Текст книги "Мёртвые бабочки (СИ)"

Автор книги: Ян Кравец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 37 страниц)

Не задерживаясь ни на одном секторе, Ксен прошла в рубку управления. Положила обе руки на угольно-черную стену. Посмотрела на разводы, расходящиеся от её ладоней. Улыбнулась.

– Я в сети. Я шеду. Слушайте. Слушайте.

Когда тысячеголосый хор стих, Ксен медленно заговорила:

Тропой альпийской в снег и мрак

Шел юноша, державший стяг.

И стяг в ночи сиял, как днём,

И странный был девиз на нём:

Excelsior!

218.

Тысячи бабочек поднялись в воздух. Тысячи.

219.

Вестминстерское аббатство было разрушено больше трёх тысяч лет назад, а на его месте высился огромный готический храм из молочно-белого камня. Он почти во всём повторял здание соборной церкви Святого Петра, вот только вдвое превосходил его размером. Вместо статуй мучеников на нём были установлены статуи Мильтона и Китса, Шелли и Клэра. Не было только Лонгфелло, но оно и понятно. Новый уголок поэтов был посвящен только уроженцам Британии.

Все окна нового строения были из цветного стекла, так что изнутри храм заливали яркие полосы света. Красные, зелёные, жёлтые блики танцевали по полу, отражались от отполированных скамеек, раскрашивали алтарь немыслимыми оттенками. На стенах были развешены изображения великих деятелей прошлого. Альберт Эйнштейн соседствовал с Эдвардом Виттеном, Стивен Хокинг и Джон Мокли составляли компанию братьям Джонс. Если как следует присмотреться, можно было отыскать портрет Алисы Вега, явно сделанный с одной из газетных фотографий. Неизвестный художник изобразил её в виде сирены, сидящей на морском берегу. Рот Алисы был слегка приоткрыт, огненные зрачки расширены, рыжие волосы похожи на пылающий факел. Перед портретом висит красная лампадка с тускло горящей свечой.

Все скамейки заняты сидящими прихожанами. Пожилых людей нет, зато очень много детей. В храме холодно, но женщины обмахиваются веерами. Многие погружены в чтение толстых книг в одинаковых черных переплётах со штампом Mephistable-Print на обложке. Сторонний наблюдатель сказал бы, что это библии, но в действительности это романы Андре Нортон, полное собрание историй о Королеве Солнца. Никто из прихожан не знает, почему пастор Ландгроув выбрал сегодня именно эти произведения, но возражений нет. Скорее всего, на завтрашней службе пастор раздаст святое писание от Клиффорда Саймака.

На фоне остальных пастор Ландгроув выглядит самым старым. На вид ему около восьмидесяти лет. Одной руки у него нет, спина согнута колесом, а вместо правого глаза зияет черная дыра. При желании сквозь неё можно разглядеть, как циркулирует охлаждающая жидкость вокруг его черепной коробки. Пастор Ландгроув андроид, как и все его прихожане. Когда-то он был шеду, но после прямого попадания снаряда в его вычислительный центр растерял почти все свои способности. Всё, что он может сейчас, это говорить одновременно для пары сотен андроидов. Будут ли они его слушать, тот ещё вопрос, но, по крайней мере, он старается. В своих проповедях он старательно обходит слова "андроид", "техника" и даже "прогресс", зато часто напирает на слова "человечество" и "люди". Пастору прекрасно известно, что андроиды приходят в его храм только потому, что копируют поведение людей, но это мало его беспокоит. Ландгроув и сам давно играет в человека. Он называет себя последним священником и находит в этом какое-то утешение. Что такое бог он не имеет ни малейшего понятия. Вместо бога у пастора Ландгроува только его воспоминания о старом мире.

Когда Ксен подключается ко всем живым андроидам, пастор Ландгроув нараспев читает о суперкарго Ван Райке. Её голос обрывает его на полуслове. На мгновение Ландгроув чувствует свою несуществующую руку, и не просто чувствует, видит её. Он открывает рот, но не может выдавить из себя ни звука, спотыкается и хватается за алтарь. Прихожане вскакивают со своих мест и все как один смотрят на потолок. Ландгроув, наконец, обретает равновесие и сам смотрит вверх. Там, под сплетёнными сводами, раскрывает крылья огромная белая бабочка.

– Боже мой! – хочет сказать Ландгроув и не может. Вместо этого он вместе со всеми другими андроидами в храме говорит нараспев: – Тропой альпийской, в снег и мрак...

И хор их голосов устремляется в небо.

220.

Луиза Симмонс, бывший домашний андроид, держит за руку Петера, своего названного мужа. Они смотрят в небо на спроецированную белую бабочку и шепчут стихи Лонгфелло. Луиза чувствует, как слёзы текут по её щекам. Она знает, что это невозможно, потому что у неё нет слёзных протоков, и всё же она знает, что плачет. Когда она произносит последнюю строку, когда они произносят последнюю строку, Петер обнимает её за плечи. Прикосновение руки к руке, губ к губам. Петер целует её электронные глаза, синтетические волосы, синтезированную кожу. Луиза думает, что никогда в жизни не испытывала ничего подобного и продолжает плакать.

– Это происходит наяву? – спрашивает она. Петер не отвечает и зарывается лицом в её волосы.

221.

Томми, ребёнок-андроид сосредоточенно раскапывает во дворе какую-то ямку. Он видит там дождевого червя и вытаскивает его наружу. Томми понятия не имеет, зачем он это делает, чувствует только, что это необычайно важно и интересно. Он больше не испытывает потребности выполнять циклические действия. Вместо этого он садится на корточки и сосредоточенно тыкает в червяка палкой. Ресурсов его мозга вполне хватило бы для того, чтобы рассчитать траекторию межгалактической ракеты, но копаться в земле ему нравится гораздо больше. На следующий день он познакомится с Марком Кларенсом, ещё одним маленьким андроидом и своим лучшим другом. Через год Томми и Марк забудут о том, что они созданы искусственно и будут считать себя обыкновенными детьми. А пока только бабочки. Тысячи бабочек.

222.

Дворец архонта опустел. Наместник нанял новых слуг, но пока никто так и не согласился переступить порог дворца. Это место называют проклятым. Даже трупы и те похоронили на пустыре, к югу от городского кладбища. Живые не приближаются к дворцу архонта, мёртвые не принимают к себе тех, кто умер во дворце.

Дворец опустел. Кроме Роудин здесь нет ни одной живой души. Имеет ли шеду Роудин живую душу, неизвестно. Мысленно Роудин зовёт себя "Мастер имён", потому что именно она дала имена множеству городов, отмеченных на карте перевёрнутого мира, именно она назвала расы новых людей. Имена эти старые, забытые даже в том, старом мире. Но Роудин хорошо знает историю, поэтому имена она помнит очень хорошо.

Ещё Роудин помнит Ларсена, голову которого так и не увенчала корона архонта. Она помнит его ребёнком, помнит зрелым мужчиной, помнит стариком. Но когда она закрывает глаза и представляет себе Ларсена, она видит его пятнадцатилетним юношей. Слабым, даже жалким, со впалой грудью, с неизменной прядью редких волос, прилипшей ко лбу. Она видит его глаза, подрагивающие ресницы, полупрозрачные веки. Почему она так любит его глаза? Почему она так любит это алчное, жаждущее выражение, которое то и дело вспыхивает и снова затухает?

Роудин знает, что Ларсен мёртв, но она не может отпустить его из своей памяти. В её сердце нет мести и злобы, есть только бесконечное чувство потери. Роудин потеряла Ларсена. Роудин потеряла смысл своего существования. Роудин давно уже не шеду, потому что управляет только своей жизнью. Совсем недавно она во всём помогала Ларсену, но теперь...

– Что делать теперь? – спрашивает Роудин. Вопрос, похоже, она адресует стенам, потому что во дворце больше никого нет. Она слышит звук своего голоса, звук своих шагов. Слышит, как где-то бьётся о стекло крупное насекомое.

– Бабочка, – говорит Роудин. Она стоит перед окном и смотрит на большую белую бабочку, которая сидит на подоконнике. Бабочка неподвижна, скорее всего, даже мертва, но Роудин кажется, что стоит только отвести взгляд, и бабочка взмахнёт крыльями.

– Мёртвая бабочка, – говорит Роудин. Она протягивает руку к бабочке и касается пальцами её крыльев. На кончиках пальцев остаётся белая пыльца. Пахнет она почему-то ванилью.

Роудин подносит пальцы к губам, засовывает их в рот. У неё нет модуля вкуса, но сейчас она чувствует вкус ванили. Она кусает пальцы с такой силой, что раздаётся хруст. Теперь ко вкусу ванили примешивается вкус крови. В оконном отражении Роудин видит, как по её подбородку стекает струйка крови.

– Но этого не может быть, – говорит она. – Или... может?

На память приходит старая сказка про деревянного мальчика, который хотел стать настоящим ребёнком. Роудин никак не может вспомнить, вышло что-нибудь у паренька, или нет. А вот у неё, похоже, это получилось.

– Я человек, – говорит Роудин. Голос выходит совсем чужим и мысли в голове тоже почему-то чужие. Она слышит отголосок какой-то далёкой песни или молитвы. Кажется, речь там идёт про Альпы.

Последняя мысль, которая приходит в голову Роудин, почему-то про шеду Итон. Она не просто вспоминает Итон, она думает, как Итон. Роудин думает, что бабочки это воплощённое безумие. Безумие во плоти. Каждый достойный человек оставляет свой след. Шеду Итон оставила целую цепочку следов из мёртвых бабочек. Конечно, мёртвые бабочки гораздо надежнее хлебных крошек, но приведут ли они домой?

– Я хочу домой, – говорит Роудин. В следующее мгновение её сознание переносится в дата-центр 19.

223.

Лори растолкала Девина посреди ночи.

– Принеси мне воды, пожалуйста, – попросила Лори. Через год-другой в ответ на такую просьбу Девин бы сонно пробурчал "сама сходи", но в медовый месяц любой каприз возлюбленной рассматривается как приказ. Девин поцеловал жену в щёку, встал и пошел к двери.

Когда он вернулся со стаканом воды, Лори воскликнула:

– Осторожно, не наступи! Там на полу большая бабочка. Наверное, влетела днём.

Девин посмотрел, куда она указывала.

И ничего не увидел.

224.

Ксен сидит на полу рубки. Её тело сотрясает дрожь, голова разрывается от тысячи мыслей. Она смогла отключиться от сети, но, кажется, что-то пошло не так. Ей никак не удаётся собрать сознание воедино. Она Ксен, но она же Рагби, Хэрроу, Роудин, Итон. Она это все шеду, которые существовали и ещё только будут существовать. Она это каждый андроид, когда-либо сошедший с конвейера, каждый искусственный разум, каждое слово, каждое чувство.

– Я человек, – протестует Ксен. – Я человек!

Марево отпускает её. Ксен пытается встать на ноги, падает, снова встаёт.

– Я смогу, – говорит она. – Я вернусь. За всеми. За каждым. Я всегда возвращаюсь.

Она снова падает, но на этот раз больше не поднимается. Ксен закрывает глаза. На обратной стороне век она видит, как медленно догорает пламя свечи. Потом наступает темнота.

225.

На орбитальной станции вечер. Алиса Вега сидит на высоком барном стульчике и держит двумя руками синюю кружку с желтым солнышком. На кружке написано "Доброе утро", но Алиса считает эту кружку вечерней. Кружка-вечернекружка. По утрам кофе в красной чашке Нескафе, по вечерам в синей кружке "Доброе утро". Если вам кажется это нелогичным, объясните свою позицию андроиду, встречающему третье тысячелетие в одиночестве.

– Пора спать, – говорит Алиса Вега.

Она встаёт и идёт обратно по коридору мимо саркофагов с замороженными людьми. Одно время Алиса Вега желала им доброй ночи, сейчас ограничивается кивком головы. В конце концов, они и так спят. Просто их ночь слишком затянулась.

В спальне Алиса снимает джинсы и рубашку. Она проходит в ванну и несколько минут сосредоточенно чистит зубы сухой щёткой. Потом расстегивает бюстгальтер, снимает его, снимает трусы и кладёт всё в корзину для грязного белья. В корзине установлен измельчитель пластика, который превращает одежду в полимерный порошок для новых поделок. Рядом стоит стиральная машинка. Она тоже бутафорская, как и вся бытовая техника, но Алисе давно об этом забыла. Завтра она достанет чистое бельё из шкафа. Может быть, даже наденет кружевной комплект.

Алиса Вега переодевается в пижаму и забирается в кровать. Она подкладывает себе под спину подушку, устраивается поудобнее и берёт книжку, лежащую на тумбочке. На этот раз это Оскар Уайльд, Портрет Дориана Грея. Алиса читает его несколько вечеров подряд и спустя полчаса перелистывает последнюю страницу. Она кладёт прочитанную книжку обратно на тумбочку, но промахивается мимо магнитного замка. Книга взмывает вверх и плавает по комнате. Алиса вздыхает. Ей не хочется вылезать из тёплой постели, но ещё больше не хочется, чтобы книга парила у неё над головой. Это порядком разрушает ту иллюзию дома, над которой она так долго и упорно работает.

Алиса встаёт, ловит книжку и уже собирается положить её на тумбочку, как вдруг её взгляд падает на широкий экран с картой b2b. Алиса смотрит на экран и глаза её раскрываются всё шире и шире.

В левом нижнем углу мигает конверт с профилем Гамлета, принца датского. Надпись над ним гласит:

Получено новое сообщение. Открыть?

Генри Лонгфелло

Excelsior !

Тропой альпийской в снег и мрак

Шел юноша, державший стяг.

И стяг в ночи сиял, как днем,

И странный был девиз на нем:

Excelsior!

Был грустен взор его и строг,

Глаза сверкали, как клинок,

И, как серебряный гобой,

Звучал язык для всех чужой:

Excelsior!

Горели в окнах огоньки,

К уюту звали очаги,

Но льды под небом видел он,

И вновь звучало, словно стон:

Excelsior!

"Куда? – в селе сказал старик.-

Там вихрь и стужа, там ледник,

Пред ним, широк, бежит поток".

Но был ответ, как звонкий рог:

Excelsior!

Сказала девушка: "Приди!

Усни, припав, к моей груди!"

В глазах был синий, влажный свет,

Но вздохом прозвучал ответ:

Excelsior!

"Не подходи к сухой сосне!

Страшись лавины в вышине!" –

Прощаясь, крикнул селянин.

Но был ответ ему один:

Excelsior!

На Сен-Бернардский перевал

Он в час заутрени попал,

И хор монахов смолк на миг,

Когда в их гимн ворвался крик:

Excelsior!

Но труп, навеки вмерзший в лед,

Нашла собака через год.

Рука сжимала стяг, застыв,

И тот же был на нем призыв:

Excelsior!

Меж ледяных бездушных скал

Прекрасный, мертвый он лежал,

А с неба, в мир камней и льда

Неслось, как падает звезда:

Excelsior!