Текст книги "Каменные скрижали"

Автор книги: Войцех Жукровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Войцех Жукровский Каменные скрижали

Представленные здесь персонажи не имеют ничего общего с людьми, с которыми я встречался во время двухлетнего пребывания в Индии. В частности, они совсем не похожи на тогдашних венгерских дипломатов, с которыми я там познакомился.

Войцех Жукровский

Часть первая

I

Над ослепительно белыми громадами особняков богатых кварталов Нью-Дели небо уже начало тускнеть, на опустевшем горизонте вставала желтая пыль, курилась клубами, стирая зубчатые линии верхушек деревьев, воздух становился густым, жара не ослабевала, изменилось лишь место, откуда она исходила: теперь зной поднимался от красноватой, спекшейся земли и раскаленных камней. Плоские крыши, на которых в сумерках проводили время целые семьи, еще пустовали, хотя солнце уже глубоко зарылось в пальмовые рощи.

Иштван Тереи неприязненно посматривал в наглухо закрытое окно. За стеклом, через проволочную сетку, на которой поблескивали нити паутины и разноцветная пыль, был виден довольно большой газон, поблекший от продолжительной засухи, вытоптанная трава крошилась под ногами неторопливо идущих прохожих. В мутном от пыли оконном стекле он видел отражение своего собственного лица, продолговатого, потемневшего от тропического солнца, коричневую шею перерезал отчетливо выделяющийся белизной воротничок.

Уже второй год он сидел в Индии, вернее вторую весну, потому что именно весной здесь было тяжелее всего – наступала самая жаркая пора, когда работа становилась мукой. Все венгерское посольство охватывала томительная сонливость, люди дремали над бумагами, вытирая липкие ладони о полотняные брюки и расстегнув рубашку, подставляли поблескивающую от пота грудь под поток прохлады из вентилятора.

Тереи угрюмо смотрел на потрескавшуюся землю, которая начинала светиться пурпурными и фиолетовыми огоньками. Большие мухи, яростно жужжа, беспорядочно бились о натянутые на окна сетки, пытаясь ворваться внутрь дома. Сухой стук, словно кто-то бросал горошины в окно, бешеное жужжание насекомых, ровное гудение кондиционера и большого вентилятора, вращающегося на потолке, создавали музыку индийских сумерек.

Воздух, наполненный мертвенным светом, застывал над садами. Дымовые гривы тянулись в небо квелой зеленью; огромное, пустое пространство неподвижно висело над городом, его оживляли только порывы вечернего ветерка.

Между банановых деревьев с широкими, похожими на обтрепанные флаги листьями, стоял чокидар [1]1
  Чокидар – сторож. (Здесь и далее примечания переводчика).


[Закрыть]в коротких шортах и щедро поливал уцелевшую зелень из красного резинового шланга. Струя воды разлеталась искрами. Одуревшие от жажды скворцы ныряли в дождевую капель, раскрыв блаженно крылья, купались в мокрой траве.

Тереи ладонью потер лоб. Напрасно он старался вызвать в себе такую же радость, хотя сам недавно вышел из ванны. Вода его ждала дома, всякий раз, когда он возвращался со службы. Повар наливал ее в ванну еще рано утром, поскольку в течение дня металлический бак на крыше нагревался так, что из крана хлестал кипяток.

Пройдет еще несколько недель, и будет чем дышать, – вздохнул он, тупо глядя в пустынное небо, где табачного цвета пыль начинала пульсировать, принося запах трав и цветов.

Только дождаться муссонов и мир изменится. Все ждали, когда на первых страницах делийских газет появится метеокарта с сообщением о том, куда уже пришла живительная влага и в каком направлении движутся дожди. Иштван чувствовал на спине приятный холодок свежей рубашки и с отвращением думал о белом смокинге, который предстояло надеть. «Идиотская затея – жениться в такую жару», – с отвращением поморщился он.

Тереи хорошо знал невесту и жениха, Грейс Виджайяведа и раджу Рамеша Кхатерпалья, офицера президентской гвардии. Иштван даже дружил с ними, бывал на пикниках, ездил на охоту, иногда они просили его остаться, после того как толпа гостей разъезжалась, чтобы, как они говорили, поболтать «в своем кругу». Неспешно ведущиеся беседы, в полумраке, едва разгоняемом лампами, стоящими на полу, долгие минуты молчания с бокалом в руке и сигаретой, нарушаемого только мерным позвякиванием золотых браслетов, соскальзывающих с поднятой руки девушки, – все это значило, что его считают своим, близким человеком, хотя он работает в «красном» посольстве.

Известие о неожиданном замужестве Грейс неприятно поразило Иштвана. Но поскольку сам жених по телефону проверил, вручил ли посыльный Тереи напечатанное золотом приглашение, надо было на свадьбе появиться.

Иштвану казалось, что между ним и молодой, индианкой существует какая-то безмолвная близость. Еще две недели назад она рассказывала, что ее старая айя, нянька, решила совершить паломничество с миской нищенки, надеясь вымолить благословение у небожителей для своей воспитанницы. Грейс говорила монотонным, мягким голосом, словно хотела этими, ничего не значащими рассказами отвлечь внимание от своей худенькой ладони, которая в этот момент ласкала шею Иштвана и непринужденно поглаживала его виски… Тереи вслушивался в звучание медленно произносимых слов и одновременно ловил эти робкие, как бы случайные прикосновения, бессознательную ласку; ее рука говорила больше, чем пухлые губы, она манила, обещала.

Грейс ему нравилась. Ее мать была англичанкой, возможно, поэтому в девушке не было традиционной покорности индийских женщин, она не ждала с опущенными глазами и склоненной головой, когда мужчина соизволит ее заметить, удостоит кивком – Грейс сама шла навстречу.

Небольшое, упругое тело, обернутое в зеленое сари, которое маняще скрывало ее наготу, возбуждало воображение. Большие, темные глаза, казалось, вызывающе о чем-то спрашивали. Черные волосы, собранные в свободный узел, оплетает венок из нанизанных пучков жасмина; увядая, цветы издают сладкий запах. Кроме золотых колец, позванивающих на запястье, девушка не носила никаких других драгоценностей. Ей не надо украшать шею и уши. Грейс знает, что она прекрасна. Узкие, ухоженные ладони никогда не знали грязной работы. Богатая невеста из самой высокой касты, единственная дочь у родителей.

 Познакомившись с Иштваном, она не задала ему ни одного из обязательных вопросов: нравится ли ему Индия, надолго ли он приехал, кем, собственно говоря, был в Европе? Кем был? Другими словами – чем он владеет: землей, фабриками, домами, акциями… Сотрудник посольства, зависящий от мнения начальства, капризных оценок других чиновников. Это здесь значения не имело. Он был просто молодым поэтом, симпатичным мужчиной, который сюда приехал на какое-то время, перелетная птица, его рады были видеть в своем обществе скучающие красавицы.

Иштван ловил робкие, многозначительные взгляды, ах, как медленно опускались подкрашенные темные ресницы, подающие другим девушкам сигналы, что неплохо было бы сделать молодого советника одним из готовых на все поклонников. Поэтому он предпочитал держаться на известном расстоянии, что позволяло ему, вовремя отойти, избежать унижений, слов, жестов, подтверждающих, что разделяющая его и этих девушек граница непреодолима.

– Смотри, Иштван, – предупреждал его секретарь посольства Ференц, – смотри, чтобы ты не стал предметом сплетен, иначе конец… Напишут на тебя донос, отзовут, испакостят характеристику и будешь годами протирать штаны за письменным столом в министерстве, вместо того, чтобы иметь возможность посмотреть мир.

– Так мы же все время бываем вместе, на одних и тех же приемах, ты же видишь, как я…

– Вижу, вижу, как к тебе high life [2]2
  High life (англ.) – высший свет.


[Закрыть]липнет…

– Я же это делаю для вас, а не для себя. Вызвать симпатию к себе – одна из обязанностей дипломата. Даже если я уеду следующему будет легче, гнездышко ему выстилаю.

– Я ведь только напоминаю, как бы ты не выпорхнул отсюда слишком быстро.

Иштван насмешливо улыбнулся.

– Я же делаю то, что все, и ничем от вас не отличаюсь.

– Изображаешь из себя холостяка, а у нас тут жены. Какие бы они там ни были, но в любом случае мы можем спокойно смотреть на индийских красоток…

Время от времени в посольстве начинали вести пространные разговоры о коже здешних женщин, шероховатой на ощупь, о блестящих и жестких волосах, похожих на конские гривы, о сложных любовных играх. Иштван догадывался, что сослуживцы хотят узнать, как далеко он зашел в своих отношениях, есть ли уже у него опыт. Тогда, вопреки здравому смыслу, он замолкал, старался переменить тему разговора, отсылая их к «Камасутре» в английском переводе, иллюстрированной фотографиями каменных скульптур, украшающих Черную пагоду.

– Смотри, Иштван, береги себя, не попадись, – шутя грозили коллеги.

– Я чувствую себя в полной безопасности, поскольку вы все за мной следите, – отвечал он.

Грейс Виджайяведа высшее образование получила в Англии.

– Она сама хотела, вот я ее и послал туда, раз она не вышла замуж за англичанина, деньги выброшены на ветер. Здесь ей ни судьей, ни адвокатом не стать, так зачем девушке изучать право? – ворчал отец. – Естественно, я могу себе позволить выполнить ее капризы… Но, конечно, в пределах разумного.

Иштван с трудом мог поверить, что тучный, лысоватый хозяин ткацких фабрик в Лакхнау является отцом небольшой, спортивного вида девушки. Седой, словно светящийся, венчик волос, добродушно-хитроватое желтое лицо. Правда, большие, теплые глаза цвета растопившегося на солнце шоколада такие же, как у дочери. Старый фабрикант обычно сидел, скрестив ноги и раздвинув толстые бедра, они были видны из-под несвежего дхоти. Он предпочитал легкую традиционную одежду шерстяным брюкам.

Отец Грейс был крупным деятелем партии Индийский Национальный Конгресс, когда-то у него ночевал сам Ганди, скрываясь от полиции. Виджайяведа умел хорошо продать свое несколько легкомысленное прошлое. Он получал большие доходы, прикрываясь благородными словами, что для Индии нужно работать в поте лица, развивать промышленность. Пока ткацкие фабрики принадлежали англичанам, он с ними яростно боролся, используя все возможные методы. А когда собрал пакеты акций и выкупил имущество у иностранцев, его уже не смущало, что он поступает точно так же, как колонизаторы.

– Я индиец, сын этой страны, а не какой-нибудь пришелец, – объяснял он Иштвану, – а это принципиальная разница. Возможно, скоро придет и ваша очередь, – мрачно предрекал Виджайяведа. – Захватите здесь власть, вы, коммунисты, а фабрики уже будут стоять… Придете на готовенькое.

Иштван любил над ним подтрунивать, красочно описывая, как в Венгрии делили землю, экспроприировали фабрикантов. Старик жадно слушал, давал себя попугать, чтобы потом с еще большим удовольствием почувствовать свою абсолютную власть над тысячами голодных, послушных рабочих. И с тем большим удовольствием выпивал после этого еще виски со льдом.

Грейс с изяществом носила сари, но все же, обвитая тканью, выглядела не очень естественно. Иштвану больше нравилось смотреть на нее в клубе, когда она появлялась там в костюме амазонки, в вишневом фраке, желтом жилете и черной длинной юбке. В седле Грейс сидела свободно, немного бравируя.

Тереи с детских лет привык к лошадям; ездил с пастухами в степь. В конце лета табун дичал, жеребцы кусались, вставали друг против друга на дыбы, лягались. Конские гривы были полны чертополоха и цепляющихся колючек репейника, даже их шерсть пахла дымом и ветром.

– Во-первых, научись падать с лошади… И нужно тут же встать, отряхнуться и снова сесть на нее. Лошадь должна понять, что от тебя не отвязаться, как бы она ни прыгала и ни лягалась. Это тебе пригодится на всю жизнь, ведь жизнь – это вредная кобыла, любит мчать неизвестно куда… – говорил старый пастух с лицом цвета котельной меди, подкручивая седой ус.

В Индии выращивали лошадей улучшенной породы, не перекормленных, хорошо выезженных – они слушались голоса и шенкелей, сами бежали за белым шаром, словно понимали правила игры в поло, стояли смирно, чтобы облегчить удар клюшкой, когда пыль поднималась с затоптанной, потрескавшейся глины. Инструкторы в красных тюрбанах, усатые сикхи с подвернутыми бородами, сверкающими на солнце, словно эти люди только что пили черный лак, подбадривали их криками. Лошади мчались галопом, останавливались над шаром, белеющим в траве, понимая, что надо встать на пути противника, не дать ему ударить молотком. Напряженные ноги, погруженные в землю копыта и морда, оскалившаяся словно в издевательской улыбке, раздражали Иштвана, он рысью объезжал тесный круг, чтобы добраться до мяча.

И снова наездники трогались кавалькадой, покачиваясь на лошадях, словно на волнах, с радостными криками, с поднятыми вверх клюшками, которые белели в заходящем солнце. Позже покалыванием в мышцах проявлялась приятная усталость. Они соскакивали на землю, отдавали лошадей конюхам, которые бесшумно подбегали к ним; добрая, старая школа. Запах лошадиного пота в холле клуба смешивался с ароматом духов. И как же был вкусен первый глоток холодного, щиплющего горло виски Грейс глубоко дышала, он видел возбуждающе близко ее груди волосы, на висках капельки пота, полураскрытые губы. Слуга забирали клюшки, приносили намоченные в горячей воде дымящиеся полотенца… Ими надо было вытереть лицо и шею от красноватой пыли. Воздух в темном зале пах дымом сигар, жил тихим звоном бокалов, шелестом кусочков льда в шейкере, глухим плеском наливаемого алкоголя.

Грейс любила появляться неожиданно, когда воскресным утром мужчины ездили охотиться с пиками на шакалов. В традиционной игре уланов королевы наездники старались показать свою ловкость, стремились попасть в цель на скаку, пригвоздить быстро бегущего зверька, при этом однако пики почти никогда не обагрялись кровью животных, а на седлах не висели мертвые трофеи. Шакалы с треугольной коварной мордочкой и длинным пушистым хвостом петляли среди островков тростника, лапки их работали быстро, казалось, что они летели над вытоптанной травой. Лошадь, охваченная спортивным азартом и чувствующая укол шпоры, догоняет хищника и тут наступает время поработать пикой… Крики разъяренных охотников заставляют двигаться быстрее. Ударить копьем, заставить подняться спрятавшегося зверька, легкое окованное копье наготове, у всадника под мышкой, конь мчится, почти топча убегающего шакала. Удар, жертва отскакивает, а наездник, пика которого воткнулась в землю, совершает полет, словно прыгун с шестом, вырванный из седла, он чертит шпорами небо и тяжело падает спиной на землю, словно брошенная кукла. Шакал прячется в ближайшем колючем кустарнике, его приходится оттуда выгонять криками.

Прибегают слуги, бросают камни, и вдруг под ноги дрожащих в пене лошадей рыжей молнией проскальзывает гибкое тельце и отпрыгивает в сторону, сбив с толку погоню.

Несмотря на то, что Тереи много раз участвовал в подобных охотничьих эскападах, он ни разу не видел заколотого шакала, зверьки выскальзывали, забирались в густые заросли, скрывались в норах. Нужно было вспугнуть следующего, и игра продолжалась, пока животы лошадей не покрывались красной от пыли пеной, охрипшие наездники не успокаивались и звук трубы не извещал о конце охоты. Сердитыми голосами, едва переводя дух, охотники рассказывали о прекрасных ударах, прыжках и сообразительности лошадей, смеялись над майором Стоуном, который потерял пику, глубоко вонзив ее в твердую почву.

Грейс постоянно сопровождала охотников, она знала, что хорошо держится в седле, но не навязывалась никому, просто принимала участие в охоте. Девушка чувствовала, что возбуждает мужчин, что каждый из них хочет продемонстрировать перед ней свою ловкость, заслужить ее похвалу, жаждет, чтобы она дружески похлопала его по плечу потемневшей от лошадиного пота перчаткой, хочет увидеть в ее глазах блеск восхищения.

В воскресное утро солнце жгло немилосердно, рубашки от соли превратились в кольчуги, голоса звучали сердито, в них чувствовалась плохо скрываемая ярость. Охотники и в самом деле хотели заколоть эту трусливую тварь, пригвоздить и поднять дергающееся тело на пике, прекратить бессмысленную погоню, которая уже всем надоела. Но никто не решался первым прервать охоту, часть наездников немного отстала от основной группы, они отпустили поводья, лошади переходили на шаг, словно потеряли интерес к погоне. Однако Грейс с горящими щеками скакала на вороном коне рядом с Иштваном. Перед ними во всю прыть мчался шакал, узкий язычок висел из пасти, капала слюна, они слышали хриплые стоны преследуемого животного. – Бей! – крикнула она высоким, полным жестокости голосом. Иштван ударил пикой, вероятно, задел зверька, потому что тот неожиданно с пискливым лаем прыгнул в сторону. Испуганный конь индианки резко повернул. Грейс перелетела через голову лошади, еще несколько метров протащилась по земле, влекомая намотанными на руку поводьями, на траве остался след ее раскинутых ног.

Иштван соскочил с лошади, приподнял девушку за талию. Ремешок лопнул, и пробковый шлем Грейс укатился куда-то в кусты. Юбка высоко задралась, он увидел ее смуглые, крепкие ноги.

– Что с тобой, Грейс? – Иштван потряс ее за плечи, так что она прислонилась лбом к его щеке. Тереи чувствовал запах ее волос, от девушки исходило тепло, мягкие от усталости губы прильнули к его шее.

Грейс открыла глаза и посмотрела на Иштвана так пристально, что его бросило в дрожь. Он крепче обнял индианку и понес ее на руках. Это было не случайное прикосновение, а поцелуй.

– Испугался, Иштван, – сказала Грейс низким голосом. – Тебе было бы жаль, если бы я разбилась?

Тереи вместо ответа хотел поцеловать ее в губы, но всадники уже были близко, они слезали с лошадей. Падение Грейс давало возможность прекратить мучительную гонку в полуденном зное.

Девушка стояла, опираясь на руку Иштвана, и отряхивала юбку, ему показалось, что она хотела бы продлить минуты близости.

Подъехал ее жених на арабской лошади в яблоках. Видя, что Грейс уже стоит, он даже не спрыгнул с коня.

– Я его едва не прикончил, когда начали трубить отбой, – возбужденно крикнул раджа. – Посмотри, я попал ему прямо в загривок, даже шерсть осталась на остриё.

Кхатерпалья поднес наконечник копья слишком близко к их лицам.

«Уж не хочет ли он нас предостеречь?» – пронеслось в голове Иштвана. Слуга подвел пойманную лошадь.

– Может ли мисс сесть на коня? – спросил девушку Тереи.

– Называй меня Грейс. Мой жених ничего не имеет против этого. Правда, мой раджа?

– Да, только сначала он должен начать называть по имени меня. Ведь мистер Тереи – джентльмен. Помогите ей сесть в седло.

Раджа воткнул копье в землю и начал выдалбливать в ней ямку.

Иштван поднял девушку, посадил в седло, поставил ее ногу в стремя, поправил собранные поводья, казалось, ему трудно было от нее оторваться. Увидев, что раджа уже повернул лошадь и, не дожидаясь их, напрямик поскакал по лугу, Грейс приподняла юбку и показала разбитое колено.

– Больно, – пожаловалась она как ребенок. Иштван быстро поцеловал голубоватое пятно. Не сказав ни слова, девушка поскакала галопом вслед за удаляющимся раджой, Иштван обернулся. За ним на коне, как статуя, возвышался усатый вахмистр, острие пики торчало над красным тюрбаном.

«Видел ли он? – подумал Тереи, беспокоясь о Грейс. – Понял ли он что-нибудь из того, что здесь произошло?»

Когда Иштван догнал жениха и невесту и шагом поехал так близко от Грейс, что их стремена позванивали, касаясь друг друга, никто уже не вспоминал о падении девушки, разговор шел о достоинствах арабов-полукровок, о фураже, об уходе за гривами коней… Тереи спрыгнул с лошади. Грейс соскочила сама, прежде, чем он смог ей помочь, вахмистр прикрикнул на коноводов; в коротких шортах и шерстяных носках они были похожи на состарившихся скаутов.

Иштван взглянул на усатое лицо вахмистра; поблескивающие из-под мохнатых бровей глаза индийца смотрели снисходительно. – Удачная охота, сааб? – сказал он многозначительно и протянул руку за чаевыми.

В темном помещении разноцветные лучи солнца проникали сквозь витражи с гербами, носились в воздухе. Охотники собрались у бара, хотя все они свободно разместились бы в просторном зале. Глубокие кожаные кресла приглашали отдохнуть, постепенно все присутствующие разбились на группы. Босоногие слуги передвигались бесшумно, подавая алкоголь и сигары. Кто-то включил вентилятор, и накрахмаленные муслины, торчащие, словно гребни на тюрбанах боев, начали шевелиться как живые. Лежащие на столе газеты, вставленные в тростниковые рамки, зашелестели, словно их перелистывали невидимые руки давно умерших членов клуба, которые еще раз решили заглянуть в светскую хронику. Иштван вставил пику в подставку.

– Иди сюда, – позвал раджа. – Мы должны выпить на брудершафт. Садись рядом с Грейс – Девушка сидела, утонув между кожаными подлокотниками кресла, задумчивая, чужая, однако Иштван успел заметить, что обе ладони Грейс держала на коленке, которую он только что поцеловал.

– Ей больно, – сказал раджа.

…Тереи опять с отвращением посмотрел на белый смокинг, висящий на спинке стула. Лопасти панкхи гонялись за собственной тенью на потолке. Ящерица, словно вылепленная из хлебного мякиша, медленно передвигалась по стене.

«Неужели я влюбился? – покачал он головой; ему была неприятна эта неожиданная женитьба. – В конце концов, ничего не изменится, все равно они будут моими друзьями», – думал Иштван, но все, же испытывал какую-то неясную обиду. Будто и в самом деле он прощался с девушкой, терял ее. Прощания… Зима пятьдесят пятого года. Хмурое лицо Белы Сабо на будапештском вокзале.

– Какой же ты счастливый! Я всегда мечтал увидеть Индию… Я сделаю это per procura [3]3
  Per procura (лат.) – здесь: не сам.


[Закрыть], увижу ее твоими глазами. Только пиши мне обо всем! Я рад, что тебя посылают, но мне жаль с тобой расставаться.

– Я вернусь, не успеешь оглянуться. Через три года придешь меня встречать.

– Какой смысл загадывать? – загрустил Бела. – Три года по нынешним временам…

Шипел пар, застывая в иглистый иней на стыках труб. Лязг железа, посапывание паровоза усиливали чувство холода, пробирали ознобом. Однако Бела не умел долго грустить.

– Если тебе эта Индия надоест, дай мне знать, я о тебе такое в МИДе наговорю, что тут же отзовут. Иштван стоял на площадке вагона, медная ручка двери, казалось, плавилась в руке. Поезд уже тронулся, и окутанный дымом Бела ускорил шаги, помахивая широкополой шляпой. Окно с наплывами льда не хотело открываться. Поезд из вокзальной полутьмы выехал в покрытые льдом поля, отражавшие зеркальным блеском солнце так, что пришлось зажмурить глаза.

Он оставлял друга в тот момент, когда, казалось, запахло переменами, радостным беспокойством, в воздухе чувствовалось какое-то нетерпеливое напряжение, В кафе, заслонившись листом партийной газеты, люди шептались о скорых перемещениях в правительстве.

Вскоре письма, которые он начал получать – полные язвительного юмора, скептических замечаний и слов надежды, – стали явно свидетельствовать о том, что в стране что-то происходит. Только газеты остались такими же – серые, дышащие скукой печатные колонки. Напрасно Иштван искал в них намеков на какие-нибудь изменения.

И тут он начал завидовать Беле, что тот остался в Будапеште, что непосредственно ощущает сильное, объединяющее всех венгров желание перемен…

Иштван улыбнулся, вспомнив его язвительные слова: человек не должен быть только фабрикой по производству говна, и жить лишь для того, чтобы получать сырье для этой продукции. Кровь в венах – как свернутое знамя. Мы должны об этом помнить.

Как только вернусь со свадьбы, напишу Беле, – решил он, – расскажу о Грейс, опишу все по порядку, и мне сразу станет легче.

Свадебный подарок был уже давно приготовлен – продолговатый сверток в белой бумаге, обвитый, как нога танцовщицы, золотой ленточкой. Тереи не имел возможности удивить щедрым даром, поэтому выбрал покрытый глазурью кувшин, который понравился Грейс на венгерской выставке. Она долго держала его в руках, а толстощекое лицо с пышными усами, нарисованными кистью крестьянского художника, посматривало на нее круглыми, немного удивленными глазами.

– Я могла бы поклясться, что это сделано в Индии, – сказала Грейс – Сразу видно, что гончар получал удовольствие, вылепливая эти формы…

Внутрь, под крышку кувшина Иштван вложил бутылку «Палинки», он помнил и о женихе, который по английскому обычаю любил выпить перед едой стаканчик plum brandy [4]4
  Plum brandy – сливовая водка (англ.).


[Закрыть].

Он услышал шуршание гравия под колесами тормозящего автомобиля и долгий, триумфальный вой клаксона. За окном появилась коренастая фигура чокидара, который поскреб пальцем проволочную сетку, расплющил на ней нос и, заслоняясь с обеих сторон руками, попытался разглядеть Тереи в полумраке комнаты.

– Сааб, Кришан приехал.

– Хорошо. Я слышал.

Благодарность, высказанная словами или улыбкой, была бы признаком слабости, подрывом авторитета. В этой стране благодарить следовало монетой.

Он надел смокинг, поправил узкие концы галстука-бабочки.

Когда Иштван потянулся за свертком, в комнату проскользнул уборщик, который, похоже, подслушивал за дверью или подглядывал в замочную скважину, он схватил черными, тонкими, как прутики, руками подарок.

Они прошли через холл; sweeper [5]  Sweeper (англ.) – уборщик.


[Закрыть], убедившись, что одной рукой может удержать сверток, осторожно открыл первую дверь. Через вторую, обитую сеткой, ударил в лицо зной. Вышли на веранду, заросшую «золотым дождем». Густая, тенистая листва зашелестела, словно ее привело в движение дуновение ветра. Ящерицы взбирались по переплетению гибких веток, прыгали в листья как в воду.

Неожиданно скрипнуло тростниковое кресло, из него встал небольшой худой мужчина, темная кожа резко контрастировала с белым открытым воротником, его с красными прожилками глаза блестели, словно он только что плакал.

– Почему вы здесь сидите, господин Рам Канвал?

– Чокидар как-то раз видел меня с вами и причислил к кругу ваших знакомых. Он разрешил мне войти, но предупредил, что вы скоро уезжаете, поэтому я решил подождать вас здесь.

– Чем я могу быть полезен?

– Я не предупредил о своем визите по телефону, прошу извинить. Я вам принес картину, это займет одну минуту, – он нагнулся, достав из-за кресла подрамник, обернутый листом бумаги, и начал нервно разрывать шпагат. – Вы любите живопись и сразу все поймете. Присядьте на минуту, – он пододвинул плетеное кресло.

Рам Канвал так горячо уговаривал, с такой надеждой, что Тереи подчинился. Он присел на краешек кресла, своей позой доказывая, что спешит.

Художник встал возле лестницы в желтом свете заходящего солнца, поворачивая полотно так, чтобы лак не блестел.

– Вот теперь хорошо, – остановил его Иштван.

Из глубины темной веранды, сквозь неподвижные гирлянды покрытых рыжей пылью листьев и кисти засохших цветов Тереи взглянул на картину. На красном фоне были видны фигуры с тонкими ножками, закутанные в серо-голубые полотнища, они несли на головах огромные, цвета осиного гнезда, корзины. Иштван едва смог разглядеть деформированную под тяжелым грузом человеческую фигуру; картина производила сильное впечатление, была написана мастером. Сверху ее держала узкая девичья рука художника, прикрытая светлым чесучовым рукавом. Дальше дрожало небо цвета желчи, и красный тюрбан сторожа склонялся к голове уборщика, по-бабьи повязанной платком. Они оба с интересом рассматривали противоположную сторону картины, бурое натянутое полотно с несколькими пятнами краски.

Молчание тревожно затягивалось. Тереи наслаждался происходящим и думал – об этом стоит написать Беле, он поймет. В конце концов, художник не выдержал и спросил:

– Вам нравится?

– Да, но покупать я не буду, – ответил он твердо.

– Я хотел бы за нее сто, – художник заколебался, чтобы слишком высокой ценой не отпугнуть покупателя, – сто тридцать рупий. Вам отдал бы за сто…

– Нет, хотя она мне и в самом деле нравится.

– Оставьте ее у себя, – сказал Канвал тихо, – я не хочу с ней возвращаться домой… Повесьте ее у себя.

– Дорогой мэтр, мне нельзя принимать такие ценные подарки.

– Все будут думать, что вы ее купили. У вас бывает столько европейцев, шепните им про меня словечко. Вы же знаете, что это хорошая картина. Но людям надо об этом сказать, убедить их, они знают несколько фамилий и смотрят на цену. Вы можете ее удвоить. Только не говорите при индийцах, они подумают, что мне удалось вас надуть.

– Нет, господин Рам Канвал, – сказал Иштван подчеркнуто категорично, потому что картина нравилась ему все больше и больше.

– Когда я уходил из дома, вся семья собралась на барсати [6]6
  Барсати – навес, здесь – навес на крыше дома.


[Закрыть], дяди надо мной смеялись, жена плакала. Они меня считают сумасшедшим, к тому же им приходится тратить на меня много денег, ведь меня не только надо кормить и прилично одевать, но и давать деньги на рамы, холст и краски… Я оставлю у вас эту картину. Пусть висит, может, вы к ней привыкнете и захотите оставить: Не лишайте меня надежды. Вы даже себе не представляете, как я научился врать. Расскажу дома целую историю о счастье, которое выпало на мою долю. Лишь бы только они перестали считать деньги, которые мне дают, упрекать в том, что я дармоед.

Иштвану стало неприятно, что он вынудил художника сделать такое признание. Он смущенно смотрел на рукав кремового пиджака и темную руку, то поднимающую, то опускающую картину. Лицо индийца заслоняли гирлянды свисающих ветвей.

– Я вам хочу кое-что предложить, – начал осторожно Тереи. – Сейчас я еду на свадьбу к радже Рамешу Кхатерпалье, вы запакуйте красиво картину и поезжайте со мной, попробуем уговорить жениха, чтобы он ее купил в качестве подарка.

– Не купит, он в живописи не разбирается, картины для него ничего не стоят, – грустно рассуждал Канвал, – но чтобы не упустить шанс, я поеду с вами. Все равно я живу одними иллюзиями.

– Я вам помогу, мы постараемся хорошо продать вашу картину, – сказал Иштван нарочито бодрым тоном. – Там собираются все сливки общества, богатые люди, само присутствие в этом кругу уже поднимет вашу репутацию в общественном мнении Дели с вами начнут считаться… Пошли, уже пора!

– На похороны нельзя опаздывать, мертвые не могут ждать при такой жаре, а на свадьбу всегда успеем… Свадьба будет по английскому обряду или традиционная индийская? С регистрацией в муниципалитете и браминами, слепыми, которые гадают по рассыпанным камешкам?

– Не знаю, – честно сказал Тереи.

– У нас обряды продолжаются три дня и три ночи.

– И молодожены все время присутствуют при этом? Бедный жених.

– Они удаляются на ложе, отгороженное портьерой из красного муслина, но им запрещено телесное сближение. Их в любой момент могут вызвать родственники. Молодожены должны освоиться, изучить друг друга, познакомиться, почувствовать взаимное влечение, и речи не может быть о насилии, как это происходит у вас, в Европе. Мне рассказывали…

Художник говорил горячо, словно хотел забыть о только, что пережитом поражении.