Текст книги "Каменные скрижали"

Автор книги: Войцех Жукровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Хочу помыться. Я вся мокрая. И к тому же очень устала. Прости, что и тебе попало, – ее губы дрожали как у ребенка, который с трудом удерживается от плача, – но если бы ты знал, что со мной случилось, ты ничему бы не удивлялся.

Он забрал у нее корзинку, посадил рядом, и не успела она прийти в себя, как машина тронулась.

– Я, должно быть, ужасно выгляжу, – она взглянула в зеркальце. – Ты куда меня везешь? Ведь я нигде не могу показаться в мятом платье.

Иштван молчал, глядя далеко перед собой на шоссе. Вибрирующий от жары воздух размывал стволы придорожных деревьев, стирал коричневатую зелень крон. Асфальт светился, словно по нему разлилась лазурь. Вокруг стояли опустевшие поля, покрытые красными бороздами и непаханой стерней. Только полосы сахарного тростника стояли зеленой стеной. По канаве расхаживала пара аистов и с отвращением клевала жестких кузнечиков.

В пустом небе, используя невидимые воздушные течения, парил ястреб-разведчик, похожий на черный крест.

– Ты, вижу, не хочешь со мной разговаривать? Обиделся.

– Я тебя везу за город. Посидим в тени над водой. Ты немного отдохнешь. Надеюсь, не жалеешь, что я тебя похитил.

Иштван вел машину левой рукой, правую выставил за окно, встречный ветер приятно обтекал тело, теребил рубашку.

– У меня сегодня было человек тридцать пациентов, почти одни дети. В чем они виноваты, что так страдают? Вспухшие, гноящиеся веки… Зрачки, которые не переносят света, солнце колет глаза, как иглой. Знаешь, у детишек щеки изборождены следами от слез. Я повторяю одну и ту же операцию. Надеваю крюк, выворачиваю веко, соскребаю, вырываю загнувшиеся ресницы, которые раздражают, калечат глазное яблоко. Медсестра держит ребенка за голову, а мать, присев, обнимает меня за ноги, словно умоляет, чтобы я не делала больно, – Маргит говорила сердито, глядя мимо Иштвана, на пустые, выжженные поля и синее небо, словно наполненное горячим пеплом. – Может быть, тебе это неприятно слышать? Или надоело?

– Я охотно слушаю рассказы о неизвестном мне докторе Маргарет Уорд, – он посигналил, потому что стая павлинов переходила дорогу. Переваливающиеся золотисто-зеленые хвосты мели пыль и листья, – До сих пор я был знаком только с мисс Маргит.

– Каждая мать любит свое дитя, но в данном случае любовь калечит, ослепляет, а иногда убивает. Я смазываю веки внутри мазью, пускаю капли, а позже через окно вижу, как краем юбки она протирает ребенку глаза, и, плюя на пальцы, смачивает воспаленный край глаза… А дома позовет садху и позволит ему колдовать будет прикладывать липкие от грязи мешочки с амулетами или коровий навоз. И сколько ее ни учи, она все равно поступит иначе-. Будет до потери сознания повторять мои предписания, а я по ее глазам вижу, что обещает, лишь бы меня успокоить, а дома все сделает по-своему. Соберет соседок, расскажет, как было дело в клинике, а потом, когда они досыта наговорятся, снова начнет красить веки ребенка этой ужасной мазью из кокосового жира и сажи. Я виновата, потому что промыла глаза ребенку и у него веки стали белыми как у ястреба, а надо, чтобы они были красивые. Знаешь, я у таких матерей силой отнимала бы больных детей. Ведь все лечение идет насмарку. Достаточно, чтобы веко немного зажило, как они перестают приходить на процедуры. Вот меня иногда и охватывает такая злость, как сегодня. И тебе досталось. Прости. Они немного помолчали, прислушиваясь к ровному пению двигателя, потом Иштван повернул голову и с вызовом посмотрел на нее:

– Тебе удалось спасти зрение хотя бы одному ребенку?

– Конечно! – воскликнула она.

Но он продолжал дальше, не обращая внимания на ее возмущение:

– Он сможет различать цвета, формы, ты ему подаришь весь мир, этого мало? Неужели не стоило приезжать сюда ради счастья хотя бы одного ребенка?

– Не обращай внимания на мое раздраженное настроение. На меня сегодня что-то нашло, я злая, как оса.

– Взгляни, – он показал на серебристо-белое небо. – Песочного цвета тучи, заряженные электричеством. Идет сухая буря. Птицы прячутся, цикады притихли, мы тоже испытываем напряжение, но люди потеряли инстинкт и не знают, что им грозит. В нас только пробуждается беспокойство.

Они повернули в сторону раскидистых деревьев. Там стояло несколько повозок и мотоциклетных рикш с балдахинами в голубую полоску. Расстегнув рубашки, водители спали в тени. Лошадки желтыми зубами срывали пыльные сухие листья с кустов и хлестали себя хвостами по искусанным оводами крупам.

– Въезд запрещен, – Маргит показала на дорожный знак.

– К нам это не относится. Дипломатическая машина, – он мчался по хрустящему гравию прямо к руинам дворца Великого Могола. Блестящие, как металл, мухи, которые влетели в машину во время езды и, прижатые потоком воздуха, бились о заднее стекло, теперь с громким, отчаянным жужжанием пытались выскочить в открытое окно, ударяясь о лица, запутываясь в волосах Маргит.

– Отвратительные мухи, – передергивала она плечами, вычесывая их пальцами.

В мертвый, знойный час парк был пуст. Они стояли у подножья красноватой, тридцатиэтажной башни, которая на фоне серебристых, разбросанных по небу полос, казалось, покачивается, грозя, упасть на них.

В темных воротах, уронив голову на грудь, спал полуголый нищий. Худые черные руки были опущены между раздвинутыми коленями. Ногти на пальцах ног у него были длинные, как у собаки. Нищий не проснулся даже тогда, когда они прошли мимо по узкому коридору, направляясь к винтовой лестнице с истертыми каменными ступеньками! Узкие окошечки бойниц рассеивали слабей свет. Им пришлось взбираться едва ли не на ощупь. На стене при свете спички были видны жирные полосы грязи. Сотни тысяч посетителей опирались здесь ладонями, водили вспотевшими пальцами, полируя штукатурку. Снизу поднималась мускусная вонь от испражнений летучих мышей и человеческой мочи. Сверху слышались пискливые голоса девушек, умноженные эхом.

– Поднимемся на самый верх? – предложил Иштван. – Восемьсот шестьдесят две ступеньки…

– Я никогда не простила бы себе, если бы не влезла туда, – сказала Маргит, ускорив шаги. – Я обязательно должна побывать наверху.

Мимо них прошли девушки в просторных шароварах, цветных туниках и легких шалях, концы которых свисали на спине. Еще долго были слышны писк, смех и шлепанье их сандалий.

Они останавливались все чаще, переводили дыхание. Маргит прижала руку к сердцу.

– Надо же, как стучит…

По дороге они вспугнули целующуюся пару в белых одеждах. Молодые люди, смутившись, взялись за руки и начали спускаться, но шум шагов вскоре прекратился, они вовсе не спешили выходить из каменной башни.

– Ты видела? Они целовались, – сказал Иштван, развеселившись. – Такие сцены цензура вырезает из фильмов.

– Меня удивляет, что большую нежность проявляют друг к другу мужчины, они ходят, обнявшись, держатся за руки, вплетают цветы в волосы… Я здесь не видела парня и девушку, идущих под руку. А если это и случается, то они маршируют в сопровождении всей семьи. О, уже недалеко, – ее обрадовал свет, который шел из дверного проема, ведущего на вершину башни.

Перед ними расстилалась бесплодная равнина с выгоревшими от постоянной жары рядами густых колючих кустарников, рощами желтеющих деревьев. Под мутным небом, словно полосы далекого дождя, поднимались клубы летящей пыли и то и дело рокотали раскаты грома. В перелесках, похожие на панцири огромных черепах, темнели купола древних гробниц, с содранной кощунственной рукой майоликовой облицовкой.

Ближе к башне, в банановом саду белело несколько мазанок, а в пруду, словно ожившие валуны, торчали черные туши буйволов.

Когда Маргит выглянула за каменный парапет, Иштван придержал ее за талию. По крутой гладкой стене взгляд скользил вниз, перескакивал две галереи с белыми фигурками мужчин, доходил до земли, каменных плит и красноватой утоптанной глины, посыпанной гравием. Мурашки пробегали по телу при мысли, что можно рухнуть вниз с криком отчаяния, на который никто не откликнется, пока глухой удар о землю не успокоит навсегда.

– Прошу соблюдать осторожность, – предупредил сторож в военном мундире, подкованные ботинки застучали по камню. – Два дня назад отсюда бросилась девушка. Еще остался след, – он показал засохшие, черные брызги на обрывистой стене. – Когда ее подняли, она была как мешок из мокрой шерсти, все косточки переломаны. А сразу же после праздника Дива ли отсюда тоже прыгнула одна пара, они держались за руки. У них была любовь, а родители не позволили, потому что он происходил из семьи браминов, а она деревенская… Странно, что эту башню облюбовали самоубийцы. Лучше не высовываться, земля манит, тянет к себе, закружится голова и может произойти несчастье.

Сторож смотрел на Маргит с подозрительным беспокойством.

– Меня поставили, чтобы я смотрел за порядком, – добавил он. – Но если кто-то уж решил, то обязательно прыгнет…

Ветер дул все сильнее, узкие окошки башни пели, как флейты.

Внизу поднималась туча из пыли, вырванных трав и сухих листьев. Порыв ветра теребил волосы, они чувствовали, как их омывают теплые потоки воздуха. Маргит присела, прижимая к коленям вздувшееся платье.

– Будет сильная буря, – предупредил сторож, – лучше спуститься вниз.

– Нет, – упрямилась она, – побудем здесь еще немного. Под ними стонали деревья. Ветер раскачивал кроны, горстями рвал листья. Высохшее поле дымилось красной пылью.

– Не бойтесь, со мной у вас проблем не будет, – успокоила она сторожа. Маргит с волнением всматривалась во внезапно посеревшее небо, с чернильными наплывами, ставшее таким неестественным. Желто-розовое сияние ярко освещало тучи пульсирующим светом, молнии предвещали засуху, погоду без дождей.

Маргит пыталась гребенкой пригладить вставшие дыбом волосы, но, насыщенные электричеством, они снова поднимались, из них летели искры.

– А вдруг сюда ударит молния? – неожиданно испугалась она. – У меня нет желания погибнуть по воле богов, Я уже не в том возрасте, когда без страха думаешь о смерти.

Маргит помолчала, а затем как-то очень уж спокойно добавила:

– Я когда-то хотела покончить с собой. Она посмотрела на Тереи.

– Тогда я была очень молодой и глупой.

Иштван молчал, чувствуя на своих губах бесплодный вкус пустыни.

Вокруг них усиливался шум ветра, песчинки, ударяя по щекам, кололи словно иглы.

– Я любила кузена. Мы целовались в укромных местах, как та пара… Прекрасный парень… Я была счастлива. Он пошел добровольцем на фронт. А я поклялась, что буду его ждать. Он обещал писать. Но я так и не получила ни одного письма. Был сорок третий год. Бирма. Он погиб на этой адской дороге до Мандалай. Его убили японцы.

Маргит подошла поближе, потому что ветер уносил слова, она встала так близко, что юбка билась об его колени. Иштван улавливал запах горячего тела.

– Мне хотелось быть с теми, кто борется. Я тогда работала в госпитале в Мельбурне. В то время я еще ничего не знала о войне. Раненых у нас было немного… Ни море, ни джунгли не возвращают жертвы, – она говорила страстно, ветер выл, внизу шумели деревья, так, что до Тереи иногда доносились лишь строгие интонации ее голоса. – Когда мне сказали: сестра Маргарет, внизу вас ждет какой-то военный, я была уверена, что это Стенли. Я бежала по коридору, стук моих каблуков я помню до сегодняшнего дня. Меня несло как на крыльях. Но там стоял чужой мужчина. Он сказал до ужаса просто: будьте мужественной, Стенли умер… У меня от него ничего не осталось на память. Ничего. Если бы у этого солдата было хоть немного сострадания, он мог бы подарить мне хотя бы собственную пуговицу, сказав, что это от Стенли. Хороший парень, но никакой чуткости. И в тот же самый вечер я ему отдалась. У меня со Стенли ничего не было. А этот возвращался обратно. Я все время, пока он меня целовал, думала: ведь это не имеет никакого значения. Стенли нет, его нет в живых, и я тоже не хочу жить. Я знала, что тело может себя защитить, взбунтуется. Возможно, меня еще спасут. Я помнила лишь одно: если яд ввести шприцем внутримышечно, то ничего уже не поможет. Доступ к ампулам я имела. Но раз я этого не сделала сразу же после того, как он ушел, у меня не хватило сил убить себя через неделю. Возможно, этот первый мужчина, сам того не сознавая, спас меня? Мой возлюбленный… – она язвительно засмеялась. – Он даже не заметил, что был первым, потчевал меня ужасными рассказами о том, что японцы делают с пленными. А утром позвонил, чтобы попрощаться. Может, это я должна была послать ему цветы?

Все небо громыхало над ними, сухие огни вспыхивали сразу в нескольких местах. Нечем было дышать, буря усиливалась. Лица хлестал песок.

– Сойдите вниз, – снова подошел к ним сторож, – здесь может быть опасно.

Землю сверху уже не видно было, внизу тучами несся красно-бурый песок, заслоняя деревья.

– Все же давай его послушаемся, – сказал Тереи. – Тут уже находиться неприятно. У меня глаза полны песка.

– Хорошо. И прости меня за то, что я вернулась к этим старым своим делам. Ты, вероятно, подумал: истеричка. Время все лечит, а жизнь и так коротка. Не стоит отказываться от нее. Нужно иметь мужество дожить до конца. Во всяком случае, так я думаю сейчас.

Сторож боролся с дверью, которую не давал закрыть ветер, он с трудом справился с задвижкой.

Они стояли в темноте рядом, свет фонаря белым пятном скользил по стене.

– Почему ты не вышла замуж? – неожиданно спросил Тереи. – Ты красивая, образованная, и к тому же у тебя есть деньги.

– Они дают мне независимость. Мне не нужно работать. Я занимаюсь своим делом, потому что хочу быть полезной.

– Это мне ничего не объясняет, – упорствовал он, взял ее под руку. Внутри башни выл ветер и через бойницы швырял клубы пыли.

– Я не чувствую пока страха, когда говорю: я одинока. Выйти за кого-то замуж… На это всегда есть время. Пойми, я еще не отказалась от надежды полюбить.

– Я тебя не заставляю исповедоваться, – попытался оправдаться он.

– Я говорю только то, что сама хочу сказать. С тобой можно дружить. Ты не спешишь удовлетворить свои желания. Ты разочарован, что не спал еще со мной? Вижу, ты отдаешь себе отчет в том, что мой первый мужчина не был единственным, после него было еще несколько, таких же не имеющих значения, – тут она нашла более точное определение, – недостойных того, чтобы я о них помнила. Я достаточно рано успела заметить, что хотя и не трудно менять мужчин, но вряд ли я себя чувствовала бы счастливой, даже если бы была довольна на следующий день. Говорю искренне, как есть на самом деле, чтобы не испортить наших дружеских отношений.

Они, молча, начали спускаться по лестнице. Иштван видел ее стройные ноги, освещенные фонариком сторожа, коридор спиралью пронизывал толстые стены башни, бесконечные повороты вызывали головокружение.

– Надеюсь, ты не чувствуешь себя обиженным моей откровенностью? – спросила Маргит запыхавшимся голосом, когда они остановились внизу.

– Ты удивила меня своей смелостью. Женщины не говорят о таких вещах. Во всяком случае, я ничего подобного не слышал.

– Может, ты еще не встретил женщину? – засмеялась Маргит в темноте. – А был знаком лишь с теми, кто помогал тебе заснуть?

Ураган врывался в тесный коридор, как в трубу. Сухой и горячий воздух имел привкус меди. Повернувшись спиной к выходу и положив голову на колени, которые он обнял руками, безразлично сидел старик-нищий. Ветер трепал его волосы, посыпал голые плечи травой.

Иштван с беспокойством подумал о машине. Прищурив глаза, он выглянул на улицу. Автомобиль стоял невдалеке, как верный конь, казалось, он легонько дрожит от бешеного топота затянувшейся бури. «Даже если не удастся уехать» – подумал Тереи, – «там, на удобных сиденьях, будет легче переждать, пока не утихнет ураган».

Он подбежал к машине, открыл ключом дверцу, которая тут же сильно ударила его. Пришлось с ней повозиться, прежде чем Маргит забралась внутрь и ему самому удалось сесть рядом.

– Вокруг нас мчатся тучи. Такое впечатление, будто мы сидим в кабине самолета, – он поднял стекло, через которое проникала пыль.

В стремительном потоке песка они увидели зеленого попугайчика с раскрытыми крыльями, которого ветер нес, выламывая длинные маховые перья.

 – Бедная птица.

– Бедные люди, – возразил он. – Подумай о домах, которые разнесет буря, сорванных листах кровельного железа, связках тростника. О песке, который сыплется через проломленные крыши в кастрюли с рисом и рты младенцев. И хлещет их по лицам.

Вокруг автомобиля стоял шум, песчинки покрупнее постукивали по крыше, словно начинался ливень. Вздымающаяся кверху серая масса песка разорвалась желтым светом. Ветер подбрасывал огненный шар величиной с футбольный мяч, из которого во все стороны летели искры. Сделав три больших прыжка, он ударился в ствол дерева. Брызнули ядовитые зигзаги белого света, исчезнувшие в земле с грохотом артиллерийского залпа. Им показалось, что содрогнулся весь мир. Испуганная Маргит схватила Иштвана за руку.

– Что это такое?

– Вероятно, шаровая молния, – он видел девушку не очень четко, только зеленый силуэт, его зрачки ослепил яркий свет.

– Поехали отсюда. Если ты, конечно, сможешь вести машину, – ее голос прерывался. – Башня притягивает молнии.

Тереи включил мотор, отпустил ручной тормоз, но не успел еще включить скорость, как «остин» начал легко катиться, подталкиваемый ветром.

Что-то темное металось перед ними в облаках пыли. Вихрь тащил оторванную ветку, надувая густую листву как парус.

– Не имеет смысла, Иштван, – попросила она. – Шоссе будет завалено сломанными деревьями. Лучше спрячемся в развалинах дворца.

Толстые стены давали возможность укрыться. Тереи выключил двигатель, подтянул тормоз. Лоб у него был покрыт потом. Внутри машины не хватало воздуха.

– Тебе было страшно? Мне тоже стало неприятно, когда к нам полетел этот клубок молний.

– Дай сигарету, – сказала она раздраженно. – Может, немного приоткроем окно.

Они молча курили, глядя, как ветер драит плиты дворца замка, роется в огромных сухих листьях, раскалывает длинные, как острие сабли, вишневого цвета стручки, сорванные с терновых деревьев.

– Я знаю, что этот момент когда-нибудь должен наступить. И все же меня пугает приглашение в темноту. – Маргит говорила задумчиво, тихо, словно ее не интересовало, слышит ли он эти слова.

Только через какие-то мгновения Тереи с огромным удивлением понял, что девушка говорит о смерти. Неожиданно его охватила волна стыда за то, что он видел в ней только красивую, от нечего делать, приехавшую сюда лечить индийцев, австралийскую куклу. Ему казалось, что своими признаниями она больше открылась чем, сбросив платье, обнаженная, предстала бы перед ним.

– А вдруг там человек остается самим собой и все помнит? – Она сидела, задумавшись, следя глазами за полосами пыли, которая, казалось, поднималась сквозь щели между каменными плитами, отшлифованными до блеска ногами многих поколений. Маргит чуть склонила голову набок, лишь сжатые губы выдавали скрываемую боль.

Иштван хотел помочь, утешить, показать, что ему понятно ее настроение.

– У меня тоже были тяжелые дни… В армию меня мобилизовали из университета, не помогли просьбы об отсрочке, хотя бы на несколько месяцев чтобы можно было сдать экзамен, окончить курс. Нас послали на Украину, на фронт, а в сорок четвертом году бои уже шли на Дунае, на венгерской земле. Сегодня легко говорить: капитуляция фашистского союзника. Тогда мы все воспринимали иначе…

Он глубоко затянулся, выпустил дым, спугнув мух, которые ползали по стеклу.

– Ты воевал с русскими? – она повернула к нему маленькую головку с волной тяжелых каштановых волос.

– Да. Я тогда уже понимал, что немцы проиграли войну. Во мне были ярость и отчаяние оттого, что нас втянули во все это. И все же мы сражались до конца. Для немцев Венгрия была территорией, с которой они отступали, а для меня – гибла родина. Я хочу, чтобы ты знала: я тогда был и твоим врагом.

Девушка кивнула в знак того, что понимает.

– Я видел, как немцы накрывали огнем отступающие венгерские части, несмотря на то, что позицию было невозможно удержать, да и сами они отходили. Я их ненавидел. Но боялся русских. Когда Будапешт пал, я хотел застрелиться. Мне казалось, что это конец Венгрии, что мы, как нация, погибли. Случилось так, что я попал в какую-то семью, раненый, голодный, без сил. Они дали мне одежду и какое-то время прятали у себя. Через несколько недель я вышел, с твердым намерением закончить университет, словно ничего этого не было… От смерти никуда не денешься. Так или иначе, она сама придет непрошеная. Оказалось, что нужно все начинать сначала. Работы хватило для всех. Тогда еще особо не расспрашивали, не интересовались, кем ты был на самом деле, не ворошили прошлого.

Перед ними открылись арки дворца Акбара, потрескавшиеся колонны под дождем из песка, неясные очертания, словно на много раз демонстрировавшейся кинопленке.

– А как дела у вас сейчас? – Жить можно?

Она на какое-то время задумалась, прежде чем решилась спросить:

– Так у вас плохо?

– Нет. Ты, вероятно, думаешь: сами виноваты. Конечно. С русскими пришли люди, которые когда-то жили у нас, для них они были самыми лучшими венграми, а для нас нет. Они говорили, что приходят нас учить, воспитывать в духе равенства и свободы… Одних по милости Сталина выпустили из тюрем, другие, которым, вероятно, в свое время удалось избежать каталажки, превратились в марионеток, стали послушным орудием, они хорошо знали, чем грозит непослушание. И тут же начали усердно возводить стены тюрем, тень которых падала на начавшееся восстановление. Эти люди имели мало общего со страной, которой они не знали… Они пугали уже одной своей манерой произносить слова, чужим акцентом вставленными словечками, которые напоминали, откуда они кто за ними стоит. Несправедливые приговоры, тяжелый труд и насилие они небрежно включали в издержки строительства нового общества. И не представляли себе, что может быть иначе. Они должны стоять во главе, выступать с трибун, их лица на портретах и бюстах… Они, они! И все же тогда родилось что-то такое, что все же было народной республикой, рабочие учились понимать механизмы политики, крестьяне начинали читать. Родились новые силы, с которыми власти должны считаться.

– Значит, и ты подаешь кирпичи, когда возводят стены тюрьмы, – сказала она со снисходительной улыбкой, глядя на носки пыльных туфель, – служишь тем, кто, по твоему мнению, не заслуживает уважения.

– Если я засуну руки в карманы и скажу всем: «нет», то тоже ничего не изменю. Даже самого себя. Было время, когда я думал, что достаточно, если я буду только писать на красивом венгерском языке. Сегодня я знаю, что этого мало. В народе дремлет много сил, социализм их будит, это не громкие слова. Наши руководители часто сами не отдают себе отчета в том, какие силы они привели в движение. Приближается время, когда посредники должны будут уйти. Изменения начались в России, с приходом Хрущева… У нас еще старая, испытанная система: подозрительность, доносы, страх. В Польше уже тоже думают иначе. Наступает оттепель, лед трескается – так это красиво называют политики, словно сами неожиданно стали поэтами. Идет буря. Она должна прийти и к нам. Должна. И предстоит борьба, в которой я не могу не участвовать. Иначе я сам себя буду презирать.

Маргит смотрела на него своими голубыми глазами, казалось, это упрямство передается и ей.

– Выходит, ты уже не можешь жить без политики, – укоризненно прошептала она.

Тереи кивнул головой.

Небо прояснилось, и неожиданно они увидели низкое солнце, которое расплывчатым сверкающим пятном в тройном круге радуги выглянуло из-за горизонта. Ветер прекратился. Стало невыносимо жарко, зной шел от песка пустыни, которым буря засыпала дороги и деревья.

Они сидели молча, с симпатией поглядывая друг на друга. Иштван вывел машину на шоссе. Асфальт покрывали песчаные гряды, которые обычно намывает течение на дне речушки. Валялись измельченные ветви и кучи сожженных засухой листьев.

– Стоит мне повернуть голову, чувствую, как песок сыплется мне за шиворот. Мне надо принять ванну. Отвези меня домой.

– Хорошо, будет сделано.

Он свернул в район вилл. Через несколько минут чокидар уже докладывал ему, что выбито стекло в холле, и тут же, ведомый таинственным инстинктом, появился повар.

– Куда ты меня привез? – спросила Маргит, вытирая испачканное лицо.

– Домой, как ты велела. Сейчас я тебе дам полотенце и купальный халат. Предупреждаю: из крана с надписью «холодная» течет как раз горячая. Ну, что ты на меня так смотришь? Сначала столько говорила о дружбе, а теперь удивляешься.

Маргит вошла в комнату, ей в глаза бросился рыжеватый темно-зеленый ковер, ярко освещенный заходящим солнцем. Она остановилась.

– Прекрасные цвета, – кивнула девушка с одобрением, – мне нравится.

– Мне тоже. Напоминает тебя. – Она искоса посмотрела на него.

Иштван показал, где находится ванна, бросил ей махровое полотенце.

– Если хочешь, чтобы я потер тебе спину… – шутливо предложил он свои услуги.

– Если понадобится, позову, только ты особенно не спеши – прервала его Маргит, закрывая дверь на ключ.

– Перейра! – позвал он повара. – Что у тебя хорошего на dinner [13]13
  Dinner (англ.) – обед.


[Закрыть]?

– Рис с соусом и кусок куры в холодильнике, – он беспомощно моргал глазами, но, видя раздражение Тереи, тут, же добавил. – У нас есть еще венгерское «Салями» и «Палинка»… Сейчас сбегаю на рынок и что-нибудь куплю. Вы же не предупреждали, что у нас будет гость.

– У тебя есть зеленый перец? Лук, помидоры?

– Есть, – радостно крикнул повар.

– А бекон и яйца?

– Тоже есть.

– Отлично. Ты свободен. Я сам сделаю венгерское блюдо.

– Понимаю, – многозначительно опустил темные веки повар.

– Ничего ты не понимаешь, – неожиданно рассердился Тереи. – Эта госпожа – глазной врач. Нас захватила песчаная буря за городом. Она приехала, чтобы помыться.

– Я понимаю, – повторил индиец, вытирая руки краем выпущенной поверх брюк рубашки.

– Накрой на стол. И подумай о каких-нибудь цветах. – Иштван был зол, чувствуя, что оправдывается перед поваром.

Перейра исчез, с кухни долетали крики и топот бегающих ног. Иштван заглянул в коридор, там лежали узлы и посохи паломников. Когда повар вернулся со скатертью и столовыми приборами, Тереи его спросил:

– Что это за сборище на кухне?

– Родственники приехали из деревни, они первый раз в городе, хотели бы посмотреть, как мы богато живем, сааб и я. Они ничего не тронут, а спать могли бы на барсати. На крыше места всем хватит.

– Иштван, иди сюда, – услышал он из-за двери голос Маргит. Девушка уже сидела в кресле свежая, загорелая, гладко причесанные щеткой волосы спадали на плечи.

– Обошлась без твоей помощи. Прими душ, сразу оживешь.

Я слышала, как ты командовал поваром. И сразу почувствовала себя голодной. Ну, прыгай в ванну, с грязнулей я за стол не сяду.

Повар уже вносил медный поднос, на нем позванивали высокие бокалы, стояло виски, кусочки льда и голубой сифон, две бутылки кока-колы.

– Я сама справлюсь, – прогоняла хозяина Маргит, – иди уж, иди.

Иштван послушно направился в ванную. Теплый душ принес облегчение. Водяные струи окрасились в красный цвет от пыли пустыни, кожа начала дышать. Он вытирался, специально оставляя приятную влагу. Потом надел чистую рубашку. Посмотрелся в зеркало. Лицо с невеселыми глазами и упрямыми губами. Коротко подстриженные волосы еще склеивались в пряди.

Неожиданно волнение охватило его, когда он увидел чужую гребенку, лежащую рядом с приборами для бритья.

– Ишь чего захотел, – погрозил он своему отражению, чувствуя прилив тепла.

– Не ты ли это потеряла? – он бросил гребенку на колени девушки.

С бокалом в руке она смотрела на стоящую на письменном столе фотографию женщины и двух мальчиков с собакой.

– Мои сыновья и жена.

– Ты никогда о них не говорил, – Маргит взяла снимок в руку, посмотрела на него вблизи. – Красивая женщина, – сказал она, помолчав.

– Ты не спрашивала… Мне придется тебя на минуту оставить. Думаю, ты не сильно соскучилась по индийской кухне?

– Хорошо, теперь я могу ждать и до ночи.

– Выпей, – она подала ему холодный бокал. – Помнишь, с чего началось наше знакомство?

Иштван взял ее руку и поцеловал. Они немного помолчали. Итак, Маргит здесь, – подумал он, – ты ее выловил из толпы гостей в свадебную ночь, приручил, вам хорошо вдвоем. Что тебе еще нужно?

– Сейчас вернусь, – он поставил бокал.

В кухне стоял спертый воздух, пахло пряностями и потными телами, Перейра разложил на столе помидоры, очищенные шары сладкого лука и зеленые сосульки перца. С ножом в руке он словно ждал приказа – в атаку!

Иштван вынул из холодильника бекон, порезал на кусочки и бросил на сковородку. И прежде чем жир растопился, он вынул из перца сердцевину, вытряс зерна и начал мелко шинковать стручки. Повар последовал его примеру, работа шла четко, как концерт в четыре руки. Уже зелень нарезанного перца покрылась кирпичного цвета ломтиками помидоров, забелела от лука, обложенная сверху кружками колбасы. Овощи дали сок, и сковородка приятно заскворчала. Иштван посолил и добавил щепотку огненного перца. Теперь он ждал, когда овощи станут мягкими.

– Только не смей подрумянивать лук, – предупреждал он повара, – держи под крышкой. Перед тем, как подать, вбей два яйца и хорошо перемешай. И следи, чтобы не подгорело. Принеси красное вино.

Ему все время казалось, что он слышит гортанный шепот за густой сеткой, прикрывающей окно, но не мог разглядеть родственников повара из-за темноты, которая внезапно опустилась на землю.

– Надеюсь, это недолго продолжалось, Маргит, ты не скучала?

– Нет. Я думала, – она подняла на него глаза. – Я никогда не скучаю и меня не надо развлекать. Что ты делал?

– Лечо. Наше самое популярное блюдо. Если уж ты имеешь дело с венгром, надо попробовать.

– Ты меня уговорил есть пирожные с серебряной пудрой отчего бы не рискнуть еще?

– К этому надо обязательно «Бычью кровь», – смеялся он, видя ее недовольную мину. – Не бойся, это название красного вина.

За окном зажигались огни в виллах и желтоватые уличные фонари, покрытые пылью недавней бури.

– Нам одной лампы хватит? Или включить верхний свет?

– Оставь. Люблю полумрак.

– Ты не сердишься, что я тебя сюда привез?

– Не сержусь, – запротестовала она. – Сама не знаю, как случилось, что я с таким удовольствием брожу с тобой по Дели. Ты милый. Иногда в больнице мне в голову приходит мысль: об этом я должна ему рассказать.

В дверь постучали.

– Ну, что там?

Но повар деликатничал, не входил. Иштвану пришлось самому открыть дверь, чтобы услышать шепот:

– Сааб, все готово.

– Хорошо, подавай, – он заметил, что Перейра надел светлый холщовый пиджак и белые перчатки, повар появился при полном параде.