Текст книги "Зовем вас к надежде"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 52 страниц)

29

– Мы все практически на пределе, – сказал старый предстоятель. – Но мы все должны продолжать работать – именно теперь.

– Но только не я, – ответил Хаберланд. – Поэтому я и попросил об этой беседе. Видите ли, мы все боролись против Гитлера за новое, за лучшее будущее. И вот оно пришло, это новое время. И что же? Я больше не могу выносить его и этих новых людей.

– Вы не должны впадать в грех, дорогой брат. То, что приключилось с вами, – это несчастливые случайности, они происходят повсеместно.

– Я говорю не о себе, – ответил Хаберланд. – Хотя, конечно, это не было несчастливыми случайностями. Правда, подобное происходило по всей Европе – подобное и даже еще более скверное. В действительности это нечто иное, чего я не могу вынести: разочарование! Значит, за это мы боролись?! За то, чтобы отъявленные нацисты опять занимали ведущие посты? Причем не только у американцев, которые в своей безграничной наивности верят, когда эти твари говорят, что всегда были антифашистами…

К тому времени в Вену вошли и трое других союзников и разделили город на четыре сектора, подобно Берлину, который, как и Вена, находился в советской зоне.

– Я достаточно часто бывал в городе! – продолжал Хаберланд. – Я видел и слышал этих тварей – они снова заняли свои посты чиновников и судей, они – эти доносчики и шпики, спекулянты и осведомители! И что самое скверное: тяжкие лишения кончились. Тогда мы все держались вместе – коммунисты и священнослужители, социал-демократы и консерваторы…

– У вас были тяжелые переживания… – начал было предстоятель, но Хаберланд перебил его нервным движением руки:

– Дело не в моих переживаниях! Если бы только они! Человек слаб! Но я так же, как и вы, читаю газеты, так же, как и вы, слушаю радио. Что мы узнаем? Снова появились партии – ведь теперь у нас демократия. Но эти партии борются друг с другом любыми средствами, даже самыми грязными. Где же оно, время тяжких лишений, когда мы все были друзьями?

– Это явления переходного периода, неизбежные после стольких лет коричневого террора!

– Явления переходного периода? А сами союзники? Еще вчера они были едины в своей борьбе против Гитлера, а уже сегодня относятся друг к другу с презрением, недоверием и враждой Да, именно так! Я же читал и слышал об этом! И это только начало: американцы будут все больше и больше отворачиваться от русских и полагаться на вчерашних врагов в «своей» Германии – так же, как и русские в другой Германии будут полагаться на своего вчерашнего противника! Многие говорят даже, что скоро, очень скоро будет следующая война! Гитлер мертв, но образуются новые блоки государств, а с ними – новая ненависть. Вы увидите! Семена, брошенные в землю этим проклятым Гитлером, всходят сейчас, после его смерти и поражения! Почему? Потому что человек злой от рождения.

– Вы не должны так говорить, брат Роман, – сказал предстоятель, и его голос стал более резким.

– Я знаю. Я долго пытался сдерживать себя. Теперь это привело меня к тому, чтобы просить вас о беседе и сказать вам: я больше не могу!

– Дорогой брат, – сказал предстоятель, – вы, конечно, слышали о главе кафедрального собора Бернхарде Лихтенберге, который в течение долгих лет выступал в Берлине против нацистов. Его посадили в тюрьму, мучили, как вас, и в конце концов отправили в Дахау. Он умер в дороге. Вы знаете об этом? – Хаберланд кивнул. – За это время я много узнал о благочинном Лихтенберге. Например, то, что до самого конца он был настолько невозмутим, что предавался своему любимому занятию: писал маленькие стихотворения. Одно из них ходило в тюрьме Плетцензее, вот это:

 
Я не хочу ничего иного,
Из того, чего хочет мой Спаситель,
Поэтому заключенный
Сохраняет спокойствие до самого конца.
А чего хочет Спаситель,
Установлено уже давно:
 

Апокалипсис 2, конец десятого стиха…

А конец десятого стиха второй главы Тайного Откровения гласит: «Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни».

– Лихтенбергу повезло, – сказал Хаберланд, – он умер по пути в лагерь. В то ужасное время я тоже мечтал о такой смерти…

– Вы не должны так говорить. Бог даровал вам жизнь для исполнения вашего назначения! А ваше назначение состоит в том…

– Я знаю, в чем мое назначение, – перебил его Хаберланд. – Но я больше не могу его исполнять. Не могу здесь, в этой проклятой, потерянной Европе.

После небольшой паузы предстоятель сказал:

– Я ожидал этого, брат Роман. Мои слова были только последней попыткой переубедить и подбодрить вас, вселить в вас новую надежду. Это была напрасная попытка, сейчас я это понимаю.

– И что же теперь будет?

– Я думал над этим. И, по-моему, нашел выход. Нет, не выход, а один путь – для вас. Но чтобы идти по этому пути, вы должны быть абсолютно здоровы и полны сил! Вы должны привести в порядок свои зубы, а сами – полностью перестроиться. Тогда мы сможем говорить о вашем будущем.

– А что это будет? – взволнованно спросил Хаберланд.

И предстоятель рассказал капеллану, что того ожидает.

30

Десять дней и десять ночей Адриан Линдхаут оставался в маленьком, почти совсем темном помещении на четвертом этаже советской комендатуры в Вене. Все это время солдаты молча приносили ему еду. Он получил койку, на которой мог спать, одеяла, ведро, которое должен был выносить дважды в день, миску, чашку с водой, мыло и полотенце. Но он должен был есть в темноте, умываться в темноте – все делать в темноте. У него опять выросла неряшливая щетина. Он не знал, что русские собираются с ним делать. Сначала он думал, что их – его, Красоткина, доктора Зоммера и сестру Эльфриде – сразу же допросят, предъявят обвинение, и потом случится что-то скверное. Однако ничего не случилось.

Его хотят запугать? Зачем? Зачем его нужно было сломать – его, еще недавно прославляемого ученого, открывшего АЛ 203? Из-за того, что бедный Соболев, возможно, умер во время лечения воздержанием? Потому что подозревали убийство? Убийство, в котором был замешан он, Линдхаут? Да, но тогда тем более его должны были допросить.

Днем и ночью Линдхаута мучил вопрос: почему не подействовала его АЛ 203? Он должен был найти этому объяснение – он, представитель точной науки. В поисках ответа он ломал себе голову. Но он его не находил…

5 августа 1945 года в темной каморке, где содержался Линдхаут, появился полковник Красной Армии.

– Господин Линдхаут, – сказал он по-немецки, – меня зовут Левин, Карл Левин. Я родом из Берлина. Когда Гитлер в тридцать третьем году пришел к власти, мне было пятнадцать лет. Мои родители вместе со мной бежали в Москву – они были коммунистами и евреями. В Москве я изучал химию. Теперь родители умерли. Пожалуйста, следуйте за мной.

– Куда? – спросил Линдхаут.

– Не бойтесь, – сказал Левин, – с вами ничего не случится. Сейчас вам необходимо помыться, побриться и подстричь волосы. Костюм и белье поглажены. Нас ждут в Химическом институте. – После небольшой паузы он добавил: – Мне жаль, что мы так долго должны были держать вас под арестом. Но у нас не было выбора. Обстоятельства, при которых с майором Соболевым произошла катастрофа, были слишком загадочными.

– А сейчас они уже не загадочные?

– Вопросы еще есть… – полковник помедлил, – но, после того как мы поговорили с майором Брэдли, мы можем, по крайней мере, исключить версию о попытке убийства.

– Он американец?

– Да, – коротко ответил Левин.

– А этот Брэдли – у него что…

– Позже, – сказал Левин. – Время не ждет.

– А майор Красоткин…

– Он тоже там будет. На свободе. Доктор Зоммер и медицинская сестра Эльфриде освобождены еще вчера. Я буду сопровождать вас в институт, доктор Линдхаут. Майор Брэдли тоже вас ждет… Ну, пойдемте, пойдемте… – И он потянул обескураженного Линдхаута за собой в коридор.

31

Через два часа, приняв ванну, побрившись и подстригшись, в чистой одежде, Адриан Линдхаут поднимался по лестнице в свою лабораторию в Химическом институте на Верингерштрассе.

«Безумие, – думал он. – Просто безумие. Вся жизнь безумна». Он дошел до лаборатории и открыл дверь. Его ожидали два человека.

– Но… – начал было Линдхаут, однако полковник Левин перебил его:

– Это майор Красоткин, с ним вы уже знакомы, доктор Линдхаут. А это майор Брэдли. Майор Брэдли, разрешите представить вам доктора Адриана Линдхаута.

Майор Брэдли был не мужчиной. Майор Брэдли был симпатичной молодой женщиной в больших очках в роговой оправе.

32

Ее зачесанные назад каштановые волосы были собраны на затылке в пучок. Она была в американской форме – в кителе, брюках и армейской рубашке с галстуком. На отворотах кителя был прикреплен знак различия врачей – посох Эскулапа с обвивающейся вокруг него змеей.

– Я из первого контингента американской армии, который вошел в Вену, – сказала она. – Работаю в бывшей больнице Корпорации купечества. Мы ее конфисковали и оборудовали под госпиталь…

– Вы прекрасно говорите по-немецки!

– Мои родители – выходцы из Германии, доктор Линдхаут. Из Геттингена. У нас здесь довольно смешанное общество! – Ее карие глаза блеснули.

Все четверо сели. Светило солнце, было жарко. Кто-то открыл окна. Снаружи донесся уличный шум. Линдхаут одурманено потряс головой и зажмурился. Столько света после такой темноты! Конец кошмара…

– Я специалист по наркотической зависимости, доктор Линдхаут. Я работала в Лексингтоне.

– Где? – спросил Красоткин.

– В Лексингтоне. – Доктор Брэдли поправила очки. – Это университетский город в Кентукки. Там есть клиника Американской службы здоровья для наркоманов. Я работаю в ней уже с сорок первого года… – «Ей, наверное, лет тридцать, – думал Линдхаут, все еще одурманенный. – Какие у нее красивые руки и зубы… в ней все красиво!» – В Лексингтоне мы занимаемся поисками болеутоляющих средств, которые бы не делали человека зависимым, как морфий и анальгетики. В сороковом году американцы Мак Коули, Харт и Марш исследовали N-аллилнор-морфий, который Поль синтезировал еще в четырнадцатом году! Ну, а в наших работах обнаружилось, что некоторые новые субстанции в состоянии, по крайней мере частично, снять действие морфия.

– Но… – Линдхаут запнулся, – …но это значит, что вы, вероятно, нашли антагонист морфия!

Джорджия Брэдли кивнула.

(Антагонист – «противник» – древнее выражение в медицине, обозначающее что-то, что действует встречным образом. Наиболее известный пример – из вегетативной нервной системы, где блуждающий и симпатический нервы функционируют в постоянном взаимодействии. И один является агонистом, а другой – антагонистом.)

– Итак, – продолжал Линдхаут, – ваши субстанции обладают болеутоляющим воздействием…

– Да, у людей и определенных животных.

– …и, кроме того, снимают действие морфия?

– Именно так. – Доктор Брэдли сняла очки. – И не только морфия, но и других анальгетиков, произведенных синтетическим способом. Я объясняла это вашим советским коллегам. – Она улыбнулась Левину, а потом опять обратилась к Линдхауту: – Ведь они тоже стояли перед такой же большой загадкой, как и вы с вашей АЛ 203.

– Следовательно, АЛ 203 тоже антагонист морфия? – спросил Линдхаут.

– Или АЛ 207, – ответила майор Брэдли. – Или АЛ 203 и АЛ 207.

– Почему? – спросил Красоткин.

– Ну, ведь вас и доктора Линдхаута арестовали потому, что у зависимого от морфия майора Соболева сразу же после введения АЛ 203 появились тяжелые симптомы, которые достаточно ясно свидетельствовали о том, что АЛ 203 доктора Линдхаута действует как антагонист морфия. А с АЛ 207 вы еще не пробовали! В случае с АЛ 203 мы установили, что доктор Линдхаут нашел – если вводить одну только эту субстанцию – замечательный анальгетик, и одновременно антагонист морфия! Почему? Да потому что АЛ 203 до сих пор еще ни разу не вводилась человеку, зависимому от морфия, а всегда использовалась только как болеутоляющее средство для тяжело раненных или послеоперационных больных.

Линдхаут стал расхаживать взад-вперед по лаборатории.

– За последние дни, – сказал он, – я не мог думать ни о чем ином, как о тех явлениях, которые появились у майора Соболева после того, как мы ввели ему АЛ 203. Как, кстати, у него дела, коллеги?

– Отлично, – ответил полковник Левин. – Он уже ходит на прогулки.

– Слава богу! – Линдхаут вздохнул. – Я размышлял и так и сяк, строил гипотезы, хотел предложить обоснованную теорию и просить дать мне возможность дальнейшими испытаниями доказать ее, чтобы нас освободили… а сейчас…

– А сейчас? – спросила Джорджия Брэдли.

– …сейчас я стою перед вами, и каждое ваше слово подкрепляет мои умозаключения! – воскликнул Линдхаут.

– К какому же выводу вы пришли? – спросил полковник Левин.

– Я объясню, – ответил Линдхаут, жестикулируя. – Видите ли, мы знаем, то есть мы еще ничего не знаем, мы предполагаем, что морфий воздействует на определенные нервные окончания, на рецепторы головного мозга.

– Но… – начал Красоткин.

– Дайте ему сказать! – Джорджия Брэдли снова надела очки.

Линдхаут остановился:

– Иначе и быть не может! Какие-то рецепторы головного мозга являются входными воротами для морфия. А при введении антагониста, например, моей АЛ 203, он занимает эти рецепторы, делает их нечувствительными… как бы запечатывает их… и когда потом впрыскивается морфий, он не может попасть в нужное место. Или наоборот: если морфий уже присутствует в организме, его действие снимается, как мы это наблюдали у майора Соболева! Я прав?

Трое молча кивнули.

– В Соединенных Штатах и у нас, – сказал Линдхаут, – производились синтетические вещества с таким же болеутоляющим воздействием, как у морфия, но без того – насколько нам известно, – чтобы вызвать зависимость, и без неприятных побочных дезориентировок. Правильно? – Трое снова кивнули. – Но среди этих многочисленных синтетических препаратов – как мы сейчас видим, – есть и такие, которые являются антагонистами морфия! Не только антагонисты морфия, но и препараты, антагонистически действующие по отношению к другим препаратам! Это я наблюдал, когда моя ассистентка однажды по ошибке ввела животному АЛ 203 и АЛ 207! Болеутоляющее воздействие, которым обладает каждая субстанция сама по себе, исчезло! Было такое впечатление, как будто мы вообще не вводили никакого анальгетика! Обе субстанции конкурировали одна с другой!

– Именно, – сказала Джорджия Брэдли. – Именно это я имела в виду, когда сказала, что АЛ 203 и АЛ 207, возможно, являются антагонистами! – Она подошла к Линдхауту. – Лексингтон через меня обращается к вам с просьбой провести совместные работы с тамошними химиками. Вы и я, мы будем поддерживать в Вене контакт. – Линдхаут кивнул. – И с доктором Левиным, естественно! Потому что то, что вы назвали вашими «умозаключениями», вашей гипотезой, сначала должно быть подтверждено серийными испытаниями! Убедительно подтверждено! Так, чтобы не осталось никаких сомнений!

– Мы просим вас продолжать свои исследования, доктор Линдхаут, – сказал полковник Левин. – Из Москвы прибудут специалисты, чтобы побеседовать с вами, – ведь то, что вы нашли и что уже проработали в голове, может быть чрезвычайно важным!

– Ах, – сказал Линдхаут, – что я такого сделал!

– Вы? – сказала Джорджия Брэдли. – Если в ваши наблюдения не вкралась ошибка, то вы нашли синтетическую субстанцию, которая не имеет ничего общего со структурой морфия, хотя действует как анальгетик. И именно этот препарат является антагонистом морфия, первым, который известен! Необходимо форсировать эти исследования – я считаю, что ваши результаты имеют принципиальное значение.

Все трое смотрели на Линдхаута. В тихую лабораторию проникал шум улицы. Линдхаут, смущенно улыбаясь, пожал плечами и отвернулся.

33

Прежде чем поехать в госпиталь, доктор Брэдли довезла его на своем джипе до Берггассе.

– Я так рад, что встретился с вами… я не могу выразить это словами… – с трудом произнес Линдхаут.

– И я рада, – сказала она и посмотрела на него своими карими глазами, в которых, казалось, засверкали золотые искорки. – С этого момента мы будем видеться очень часто, коллега.

– Этому я тоже очень рад, коллега, – ответил Линдхаут, когда она уже отъезжала. Он долго махал ей вслед. Не оборачиваясь, она сделала ему знак рукой. Он даже не обратил внимания, что переулок уже был полностью очищен от развалин.

Линдхауту казалось, что он все еще ощущает запах духов Джорджии Брэдли, когда он наконец вошел в прохладный вестибюль здания и стал подниматься – первый этаж, бельэтаж, полуэтаж – на четвертый этаж. Лифт не работал еще с последнего военного года. Линдхаут добрался до двери квартиры, которая когда-то была собственностью фройляйн Демут, а теперь принадлежала ему. Он открыл дверь. В прихожей навстречу ему бросилась маленькая Труус.

– Адриан!

– Труус, сердце мое!

– Я так боялась за тебя! Где ты был так долго? Тетя Мария сказала, что ты скоро придешь, но ты не пришел. Где ты был, Адриан?

– Я потом тебе объясню, Труус. Теперь все хорошо, и я снова здесь. Добрый день, фрау Пеннингер! – поздоровался он, когда та вошла в прихожую.

– Два господина ждут вас уже два часа, – сказала Мария Пеннингер с удрученным видом.

– Кто такие? – спросил Линдхаут. Он уже видел, как они вышли в сумрачную прихожую, – оба высокого роста, оба худощавые. Он включил свет. Одному из них было лет сорок пять, другой был моложе. «Примерно такого же возраста, как я», – подумал Линдхаут.

– Что вам угодно, господа? – спросил он.

Пожилой сказал добродушно:

– Меня зовут Хегер, я главный комиссар. Это комиссар Гролль. Я возглавляю Второй отдел по расследованию убийств в Службе безопасности Вены. Герр Гролль мой ассистент.

– Отдел по расследованию убийств? – спросил Линдхаут. Лицо его ничего не выражало.

– Да, – сказал Хегер. – Похоже, что в этом доме было совершено убийство. Мы занимаемся поисками преступника. Убитый лежал под грудой развалин и был найден позавчера, когда переулок был наконец расчищен. Судебно-медицинским экспертам пришлось повозиться… Он столько времени пролежал под обломками… Но документы еще можно прочесть. Этот человек был убит шестью выстрелами из пистолета системы «вальтер», калибра семь шестьдесят пять. И вы обязательно должны его знать, господин Линдхаут.

– Я?

– Думаю, да, – сказал комиссар Гролль, поразительно бледный человек. – Господин главный комиссар имеет в виду… Вы ведь химик, не так ли?

– Да.

– И в конце войны вы работали в Химическом институте. Сейчас вы являетесь руководителем этого института, вас назначили русские.

– Русские меня только что отпустили, после того…

– Мы знаем. Нам позвонили из комендатуры. Поэтому мы сейчас здесь, – сказал Хегер. – Всех остальных жителей этого дома и жителей соседних домов мы уже допросили.

– А какое отношение это имеет к моей профессии? – спросил Линдхаут. «Вот оно», – подумал он.

– Убитый тоже был химиком, господин Линдхаут, – сказал комиссар Гролль. – Речь идет о человеке, который, как мы слышали, работал, так сказать, вместе с вами. Вы должны его знать! Мы надеемся, что ваши показания будут для нас важнейшими сведениями. Убитого звали Толлек, доктор Зигфрид Толлек.

34

– Конечно, – сказал Линдхаут, абсолютно спокойный, три минуты спустя сидя с двумя криминалистами в своем кабинете, – конечно, я знал господина Толлека. Он действительно работал вместе со мной в Химическом институте – правда, не знаю над чем.

– Это не играет никакой роли, – заметил нервный Хегер, непрерывно куривший скверные сигареты, прикуривая одну от другой. Бледный, болезненного вида Гролль, которому с регулярными интервалами докучал легкий кашель, подошел к стеклянным дверям, ведущим на каменный балкон, и огляделся. Не сказав ни слова, он вернулся в комнату, и сел.

– Господин Линдхаут, – раздался из густого табачного облака голос главного комиссара Хегера, – это вы застрелили доктора Толлека?

– Я?! – Линдхауту удалось ошеломленно вздрогнуть. – С какой стати? С чего вы это взяли?

– Это вы его застрелили? – повторил Хегер настойчиво и почти дружелюбно. – Я не спрашиваю о мотивах. Я спрашиваю только: это вы застрелили доктора Толлека?

– Разумеется, нет! – вскричал Линдхаут. Все, что он делал, было продумано. У него было достаточно времени подготовиться к этой сцене. «Хегер сказал, что они нашли документы. О письме он не сказал ничего. Значит, письма, которым эта свинья Толлек собирался меня шантажировать, они не нашли. Или нашли? Я должен быть осторожен, очень осторожен», – подумал Линдхаут и спросил: – Какие же у меня могли быть мотивы?

«Если они нашли письмо, – размышлял он, – то они знают о мотивах. Тогда они меня тут же арестуют. Это было бы скверно. Я не хочу в тюрьму – именно теперь, когда я познакомился с этой женщиной и знаю, что и другие работают в той же области, что и я».

– Я же сказал: я не спрашиваю вас о мотивах, – ответил Хегер. Болезненно выглядевший молодой комиссар Гролль, задумчиво посмотрел на Линдхаута.

«Они что, играют со мной в кошки-мышки? – подумал тот. – Значит, они все-таки нашли письмо? Но тогда почему бы им сразу не арестовать меня? К чему эти расспросы? Нет, письма у них нет, нет письма!

Толлек, ты, мерзкая свинья, – думал Линдхаут. – Мне все время казалось: я ни на секунду не раскаюсь, что убил тебя. Но теперь это тяготит меня. Это меня мучает. Наверное, это будет мучить меня всегда, всю жизнь. Да, всю жизнь. А что мне оставалось делать, как не убить тебя? И все-таки… я никогда не освобожусь от своей вины. Вина? Да, действительно вина! Но я не пойду в тюрьму. Здесь Труус. Здесь моя работа. Моя работа!»

– Мне не нравится ваш тон, господин главный комиссар, – сказал он. – Вы обращаетесь со мной так, как будто я убийца.

– Разве? – Хегер удивленно поднял густые брови.

– Да, именно так! – «Спокойно, сохраняй спокойствие», – предостерег себя Линдхаут.

– Вовсе нет, герр Линдхаут.

– Безусловно да, господин главный комиссар!

– Уверяю вас, у меня и в мыслях не было, – сказал Хегер. – Но мы должны найти убийцу. Такова уж наша профессия.

– Других жильцов мы допрашивали так же, как и вас, господин доктор, – сказал тощий Гролль, почти извиняясь.

«Толлек, глупый, паршивый вымогатель, – думал Линдхаут, – зачем тебе нужно было меня шантажировать? Кто дал тебе право пожизненно обременить меня своей смертью? Бог? Что думал при этом Бог, если он есть? А если его нет, то кто это тогда был? Какой смысл скрывается за всем этим? Без смысла не существует ничего. Что же это было?»

– А те, кого вы уже допрашивали до меня, – спросил Линдхаут, – они не дали вам никаких показаний, которые могли бы навести вас на след?

– Дали, – сказал Гролль.

– И что это были за показания?

– Все показания указывают исключительно на вас, господин доктор, – ответил Гролль. Хегер прикурил новую сигарету от окурка предыдущей.

– На меня? – Линдхаут рассмеялся. – И что же говорят эти люди?

– Что убитый, этот доктор Толлек, незадолго до своей смерти был у вас.

– У меня? – «Филине! Эта сумасшедшая фройляйн Демут рассказала в бомбоубежище, что кого-то проводила ко мне, прежде чем завыли сирены! Поэтому позднее, после того как я застрелил Толлека, и напротив взорвалась бомба, портье Пангерль спросил меня в подвале о моем посетителе. Как же это было? Я признал, что у меня был посетитель. Я должен был это признать, ведь фройляйн его видела. Назвала ли она фамилию посетителя? Нет. Нет! Она сказала только, что это был мужчина, поскольку Пангерль спросил меня об „этом мужчине“ и я ответил, что „он“ ушел еще до того, как завыли сирены. Пангерль, конечно, рассказал об этом обоим криминалистам. Им известно, что „этот мужчина“ был у меня, и сейчас они спросят, кто был „этот мужчина“. Здесь врать нельзя, это слишком опасно, я должен их опередить…»

– Ах да, – сказал Линдхаут, – коллега Толлек был у меня в первой половине дня, сейчас я вспоминаю об этом. Но он ушел вовремя. «То же самое, – подумал он, – сейчас я должен сказать то же самое, что уже говорил». И поэтому он добавил: – Мы еще вспомнили о нем в подвале, и я сказал, что, надеюсь, он успеет спастись.

– Да, об этом нам рассказал и портье, – сказал Гролль.

– Вот видите.

– И вы не заметили отсутствия своего коллеги доктора Толлека?

– Когда?

– После налета. В институте. Ведь если он был мертв, он никогда больше не мог появиться в институте, а вы сказали, что работали с ним бок о бок!

– Нет, он больше не появлялся, – ответил Линдхаут. – Тогда был очень сильный налет. В институте все подумали, что коллега Толлек где-то погиб. Ведь тогда все уже пошло кувырком. У Толлека не было родственников. После того налета многие больше не появились – как и прежняя хозяйка этой квартиры фройляйн Демут. Она тоже исчезла после одного из налетов. Герр Пангерль, портье, рассказал мне, что она погибла в обвалившемся подвале на Зингерштрассе. У нее были с собой документы, поэтому ее смогли опознать – точно так же, как и доктора Толлека. Но никогда в жизни я не мог предположить, что он погиб прямо перед нашим домом! Никогда!

– Почему?

– Почему? Да потому что он ушел еще до того, как завыли сирены. – Линдхаут снова почувствовал твердую почву под ногами. Этой версии он должен был держаться. Никто не видел, как доктор Толлек уходил, потому что он не ушел, а упал с балкона с шестью пулями в теле, когда разорвалась бомба. И не было никого, кто мог бы сказать, что Толлек не ушел раньше!

– Этот балкон… – медленно начал Гролль.

– А что с ним?

– Если бы Толлек был застрелен здесь и упал на улицу с этого балкона, то его труп лежал бы именно там, где его нашли. – Большими глазами Гролль смотрел на Линдхаута. «У него глаза блестят как в лихорадке», – подумал Линдхаут.

– Вы все-таки подозреваете меня в том, что я застрелил Толлека?

– Это не так. Я только сказал: если бы он упал с этого балкона, он лежал бы именно там, где его нашли. Конечно, его мог кто-то застрелить и на улице. Шума было достаточно. Выстрелы могут утонуть в таком шуме.

– Зачем мне нужно было убивать Толлека – мне, иностранцу, едва знакомому с ним? – спросил Линдхаут. Все по сценарию. Его текст он выучил наизусть.

– Этого мы не знаем, – сказал Хегер. – Никто этого не знает.

– Возможно, у него были враги. Один из них мог ждать его на улице, – сказал Гролль. – Тогда этому неизвестному с неизвестными нам мотивами необыкновенно повезло – иначе под грудой обломков нашли бы два трупа. У вас есть пистолет системы «вальтер», калибр семь шестьдесят пять, господин доктор?

– Нет, – сказал Линдхаут. – Вы хотите меня обыскать? – «Боже, – подумал он, – кажется, Ты есть. Пистолет все еще лежит среди хлама в кухне на четвертом этаже того полуразвалившегося дома на Шварцшпаниерштрассе – менее чем в километре отсюда». Он поднял руки. – Пожалуйста!

– Мы здесь все уже обыскали и ничего не нашли, – сказал Гролль. – А при себе у вас оружия, конечно, нет. Вы ведь вернулись от русских.

– Вы здесь уже… в мое отсутствие? Разве это не противозаконно?

– Разумеется, у нас есть ордер на обыск, господин доктор.

– Конечно, господин комиссар. Вы знаете, что я был задержан в советской комендатуре, где меня, естественно, обыскали. И пока я там сидел, наверняка обыскали и квартиру тоже. Вы думаете, я стоял бы сейчас перед вами, если бы русские что-то нашли?

– Значит, ни мотива, ни оружия, – сказал Хегер.

– Именно так.

– Это действительно так? – спросил комиссар Гролль.