Текст книги "Каменные скрижали"

Автор книги: Войцех Жукровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 33 страниц)

– Почему же вы меня не предупредили? Я не принял бы его.

– Он явился в секретариат, все происходило за моей спиной… Я ему уже надоел, поэтому он решил постучаться выше. Я даже не говорил вам о нем, да и зачем? – Для того я здесь и работаю, чтобы процеживать правду о людях и этой стране, а вас избавлять от хлопот.

Посол подпер лицо толстыми, поросшими темными волосками пальцами, жирный подбородок свисал между ними складками. Он смотрел на Иштвана тяжелым, неприязненным взглядом.

– Скажите мне все-таки, неужели вы должны до поздней ночи сидеть в клубе? Мне рассказывали, что на свадьбе Кхатерпальи все уже ушли, а вы остались, потому что был открыт бар. Не слишком ли вы много пьете?

– Зависит от обстоятельств, – развел руками Иштван. Коломан Байчи засопел.

– Где хоть одно доказательство, что вы не втираете мне очки? Тереи холодно подумал – не спешить, удержаться, ясно, что кто-то уже на него настучал.

– Во время этой свадьбы я узнал, что принято решение на полгода ускорить введение закона о запрете вывоза фунтов. Это серьезно отразится на импорте и в какой-то степени нам тоже ограничит свободу, – бросил он как бы нехотя.

– Информация первостепенной важности, – приподнялся посол. – И вы только сейчас об этом говорите? Это верно? Я не спрашиваю фамилии….

– Я проверял, искал другие источники, как раз вчера все подтвердилось. Сомнений нет. Перекрывают все выходы. Первую информацию я получил от офицера президентской гвардии, он сам был заинтересован кое-какие капиталы протолкнуть за границу.

– Приготовьте мне, Тереи, запись беседы.

– Я как раз ее принес, но товарищ посол не дал мне слова сказать.

Иштван положил на письменный стол лист бумаги с напечатанным текстом.

Байчи читал медленно, двигая толстыми губами. Потом взглянул на советника с подозрением, словно ему только сейчас пришло в голову, что он невольно участвует в какой-то игре, но Тереи спокойно закрыл папку и скромно сидел, покуривая сигарету.

Выйдя из кабинета, он встретил приветливый взгляд Юдит, Иштван поднял большой палец вверх: все в порядке.

– Посол просит, чтобы ему прислали шифровальщика.

– Шею намылил? – заботливо спросила она.

– За что? Я живу скромно, работаю. Все делаю на ваших глазах, да и что мне скрывать?

– Уж это ты сам хорошо знаешь, – погрозила она пальцем. – Гляди, доиграешься…

Несмотря на мерное гудение вентиляторов сквозь оконную раму были слышны болезненные стоны, он поморщился, вслушиваясь:

– Кто так воет?

– Жена Кришана. Перейди в кабинет Ференца, сердце кровью обливается, ведь эта женщина так мучается.

– Что с ней случилось? Она больна?

– Не знаю. Кришан только смеется, скалит зубы. Нехороший он человек.

– А может зайдем туда? Нельзя позволить, чтобы она так страдала…

– Зачем ты меня туда тащишь? – отмахивалась Юдит. – Я боюсь болезней, чувствую отвращение, на мой взгляд, продолжительность жизни здесь слишком короткая, четырнадцатилетние девочки становятся матерями… Какая-то сумасшедшая спешка. Дети рожают детей, – ужаснулась она. – Здесь любой запах содержит в себе дыхание гнили, чад сжигаемых тел… Нет, не пойду. Выйдя из здания посольства, он окунулся в густой раствор пыли и солнца, сразу же вся кожа покрылась потом. Иштван сощурил глаза, воздух был полон переливающимися всеми цветами радуги блестками, они опускались и поднимались в зависимости от того, как сжималось тяжело стучащее сердце.

Около автомобиля сидел на корточках Кришан, он курил сигарету, отдыхал, доносящийся из дома крик не омрачал ему сиесты. Солнце поблескивало во вьющихся, смазанных жиром волосах. На руке была вытатуирована обезьяна, закрывавшая себе глаза руками. Не смотрите, что я делаю, – так можно понять этот рисунок. На пальце он носил толстый золотой перстень, подарок жены. Его нельзя было назвать бедным.

– Кришан, твоя жена рожает?

Шофер поднял треугольное лицо, показав из-под усов мелкие, кошачьи зубы в улыбке, похожей на гримасу.

– Оставь, сааб, она так рожает каждый месяц… Дурная кровь не хочет выйти из нее и ударяет в голову. У нее опухоль, но если ее вырезать, она не сможет уже рожать, так на что мне такая жена?

– Кришан, она мучается.

– А я нет? Уже второй день ни минуты покоя… Пусть уж умрет или выздоровеет… А так одна морока, ни жить не может, ни работать. Она знает об этом и поэтому не хочет операции. Жена меня любит, ей нагадали, что она родит… Может, само пройдет, вылечится. У моего дяди была опухоль, а потом пришел садху и пробил больное место вилами, там получилась маленькая ранка, из нее текло три недели, и опухоли как не бывало. Все зависит от того, кому, что на роду написано. Мне гороскоп говорит – не ешь сладкого – я и не ем…

Тереи направился в секретариат, чтобы выпить чая из термоса, но прежде высушил ладони в струе воздуха, идущего из вентилятора. Юдит, выслушав его рассказ, сказала о Кришане:

– Скотина.

Она вынула из аптечки плоскую бутылку, налила полстакана коньяка.

– Дам ей глотнуть.

– Ты ее убьешь... А муж тебя обвинит.

– Старый английский метод. Когда я была в Лондоне…

– Или в Сибири? – прервал Иштван.

– Там тоже, когда у какой-нибудь женщины были проблемы с месячными, естественно, по ее же вине, она брала стакан чего-нибудь крепкого и в баню. Здесь баня у нас вокруг, не хватает только жидкого раздражителя. Увидишь, что ей поможет.

И она решительно вышла в коридор.

– Придется мне самой ей влить, а то из-за любви она готова оставить коньяк Кришану.

Юдит шла по коридору, немного сгорбившись, вглядываясь в поверхность золотистой жидкости, налитой в стакан.

Иштван вернулся к себе, развалился в кресле, с облегчением закурил сигарету. Он еще переживал разговор с Байчи, теперь ему в голову приходили более умные слова, лучшие аргументы.

Успокойся, актеришка, пожурил он самого себя и начал просматривать почту. Пришли приглашения на лекции, в письмах спрашивали, когда выставка венгерского кустарного промысла прибудет в Кашпур, было также несколько сообщений о приемах, в том числе одно от замминистра сельского хозяйства.

Среди журналов лежал продолговатый коричневый конверт, который ему принесла Юдит. Он вытряхнул фотографии, рассыпал их веером по столу.

Итак, все они были перед ним, прекрасные девушки, захваченные врасплох неожиданной, безжалостной вспышкой блица. Гибкие, стройные тела, танцевальные жесты напоминали радость этого ночного часа. Лампочки, горевшие сзади светлыми пятнами, были похожи на слишком близкие звезды. Какой будет судьба этих расцветающих девушек? Что выпадет на их долю? Казалось, вспышка остановила их, запечатлела, защитила от уничтожающей и освобождающей силы времени. Но как ненадолго. Для меня эти фотографии еще будут иметь значение, они напомнят жаркую делийскую ночь, а для сыновей? Если они вытащат из ящика пачку блестящих карточек с экзотически одетыми красотками, склонятся над ними с любопытством, будут вырывать друг у друга… Возможно, вспомнят о нем с вульгарным ребяческим восхищением, которое по их понятиям будет означать мужскую солидарность. Отец умел обхаживать девушек! Будут холодно обсуждать красоту Грейс… Смотреть в глаза индианки, на ее полные губы. Сколько же из того, что он пережил, можно передать другим? Как передать словами возбужденное дыхание и скрежет ногтей, царапающих ковер, аромат волос, в которые он погрузил свое лицо? Как задержать то волнение, которое еще сейчас заставляет сильнее биться сердце? Он писал стихи. Издал два томика, которые в меру хвалили, но с трудом понимали. Неужели эта чужая свадебная ночь еще вернется стихами?

И все же он был благодарен Грейс, хотя к этому чувству примешивалось и неодобрение. Иштван был рад, что она уехала с мужем в Джайпур, там ее должны были представить остальной родне, ввести в новые владения – хотя это звучало как в романе, написанном сто лет назад – Грейс должны были воздать почести ее подданные, для которых молодой раджа был не только господином, властелином, но и близким человеком, о нем говорили с беспокойством и уважением, ведь его знали с детства… Иштван испытывал облегчение, что ему не надо встречаться с ее мужем, смотреть в глаза, улыбаться, жать руку, что он избавлен от всего этого.

Он был благодарен Грейс за то, что ее не было в Дели. Такое трусливое удовлетворение испытывает предатель, которому взгляд соучастника не напоминает об измене, позволяет думать о самом себе снисходительно, облегчить чувство вины и оправдать обоих.

Он вдруг вздрогнул и начал прислушиваться. Крик за окном, который монотонно повторялся, к которому он привык, неожиданно прекратился. Умерла, – подумал он с облегчением, несмотря на жалость и отвращение к глупости несчастной жены Кришана. Но имел ли он право ее судить? Что она могла с собой сделать? Приданое Кришан уже давно промотал… Бесплодная, значит проклятая.

Выходя из посольства, Тереи встретил возвращающуюся из флигеля Юдит, лицо ее было покрыто потом, но она победно улыбалась.

– Все пошло как по маслу, – шепнула она ему на ухо. – Жена Кришана никогда в жизни не брала в рот алкоголя, правоверная индуска. Коньяк совершил чудо.

– Ненадолго.

– Никакое чудо не спасает от смерти, – сказала Юдит серьезно, – во всяком случае женщина перестала страдать, у нас еще месяц впереди, чтобы отправить ее к хирургу.

Тереи посмотрел в ее темные, печальные глаза, сейчас в лучах солнца они просвечивали как янтарь. Юдит была явно взволнована.

– Ведь ты не очень эмоциональный человек.

– А тебе бы хотелось, чтобы я над ней плакала? Терпеть не могу святую простоту. Если она нас не послушает, что же, пусть погибает. Боюсь, что месяц ей покажется очень длинным. У нее еще столько времени. Послезавтра она забудет, что звала смерть, хотела избавиться от мучений… Когда получше узнаешь людей, вот хотя бы возьмем, к примеру, тебя, оказывается, что каждый человек сам для себя и палач, и жертва. И нет спасения.

– А у тебя остается довольно сомнительное удовлетворение от того, что ты предвидела ход событий. Надо иметь немного терпения, стоит только подождать…

– Да, Иштван, – кивала она головой, – и все же иногда бывают сюрпризы, мне в жизни несколько раз удавалось встретить настоящих людей.

– Ну и что из этого? Тебе было легче?

– Сейчас не время для таких разговоров. Ты хочешь, чтобы я тебе рассказала о неудачной любви… Поверь мне, ради этих нескольких, а я их могу пересчитать по пальцам одной руки, стоило жить.

Из посольства вышел Лайош Ференц, после рабочего дня чистенький, свежий, с галстуком-бабочкой, старательно завязанным у крахмального воротничка. Длинные вьющиеся волосы начинали седеть. Красивый мужчина, похожий на манекен с витрины магазина готовой одежды.

– Кто-нибудь из вас поедет сегодня в город? Мне предстоит немного поработать дома, а надо получить фильмы.

Лайош никогда бы не признался в том, что ему просто хочется полежать, посмотреть еженедельники или сыграть в бридж с женой и соседями. Нет, он всегда был занят работой, делал все, чтобы закрепить, углубить знания, Лайош никогда просто так не выходил из дома, а обязательно направлялся с целью…

Он избегал встреч с коллегами; когда все договаривались идти на мороженое в «Волгу», он тоже там появлялся, но вкушал мороженое за другим столиком в ожидании интересного контакта который мог бы повлиять на более углубленное понимание полита-: ческой ситуации в стране пребывания.

– Я еду на выставку детского рисунка, старик Шанкар пригласил меня в жюри, могу получить за тебя фильмы, – предложил Иштван. Ференц вручил ему квитанции, рассыпавшись в благодарностях, потом легкой походкой пошел по тропинке в сторону дома.

– Я тебя подвезу, Юдит, подожди, – Иштван вывел автомобиль из тени. – Уфф, ну и пекло!

Сидение из кожзаменителя грело спину даже через полотно чехла. Проезжая мимо Ференца, он притормозил, жестом приглашая его в машину, однако секретарь поблагодарил, чуть приподняв панаму. Такие же шляпы носят в советском посольстве, – подумал Тереи.

– Знаешь, что он мне сегодня сказал, когда я у него спросила, не бывает ли ему иногда скучно? – начала Юдит. – У человека, который честно работает, нет времени испытывать одиночество… Говорю тебе, он далеко пойдет.

– И не будет иметь врагов, – подтвердил Тереи, – однако это не значит, что у него нет своего мнения, но зачем ему его высказывать, если можно повторить мудрые мысли самого посла.

– Признайся, что ты ему завидуешь…

– Нет. Предпочитаю быть самим собой и иметь время, чтобы испытывать одиночество.

– И я тоже предпочитаю тебя таким, какой ты есть. Ну, привет. Если поедешь в кино на этой неделе, вспомни обо мне, час милосердия для стареющих женщин, – невесело пошутила она, пожимая его руку.

Тереи не спешил отъезжать, глядя, как Юдит идет по тропинке под огромными деревьями, с листьями, отливающими лаковым глянцем.

Я мало что о ней знаю. А она тоже скрывает что-то из своей биографии… Если Юдит изучала языки до войны, вряд ли она может быть пролетарского происхождения. Какая она на самом деле? Говорит, что доброта – это одна из разновидностей слабости.

Перед домом Тереи стояла маленькая лошадка, запряженная в двуколку, нагруженную рулонами ковров. На них спал толстый торговец.

Шуршание колес тормозящего автомобиля разбудило его, он встрепенулся как паук, высовывающийся из щели, когда задетая паутина задрожит.

– Бабуджи [9]9
  Бабуджи (бабу-джи) – почтенный господин.


[Закрыть]! – кричал он, – я привез ковры.

– Не сегодня, – прошел мимо, не останавливаясь, Тереи, – в следующий раз.

– Неделю назад сааб тоже обещал. А я ведь ничего не хочу. Прошу только мне разрешить показать мои кашмирские сокровища.

– Я покупать не собираюсь.

– Кто говорит, о покупке? У вас нет времени смотреть всю коллекцию, я принесу один-единственный ковер, который выбрал для вас. Не будем говорить о деньгах. У меня только одна мечта, я хочу разложить его у вас в комнате. Понравится, пусть останется. Нет? Я через неделю привезу другой… Пока не подберем. Нет, ни слова о деньгах. Ведь это радость для меня, если вы что-то себе выберете. Хорошо? Сделайте мне одолжение, – умолял он, протягивая руки.

На пути у него встал чокидар, держа наперевес толстый бамбук.

– Не сегодня. У меня нет времени, – отмахивался Тереи.

– Сэр сам себе вредит… Лучшие экземпляры выберут американцы, но разве они в этом что-нибудь понимают? А я так радовался. Сааб разрешит расстелить под ноги один из моей коллекции – цвета ржавчины, коротко подстриженный, с цветным растительным узором, не ковер – чистое золото… Я специально отложил его для вас.

Из гирлянд вьющихся растений, раздвинутых темными руками, высунулась ястребиная голова повара в накрахмаленном голубом тюрбане.

– Сааб, – посоветовал он, – это ничего не стоит… У него бывают красивые старые ковры, пусть положит. Иштван неожиданно почувствовал усталость. Неужели торговец и повара привлек на свою сторону, чтобы у него не было выхода? Чокидар тоже поглядывал на советника с надеждой, театральным жестом загораживая вход в дом бамбуковой палкой, у торговца было страдальческое выражение лица, какое редко можно увидеть даже на похоронах. Лошадка трясла коротко подстриженной гривой, ее донимали слепни, она била копытами в красную, спекшуюся от засухи глину так, что во все стороны разлетались комья. Они ждали… Разве могу я их разочаровать? Через несколько дней скажу, чтобы он этот ковер забрал… То, что он его сегодня оставит, ведь ни к чему еще не обязывает.

– Хорошо, покажите, – махнул он рукой. – Только поскорее у меня нет времени.

Случилось нечто непостижимое. Смиренный купец крикнул властно, чокидар поставил палку у стены, бросился к повозке и взвалил на плечо огромный рулон ковра. Купец уже скрылся в доме, оттуда доносились его команды, он поторапливал уборщика, они со скрежетом передвигали стол, расставляли стулья, освобождали место.

– А у кого сейчас есть время? – вздохнул появившийся из дома купец. – Но этот ковер стоит того, чтобы на него хоть немного посмотреть. Я уже исчезаю. Сааб посмотрит сегодня, завтра посидит в кресле, выкурит сигарету и подумает, почему именно этот ковер стал самым приятным местом во всей комнате… Он радует не только глаза. Нужно коснуться его босой ногой… Пусть решение созревает само. Я не настаиваю. Меня уже нет.

Толстый, потный, в шелесте накрахмаленных, белых с буфами штанов он шел к калитке, словно его нисколько не волновало, что будет с оставленным ковром.

– Сэр, – повернулся он, глядя на Тереи нежно сощуренными, полными слез глазами, – на вас я не хочу заработать, Я знаю вашу душу, она жаждет прекрасного.

Душа? А что он может обо мне знать? Все разведал у соседей, собрал информацию, убедился, что я платежеспособен. Ничем не рискует… Обещал горсть медяков слугам, втянул их в заговор. Они определили тактику и время атаки.

Иштван вошел в дом. В то короткое мгновение, когда он приоткрыл обитую сеткой дверь, влетело несколько мух и, привлеченные запахами, безошибочно направились в сторону кухни.

Повар и уборщик стояли, наклонив головы и переговаривались, как попугайчики в клетке, восхищаясь расстеленным ковром. Он был прекрасен, ржаво-гнилозеленый, с мелким, голубоватым силуэтом дерева и желто-зелеными цветами. Тона были подобраны очень мягкие. Этот узор создал довольно приличный художник. Ковер нравился Тереи и именно это его злило. Торговец, вероятно, был хорошим психологом, а возможно его тайком впустили и он, осмотревшись, обратил внимание на колорит висящих в гостиной картин.

Уборщик присел и начал осторожно гладить узловатой рукой короткий ворс ковра, словно боясь разбудить дремлющие краски.

– Купец признался, – наугад сказал Иштван, – что дал вам по пять рупий за то, чтобы вы показали ему дом.

– Он врет, сааб, – возмутился повар, – он мне только дал полрупии. Это чокидару он сразу дал двадцать наяпайя [10]10
  Наяпайя – новые пайсы (пайс – сотая часть рупии).


[Закрыть], поскольку тот его не впускал в калитку. А я пока еще ничего получил…

Это звучало как упрек, он смотрел на Тереи черными глазами из-под щетинистых седеющих бровей.

– Значит, стоило пообещать полрупии, чтобы ты предал и нарушил мой покой? Разве ты мало получаешь?

– Сааб, я хотел как лучше. Мы два дня выбирали этот ковер.

– Подавай обед. Если тебе у меня плохо, можешь в любую минуту идти помощником к этому купцу, раз ты так разбираешься в коврах.

Повар стоял, как громом пораженный, челюсть у него отвисла при мысли, что он может уйти из этого дома. В его глазах стояли слезы. Иштвану стало жаль этого человека. Уборщика и след простыл; слыша сердитые слова, он решил исчезнуть.

Тереи снял прилипшую к телу рубашку, сбросил сандалеты. С чувством огромного облегчения он по шею погрузился в наполненную водой ванну. Иштван отдыхал. Это продолжалось всего несколько минут, поскольку Перейра деликатно поскреб матовое стекло двери ванной комнаты.

– Сааб, обед на столе, – позвал он, – у нас сегодня кура с рисом и изюмом.

Когда в шесть часов он вел машину в сторону центра Нью-Дели, жара садилась золотистой пылью, размякший асфальт чавкал под колесами. Тереи осторожно обгонял медленно катящиеся арбы, запряженные кроткими белыми волами. Птицы садились на юг горбатые спины и клювами прочесывали шерсть в поисках клещей. Обнаженные возницы дремали, устроившись на дышле. В полусне они покрикивали, неловкими движениями кололи воловьи зады острыми палками. При звуке автомобильного клаксона просыпались, дергали за шнур, привязанный к медному кольцу, которое торчало в ноздрях животного, но едва только машина проезжала, их головы снова падали на худые груди, поблескивающие струйками пота.

Лысые, каменистые холмы вокруг города выглядели, словно после недавнего пожара, были видны темнокрасные раскаленные скалы и беловатая как пепел щетина высохших трав. Ветер поднимал столбы рыжей пыли, припудривая головы паломников, замотанных в белые простыни, идущих мелким упрямым шагом, опираясь на пастуший посох.

Фигуры, как с гравюр Доре в старом издании «Библии», – подумал Иштван, – мир не изменившийся в течение тысяч лет…

Огромные грузовики, борта которых были наращены клетками из досок, раскачивались, нагруженные грудами мешков с хлопком. Капоты автомобилей, раскрашенные цветами и звездами, напоминали крышки крестьянских сундуков из-под Дебрецена.

Они приветствовали встречные машины радостными голосами клаксонов. Некоторые водители нацепили две, а то и три медные трубы с грушами из красной резины. Держа руль одной рукой, они другой выдавали полную гамму пронзительных звуков. Подобранные по дороге пассажиры, развалившись на грузах, дружелюбно помахивали худыми руками.

Шелестя дхоти, сломя голову, мчались похожие на белые шары группы тяжело дышащих велосипедистов, их темные колени поднимались и опускались как рычаги машины. Расшнурованные башмаки едва держались на босых заскорузлых ступнях. Наступал час пик, люди начинали возвращаться с работы.

Тереи проехал под эстакадой, с трудом объезжая трамваи облепленные гроздьями висящих людей, и свернул на Коннахт-Плейс. Неподвижно стояли огромные деревья, их цветущие ветви пахли вялой зеленью и пылью. Его удивила тишина. Далекие звонки велосипедистов стрекотали как цикады. Священные коровы спали в тени, рядом с крестьянскими семьями, которые там напрасно искали прохлады и отдыха под кронами деревьев. Он притормозил.

Широким полукругом раскинулась колоннада центра Дели со встроенными в нее богатыми магазинами, у которых были даже витрины. Всю площадь можно было обойти, не выходя из тени арок, стоящих на светлых столбах. Здесь обосновались продавцы сувениров, изготовленных из разваренного рога в форме рюмок и абажуров, какой-то толстяк расхваливал выставленные для продажи сандалии, на куске из клеенки внимание прохожих привлекали цветные обложки дешевых американских детективных романов, а продавец незаметно подсовывал покупателям фотографии сплетенных в экстазе пар, которые пытались имитировать фриз Черной пагоды, эти снимки печатали в борделях Калькутты или Гонконга.

От стоящей под колонной печки доносился запах жареных обезьяньих орешков, торговка протягивала украшенную перстнями руку, предлагая фисташки в кульке, свернутом из листьев. Иштван посмотрел, любуясь прекрасными глазами женщины, но отрицательно покачал головой.

– Не сегодня, – сказал он, оставляя ей надежду. Получив фильмы для Ференца, он направился в кафе «Волга», чтобы выпить кофе-гляссе, и вдруг увидел мисс Уорд. Гибкая фигурка, стройные ноги. Каштановые волосы в солнечных лучах отливали бронзой. Девушка была так занята осмотром хлопковых домотканых холстов с цветными изображениями лошадей, рогатых голов буйволов и танцующих богинь, что он подошел к ней незамеченным. Некоторое время Тереи стоял, наблюдая, как ее руки перебирали ткани, а затем весело поздоровался:

– Привет, Маргит.

– Привет, – ответила она. Затем взглянула на него удивительно голубыми глазами и, узнав, улыбнулась. – Ах, это вы…

– Ты забыла, как меня зовут? Иштван. Почему тебя не видно и не слышно? Я думал, что ты застряла в Агре?

– Меня пока держат в Дели. Четыре часа занятий в клинике. Изучаю язык, самые необходимые выражения: «Спокойно, это не больно, посмотри влево, не двигайся, все будет хорошо…»

– Долго еще здесь будешь?

– До конца месяца.

– Что делаешь, когда остаешься одна?

– Почему ты решил, что одна? Думаешь, скучаю? – засмеялась девушка. – Правда, Грейс в Джайпуре, я надеялась, что она введет меня в этот мир, но сейчас вижу, что прекрасно справлюсь сама. Хожу по магазинам, больше смотрю, чем покупаю… Изделия ручной работы здесь продаются почти даром. Вышивки, крестьянские набивные ткани, вот такие, как эта, – она встряхнула кусок материи со скачущими лошадками, – фигурки из сандалового дерева. Мне нужно всем моим приятельницам что-то отсюда привезти в доказательство того, что даже в Индии я помнила о них.

– Здесь не покупай, – он взял из ее рук материю, расписанную киноварью и лазурью, – я покажу тебе настоящее крестьянское сари. Ты уже была в Старом Дели?

– Нет. Я хожу по тем местам, которые знаю. Господин Виджайяведа советовал, чтобы я туда не забиралась. Может, у тебя как-нибудь будет время поехать со мной?

– Приятно сопровождать только что приехавшего человека, видеть восторг и слышать слова восхищения, чужими глазами еще раз восторгаться Индией.

– Ты приехал на автомобиле? Я отпустила машину, которую мне дали в ЮНЕСКО. Хотелось немного пройтись, когда спадет жара.

Солнце сбоку освещало каменные плиты сводчатой галереи. Маленькие пылинки плавали в его лучах. Продавец тканей расстегнул рубашку до пупка, раскрыл ее шире и веером из пальмовых листьев начал охлаждать волосатую жирную грудь.

– Как ты себя здесь чувствуешь? – Иштван взял девушку за руку.

– Хорошо, даже очень хорошо. Смотри, как я загорела, – она поднесла к его лицу согнутую руку. Кожа у нее была золотистой, на ней выступили веснушки, это его почему-то немного рассмешило.

– Начнем с кофе и мороженого? Или сначала едем на поиски сувениров?

– А разве можно здесь без риска что-нибудь есть? Меня столько пугали амебами, дизентерией, тифом…

– Посмотри, они все едят и живы, – Иштван показал на крестьянок в оранжевых юбках, толпящихся под деревьями.

– Но ведь их так много, а я одна, – засмеялась Маргит.

– Есть надо то, что едят все, – объяснял Тереи, когда они сидели в кафе. Здесь царил полумрак, тускло, горевшие электрические лампочки создавали иллюзию ночи. Чувствовался аромат крепкого кофе, который разносили в колбах, прикрепленных к штативам, и ровно гудели кондиционеры, почти не было слышно разговоров, осоловелые индийцы сидели за столиками, подперев головы руками, красивые женщины от нечего делать, теребили стоящие на столе цветы и ложечками отламывали кусочки пирожных. Китаец исполнял джазовые мелодии. Увидев Иштвана, он поклонился и заиграл в его честь марш Радецкого, единственную мелодию, которая у него ассоциировалась с Венгрией.

– Начни с этого пирожного, – уговаривал Тереи, доливая кофе.

– Чем оно посыпано? – показала она пальцем на поднос с пирожными.

– Настоящим серебром. Его так долго били молотком, что оно превратилось в пыль. Растворится, – организм впитает пылинки… Они считают, что серебро необходимо добавлять для хорошего самочувствия. Маргит попробовала кусок пирожного, взяв его кончиком ложки с забавным недоверием, и начала сосредоточенно жевать. Глаза у нее были очень светлые, такие иногда бывают у кукол. Она смешно морщила маленький, с веснушками носик. Пожалуй, ее красоту нельзя было назвать классической, но она возбуждала всеобщий интерес, Иштван видел направленные на девушку взгляды, слышал перешептывания. Новое лицо, неизвестная особа.

– Серебра не чувствуется, – торжественно заявила она. – . Очень даже вкусно. А это зеленое снизу тоже можно есть?

– Фисташковый крем.

– Теперь моя жизнь будет на твоей совести, – пригрозила она. – Я снова забыла твое имя.

–. Иштван.

– Трудное.

– Запомнишь, если будешь часто повторять. Особенно перед сном.

– Иштван, Иштван, – выговаривала она с английским акцентом, как послушная девочка, которая учит заданный урок, – нельзя ли мне называть тебя Терри? У меня была такая собака.

– Я приму любое имя, которое ты мне дашь, – милостиво согласился он.

– Грейс правильно предупреждала, чтобы я была начеку… Говорят, ты известный сердцеед.

– Нет, – горячо возразил он. – Ты сама сказала, что чувствуешь себя одинокой. Без особого труда я мог бы разделить твое одиночество. Дам тебе свой домашний телефон. Может, как-нибудь мы сходим в кино? Или я возьму тебя на охоту? Поедем на машине, и я покажу тебе настоящую деревню. Крестьяне – добрые и гостеприимные люди. Их не надо бояться. Пока ты здесь.

– Столько проектов, Иштван. Ловлю тебя на слове, – девушка посмотрела на него с теплотой. – Похоже, ты страшно скучаешь, если даже общество доктора считаешь развлечением. А может, ты меня путаешь с Грейс?

Тереи посмотрел на нее через синеватый дым сигареты, на изящную головку, чистые ненакрашенные губы, босые – подумал он шутливо, – и глаза, такие прозрачные, полные голубых огоньков, что становилось не по себе.

– Нет, я тебя наверняка не путаю с Грейс.

Иштван испытывал к ней симпатию, приятно было показаться в обществе красивой, хорошо одетой молодой женщины.

– Ты даже не знаешь, какая я. Может, после первой же прогулки я тебе надоем.

– Нет, – Иштван покачал головой, он был в этом уверен. Маргит глядела на него с насмешливой улыбкой, от которой появились ямочки на щеках, смотрела немного свысока, словно многое уже о нем знала. Его охватило беспокойство: а вдруг Грейс ей что-нибудь сказала?

– Идем отсюда, – неожиданно предложил он, коснувшись ее руки, потому что в этот момент приоткрылись двойные портьеры и в солнечном свете он увидел Юдит с двумя знакомыми болгарками.

Они встали, Иштван раскланялся с вошедшими, показав на освободившийся столик, который собрался, было занять бородатый сикх. Тереи еще успел заметить, как Юдит незаметно подняла большой палец в знак одобрения его выбора. Зажмурив глаза, они вышли на солнце.

Внутри «остина» было невыносимо жарко. Первым делом они бросились опускать стекла. Встречный поток воздуха обжигал лица.

– Почему ты испугался, когда эта женщина вошла в кафе? – Маргит одернула платье, которое задрал ветер.

– Это секретарша посла. Сразу начнут обсуждать. А им какое дело…

– Ой, Терри, Терри, похоже, ты здесь уже набедокурил. Теперь я знаю, кого спросить о твоем прошлом, если ты мне сам не расскажешь; рядом, с нами живет доктор Капур.

– Наверняка он тебе выставит счет как пациенту за консультацию. Только ты должна помнить о том, что он ясновидящий. Капур рассказывает о будущем, о событиях, которых еще не было…

– Значит, боишься Капура? – захлопала она в ладоши. – Хорошенькое дело… Грейс уехала, а я, совершенно беззащитная, должна верить твоим россказням. Кто мне объяснит, какой ты на самом деле?

По пути, поднимаясь на лысый пригорок, тянулся караван повозок, запряженных волами и верблюдами. Громко скрипели деревянные колеса, сколоченные из досок, покрикивали возницы. Огромные рога буйволов окунались в красное солнце, преисполненные достоинства верблюды плыли, покачивая головами. Девушка в зеленом сари, с шарообразным сосудом на голове, присела посредине шоссе и грациозным движением подняла руки. Браслеты искрились огнем, у щиколоток звенели колокольчики.

Тереи нажал на клаксон.

Испуганная девушка оглянулась и спорхнула на обочину.

– Остановись. Я хочу ее сфотографировать, – просила Маргит. – Она так красиво танцевала…

– Лучше, если бы ты смотрела на нее издалека, ну, ладно, подойди, погляди, что она делает.

Остановив машину на обочине, он с ехидным удовлетворением наблюдал, как Маргит подходит к девушке, показывая жестами, что хотела бы сделать снимок, та противится, внезапно заслоняет лицо, сосуд падает и темные комки высыпаются на шоссе.