но еще мог связно говорить и последовал за Джорджией сразу же, как только она попросила его пойти с ней. Он встал, расплатился, пожал бармену руку и извинился.

– За что? – не скрывая облегчения, спросил бармен.

– За все, – сказал Линдхаут и пошел к двери. Там он еще раз обернулся и сказал: – Министерство обороны с сожалением вынуждено сообщить миссис Кэтрин Гроган, что ее сын Гомер погиб в тяжелых боях в районе Андшу. Как храбрый солдат. Там же он нашел свое последнее упокоение.

– Корея? – спросил бармен.

– Наш Гомер?! Наша Кэти?! – воскликнула Джорджия.

– Да, – сказал Линдхаут.

– Эта проклятая война, – заметил бармен.

– Неужели? – сказал Линдхаут. – Вы совершенно правы. А теперь, пожалуйста, скажите мне еще, что все проклятые войны, являются позором для цивилизованных людей и что их следовало бы запретить.

– Пойдем же, – сказала Джорджия.

– Уже иду, – ответил Линдхаут.

– Доброй ночи мадам, доброй ночи, сэр, – сказал бармен. – Мне очень жаль.

– Я доведу до сведения миссис Гроган ваше сочувствие, – сказал Линдхаут, уже стоя на улице. – Оно ее безусловно утешит.

Джорджия помогла Линдхауту забраться в машину и села за руль. Было слышно, как бармен запирал дверь бара.

Машина тронулась с места. Линдхаут, выпрямившись, молча сидел рядом с Джорджией.

– Бедная, бедная Кэти, – сказала она.

Линдхаут молчал. Он пристально смотрел вперед. Джорджия выехала из города, миновала многочисленные огороженные выгоны для лошадей. На фермах вокруг Лексингтона разводят особенно красивых лошадей, и многие из этих ферм очень известны. Ночь была еще теплой, а на темном небе сверкало множество звезд.

У одного из лежавшего в лунном свете выгонов Джорджия услышала четкий и спокойный голос Линдхаута:

– Остановись.

– Зачем?

– Я не только пил, – сказал он. – Я и размышлял.

– О чем?

– О нас, о людях.

– И что же ты понял?

– Многое, – ответил он. – Я хочу тебе все рассказать, чтобы ты запомнила это – ты ведь не пила, а я завтра уже не смогу так четко сформулировать.

Она остановила автомобиль и выключила фары. Горел только стояночный свет.

– Спасибо, – сказал Линдхаут. Он говорил совершенно спокойно. – Я уже очень давно думал над этим. Теперь погиб Гомер. Это была последняя капля – я должен высказаться. Мы знаем: уже миллион лет, возможно, даже больше, существуют человекоподобные существа. Инстинкт самосохранения и тем самым задатки агрессии и борьбы настолько древние, а соответствующие инстинкты настолько сильные, что развитие коры головного мозга человека, где пребывает рассудок, не могло опередить их. Я имею в виду: наш разум не в состоянии подавлять эти инстинкты или управлять ими. Редкие исключения только подтверждают правило. Нашего мозга достаточно для высокой производительности в технике, науке и искусстве – но не хватает для социальной области! В наших мотивациях мы все еще изуродованные нашим образом мыслей пещерные существа – и вследствие этого еще более опасные, чем те! Ты меня слушаешь?

– Да, – сказала Джорджия.

– Природа, конечно, жестока, – сказал Линдхаут. – Но она жестока в соответствии с определенными закономерностями. За пределами этих закономерностей животные не убивают. Вот, например, пчелы. Они убивают трутней после того, как те выполнили свою задачу, – по закономерностям пчелиного государства. Человек же убивает из-за какой-то глубоко укоренившейся эмоции, из удовольствия или исходя из некоей идеологии душегубства. Верно?

Джорджия подавлено кивнула.

– Если принять великий цикл жизни как высший закон, – продолжал Линдхаут, – то человек, без сомнения, вреден для планеты. И если он будет и дальше так действовать, то он скоро станет вреден и для звезд. Стало быть, это означает, что человек вредоносен. Некоторые идиоты от прогресса утверждают, что все, что делает человек, положительно. С точки зрения того, за кем наблюдают, это вовсе не положительно. Если рассматривать нашу планету как биологическое целое, то мы, люди, его систематически губим. Мы обладаем даром свободного мышления и поэтому можем – в определенных границах! – произвести общий обзор. А что мы делаем? Мы убиваем своих собратьев, мы отравляем окружающую среду, накапливаем ужасное разрушающее оружие, чтобы погубить этот мир. У тебя есть сигарета?

Она молча прикурила две и одну протянула ему.

– Спасибо. А теперь собираются – ты знаешь об этом – послать человека ракетой на Луну. Это наверняка произойдет, технически мы и сегодня в состоянии это сделать. Тогда, может быть, послать двух человек на Луну! И автомобиль в придачу! Вот сокровенная мечта этой страны! А сейчас представь себе: ты живешь в другой Солнечной системе. Тебе же это покажется анекдотом! У тебя же будет припадок смеха от таких мечтаний!

Джорджия молча с беспокойством поглядывала на Линдхаута.

– Если ты посмотришь на все это сверху, что ты увидишь? Что мы, люди, на протяжении тысячелетий истребляли друг друга миллионами – а вскоре двое из нас вместе с автомобилем совершат посадку на Луне и мы все будем глубоко тронуты этим достижением. Это смешно или это совсем не смешно?

– Ты наживешь врагов, если будешь так говорить, – сказала Джорджия.

– Конечно, – ответил Линдхаут. – Скажут – видение мира с точки зрения деструктивного элемента. Поскольку накапливание атомных бомб, например, служит, конечно, действительно необычайно гуманным целям. Знаешь, что самое страшное в нас, людях?

– Что?

– Что мы такие тупые и так серьезно воспринимаем друг друга! Что мы все персонифицируем. Нации – Наполеон! Расы – Гитлер! Идеологию – Сталин! Возьми нацистов: немецкая, нордическая, белокурая, голубоглазая, героическая раса! Что сделали эти герои? Они собирали золотые зубы удушенных газом! Делали абажуры из человеческой кожи! А что делают те, другие? В Индокитае? В Корее? Люди все же такие свиньи! Хотя здесь я должен извиниться перед свиньями – они живут по заведенному распорядку!

Она смотрела на него с возрастающей озабоченностью.

– Здесь ты видишь неизмеримую ограниченность человечества! – продолжал Линдхаут. – Нужно рассматривать мир как объект для опытов в реторте – это единственная возможность! Посмотри: этот ужасный механизм убийств, который запустили нацисты, мог бы стать – если посмотреть на него с точки зрения религии – основой для религиозной заповеди! Эта заповедь должна была бы гласить: Все! Кончено! Конец убийствам! Это должны были сказать и признать победители! Они это признали? Нет! Наоборот! Становится все хуже и хуже! Индокитай! Корея! Завтра – третья война! Послезавтра – четвертая! – Он говорил так, как будто читал лекцию. – Ведь написано, причем во всех религиях: не убий! Но как раз что касается этой заповеди, все религии использовались людьми в преступных целях с тех пор, как существует этот мир! Почему власть имущие не скажут: со Второй мировой войной мы пережили нечто такое, что должно предостеречь человечество от него самого! Мы примем такие меры предосторожности, которые не допустят, чтобы даже один-единственный человек умер насильственной смертью! Почему этого не произошло? Вот теперь ты видишь, что разум полностью отсутствует. Никто, даже Святой отец,[31]31
  Папа Римский. – Прим. пер.


[Закрыть] не скажет: все! Конец! Хватит убийств! Покончим с ними! На все времена! А что делают люди? Они продолжают убивать! Теперь у нас убивают по идеологическим соображениям! Каждая идеология считает себя единственной, дающей вечное счастье! Кто придерживается другой идеологии, должен быть убит!

– Гомер Гроган погиб, – сказала Джорджия. – Поэтому ты так отчаялся.

– Я уже давно отчаялся, – сказал Линдхаут. – Уже очень давно. Все можно свести к одному-единственному положению: половая жизнь животного, такая естественная, у человека выродилась из-за чрезмерного развития головного мозга и тем самым так называемого разума и так называемой свободы воли. Свобода воли, разум и дух слишком слабы, чтобы управлять половой жизнью! Поэтому мы имеем только вырождение! Отсюда ты можешь предсказать будущее человечества…

– Адриан, пожалуйста! – прошептала Джорджия.

Он ее совсем не слышал.

– …поскольку все попытки управления изначально обречены на неудачу, все время берет верх дегенерированный инстинкт. Люди убивают не только из-за голода, а еще и из идеализма – вот к чему мы пришли! А какие идеалы у людей? Безумные, тупые, полные прямо-таки драматической глупости! Может быть, ты думаешь, что милосердный Бог радовался, когда инквизиторы тысячами посылали людей на костры для укрепления католической церкви? Когда Сталин приказал убить двадцать пять миллионов человек, чтобы укрепить коммунизм? Когда Гитлер послал шесть миллионов евреев в газовые камеры, чтобы победила нордическая раса? Джорджия, ведь все это было безумием! И ко всему прочему всегда безуспешным! Никогда в истории убийство миллионов ничего не приносило! Напротив! Церковь утратила свое ведущее положение в мире, несмотря на то что распорядилась убить миллионы! Гитлер уничтожил свою страну, много других стран и самого себя, несмотря на то что в самой большой войне в истории погибли пятьдесят пять миллионов человек. А Сталин? Помог ли он себе, помог ли он коммунизму, когда велел убить двадцать пять миллионов своих? Никому это никогда не приносило пользы! Да, если бы нашелся кто-нибудь, кто мог бы заявить приблизительно так: мы убили, ну, скажем, пятьсот миллионов арабов, и у нас в течение пятидесяти лет был чудесный мир, – это было бы еще что-то! Но разве что-то подобное было? Нет! Такие убийства во все времена даже не были настоящим преступлением в точном смысле этого слова! Поскольку для настоящего преступления люди просто-напросто слишком безмозглы!

А луна озаряла выгоны для лошадей, и все вокруг, казалось, было сделано из серебра.