Текст книги "Мёртвые бабочки (СИ)"

Автор книги: Ян Кравец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

Стиви не находит своего камердинера и ищет хоть кого-нибудь, с кем можно обстоятельно потолковать. Он встречает Сирила, который ещё не пришёл в себя после убийства архонта.

– Кто ты? – спрашивает Стиви. Слово "кто" у него выходит легко и даже дерзко, а вот "кто" он еле шепчет. Он видит нож в руках Сирила, видит совершенно пустые глаза и кровь, залившую рубашку.

– Боже, – говорит Стиви. Он открывает рот, чтобы закричать, но из горла не вырывается ни звука. Стиви хрипит, а рука Сирила уже сжимает сначала воротник его рубашки, потом шею.

Потом Сирил будет клясться, что не хотел убивать Милашку Стиви. Руки не слушались, за левым ухом пульсировала невыносимая боль, в голове раздавался какой-то смутный шепот.

– Негодяй, – говорит Сирил, не понимая, к кому он обращается. Он разжимает руки и тело Стивена падает на пол с глухим стуком. Сирил вцепляется растопыренными пальцами в волосы и начинает кричать.

На его крик сбегаются придворные. Стражники, писцы, даже кухарка и старик библиотекарь. Никто не порывается схватить Сирила, оно и неудивительно. Стараниями Ларсена дворец опутан интригами, как диким виноградом. Никто не знает, как следует поступить с убийцей, потому что никто не знает, чей это человек. Наемник Ларсена? Принцессы? Или верный слуга покойного Питера, который обезумел от утраты и решил расправиться с тем, до кого сумел дотянуться?

Первой опомнилась кухарка:

– Бедный мальчик, – говорит она жалобно. И тут же грубо кричит остальным: – Ну, чего встали? Позовите кого-нибудь. Разбудите Ларсена! Теперь он тут главный.

– Сиа, – бормочет один из стражников и тут же умолкает. Сам понял, что сморозил глупость, хорошо ещё не развил мысль. Женщиной-архонтом никого не удивишь, овдовевшая прабабка Питера правила лет тридцать после смерти мужа. Но то был мужчина в юбке, не чета любвеобильной Сиа. Этой подавай только сладости и смазливых мужиков.

Сирил даже не пытается убежать. Он садится на пол и раскачивается из стороны в сторону. Он не видит подошедшую Итон, которая забирает нож из его рук. Не слышит, что Итон говорит собравшимся людям. Он не слышит даже, как хрустит череп стражника, сжатый рукой шеду. Он уходит глубоко в себя, в свои мысли, вызывает в воспоминаниях сестру и братьев, отца и мать.

– Прочь! – говорит Итон. Она успела просканировать всё собравшееся общество и сделала вывод, что здесь нет ни одного человека. Откуда в этом мире столько выродков? Куда вообще делись люди? Кажется, Перси что-то говорил об этом, но она этого не помнит. Итон убивает собравшихся нелюдей одного за другим. Она думает, что вот ведь удивительно, эти существа не люди, а кровь у них такая же красная.

Ларсен, хитрая крыса, слышит шум в коридоре, быстро оценивает ситуацию и решает спастись бегством. Итон улавливает его передвижения и настигает его в два прыжка.

Всю жизнь Ларсен завидовал своему прекрасному брату. Он ненавидел женщин за то, что те делили с ним постель только в обмен на золото и дорогие побрякушки. Итон не первая женщина, которая испытывает к нему отвращение, но первая, кто убивает его по этой причине. Итон кажется, что она раздавила мерзкую жабу. Она отталкивает тело Ларсена ногой и возвращается к Сирилу. Трясёт его за плечо.

– Вставай! Ты выполнил всё, что хотел твой отец. Теперь отправляйся домой.

– Домой, – всхлипывает Сирил.

Итон даёт ему пощёчину. Толку от этого мало, голова Сирила болтается на шее из стороны в сторону. Тогда Итон берёт его на руки и несёт в спальню архонта. Там она кладёт Сирила на кровать под балдахином и накрывает одеялом.

– Я побуду снаружи, – говорит Итон. Она уверена, что Сирил её не слышит, и всё же повторяет: – Буду снаружи, за дверью. Прослежу, чтобы никто тебя не побеспокоил. Приходи в себя, потом я выведу тебя из дворца.

Она выходит за дверь. В ту же самую минуту Золлак поднимается на последнюю ступеньку лестницы и входит в коридор, усыпанный мёртвыми телами.

– Святые небеса, – говорит он.

191.

Золлак провёл Девина и Лори во дворец через вход для прислуги. Не слишком любезно для дорогих гостей, но врачу не хотелось отвечать на лишние вопросы. В крыле для слуг Девин мог чувствовать себя в безопасности. Он отвёл Девина в свои покои, а сам пошёл наверх, объясняться с Ларсеном. И вот, пришёл.

– Святые небеса! – говорит Золлак. Он внимательно смотрит на Итон. В его глазах нет страха, старый врач давно избавился от страха смерти. Итон вызывает у него скорее любопытство.

– Кто ты? – спрашивает он у неё. Итон не отвечает. Она просканировала Золлака и убедилась в том, что он человек. Ну, или почти человек. Разброс в двенадцать процентов ничего не решает. В конце концов, этот человек стар. Очень стар.

– Я шеду, – говорит Итон. Золлак кивает.

– Ты убила этих людей?

– Это не люди.

– А кто?

Этот простой вопрос ставит Итон в тупик. Ответа у неё нет, она никогда не классифицировала нелюдей.

– Я не знаю, – наконец, – говорит она. Золлак снова кивает. Что-то во взгляде Итон кажется ему удивительно знакомым. Он понимает, что такой же взгляд видел у ещё одной странной женщины. Ксенобия. Сестра маленькой Лори.

– Ты ведь тоже не человек? – говорит он. Итон вздрагивает.

– Я шеду.

– А я врач. Эти люди мертвы, так? Никто не выжил?

– Никто, – говорит Итон. И тут же быстро добавляет: – Там, в спальне. Сирил. Ему нужна помощь.

– А тебе?

– Мне?

– Да. Помощь. Тебе надо помочь?

Итон в растерянности. Никто и никогда не предлагал ей помощь. До этого момента она была уверена, что не нуждается ни в чьей помощи. Но старик (старый человек, поправляет она себя) говорит с такой уверенностью, что Итон начинает сомневаться в своих силах. Она не понимает своих поступков. Итон смотрит на потолок и видит бабочек, сидящих в складках ткани, которой обит потолок. Она знает, что бабочки мертвы, но видит, как у одной из них шевелятся крылья.

– Это сквозняк, – говорит Итон. Золлак смотрит на неё в упор.

– Прости, что ты сказала?

– Сквозняк. Крылья дрожат, потому что сквозняк, а не потому, что она живая, – объясняет Итон.

Золлак смотрит на неё очень внимательно.

– Ты говоришь о птицах? – спрашивает он. Итон хмурится.

– Бабочки, – говорит она. – Мёртвые бабочки. Разве ты не видишь? Они повсюду.

Она разводит руки в стороны. Указательный палец правой руки указывает на бабочку, сидящую на стене. Левая рука указывает на бабочек, сидящих на подоконнике. Золлак смотрит направо, смотрит налево и не видит ничего, кроме стены и окна. Тогда он переводит взгляд на Итон и долго вглядывается в её лицо.

– Тебе надо отдохнуть, – говорит он.

– Я не нуждаюсь в отдыхе, – возражает Итон. Золлак не согласен.

– Нам всем надо отдыхать. Так или иначе. Никто не может работать вечно. Даже машины иногда ломаются.

Итон обнимает себя руками за плечи. Что-то в голосе этого старого человека кажется ей необычным. Возможно, это жалость, то самое человеческое чувство, заставляющее одних людей заботиться о других. Быть может, это даже сострадание, когда один человек принимает на себя боль другого. Но всё это чувства, определяющие взаимоотношения между людьми. А она, Итон, не человек. Тогда почему этот старик так на неё смотрит?

Золлак думает, что есть вещи похуже смерти. Можно потерять рассудок и стать сумасшедшим. Женщина, стоящая перед ним определённо сошла с ума. Что бы не говорилось в старых книгах, машины могут не только ломаться. А что, если с ума сойдёт очень могущественная машина? Иные колдуны могут вызывать у других людей кошмары и болезненные видения наяву. Кто знает, вдруг машина может вызывать видения у других машин? Если она может заразить других своим сумасшествием? И хуже всего, что, если она может заставить свои видения стать реальностью?

– Что ты намерена делать дальше? – спрашивает Золлак. – Ещё убивать?

Итон ёжится, как от холода.

– Я больше не хочу никого убивать, – говорит она. Поражается тому, что сказала "хочу" применительно к себе самой, но сегодня настоящий день открытий. – Только одного андроида. Я пойду его искать.

Золлак мысль одобряет. Если эта женщина убила этих людей, силы ей не занимать. Железные люди не ведают усталости, им не составит труда опустошить весь дворец. Золлаку плевать на придворных и архонта, но пока здесь есть два дорогих ему человека, этой леди лучше отсюда убраться.

– Тогда тебе лучше отправляться прямо сейчас, – говорит он, – Пройди через другой коридор. Через парадную лестницу. Всегда уходи через парадный вход, поняла?

– Я запомню, – обещает Итон.

– Умница. Тогда, если не возражаешь, я пойду и узнаю, что там с этим молодым человеком.

– Сирил. Его зовут Сирил.

192.

Сирил рыдает. Он сидит в подушках, натягивает одеяло на тощие коленки и рыдает навзрыд. Золлак обнимает его за плечи.

Первые полчаса Золлак пытался успокоить Сирила. Потом старался, чтобы тот заговорил. А когда Сирил рассказал ему обо всём, что произошло во дворце за последние несколько часов, стал его утешать. В конце концов, что ещё является работой врача, как не утешение страждущих. В этом смысле каждый хороший врач похож на священника. Сейчас Золлак читал проповедь заблудшему сыну божьему и надеялся, что тот оценит его мастерство.

– Послушай, мой мальчик и послушай меня внимательно. Я знаю, папа или мама уж наверняка вдалбливали в твою глупую голову эту простую истину. И всё же я наберусь смелости повторить. Если убить убийцу, количество убийц не изменится. Это ты понимаешь? Ты убил трёх человек. Да, у тебя была опытная помощница, и ты можешь легко свалить всю вину на неё. Но если ты, она и ещё десять сообщников убьёте одного человека, убийц окажется двенадцать. Это как гидра, отруби ей голову и у неё вырастет ещё две.

Золлак посмотрел на Сирила, убедился, что тот его слушает и продолжил:

– Я знаю, что ты хочешь сказать. Пусть не сейчас, пусть потом, когда пройдёт первый шок и ты будешь искать утешение в самоуверенности. Тогда ты скажешь мне, что всё сделал правильно, и люди будут гордиться тобой. Может быть, однажды твоё имя станет легендой. Может быть. И всё же, можно быть сколь угодно уверенным в себе. Поверь, этот сукин сын, которого ты лишил жизни, тоже был уверен в себе. Уверен в будущем. Ну, ещё бы, могущественный архонт, правитель целого города. Да что там, целой страны. Это сейчас, в эпоху городов-крепостей вы и не подозреваете о том, что страна есть совокупность городов, такие объемы просто не укладываются у вас в головах. А в старину было именно так. Король правил множеством городов, да ещё и сокрушался, что у него недостаточно земель. И архонта, и короля уважают и слушаются. Воля короля закон и никто не посмеет это оспаривать. Его дети святы и иная мать скорее похоронит своего ребёнка, нежели пожелает зла сыну короля. Люди молятся за здоровье сперва августейшего семейства, потом за своё собственное. Дочь выдают замуж за старого и богатого подонка и не внимают её слезам. А вот брак королевской дочери осуждают, ну ещё бы, разве достоин какой-то там северный князь нашей прекрасной принцессы.

И всё хорошо, ты понимаешь это своим умишком? Всё хорошо. Король богат и велик, в его руках средоточие власти, он один владыка жизни и смерти своих подданных. Он король, воплощение бога не земле.

А потом приходит какой-нибудь сукин сын и говорит – я сделаю вас богатыми и счастливыми.

Король, конечно, в это не верит. И ты не веришь. И она не верит. И вот он тоже не верит. А они верят. Потому что у них нет ни власти короля, ни твоей силы, ни её красоты, ни его богатства. Они смотрят на короля и думают – черт побери, да этот парень и пальцем не пошевелил, чтобы стать королём. Он, мать его, просто родился. Чем я хуже? Почему в моей жизни не может быть счастья по щелчку пальцев?

Потом революция, а проще говоря, резня. Короля, которого ещё недавно чтили как божество, вешают на первой сосне. Его дочь, если ещё не успела отбыть в северное княжество, насилуют и тоже вешают, а малолетнего сына просто рубят на части. Им тоже кажется, что в этом действии есть какая-то своя особенная справедливость. Им кажется, что они правы и некоторое время они упиваются своей правотой. Они пьяны, а может накурены, в общем, чувствуют себя на вершине мира. Они победители, потому что свергли жестокого тирана. А прозрение... Зачастую, оно приходит слишком поздно.

Золлак остановился и взял Сирила за подбородок.

– В твоём случае оно пришло непоправимо поздно, верно? Ты бы и рад вернуть всё как было, но по какому-то прискорбному стечению обстоятельств ещё не научился возвращать жизнь. И ты готов отдать свою душу в обмен на то, чтобы вернуть обоих этих голубков, дочь и папочку.

Рука Золлака стала мокрой. Сирил плакал беззвучно, слёзы сплошным потоком текли по его щекам и подбородку. Он часто моргал и морщился, как будто испытывал физическую боль.

– Вижу, что правда, – сказал Золлак. – А правда чаще всего бывает очень кусачей. Но всё же лучше так, чем носить всё это в себе. Если её не выпускать, она превращается в опухоль и гниёт внутри тебя. Потом прорывается и внутренности заливает гноем. Поверь мне, я врач, я знаю, как это бывает. Иная болезнь души бывает похлеще болезни тела. Но лечатся они чаще всего одинаково.

– Что мне делать? – спросил Сирил. – Ради всех богов, что мне делать?

– Я не знаю. Посоветовал бы тебе бежать. Может быть, тебе бы даже удалось убежать из дворца. Но от себя не убежишь.

– Что же мне делать? – повторил Сирил.

– Жить с этим, как я понимаю, ты не хочешь. Сейчас, конечно, ты думаешь, что не можешь, но это не так. Люди привыкают ко всему. А если ты не хочешь до конца дней своих чувствовать себя последним подонком, значит, у тебя ещё есть какой-то шанс. Тогда остаётся одно – исправить содеянное.

– Исправить! Это невозможно. Я слишком... слишком плох для этого мира. Я слишком плох для тори! Я не тори!

– Вздор. Как кто-то может быть хорош или плох для мира? Это же не яблочный сидр! Впрочем, в одном ты прав. Одно гнилое яблоко действительно может испортить хороший напиток. Один плохой человек может испортить весь мир. Но это не значит, что мы должны выдрать с корнем каждого сукиного сына. Некоторых надо оставить, иначе жизнь будет слишком пресной.

Никогда в жизни Сирилу не было так тяжело. Жизнь тори всегда подразумевала повышенную ответственность, и дело было не только во внешней красоте. Прекрасный тори должен был быть прекрасным как снаружи, так и изнутри. Чистая кожа и чистые помыслы. Сейчас Сирил чувствовал себя грязным. Красная отметина на руке почти прошла, но он чувствовал её присутствие. Отметина напоминала Сирилу о том, что он наделал.

Перси Краго часто любил повторять, что кому много дано, с того много и спросится. Только сейчас Сирил понял, что имел в виду отец. Сирил не верил в покаяние и прощение. Да он и не нуждался в том, чтобы его простили за содеянное.

Слёзы высохли. Сирил встал с кровати и бросил на Золлака спокойный взгляд. Слабо улыбнулся.

– Куда ты собрался? – спросил Золлак.

– Я бы мог сбежать, – сказал Сирил. – Я могу сбежать от людей, но не могу убежать от себя, в этом ты прав. Никто не может убежать от себя, верно? Это как убегать от смерти.

Золлак молча кивнул. Сирил вскинул подбородок.

– Я сделал много зла. Значит, настала пора добрых поступков.

Сирил Краго покинул дворец. Домой он не вернулся, отец и братья сочли его погибшим. Жизнь тори удивительно длинная, за этот срок можно совершить много хорошего и плохого. Для начала Сирил решил узнать, что же является хорошим. Потом он сменил имя и стал проверять полученные навыки на практике. Умер он глубоким стариком. К его новому имени люди добавили приставку «Чистый» и назвали реку в его честь. Чистый Итеру.

193.

Бывшее Французское графство теперь носит имя Крокодилова пустошь. Никто из местных жителей никогда в жизни не видел живого крокодила, но на месте бывшей Эйфелевой башни высится огромная каменная статуя, изображающая стоящего на хвосте каймана. Кто и когда изваял это чудовище неизвестно. Снизу доверху кайман покрыт надписями минимум на десяти языках. Глаз Ксен различает северные руны, латинские буквы, кириллицу, китайские иероглифы. Одна надпись гласит "крокодил сын неба и земли", другая цитирует Джона Донна. Ксен хорошо известна эта цитата и она читает её вслух:

– Лёгкое прикосновение греха только подтверждает безупречность.

Ага, как же, – бормочет Ксен голосом Сонара: – Можно вымазать в грязи епископа и от этого он не станет греховнее. Но грех святого отшельника куда как страшнее. Если кого-то убью я, все скажут "чего ещё можно от него ожидать". Но если Лори вздумает что-то украсть, её будут порицать до конца дней. Черт бы побрал эту проклятую мораль! Какой с неё толк, если всё можно перевернуть с ног на голову.

Ксенобия бредёт по развалинам. Её нос улавливает целую гамму разнообразных запахов. Аромат свежего хлеба, запах дыма от костра, зловоние выгребной ямы. Люди, живущие здесь, мало заботятся об удобстве своих жилищ. Они довольствуются каменными руинами и плетут крыши из гибких зелёных прутьев. Хотя назвать их людьми не поворачивается язык. У них две ноги и две руки, но на этом, пожалуй, сходство и заканчивается. Кожа зелёная и какая-то сырая на вид, перепонки между пальцами, на шеях жаберные складки. Наверняка Нек Светлячок почувствовал бы себя среди своих. Люди переговариваются гортанными голосами и хмуро посматривают на Ксен. В глазах ребятишек любопытство. Головы взрослых совершенно лысые, а вот дети могут похвастаться густыми кудрями.

Посреди одной из улиц каким-то непостижимым образом оказалась огромная каменная голова с двумя лицами. У неё два огромных разинутых рта, между которыми узкий проход. Пройти сквозь голову может только один человек, да и то, согнувшись в три погибели. Ксен боком проходит внутри головы. Запах там стоит просто убийственный, как будто бы здесь склад для дохлых крыс со всей округи.

Ксен без устали шагает от рассвета до рассвета. Иногда её останавливают зелёные люди и обращаются с вопросами на смеси французского и английского языков. Иногда Ксен отвечает, иногда нет.

– Кто ты? Куда ты идёшь?

– Меня зовут Ксен, – отвечает она.

– Чудное имя. Ты пришла с la haute montagne?

Ксен не спорит.

– Да. Я иду к морю. К мосту. Le grand pont.

Люди качают тяжёлыми головами.

– Дорога неблизкая. Qui cherches-tu?

– Я ищу того, кто поможет моей сестре.

– У меня тоже была сестра. Она умерла от зимней болезни. А перед смертью почти выблевала свои лёгкие.

– Я скорблю вместе с тобой, – говорит Ксен. – Но мне надо идти дальше.

– Благослови тебя бог, – говорит один из людей. Другой кивает: – Dieu tu bИnisse.

Заручившись благословением неизвестного бога, Ксен спешит дальше. Через несколько дней она добирается до берега Ла-Манша. Один из зелёных людей сообщил ей, что большая вода называется Vertes Manche , Зелёный рукав.

– Зелёные рукава были моей радостью, – напевает Ксен. – Vertes-Manches Иtait mon bonheur!

Она стоит на берегу пролива и смотрит на совершенно зелёную воду. Ксен совершенно не хочется знать, что за твари теперь населяют пролив. Одно можно сказать совершенно ясно. Экология здесь ни к черту.

194.

Лори не понравился дворец. Она думает, что в жизни не видела более уродливого сооружения.

– Не чувствовала, – мысленно повторяет Лори. Она не может увидеть стен, покрытых роскошной золотой росписью, не может по достоинству оценить тяжелые хрустальные люстры на длинных цепях. Но она чувствует под ногами толстый ковёр, напоминающий болотный мох. До неё доносится запах жарящегося мяса, чуткий нос говорит о том, что мясо успело порядком подгнить. Лори проводит рукой по деревянному столику и морщится. Дерево старое и рассохшееся, облупившийся лак врезается в пальцы как бритва. Ещё и голоса. Кажется, что за каждой стеной плетётся какой-то заговор, потому что шепот доносится со всех сторон.

– Тебе здесь нравится? – спрашивает Девин. Лори качает головой.

– Это плохое место. Очень... – она никак не может подобрать слово, – Очень... Старое. Как будто это труп какого-то животного.

Девин удивлён.

– Обычно дворец сравнивают с золотой клеткой райской птицы.

– Это труп, – повторяет Лори с внезапным упорством. Она закрывает лицо руками. – Уведи меня отсюда, пожалуйста.

– Я не могу. Мы должны...

– Я знаю. Прости. Мне не по себе здесь. Это плохое место. Здесь живут плохие люди.

– Это правда, – кивает Девин. – Но ведь не все же плохие, в самом деле. Когда-то здесь жил мой отец. Сначала он был камердинером архонта, а потом его личным советником. По-моему он был единственным, кто не считал Питера законченным подонком.

– Если архонт такой плохой, почему его не убили раньше?

– Ну... Ведь он архонт, верно? Наследник богов и всё такое. Древний род.

Девин улыбается. Впервые он нашел женщину, на которую не только приятно смотреть, но и приятно говорить. Рассказывать. В том, что Лори слушает его внимательно, он не сомневается. Он укладывает Лори на кровать Золлака.

– Я хочу пить, – просит Лори. – Принеси, пожалуйста

– Я сейчас, – кивает Девин.

195.

Парадная лестница выходит в холл. Если пройти прямо, огромные двери ведут прямо во двор. Но вместо этого Итон сворачивает в коридор, проходит насквозь огромную столовую, зал для танцев, комнаты для прислуги. Сначала это комнаты самых важных слуг. Дворецкий, главная экономка, наконец, дворцовый врач. Итон определяет, что внутри кто-то есть и едва не сталкивается с мужчиной, который быстрым шагом идёт по коридору. Человек. Ещё один человек. Как минимум, семьдесят процентов.

Итон заходит в комнату, из которой он вышел и видит девушку, лежащую на кровати. Выглядит она как человек, но по ключевым признакам совпадений нет.

В то же время Итон думает, что никогда в жизни не видела более странной девушки. Одна часть её мозга утверждает, что девушка уродлива, другая, что она удивительно красива. Итон ненавидит противоречия и встряхивает головой, пытаясь избавиться от навязчивой мысли. С некоторых пор парадоксы вызывают у неё мучительные спазмы, которые очень уж похожи на человеческую мигрень.

– Красива-уродлива, красива-уродлива, – бормочет Итон.

Лори поворачивает лицо в её сторону.

– Что ты говоришь? – и тут же понимает, что следовало задать более уместный вопрос: – Кто ты?

Нежный голос Лори почему-то делает её немного более красивой, и Итон мгновенно перестаёт мучить головная боль. Итон преисполняется благодарности к Лори. Её не смущает даже то, что на подушке девушки сидит огромная белая бабочка.

– Я Итон, – говорит она.

– А я Лори. Ты не видела юношу, который выходил отсюда? Я жду, когда он вернётся.

– Он прошёл мимо меня, – говорит Итон.

Лори хихикает.

– А ты смешная. Голос, такой странный. Можно я...

Не дожидаясь ответа, она встаёт с кровати, хватается за трость и подходит к Итон. Итон замирает и с удивлением чувствует, как руки девушки пробегают по её телу сверху вниз, от лодыжек до макушки. Ощущение, которое она испытывает при этом настолько необычное, что Итон на мгновение закрывает глаза.

– Рагби, – говорит она.

– Что? Кто?

Итон не отвечает. Именно здесь и именно сейчас она вспоминает Рагби, шеду из центра девятнадцать. Кажется, он управлял пресными водоёмами в Северной Америке, но она может ошибаться. Кем был Рагби? Другом? Но директивы запрещают иметь друзей. Дружба нелогична, даже если это дружба между шеду. А если Рагби был не просто другом, но и кем-то большим? Ведь это означает сумасшествие.

Итон признавала за собой множество ошибок. Она видела мёртвых людей и мёртвых бабочек, причем последнее было гораздо страшнее. Но вот в собственном безумии она ни за что не хотела признаваться. Безумие означало смерть. А кто может убить шеду кроме самого шеду? Пожалуй, самоубийство ещё хуже смерти. Итон боялась небытия. Признавала, что испытывать страх тоже нелогично, но всё равно боялась. Но страх попасть в небытие от собственной руки был ещё хуже просто страха смерти.

– Эй, ты в порядке?

Голос Лори звучит обеспокоенно. Она прикасается раскрытой ладонью к лицу Итон и ощущает мелкую дрожь.

– Ты не заболела? У нас есть врач, его зовут Золлак. И он очень, очень хороший. Девин придёт и я...

– Я в порядке, – глухо говорит Итон. – Просто вспомнила несколько старых вещей. Из прошлого. Из прошлой жизни.

– Моя сестра тоже часто вспоминает прошлую жизнь, – кивает Лори. – Только я не пойму, как это, прошлая жизнь? Я помню, когда была совсем маленькой, но ведь раньше ничего не было. А Ксен рассказывала мне о таких вещах, которые были ещё раньше.

– Ксен?

– Моя сестра. Мы близнецы.

196.

Когда-то добраться до Британских островов можно было только морским путём. Потом появился тоннель под проливом, авиасообщение и, наконец, огромный мост. До начала двадцать третьего века мост был безымянный, а потом получил имя в честь отца-основателя Новой Британии. Мост Легри.

Сейчас, спустя тысячи лет после конца эпохи, трасса под Ла-Маншем давно стала пристанищем гигантских креветок и мутировавших сомов. Корабли больше не плавали, самолёты не летали, а вот мост Легри был жив. Сказал бы кто в своё время главному архитектору, что его творение простоит даже не сотни, а тысячи лет, он бы наверняка посмеялся. Господин Майлз, главный архитектор Островов, скептически оценивал свои работы и не был уверен даже в том, что они выдержат первую весеннюю грозу. В душе он всегда оставался художником, а свои знания относительно строительства оценивал очень невысоко. Справедливости ради стоит заметить, что Майлз был к себе вполне справедлив. Все его крупные проекты разрушались через пару десятков лет после торжественной сдачи. А мост, подумать только, и не думал погибать. Он стоял через века и эпохи, как живое напоминание о том, что британский дух всё ещё жив.

По этому мосту Ксен спешила к массиву A, массиву амишей, как она называла его про себя. Первую треть пути над проливом Ксен точно была уверена в том, кто она и как её зовут. Потом снова вернулся Сонар. На этот раз он не терзал Ксен воспоминаниями о своём прошлом. Он умолял её сделать один шаг вперёд. Всего один шаг, а там морские волны, холодная вода, беспамятство. Ты забудешь Лори, говорил он, это верно. Но ведь ты забудешь и меня. Мы перестанем существовать вместе, обнявшись, как любовники. Разве не этого ты хочешь? Разве не этого ты всегда хотела?

– Нет! – закричала Ксен.

Она остановилась. Вытащила из ботинка пластину с надписью Audekko и резко переломила ей пополам. Звук, с которым переломилась пластина, был похож на выстрел. Ксен выбросила обе половины пластины в воду и запустила пальцы в свои перепутанные, склеившиеся волосы. Сейчас, на середине моста, соединяющего Большой Мир и Острова, она решила, что с Сонаром ей больше не по пути.

– Я покидаю тебя, – спокойной сказала Ксен. Голос Сонара у неё в голове рассмеялся.

– Тебе не уйти от меня, малышка. Я это ты.

– Я покидаю тебя! – крикнула Ксен.

– Я это ты, – сказал Сонар менее уверенно. Или Ксен это только показалось?

– Прошлое остаётся в прошлом. А ты прошлое. Ты мёртв. Тебя убили тогда, давно. А сейчас я просто заканчиваю начатое.

– Нет! – прокричал Сонар откуда-то издалека.

– Я покидаю тебя, – третий раз сказала Ксен. Она опустилась на колени и стала читать единственную известную молитву для андроидов. Excelsior, и да благословит господь Алису Вега. Amen.

197.

Девин входит в комнату. В его руке стакан воды. Когда он видит Итон, стакан падает и разбивается. Лори вскрикивает.

– Кто ты? – спрашивает Девин. Лори поворачивает к нему лицо.

– Это Итон. Она странная, но, по-моему, хорошая.

Девин не говорит Лори, что одежда Итон вымокла от крови. Вместо этого он обнимает Лори за пояс и говорит, что ей срочно надо подышать свежим воздухом. Она не возражает. Когда они проходят мимо Итон, Лори улыбается ей и быстро касается рукой её лица.

– Ты хорошая, – говорит она. Итон чувствует, что от прикосновения Лори у неё кружится голова. Откуда она может знать эту девушку? А как она может что-то забыть? Шеду ничего и никогда не забывают, потому что, черт побери, они шеду! Как можно что-то планировать с дырявой памятью? Итон со свистом выдыхает воздух и закрывает глаза.

Она стоит посреди комнаты. Бабочки. Белые бабочки повсюду. Она утопает в бабочках по колено. Все мёртвые, все белые, все неподвижные, потому что в спальне Золлака нет сквозняков. И снова на память приходят призраки прошлого. Шеду Рагби, подумать только. Как будто вчера они говорили лицом к лицу. Она была чудо как хороша собой, в этом уж точно не было сомнений. Это не игра в красива-уродлива, тут больше подойдут определения "очаровательна", "прекрасна" или даже "божественна". В тот вечер презентация была посвящена новой вакцине для новорождённых. Всё было выполнено в красных тонах, поэтому Итон в своём привычном зелёно-голубом платье смотрелась ярким цветным пятном. Тогда она впервые увидела шеду Рагби. Увидела и испугалась. Она видела перед собой отличное тело андроида, обтянутое безупречной искусственной кожей. Видела пластиковые волосы, тщательно прокрашенные губы, ровные зубы из металлокерамики. Рагби был одним из множества андроидов, и всё же Итон обратила внимание именно на него. Шеду и есть шеду, да только не в этом дело. Его глазные яблоки были выполнены из полимерного материала, высокоточная камера отправляла изображения прямо в мозг. Итон было прекрасно известно устройство его глаз, но в них было что-то ещё, что-то, о чем и не подозревал их разработчик. Другие могли это и не замечать. Итон увидела, и её собственные глаза открылись в изумлении.

Из глазниц шеду Рагби на неё смотрели глаза человека, а не просто умного адроида. Они были живыми и чувствующими. Итон не могла знать, что Рагби видел в её глазах то же самое. И когда они, наконец, заговорили, каждый испытывал одно и то же чувство. Восторг первооткрывателя.

Тем вечером им пришлось много говорить, много фотографироваться, много улыбаться. Работа есть работа и оба относились к ней со всей ответственностью. Но когда большая часть гостей разъехалась, а техники убирали презентационное оборудование, Итон подошла к Рагби.

– Я... я ищу лорда Хэвишема.

– Я видел его в библиотеке полчаса назад. Тебе он зачем-то нужен?

– Вообще-то нет. Но...

Рагби точно знал, что должен удивиться, но удивления не было. Он чувствовал облегчение от того, что Итон сама заговорила с ним, а на тему было наплевать.

– Я могу проводить тебя туда.

Теперь настала пора удивляться Итон, но и она не удивилась. Итон знала, где находится библиотека и знала, что это известно Рагби. Тогда зачем он вызвался её проводить? И снова вместо удивления только какое-то совершенно новое чувство. Библиотека располагалась на сто девятом этаже, в конце длинного крыла. Если шеду Рагби составит ей компанию, они будут вместе по меньшей мере ещё двадцать минут.