Текст книги "Зовем вас к надежде"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 52 страниц)

32

«Если я пропущу стопочку, это пойдет мне только на пользу, – подумал Адриан Линдхаут. – Вот я и пропустил одну. Ну и что?» Он демонстративно осушил свою рюмку и взял другую в импровизированном баре, который обслуживали самые симпатичные девушки университета. В университетском парке, на широком лугу, под старыми деревьями проходило большое торжество. Весна в Лексингтон тоже пришла рано, и ночью 21 марта 1968 года было так тепло, как бывает обычно только летними ночами. Этот праздник ректор университета устроил в честь Линдхаута, который прибыл в Лексингтон вместе с Труус и молодым доктором Колланжем. Играла капелла, танцевали пары. Красивая молодая женщина, доктор естественных наук, была партнершей Линдхаута уже целый вечер.

– Ты можешь спокойно выпить еще что-нибудь, Пэтси, – сказал Линдхаут, на котором был белый полотняный костюм, пестрый шелковый галстук и мягкие открытые туфли. – Не бойся, я не позволю тебе пасть жертвой алкоголя, этого ужасного врага человечества. Я слежу. – Он становился манерным. – Смотри, злобный враг, Пэтси пьет еще одно шотландское виски! Но с ней не случится белой горячки – ты не дождешься этого, злой враг!

– О каком это злом враге ты говоришь? – спросила Труус.

Он поднял глаза от декольте своей молодой партнерши. Ее звали Патриция Эглэнд, сокращенно – Пэтси; у нее были карие глаза, длинные ноги и длинные каштановые волосы. Пэтси была очень кокетливой.

– Это наша тайна, – ответила она Труус, которая стояла за стойкой бара и наполняла стаканы.

– Да, – сказал Линдхаут и лихо сдвинул набок свою белую шляпу. – Наша святая тайна. «Шестнадцать человек на сундук мертвеца, йо-хо-хо, и бутылка рома!» Стивенсон, «Остров сокровищ», ты помнишь, Труус?

Капелла исполняла знаменитую модную песню «Битлз» «Yesterday».

– «Вчера, когда все мои заботы, казалось, исчезли…» – пели Линдхаут и Пэтси.

– Вы у меня оба такие веселенькие, – сказала Труус.

– «…а теперь все выглядит так, словно они собираются остаться со мной», – пел Линдхаут.

– Веселенькие, да, мы такие – правда, Пэтси? А что это вдруг ты стоишь за стойкой, Труус?

– Я заметила, что ты такой веселый, Адриан, – сказала Труус, – и подумала, что должна посмотреть почему. Теперь я вижу.

– Теперь ты видишь, дочь. «О, я верю во вчера…» – Линдхаут поднял свою снова наполненную рюмку. – Ты видишь веселого отца, дочь. Не упускай этого зрелища. Рассмотри меня получше. И ты, Пэтси. Профессор Адриан Линдхаут, веселый, разошедшийся и немного поддатый. Когда я был таким в последний раз, Труус? Когда, дочь, я спрашиваю тебя? – Он пропел: – «…любовь была такой легкой игрой…» Ну и когда же?

– Ты давно таким не был, – сказала Труус.

– Вот за это мы обязательно должны выпить еще по одной, Вы, доктор, ты, дочь, и я. За веселого, разошедшегося, слегка поддатого профессора Линдхаута. Его здоровье! – Шляпа свалилась с его головы, он ловко поймал ее, подставив колено. – Спасаемся бегством от злого врага? – Линдхаут взял шляпу в свободную руку и посмотрел на нее, наморщив лоб. – Ты трусливо спасаешься бегством, шляпа? Это тебя, конечно, устроило бы. Ты остаешься на своем посту, понятно? Old soldiers never fly.[60]60
  Старые солдаты никогда не улетают (англ.).


[Закрыть] Так ведь называется эта книга! – Он снова нахлобучил шляпу на голову.

– Не улетают – умирают, – сказала Пэтси. Она на самом деле была очень симпатичной. – Old soldiers never die, they just fade away…[61]61
  Старые солдаты никогда не умирают, они просто исчезают (англ.).


[Закрыть]

– Мой старый солдат не исчез, – сказал Линдхаут. – Now I need some place to hide away…[62]62
  А теперь мне нужно какое-нибудь место, куда бы я мог скрыться (англ.).


[Закрыть]

– Великолепно, – сказала Труус.

– Не правда ли? В этом я неподражаем. В моем библейском возрасте. Посмотри на всю эту детвору… Мое поколение все же было лучше. Never die…

Потешаясь, Пэтси и Труус обменялись взглядами. Цветные лучи прожекторов шарили по парку. Родители, преподаватели и учащиеся были приглашены профессором Рамсеем отметить счастливое возвращение Линдхаута домой.

– Тысячелетний злобный враг человечества. – Линдхаут ослабил галстук. – Неискоренимое зло. Самые благородные умы стали твоей жертвой. Будь проклято твое имя. Ты вкусен, злой враг, – салют! Для тебя мы тоже еще не нашли антагониста! Мы, бедные сыны человеческие, – еще раз салют! – Линдхаут снова выпил. Кубики льда позвякивали в его стакане. Он ощущал мягкую, теплую кожу Пэтси, смотрел на ее обнаженные плечи, на ложбинку между грудями. «Женщина, – подумал он. – Как долго у меня не было женщины? Боже Всемогущий… Они все говорят, что Пэтси одна из тех, кто охотно занимается этим. Ну и что? Все охотно занимаются этим! Но с Пэтси это без проблем. Ни мужа, ни ревнивого любовника. У Пэтси совершенно определенная репутация в этом вопросе…» Он схватил ее за грудь.

Она хихикнула.

– Пойдемте со мной, доктор, – сказал он и потянул ее в сторону.

– Куда вы направляетесь? – улыбаясь, спросила Труус.

– Научный коллоквиум. Один вопрос мучает меня с войны. Досточтимая коллега ответит мне на него.

– Что за вопрос? – Труус все еще улыбалась. Пэтси хихикала.

– О любовной жизни дождевых червей, – сказал Линдхаут. – Захватывающая область. Нет, действительно. Может быть, ты знаешь, как это делают дождевые черви, дочь? Ах, ты не знаешь. Ежи… ежи – это тоже сложно! Но это я знаю. Сказать вам, как любят друг друга ежи?

– Как? – со смехом спросила Труус.

– Очень осторожно, – ответил Линдхаут. Пэтси тоже засмеялась.

– Да, – сказал Линдхаут, – ежи… а дождевые черви?

– Очень сложная материя. Там под дубом стоит скамейка. Нам нужно сесть, – сказала Пэтси.

– Now I long for yesterday,[63]63
  А теперь я тоскую о вчерашнем дне (англ.). – Прим. пер.


[Закрыть] – пропел Линдхаут. – Никакого вчерашнего дня для меня сегодня вечером! Сегодня – ничего о вчера. Завтра – да. Но не сегодня. Ни в коем случае. – Взяв под руку молодую преподавательницу, он пошел по направлению к дубу, под которым в темноте стояла скамейка.

Труус смотрела обоим вслед, пока они не исчезли. Теперь она больше не смеялась.

33

Илья Красоткин чувствовал себя отвратительно. Ему было плохо, очень плохо, он внезапно почувствовал сильную слабость и головокружение. «Что случилось?» – подумал он. В сопровождении проводника он только что добрался до одного из глетчеров Монблана. Они пустились в путь на рассвете, и вот уже снова сгустились сумерки. Они решили расположиться здесь биваком, и его сопровождающий стал вбивать крюки в ледяную стену. На стене напротив крюки уже были вбиты. Там висел гамак. Они собирались, тепло одевшись, переночевать в двух таких гамаках. Крюки, гамаки, толстые анораки и многое другое они тащили на себе. День выдался замечательный, и Красоткин впервые за много лет почувствовал себя беззаботным и счастливым. Сияющее солнце очерчивало свою дугу на небе, снег слепил Красоткина, несмотря на темные защитные очки. Международный конгресс хирургов в Женеве закончился несколько дней назад. Один молодой бразильский врач, выступая с заключительной речью, закончил ее такими словами: «Да здравствует единственный интернационал, который существует, – интернационал ученых, исследователей и врачей!»

Красоткин подумал, что и на самом деле этот врач был еще очень молод. Ему еще предстоит многому научиться. Даже более старшие должны были многому учиться. Если повезет, молодой бразилец найдет друзей, подумал Красоткин. Двух, четырех, шестерых друзей – как нашел и он, одного из которых недавно навестил в Базеле…

Они отправились в путь от Шамони – здесь было достаточно опытных проводников. Проводника Красоткина звали Жак Гош.

Русский наслаждался каждым мгновением этого дня, он чувствовал себя молодым и здоровым. Они быстро продвигались вперед, и Красоткин глубоко вдыхал чистый воздух. «Возможно, завтра у меня не будет такого великолепного ощущения, – подумал он. – Черт побери, но сегодня я буду наслаждаться!»

– Глетчер, – сказал под вечер Гош и указал на замерзшую, с множеством расщелин равнину перед ними. Глетчер в последних лучах солнца сверкал всеми цветами, которые можно было себе представить, и в два раза большим количеством цветов, которые представить себе было нельзя. «Возможно, – подумал Красоткин, захваченный этой красотой, – это цвета, которые видят потребители ЛСД и любители мескалина: они же утверждают, что могут пробовать эти краски на вкус, даже есть их. Что за вид! – Он оперся на свой ледоруб. Сбылась мечта! Он стоял на Монблане! То, что он видел, одурманивало его. – У меня такое ощущение, словно я выпил, – подумал он. – Опьяненный… Мы все всегда должны быть опьяненными. Это написал Бодлер. А чего только, видит бог, не глотают в матушке России…»

– Мы расположимся здесь биваком, сейчас начнет очень быстро темнеть, – сказал Гош.

– Очень хорошо, – ответил Красоткин, и они сняли с плеч свое оснащение. Они хотели сначала навесить гамаки, а потом что-нибудь поесть. Когда они стали вбивать в лед первые крюки, Красоткин почувствовал дурноту – сначала слабую, а потом все сильнее. Он попытался вызвать рвоту, но у него ничего не получилось. Он чувствовал себя отвратительно. Слабость и головокружение. Он пытался глубоко дышать. Ничего не помогало. Гош, который вбивал в лед крюки для второго гамака, стоял к Красоткину спиной и не видел, что с ним происходит. Дурнота стала невыносимой. А потом Красоткина вдруг пронзила ужасная, сокрушающая боль в левом плече и в левой руке.

– Эррррр…

Гош резко обернулся.

Красоткин упал. Он лежал на спине с широко открытыми глазами, в которых застыл панический страх.

– Аррр… аррр… аррр… – Глаза Красоткина выкатились из орбит.

Гош опустился рядом с ним на колени. «Я ведь предупреждал его, – подумал он, – предупреждал. В его возрасте – и Монблан. Мы на высоте более четырех тысяч метров. Разреженный воздух…»

Красоткин дышал неглубоко и прерывисто, как животное в агонии. «Но он же сказал, что прошел обследование в Женеве, – с ужасом подумал Гош, – и что врач подтвердил, что он полностью здоров. Абсолютно здоров! О, дерьмо…»

Гош вытащил пистолет. «Альпинистский сигнал бедствия, – подумал он, – я должен дать альпинистский сигнал бедствия! Шесть ракет в течение одной минуты». К счастью, наступили густые сумерки. Он сделал первый выстрел. Светящийся красный след протянулся по вечернему небу. Еще один. Еще. И еще.

Красоткин стонал.

Гош выпустил шестую ракету и едва перевел дух, как увидел внизу, в глубине, такой же красный след, шедший к небу. «Они увидели меня, – подумал Гош, – они меня увидели».

Он снова опустился на колени рядом с Красоткиным.

– Они подходят… вот-вот здесь будет врач… вот-вот!

Лицо Красоткина было сейчас белее снега, он не мог говорить и очень страдал – Гош это видел. «Он не должен двигаться, мне нужно следить, чтобы он лежал спокойно», – подумал он и стал рыться в своей походной аптечке.

– Merde alors…[64]64
  Черт побери (фр.). – Прим. пер.


[Закрыть] – выругался он.

Все, что он нашел, – это успокаивающее средство, капсула с валиумом. Гош открыл ее, вытащил одну таблетку и попытался вложить ее Красоткину в широко открытый рот. «Будем надеяться, что он проглотит ее, хорошо, если он может глотать». Красоткин проглотил. Гош встал и еще раз расстрелял шесть ракет в течение минуты. Затем он зажег красный штормовой фонарь. «Они должны точно знать, где мы находимся, – подумал он. – О Боже милостивый, не допусти, чтобы этот человек умер, пожалуйста, Боже, пожалуйста». Он стал успокаивать Красоткина:

– Они нас видели… они подходят… вертолет и врач… они вот-вот будут здесь…

– Эррр… эррр…

– Спокойно, – сказал Гош. – Нужно лежать совершенно спокойно… не двигаться… помощь будет… она уже идет.

И действительно, к своему облегчению, он сразу же услышал шум мотора, который становился все громче. Он стал подпрыгивать и размахивать штормовым фонарем.

Вертолет приближался. Прямо над Гошем и Красоткиным он остановился и замер в воздухе, вращая винтами. Дверца отошла в сторону, и показался человек. Гош знал его. Это был один из врачей-спасателей вертолетной эскадрильи в Шамони.

– Доктор Кампора! – закричал Гош. – Доктор Кампора!

Врач сел на широкую доску, прикрепленную к концу веревочной лестницы, и лестница стала развертываться с помощью механизма внутри вертолета. Доктор Кампора опускался все ниже и ниже. С ним была санитарная сумка, Гош мог ее разглядеть. На днище вертолета вспыхнул сильный прожектор. Луч света немного поблуждал туда-сюда и наконец ярко осветил место, где лежал Красоткин.

Врач ступил на землю. Он подбежал, нагнулся над Красоткиным, нащупал пульс, увидел наполненные ужасом глаза и распахнул свою сумку.

– Сердце, – сказал он. – Возможно, инфаркт.

Гош снова выругался.

– Здесь я мало что могу сделать. – Доктор Кампора уже вытаскивал из упаковки наполненный шприц. – Я дам ему только кое-что успокоительное, чтобы он выдержал полет в долину… Помогите мне. – Он разрезал Красоткину рукав и дал проводнику резиновую трубку. Гош знал, что делать. Он перетянул руку Красоткина над сгибом локтя. Кампора ввел кончик иглы в вену и стал надавливать на поршень шприца.

– Что это?

– Морфий, – сказал Кампора.

Голова Красоткина упала на бок.

Кампора рявкнул что-то пилоту вертолета, зависшему над ним в воздухе, и стал жестикулировать руками. Из люка полетели одеяла и ремни.

– Сейчас осторожно… осторожно… – Кампора расстелил одно одеяло. Вместе с Гошем он бережно положил на него Красоткина, потом они завернули одеяло на его груди и подтянули широкую доску, которая висела на конце веревочной лестницы. На ней они закрепили Красоткина. Кампора, так же как Гош и Красоткин, облитый ярким светом прожектора, установленного на днище спасательного вертолета, опять сделал знак рукой. Снова заработал механизм в вертолете. Доска с Красоткиным стала медленно подниматься вверх. У люка появился второй врач. Он втянул временные носилки, на которых лежал Красоткин, в чрево вертолета. Веревочная лестница снова опустилась. Сначала был поднят доктор Кампора, за ним Жак Гош. Дверца люка задвинулась. Вертолет развернулся и полетел в долину. Шум от несущих винтов становился все тише. Полная тишина, необитаемость и мрак снова воцарились над местом, где рухнул на землю русский хирург…

Красоткин выжил. Он вынужден был провести три недели в больнице Шамони. Затем ему разрешили вставать и совершать прогулки.

– У вас сердце из железа, – сказали ему врачи.

– Надеюсь, что так, – ответил он.

Месяц спустя он вернулся в Москву – поездом. Перелеты на самолете врачи ему пока запретили. Это было долгое путешествие. Он провел его в спальном купе. Ночью ему снова приснился альпийский глетчер со своими фантастическими красками, и он снова был неописуемо счастлив в своем сне, хотя и перенес инфаркт – уже третий. А колеса поезда, мчавшего его на восток, на родину, стучали так, словно убегали от погони.

Наверху, на глетчере Боссон, недалеко от места, где свалился Красоткин, все еще лежал под глубоким снегом почтовый мешок. Он лежал здесь с 3 ноября 1950 года, с того момента, когда в этой местности при плохой погоде разбился самолет из Калькутты. Все находившиеся на борту самолета были найдены мертвыми, был обнаружен и один из двух почтовых мешков. Тот же, который через восемнадцать лет все еще лежал наверху, под снегом, содержал письмо покойной фройляйн Филине Демут к капеллану Роману Хаберланду в Вене.

34

Мотель был расположен рядом с автострадой 1681, у подножия Пырейных Холмов. Линдхаут прибыл туда около трех утра. Он проделал длинный путь и был вынужден полностью сосредоточиться на езде, так как знал, что был нетрезв, то есть ехать медленно, но не слишком медленно, иначе бы это рассердило копов на автостраде, а Линдхауту были нужны его водительские права.

В эту ночь ярко светила луна, и все предметы отбрасывали длинные тени. Линдхаут подъехал к стоянке перед мотелем, вышел из машины и, немного пошатываясь, но полностью владея собой, направился к входу.

Стеклянная дверь была открыта, в маленьком холле низкого, вытянутого в длину здания горел неоновый свет. Старик в очках с защитным зеленым щитком на них – какие раньше имели обыкновение носить наборщики, – оторвался от книги, которую читал. «По ком звонит колокол» Хемингуэя, установил Линдхаут. Он снял шляпу и вел себя до некоторой степени неуклюже. К подобным ситуациям он не привык.

– Хай![65]65
  Привет! (англ.) – Прим. пер.


[Закрыть] – сказал старик и любезно посмотрел на него.

– Хай! – отозвался Линдхаут. – Меня зовут Джон Миллер. Я из Чикаго. Мы с женой хотим здесь переночевать.

– Знаю. Вы ведь звонили два часа назад и заказали бунгало!

– Моя жена уже здесь?

– Сожалею, но миссис Миллер еще нет!

Линдхаут погрустнел. «Пэтси давно должна бы быть здесь, – подумал он. – Давно! Что это значит? Она смеется надо мной? Может быть, она думает: пусть-ка старик прокатится к мотелю, я и не собираюсь спать с ним?»

– Не делайте такое лицо, мистер Миллер, – сказал старик. – Ваша жена едет в собственном автомобиле, не так ли?

– Да.

– Ну, может быть, она сбилась с пути. Или с мотором что-нибудь не в порядке. Или, может быть, она как раз подходит к двери. Все может быть!

– Да, – удрученно произнес Линдхаут, – все может быть, конечно.

– На какой срок вам нужно бунгало, сэр? – спросил старик.

– Только до завтра, до середины дня. Я должен заплатить вперед?

– Если вам удобно, сэр. Завтра меня здесь не будет. Не то чтобы я не доверял вам и думал, что вы можете улизнуть, не заплатив, сэр. Ради бога, нет. Я узнаю джентльмена, когда вижу его. Но так уж здесь заведено. Вы даже не представляете, сколько бывает жулья. – Он назвал цену за ночевку и завтрак. – Очень любезно с вашей стороны, мистер Миллер, – сказал старик и быстро убрал десять долларов, которые Линдхаут дал ему сверх суммы. – Есть и такие, что не дают ни цента. Вот, если желаете записаться, сэр… – Он придвинул ему большую канцелярскую книгу, страницы которой были испещрены фамилиями и датами. – В Кентукки нет обязательной регистрации, – сказал он, протягивая Линдхауту шариковую ручку. – Не хочу знать, сколько фамилий здесь фальшивых. Но пока люди ведут себя тихо и как полагается…

Линдхаут вписал в книгу еще одну фальшивую фамилию.

– Вот и славно, мистер Миллер, – сказал старик. – Бунгало номер тринадцать. Направо и вниз.

– Направо и вниз. Тринадцать, стало быть. – Линдхаут слегка прикоснулся пальцем к книге Хемингуэя. – Великий человек написал это.

– Да, – сказал старик, – я сейчас на том месте, где американец лежит с этой девушкой в спальном мешке и думает, что земля дрожит. Завтрак в комнату, сэр? Мальчик будет с шести.

– Нет, мы пойдем в ресторан, – сказал Линдхаут. – Мы оба очень устали. Пожалуй, будем долго спать. Пожалуйста, не будите нас.

– О'кей, мистер Миллер. Доброй ночи.

– Доброй ночи, – сказал Линдхаут и пошел по узким деревянным мосткам вдоль ряда бунгало к номеру 13. Он открыл дверь и включил свет. Чистое бунгало вдруг показалось ему грязной конурой. Лучше всего было бы сразу уйти. Но, возможно, Пэтси только запаздывала?

Он вздохнул и опустился в кресло. В этом кресле он просидел следующие два часа. Потом он встал, выключил свет, запер бунгало и возвратился в холл мотеля. Старик крепко спал. Линдхаут передвигался очень тихо. Он положил ключи на стойку и пошел к своему автомобилю. Он осторожно завел мотор и тихо выскользнул на автостраду. Мысленно он проклинал Пэтси, но ощущение бессилия только возрастало. Он поехал домой.

В доме на Тироуз-драйв он разделся, принял душ и, чувствуя себя стариком, уныло побрел в свою спальню. Он натянул пижаму, сел на край постели, упираясь локтями в колени, и уставился в пустоту. Разочарование возбудило его настолько, что теперь он не мог спать. «Я идиот, – подумал он. – Вероятно, Пэтси с самого начала посчитала меня идиотом, смешным идиотом. Да, я смешон…»

Вдруг он почувствовал, как на его грудь легли две руки. Он ощутил запах молодой кожи. Кровь бросилась ему в голову:

– Труус!

– Да, Адриан. – Она встала перед ним – в тонком халатике с глубокими разрезами по бокам. Он видел ее красивые ноги. Он видел сквозь ткань ее красивое тело.

– Что это значит, Труус?

Она села рядом с ним – так близко, что он почувствовал ее бедро и ее грудь. Очень нежно она провела ладонью по его лицу…

– Адриан, – сказала она. – Бедный Адриан… ты напрасно прождал в мотеле – по моей вине…

– Почему по твоей?

– Я разговаривала с Пэтси. Она сказала мне, что вы договорились там встретиться. Тогда я объяснила ей, что это просто невозможно: такой человек, как ты, – и Пэтси… ведь это невозможно, правда? Пэтси сразу поняла это…

Он чувствовал тонкую ткань, тело Труус под ней, и кровь со всей силой стучала у него в висках.

– Где она? – с усилием спросил он.

Труус все еще гладила его по лицу, по волосам.

– Уехала с каким-то студентом… Ты же ее знаешь…

– А ты… почему ты еще не спишь? Зачем ты пришла в мою спальню?

– Я не твоя дочь, – сказала Труус тихо. – Но я всю свою жизнь жила с тобой и любила тебя, Адриан, все время только тебя, ты знаешь… – Говоря это, она стянула с безвольного Линдхаута верхнюю часть пижамы.

– Но это невозможно… Труус, на самом деле… так нельзя…

Она встала и скинула с себя халат.

– На самом деле нельзя, Адриан? – чуть слышно спросила она.

– Я… – начал он, но ее губы уже замкнули ему рот, и он откинулся на кровать.

– Это наш дом. Я одна. Ты один. Никто никогда ничего не узнает… – Она выключила свет.

– Труус…

– Так долго, Адриан, Адриан, так долго я ждала этого… – Ее руки шарили по его телу, она прижималась к нему. Когда он вошел в нее, она застонала.

«Старик в мотеле, – мельком пронеслось у него в голове, когда он начал двигаться. Он сказал: он сейчас там, где человек думает, что дрожит земля. Что дрожит земля. Теперь я тоже так думаю».