Текст книги "Каменные скрижали"

Автор книги: Войцех Жукровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

– Пока нет новых инструкций, действуют прежние. Иначе и тут пойдет разброд, как в Будапеште.

– Хотела бы я знать, чего доискивается Старик у китайцев, – задумалась Юдит. – Что они могут ему сказать?

– Выразят уверения в дружбе под церемониал заварки жасминного чая, – отмахнулся Ференц.

– И это важно, Старик перестанет чувствовать себя одиноким, – рассудил Тереи.

– Я вас очень прошу, не ссорьтесь, – измученным голосом попросила Юдит. – Ну, сами скажите, разве мало нам на голову свалилось?

– Тогда зачем ты ходишь ко мне и спрашиваешь, что я думаю? – прошипел Иштван Ференцу.

– Затем, что это входит в мои обязанности так же, как в твои обязанности входит отвечать на мои вопросы. Мне положено знать, кто со мной рядом.

Тереи стиснул кулаки и в порыве бешенства вслепую нанес удар:

– Знаешь, что сейчас в Будапеште делают с такими, как ты?

– К счастью, здесь не Будапешт и ты не атаман взбунтовавшейся черни, – Ференц выпрямился и, печатая шаг, вышел вон.

– Ну, зачем ты его без толку дразнишь? – пожала плечами Юдит, в ее полном смуглом теле теплилось что-то материнское. – Он тебе припомнит. У него перед глазами фотографии расстрелянных, он чувствует себя, как загнанный волк. Зачем ты его вынуждаешь записывать тебя в свои враги?

– Зарвался, – признался Тереи. – Ничего теперь не поделаешь, ляпнул.

– У тебя же свои заботы. Я-то понимаю. Жена, дети… И ничем ты им помочь не можешь. Знаю, каково это. С той разницей, что я осталась одна, как перст, а у тебя твоих близких никто не отнимет. Помни: несмотря ни на что, надо жить. Когда я сидела там, на Каме, я завидовала семье, мол, живут себе, поживают в Будапеште. А в мае сорок четвертого немцы вывезли всех в Аушвиц, загнали в газовую камеру и сожгли потом. А я жива.

– Да, но не забывай, что это сделали немцы. Мы евреев в обиду не давали, и только, когда обнаружилось, что мы готовы капитулировать перед кем угодно, лишь бы не перед русскими, салашисты подняли мятеж…

– Салашисты тоже были венгры, – горько сказала Юдит. – Сама не знаю, с чего я так упрямо признаюсь к вам, в Будапеште у меня ни родни, ни дома, ни даже могил на кладбище. Но с Израилем меня тоже ничего не связывает. Хотя вы меня с трудом выносите, я – венгерка, потому что так хочу, и никто мне этого запретить не может. Будь поосторожней, когда высчитываешь, кто больший патриот…

– А я против тебя ни единого слова не сказал. Я к тебе от души очень хорошо отношусь.

– И что с того, если ты меня понять не в состоянии? Ты убежден, что у вас не было другого выхода, кроме как сперва присоединиться к Гитлеру, а потом выдать нас.

– Чего ты от меня хочешь? Я был в армии. Всех мобилизовали.

– Эх, Иштван. У меня был друг, он в той же самой армии считался, преподаватель консерватории, пианист. Но не винтовку ему дали, а лопату. Евреев отделили, сформировали саперные батальоны. Винтовки были у тех, кто их сторожил. У венгров высшего сорта. Только там он почувствовал себя евреем.

– Зато выжил, не был на фронте. Не сдох от русской пули! – отчаянно выкрикнул Иштван.

– Выжил, да вот руки… Он никогда уже не возьмет аккорда, у него руки землекопа. А сотню его товарищей там похоронили. За любую мелочь расстреливали, в учителей, врачей и адвокатов палил деревенский табунщик. В тех, кто выжил, – он прикончил венгра, Иштван, я говорю тебе об этом потому, что тоже хорошо к тебе отношусь. Не требуй, чтобы я над тобой слезу пускала по случаю, что у тебя в Будапеште семья. Ничего с ней не случится. Как была, так и останется. А моя вот – погибла.

Словно впервые увидел он Юдит, перед ним распахнулась бездна страдания и одиночества. И не знал он, как быть: то ли обнять Юдит, прижать к груди и попросить прощения, то ли выйти вон, как Ференц, с нарочито обиженным видом.

Юдит сидела, не сводя с него сурового взгляда, такая крупная, горячая, достойная самого большого сочувствия, и он наклонил голову и тихо сказал:

– Прости, Юдит.

– За что? Мне важно, чтобы ты не слишком носился со своими бедами. Помни: здесь у каждого свои вериги, хоть это и не всегда видно.

Униженный, виноватый, он почти спасся бегством к себе в кабинет. Засел за письменный стол, как в убежище, съежился, зарылся в ежедневную кипу газет, попытался выудить сведения. Тон сообщений был благожелателен к повстанцам. Корреспонденты подчеркивали их антисоветское настроение, выхваляли самосуды над коммунистами.

Призывы Надя к выводу из Венгрии русских войск повсюду были вынесены в заголовки. Цитировалось предупреждение командования военно-воздушных сил, что в случае продолжения марша русских колонн в сторону столицы они будут подвергнуты, бомбардировке, «Таймс», правда, не предсказывала венгеро-советского вооруженного конфликта, комментатор соглашался, что переговоры Надя с Сусловым и Микояном помогут найти выход из трудного положения, в котором оказалась Венгрия. Но кто такой в действительности Надь, проявит ли он достаточную твердость и политический разум?

Не было признаков, что Запад склонен нарушить установленные сферы влияния и военных пактов, того, что там называют «равновесием угрозы», а на Востоке – «миром».

Он с облегчением накидывался на эти рассуждения, особо подчеркивал их в памятной записке, которую готовил для министерства. Трудился, и каждое слово дышало надеждой, что конфликт угаснет сам собой и дальнейшего кровопролития удастся избежать. И стука в дверь почти не расслышал.

– Войдите, – буркнул он, думая, что это завхоз, сослуживцы отворяли дверь без предупреждения.

И удивился, увидев взволнованное личико Михая. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее, если мальчик вопреки отцовскому запрету осмелился пробраться в здание.

– Дядя Пишта, можно?

– Что тебе нужно?

– Ее полиция забрала. Арестовала, – таинственно сообщил Михай.

– Кого?

– Новую жену Кришана. Кто-то насыпал сахару в бак, авария была из-за этого. Решили, что это она…

– Не может быть!

Но мальчик смотрел, куда как серьезно, глаза у него блестели от напряжения.

– Честное слово, ее нынче утром забрали. Мне шофер сказал.

– Зачем ей это делать? Идиотский оговор, – стукнул Иштван кулаком по столу, он не к мальчику обращался, он думал вслух, возмущенный несправедливостью. – Она же его любила.

– Они говорят, что из мести, потому что он извел ее сестру. Все серебро у нее отнял и продал, чтобы купить себе мотоцикл, – шепотом повторял мальчик чужие речи.

– Кто так говорит, ничего не понял.

– Но Дурга-то призналась, – продолжал свое Михай. – «Это я виновата», кричала, «это я не уследила, пусть меня убьют, я заслужила», вот они ее и забрали. Дядя Пишта, по-твоему, это правда?

– Нет, – привлек его Иштван. – Уверен, что Дурга не виновата.

– Ты поедешь? Ты ее спасешь? – в голосе мальчика было столько мольбы и надежды, что Иштван обещал вмешаться.

А мальчик уже шарил глазами по столу, тянулся к двухцветному карандашу, сооружал цепочку из скрепок.

– Можно взять? Мне очень нужно, – детский лобик морщился под рассыпавшейся челкой.

– Бери и бегом отсюда.

У двери мальчик оглянулся и напомнил:

– Дядя Пишта, ты слово дал.

– Будь спокоен. Я поговорю с кем надо в полиции. Перед тем, как выйти из кабинета, Михай шаркнул ногой и порывисто поклонился.

Как выгородить Дургу? Перед Иштваном замаячило кошачье, хитроватое лицо Кришана, мелкие зубы, белеющие из-под усиков. «А ведь у него в гороскопе значилось, чтобы он опасался сахара, – с удивлением припомнил Иштван. – Всю жизнь он сладкого не ел, придумал себе, что у него слабый желудок, повышенная кислотность. И не уберегся, сахар его погубил, но надо же так, сгоревший под поршнями. Сплошные бредни все эти гороскопы. Еще одна возможность свалить ответственность за свою жизнь на судьбу, сказать себе: чему быть, то и свершится, как звездами предписано. И, однако, в том, что случилось с Кришаном, есть какая-то злая ирония, ведь он ни одной конфетки в рот так и не взял. Дурга наверняка ни в чем не повинна, хоть с отчаяния готова на самооговор, а полиция сей же миг на это клюнет…» Внезапно вспомнился рассказ Дурги в комнатушке, заполненной бренчаньем швейных машин, про мальчишек на проводах своего героя. Словно в озарении сопоставилось: леденец на палочке. Малыш, который по слову дружка сунул леденец в бак, бензин же смыл лакомство, ребенок вытащил голую палочку. Вон оно как произошло, и как это сразу ускользнуло от внимания? Иштван выглянул во двор сквозь запыленную сетку, хотел позвать Михая, ведь тот помнит каждое слово. Глаза у него открыты, ум цепкий. При нем надо быть осторожным, ведь он потом повторит все с бессознательной жестокой искренностью.

Внизу стоял посольский «мерседес», и новый шофер, индиец, полировал машину замшей. Значит, Старик уже вернулся. Чем-то попотчевали его китайцы?

Зазвонил телефон, раздался возбужденный голос Нагара.

– Включи радио, чрезвычайная новость. У тебя там есть приемник?

– Есть. Вперед скажи, что в Будапеште, – потребовал взволновавшийся Иштван.

– Почти спокойно. Венгрия неактуальна, новая бомба взорвалась. Израильские бронетанковые, части нанесли удар на Синае. Египтяне драпают изо всех верблюжьих сил. Насер клянется, что будет воевать до последнего патрона, то есть недолго. Обратился за помощью к Югославии и к Москве. Бен Гурион закатил речь, что с арабской сволочью ему покоя нет, перечислил пограничные инциденты, торговое эмбарго, арест еврейских банкиров в Каире, разумеется, заверил, что поход предпринят ради наведения порядка и танки идут в наступление исключительно в целях укрепления мира в районе канала.

– Думаешь, им удастся?

– Израилю-то? Армия первоклассная, техника современная, они разгонят египтян. Завтра выйдут к каналу. Франция и Англия направили Египту и Израилю ультиматум, чтобы обе стороны немедля прекратили огонь и отступили на десять миль от канала. Мол, слишком важная артерия, чтобы допустить ее повреждение в ходе военных действий. Сохранность канала предложено гарантировать английскими и французскими войсками, ты понял, что за игра идет?

– А что Америка?

– Иден и Молле задумали отвоевать канал у нее за спиной.

– Ты говорил, что Израиль…

– Израиль – третий компаньон, акций в банках у него нет, приходятся вкладывать кровь своих солдат, он создает повод для вмешательства. Роль препохабная, но со всех сторон выгодная. Включи радио, узнаешь подробности. И заскочи ко мне, потому что с минуты на минуту закипит и это ваше восстание перестанет быть частной венгерской аферой.

– Начнется торговля?

– Черт его знает, однако и это следует принять в расчет, с нынешнего дня вы товар на обмен. Запад молчаливо предлагает сделку. Мол, пусть каждый наводит порядок в своем хозяйстве. А что это значит, сам понимаешь, ты же бывший солдат.

– Звони мне, Морис, – отозвался Иштван. – Вечером я заеду.

– А я что делаю? Не звоню?

Держа трубку возле уха, словно надеясь еще: что-нибудь услышать, Иштван замер, наклонясь над столом, глядя на кипу газет и сколотые скрепками вырезки. Бой за перемены осложняется событиями мирового значения.

В дверь постучали, на этот раз сунулся завхоз и объявил, что товарищ секретарь получил приказ собрать сотрудников в кабинете посла, но почему-то у Тереи не работает телефон. Тереи свирепо ткнул трубку на место.

Все уже были в сборе, однако никто не обратил внимания на опоздание советника, народ столпился у приемника, комментатор толковал о подавляющем перевесе бронетанковых дивизий, вторгшихся на Синайский полуостров. Ультиматум обеих держав арабское сообщество осуждает, комментатор выразил надежду, что Советский Союз и Соединенные Штаты сумеют обуздать агрессора и не допустят расширения конфликта.

О Египте говорилось с симпатией: приняв решение сопротивляться, Насер взывает к совести всего мира. Нет сомнений, Израиль и в одиночку победит, а такие державы, как Англия и Франция, и подавно одолеют Египет, однако нельзя допускать, чтобы решающим фактором в международных отношениях по-прежнему оставалась сила.

В Будапеште притихло, непрерывно заседающему Центральному комитету представлены требования рабочих. Среди русских солдат распространены листовки: «Советские солдаты! Не стреляйте в венгерских рабочих и крестьян! Наша революция смела Ракоши и Гере, открыла ворота тюрем…»

Иштван заметил, как Байчи яро вскинулся и зорко оглядел лица сотрудников, те, однако, слушали с невозмутимостью, достойной всяческих похвал.

– Товарищи, – начал Байчи, набрал полную грудь воздуха, выпрямился, словно обрел прежнюю самоуверенность. – Правительство Имре Надя объявило о, предстоящих реформах на благо народа. В стране восстановлен порядок. Мы не должны верить империалистической пропаганде, которая изо всех сил старается посеять смуту в умах, не только толкнуть нас на братоубийство, но и впутать в конфликт с нашими союзниками затем, чтобы отвлечь внимание от нападения на Суэц.

В депешах, полученных мною из Будапешта, говорится, что положение находится под контролем, партия и правительство… Шифровальщик украдкой вертел регулятор громкости приемника, чтобы свести голос диктора до едва слышного шепота, но Ференц подтолкнул его, рука сбилась, и во весь голос загремело: – Русские войска, численность которых постоянно возрастает, ссылаются на Варшавский Договор… «Если они не уйдут по доброй воле, мы готовы денонсировать этот договор и объявить Венгрию нейтральным государством», – заявил венгерский премьер-министр. Все головы повернулись в сторону приемника, Керень виновато съежился.

– Выключи! – крикнул Ференц, ему показалось, что шифровальщик слишком медлит, и он сам выдернул вилку приемника из розетки.

Коломан Байчи внезапно осунулся, побледнел, словно его ткнули кулаком под сердце. Он громко проглотил слюну, пожевал клейкими губами. В кабинете царило молчание. Юдит пододвинула послу стакан с водой. Он пил большими глотками, прикрыв отечные веки.

– Товарищи, – сказал он тихо. – Ситуация в мире может толкнуть нас… Однако это правительство, вероятно... Очень просил бы вас избегать ненужных доверительных контактов, чем дальше сейчас от американцев и англичан, тем лучше. То есть я хотел сказать «от французов», – поспешно поправился он. – Зато я всячески рекомендовал бы вам встречи с дипломатами из нашего лагеря, особенно с товарищами из советского посольства. Я сам обратился… – он потер безвольной ладонью обвисший, неаккуратно выбритый подбородок. – Поймите, читая вот это, – он поднял газету и потряс шелестящими страницами, – они могут и в нашем поведении заподозрить измену. Будьте рассудительны, лучше сыграть дурачка, даже труса, чем своими заявлениями дать доказательство, что у нас начался разлад. То, что я говорю, разглашению не подлежит.

Все стояли, ожидая более подробных указаний, однако посол тяжело сел и жестом дал понять, что можно идти.

«Он практически в нокдауне, хоть все еще силится держать руль, притворяется, что предвидел события. А не пришло ли ему в голову после этого сообщения, что вдруг может оказаться; возвращаться-то некуда? Там рождается новая Венгрия, найдет ли он силы, чтобы еще раз изменить лицо, осудить свое прежнее поведение, перечеркнуть то, что до сих пор засчитывалось ему в заслугу? Или, того гляди, останется ему одна дорога, по которой ушли те, провожаемые проклятиями. Стена штыков спасла их от суда».

– Товарищ посол, – наклонился Иштван через письменный стол. – Сегодня вечером я буду в «Ажанс Франс пресс», так чтобы между нами не было недомолвок… Я хочу знать.

– Вас это не касается, Тереи, – прохрипел Байчи. – Я тоже хочу знать всю правду, хватит, я побегал с завязанными глазами.

Да, он явно на грани душевного краха и заслуживает только жалости.

Остаток дня усталый Иштван предназначил для отдыха, но сон не приходил, не успев лечь, Иштван вскакивал, выискивал по радио свежие сообщения, позвонил в здешний ТАСС Кондратюку, тот уверил, что в Венгрии заключено соглашение, перемещения войск имеют целью вывод прежних гарнизонов и только подстрекатели способны усмотреть в них маневр с целью взять Будапешт в кольцо, упомянул о негласных переговорах Надя с Микояном, прибывшим с особыми полномочиями и в присутствии журналистов высказавшим удовлетворение результатами совещаний.

– Не волнуйтесь вы так, товарищ Тереи, у нас успокоительные сведения… Рабочие не отдадут фабрик, крестьяне не выпустят из рук земли, агитация реакции потерпела провал.

Но калькуттское радио сообщило, что советские войска взяли под контроль аэродромы и венгерским летчикам доступ к самолетам закрыт.

– Сааб, Агра звонит! – надрывно крикнул повар, держа трубку кончиками пальцев так, словно та была обжигающе горяча.

– Это я, – донесся издали голос Маргит. – Как ты там? Есть что-нибудь из дому?

– Нет. Но мне как-то спокойней. Ситуация проясняется.

– Я тебе нужна?

– Да, – пылко ответил он. – Ты же знаешь.

– Тебе действительно хочется?

– Жду. Когда будешь?

– Завтра. Прилечу вечерним рейсом. Может, встретишь меня? Я буду одна.

– Опять на несколько часов или останешься в Дели?

– Зависит от тебя. Тогда до завтра.

– Буду в аэропорту. Целую.

– А еще я хочу попросить у тебя прощения, – долетело из дальнего далека. «Что она такого сделала? В ту ночь я бросил ее, оттолкнул, стоило разразиться восстанию, а моим оказаться под угрозой, Маргит стала лишней, хуже того, ее как не было, перестала существовать».

– Прощения за что?

– Я о тебе дурно подумала. Он вздохнул с облегчением.

– Не имеет значения, глупости. Видно, заслужил.

– Нет, не глупости. Мне показалось, ты меня не любишь.

– Люблю. Это тебе еще не надоело?

– Не говори так.

– Выспись, как следует. Подумай, всего один день…

– Ужасно долго, целый день.

– Думай о том, что я сказал.

– Я помню, но от этого не легче. Не могу, так хочется уже быть с тобой.

– Ты всегда со мной.

И через несколько секунд, словно после раздумья, полный горечи шепот:

– Ты счастливый, если в это веришь.

– До свидания, солнышко.

В дверях кухни стоял Перейра, свет лампы припорашивал его непокорные седые волосы, он прислушивался, готовый услужить.

– Мисс Уорд приедет завтра? – спросил он, чтобы удостовериться, а сам протирал салатницу, дыша на стекло и наводя блеск.

– Завтра вечером, – подтвердил советник.

– Я спеку ананасный торт, – размечтался повар. – Очень хороший, – вдруг бросил быстрый взгляд и спросил: – Сааб, правду на базаре говорят, что англичане пошли войной на мусульман?

– Нет. У англичан не та сила, что прежде. Только пугают.

– Англичане, это были настоящие господа. Служить у офицера королевы не всякий удостаивался. Сгоряча он мог сапогом поддать, но зато как платил!.. Ну, и дешевле все было тогда, с тех пор, как они ушли, рис подорожал втрое. В голове не укладывается, как такая сила позволила выгнать себя отсюда? Разве что хитрят, наверняка, они задумали какую-то хитрость.

– И ты уже забыл, как рис вывозили в Африку, а здесь по деревням тысячи с голоду, мерли. Все по англичанам тоскуешь.

– У меня все было. А риса и теперь на всех не хватает. У одних есть, у других нет. Есть англичане, нет англичан – так было, так будет.

– А теперь кого предпочел бы: русских или американцев? – протянул ему Иштван папиросу.

Закурить при нем повар не осмелился. Спрятал папиросу за ухо и, жмурясь, заявил:

– Венгров. Когда англичане ушли, меня взяли венгры, и я к ним привык. Один уезжает, передает меня новому, и можно жить. Если саабу придется, порекомендуйте меня, пожалуйста…

– Ты думаешь, я скоро уеду?

– Кто может знать? Для меня ваш приезд как рождение, а отъезд как смерть. Я жив с разрешения сааба. Все зависит от щедрости вашей руки. Я это помню, изо всех сил стараюсь.

– Пока что я не собираюсь уезжать, – пожал плечами советник.

– В Венгрии перемены, по радио говорили.

– Только на самом верху, в правительстве.

– Начинается сверху, а кончается внизу, камень с вершины стронется – в долине обвал. Шофер посла мне шепнул, – повар приложил ладонь к груди и поклонился с видом смиренного дурачка, – будут большие перемены. И тогда я подумал…

– Вот разве что шофер, – рассмеялся советник, сведя разговор к шутке.

На следующее утро взволнованный голос диктора сообщил по радио, что английская авиация совершила налеты на Каир, Порт-Саид и Александрию, французский крейсер потопил египетский фрегат, а шлюпки с уцелевшими моряками вколотил в воду пушечным огнем. Над подвергшимися бомбежке городами стоят столбы дыма, разрушения огромны, имеются многочисленные жертвы, главным образом, среди беднейшего населения. С самолетов на бреющем полете расстреливают толпы беженцев. «Международное положение резко осложнилось, – в голосе диктора звучало предупреждение, – мир на планете находится в величайшей опасности». О Будапеште все словно позабыли. И Тереи с облегчением решил, что в Венгрии окончательно затихло.

«Слава Богу, – вздохнул он. – Возможно, мы все ошибаемся, когда ищем связь между восстанием и нападением на Суэц».

Крашенная суриком ограда с поручнем жгуче алой чертой рассекала плоский простор травянистого летного поля. Вдали заходило желтое, как бы остывшее, солнце, перистые листья пальм рисовались на фоне заката четкими вырезными силуэтами. Иштван сидел за столиком; теплый подвижный воздух навевал запахи выгоревшего на солнце луга, стынущего бетона, смазки и бензина. Мошкара облаками взмывала из травы, недолго роилась на желтом рассеянном свету и затем таяла на фоне неба. Тереи мял пальцами соломинку, через которую высосал бурую жижицу кока-колы. За спиной молчало ангароподобное здание аэропорта, это тревожило. Съежась над своими узлами, сидели две женщины в красном, наверняка, не пассажирки, ноги у них были босые, мозолистые, лиловые от присохшей глины. Видимо, пришли навестить родственников, работающих на аэродроме, а может быть, захотелось глянуть мечтательным взглядом на улетающие самолеты.

Стрекот цикад то примолкал, то снова набирал силу, назойливый, усиливаемый эхом от алюминиевого навеса. В безбрежном пространстве царил великий покой. Внезапно раздался рев моторов, по бетонной посадочной полосе катился самолет, о его прибытии по радио не объявили, он незамеченным соскользнул с неба на травянистое поле, его винты еще бешено крутились, и мошкара серым дымом заклубилась над травой, тщетно стремясь избегнуть их сосущей мощи.

Иштван ждал. Самолет был не агрский, хотя агрский по расписанию должен был прибыть четверть часа назад. В справочном бюро никто не знал причины опоздания.

Стюардесса повела через поле к выходу реденькую кучку прибывших. Какой неуклюжий виду этих стюардесс в европейских мундирчиках! Иштван побрел к воротцам с надписью «Выход», просто так побрел, мысль, что может встретиться кто-то знакомый, даже в голову не пришла. Из недр самолета летели чемоданы и стянутые ремнями постельные скатки, в размахе, с которым шла разгрузка, сквозило какое-то раздражение.

– Хэлло! Мистер Тереи, – воскликнул дородный, почтенного вида прибывший и взмахнул поднятым зонтом.

Иштван узнал доктора Капура.

– Откуда самолет?

– Из Бомбея, – темное лицо в лучах заката отливало бронзой. Доктор надул щеки, обрамленные черными бакенбардами. – Но я из тех, кого вернули из-под самого Каира, там пожар, аэропорт нас не принял… И Хайфа тоже не разрешила нам посадку, велели убираться прочь под угрозой обстрела, а какие-то корабли в море открыли по нам огонь, я видел как бы зарницы под нами и жемчужные бусинки, но они поднимались так медленно, что мы успели улепетнуть, – бурно жестикулировал доктор. – Только Басра нас приняла, оттуда нас вернули через Карачи в Бомбей… Я видел войну, настоящую войну.

– К счастью, издали.

– Нет, очень близко, в Карачи громят еврейские магазины, мусульманский мир кипит, поди-ка, объявят святую войну. Англофранцузская акция доставила Насеру толпы сторонников, он теперь вождь. О, везут мои вещи. Мерзавцы, кофры сверху навалили, все подавят, – Капур метнулся к тележке и взялся раздергивать готовую рухнуть груду брезентовых чемоданов. – Так что наслаждайтесь вечерним покоем, дорогой, кто знает, может быть, это в последний раз.

Загрохотал репродуктор, извещали о прибытии самолета из Агры.

Иштван издалека высмотрел Маргит, она шла, выпрямясь во весь рост, в пламени рыжих волос. Ее обогнал коротышечка в мятой белой одежде. Всех остальных пассажиров явно задерживали, чтобы этого коротышку могла встретить толпа с гирляндами цветов. Встречающие низко кланялись, а коротышечка со скучающим видом позволял накидывать гирлянду за гирляндой себе на шею, тут же сбрасывая их на согнутую в локте руку сопровождающего. – Подождите, пожалуйста, – преградил дорогу Иштвану охранник. И пропустил прямо на поле огромный «кадиллак», подпрыгивающий на кочках.

– По-моему, на поле въезд запрещен, – удивился Тереи. – Ворота постоянно закрыты.

– У него ко всем воротам золотые ключи, – чин охраны перебрал пальцами, словно отсчитывая деньги. – Это хайдарабадский низам, из-за него и самолет опоздал.

– Так вот кто тебя сопровождал, – Иштван поцеловал Маргит в губы. – Так и подмывало сказать ему пару теплых слов. В таких машинах раскатывает и не может вовремя приехать к самолету.

– Он ждал-ждал посадки и заснул, а разбудить его никто не осмелился. Секретарь сказал: «Если надо, пусть самолет отправляют, а моему господину подадите другой самолет». Другого не было, и поэтому пришлось ждать, пока он сам проснется, – сказала Маргит. – А так он вполне милый человечек, все время на меня оглядывался и посылал слугу преподнести мне фрукты.

– А ты уж и очарована.

– Да, – засветились у нее глаза. – Потому что вижу тебя. Иштван отдал багажные жетоны, носильщики подхватили их и почти без задержки принесли чемоданы к автомобилю. А он, держа Маргит за руку, смотрел на небо, обваливающееся под тяжестью пурпура. Ошеломляющая щедрость надвигающегося лилового сумрака встревожила и низама, его машина приостановилась, двухстворчатые дверцы распахнулись, придерживаемые слугами в мундирах, пороскошнее фельдмаршальских, но из машины низам не вышел, только голову высунул. Иштван почувствовал, как крепко сжались девичьи пальцы, которые он так бережно держит.

Пурпурный отсвет упал на лицо Маргит, лег на раскрытые восторгом тубы.

– Смотри, пей безумие небес, – тихо сказал Иштван. – Такой закат предвещает на завтра сильный и жаркий ветер… Знаешь, что творится в Каире? Там тоже зарево стоит, но от человеческих рук. Маргит, глянь туда, там небо словно шипит от жара.

Но Маргит повернулась лицом к нему, ей было не до небес, в ее глазах была бесконечная преданность.

– Слушай, а если начнется война?.. Ты обязан будешь вернуться? А вдруг вас здесь интернируют, – грезя вслух, сказала она. – Индия будет за нас. И тогда ты останешься со мной.