Текст книги "Земля обетованная"

Автор книги: Владислав Реймонт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 40 страниц)

– Тебе что-нибудь известно? – встрепенулся Кароль.

– Пока нет. Но по физиономии видно: он замышляет какую-то пакость. И потом слишком много подозрительных личностей шляется к нему.

XI

– Что с тобой? – спросил Кароль за утренним чаем у Морица.

– Крупное дело наклевывается… – отвечал Мориц, поднимая глаза от стакана, который он держал обеими руками, но чай не пил, погрузясь в глубокое раздумье.

– Значит, будут деньги?

– И немалые. Как раз сегодня я намерен обделать два дела. Если они выгорят, я сразу выдвинусь на настоящую дорогу. Но обещанную сумму ты можешь получить еще до вечера. Да, как поступить с хлопком?

– Подожди пока продавать. У меня есть одна идея.

– Что это Макс так свирепо посмотрел на меня и даже не поздоровался?

– Не знаю. Он сказал вчера, будто по твоему лицу видит, что ты замышляешь какую-то пакость.

– Дурак! Я выгляжу как порядочный человек, не правда ли? – говорил Мориц, пристально разглядывая себя в зеркале и стараясь придать добродушное выражение своему хищному, с резкими чертами лицу.

– Не обижайся на него: он огорчен делами отца.

– Я советовал ему учредить над ним опеку, объявить неправоспособным и взять в свои руки управление фабрикой. Только так еще можно хоть что-то спасти, но он не захотел, хотя зятья и сестры согласны.

– Состояние принадлежит отцу, считает Макс, и он волен поступить с ним как угодно, даже если это грозит разорением.

– Слишком он умен, чтобы всерьез так думать. Тут что-то другое…

– А может, и нет. Согласись, не очень-то приятно объявить сумасшедшим своего отца.

– Никто не говорит, что это приятно. Отец есть отец. Но ради фабрики, ради интересов дела надо чем-то жертвовать… А ты как поступил бы на его месте?

– Мне об этом незачем думать: у моего отца почти нет состояния…

Мориц засмеялся и стал готовиться к выходу; одевался он медленно, бранился с Матеушем, переменил несколько раз платье и перебрал с десяток галстуков.

– Ты одеваешься так, словно собрался делать предложение…

– Это тоже не исключено, – отвечал он, криво улыбаясь.

Наконец он был готов, и они вместе с Каролем вышли из дому. Однако ему дважды пришлось возвращаться с дороги за забытыми по рассеянности вещами. А когда он надевал пенсне, у него дрожали руки, – очевидно, так действовала на него усилившаяся жара.

Он то и дело вздрагивал и несколько раз ронял трость.

– У тебя такой вид, будто ты чего-то боишься.

– Нервы расшатались… Наверно, от переутомления, – промямлил Мориц.

Они зашли в цветочный магазин, и Кароль купил большой букет роз и гвоздик и отослал Анке. Таким образом он хотел загладить свою вину.

Мориц отправился к себе в контору на Пиотрковскую, но заниматься делами не мог; заглянул только на склад, где хранился хлопок, отдал распоряжения Рубинроту, выкурил подряд несколько папирос, не переставая думать о предстоящем разговоре с Гросгликом.

Временами он начинал дрожать, как в лихорадке, машинально ощупывал карман, в котором лежал клеенчатый конверт с деньгами, но успокоившись, принимал независимый вид и решал немедленно действовать.

В одну из таких минут он смело направился к Гросглику, однако, дойдя до его конторы, повернул обратно и некоторое время прогуливался по Пиотрковской. Тут его словно осенило, и накупив самых дорогих и красивых цветов и велев перевязать их ленточкой, тоже не из дешевых, написал на визитной карточке адрес Грюншпанов и отослал букет Меле, наказав вручить вместе с визитной карточкой.

Деньги, потраченные на цветы, он вписал в графу «непредвиденные личные расходы», но, подумав, слово «личные» заменил на «служебные».

«Это надо хорошенько обдумать», – в оправдание себе решил он. И хотя было еще рано, отправился на Спацеровую, где он столовался.

Там убирали со столов раскроенную материю и накрывали к обеду; из соседней комнаты слышались обрывки разговоров и стук швейных машинок.

Постепенно начали сходиться к табльдоту.

Первым явился Малиновский и забился в угол. Его бледное осунувшееся лицо встревожило пани Стефанию.

– Что с вами? – спросила она, подходя к нему.

– Мне нездоровится…

Говоря это, он тер рукой лоб, вздыхал, и в его зеленых глазах читалась такая тоска, что она молча отошла, не зная что сказать.

За обедом он не принимал участия в общем разговоре и только, когда к нему подсел Горн, понизив голос, промолвил:

– Я знаю, где она.

– Кто?

– Зоська… В Стоках, у Кесслера.

– Ты все еще думаешь о ней?

– Нет… Просто мне хотелось знать, где она, – сказал он и замолчал.

– Знаете, господа, зять Грюншпана, Гросман, арестован, – сообщил собравшимся Горн.

– Знаем, знаем. Ничего, посидит, голубчик, и в другой раз неповадно будет петуха пускать.

– Гросман – это зять красавицы Мели? – спросила пани Стефания.

– Да. На днях у бедняги сгорела фабрика, он рассчитывал получить страховку, а его – цап! – и в кутузку.

– Это недоразумение. Его сегодня же освободят, – отозвался Мориц.

– Несчастный народ эти евреи: всегда-то они безвинно страдают, – насмехался Серпинский и стал доказывать Морицу, что на свете нет худшей нации.

– Болтайте себе на здоровье, это способствует пищеварению. Но интересно знать, отчего вы не скажете этого своему патрону Баруху? Или вы полагаете, он – шляхтич? – снисходительным тоном говорил Мориц, которого забавляла запальчивость Серпинского.

Остальные поддержали Серпинского, и за столом вспыхнул спор.

– Пан Горн! – позвала Кама. – Подите сюда! Я хочу вас спросить о чем-то.

– Слушаю, – сказал Горн, садясь рядом на свободный стул.

– У вас есть метресса? – громко спросила она.

От неожиданности все словно онемели, а потом дружно расхохотались.

– Что ты болтаешь?! – вскричала тетка, которую слова девочки вогнали в краску.

– А что я такого сказала? В любом французском романе можно прочесть, что у молодых людей бывают подружки, – не смутясь, отвечала она.

– Повторяешь, как попугай, иностранные слова, не понимая, что они значат.

– Господи, за что вы на меня сердитесь, тетя! – Девочка пожала плечами и ушла в гостиную. А Горну, который последовал за ней, сердито сказала: – Если я попугай, нечего со мной разговаривать.

– Так назвала вас тетя, а не я. Скажите, Кама, почему вы со мной не поздоровались? И почему дуетесь, третируете меня?

– С чего это вы взяли? Отправляйтесь лучше кутить к шансонеткам. Мне все, все известно…

– Что именно, Кама? – спросил он, с трудом сдерживая смех.

– Все, все!.. Вы – противный, гадкий распутник!.. Пан Фишбин сказал мне, почему вы не были у нас в воскресенье… Вы напились в «Аркадии», пели песни и целовались с этими… Я ненавижу вас, вы мне отвратительны…

– А я вас еще больше люблю!

Он хотел взять ее за руку, но она вырвалась и укрылась за столом.

– Конечно, когда вам было плохо, вы приходили, чтобы мы утешали вас, прикладывали к голове компрессы…

– Когда это я нуждался в утешении?

– До того, как получили место у Шаи.

– Вот уж никогда не испытывал в этом нужду, а тем более тогда, потому что был свободен и приятно проводил время.

– Как?! Значит, вы не страдали? – подскочив к нему, вскричала Кама.

– И не думал.

– А сейчас? – нетерпеливо спрашивала она, и в голосе ее слышались слезы, обида и возмущение.

– Кама, с чего это ты взяла? Что с тобой?

– Ах, вот как!.. А я-то за вас молилась… Даже молебен заказала о вашем благополучии. Новую шляпку не купила, подумала: нехорошо наряжаться, когда у человека горе… Плакала, постоянно думала о вас, по ночам не спала, страдала, а вы, оказывается, не нуждались в моем сочувствии! Боже, какая я несчастная! – шептала она прерывающимся обиженным голосом, и из глаз ее градом катились слезы.

– Кама, милая Кама! Девочка моя дорогая! – взволнованный и растроганный, говорил он, целуя ей руки.

Но Кама вырвалась, спрятала в ладонях лицо и, рыдая, говорила:

– Я вас больше не люблю! Если бы вам было плохо, я пошла бы за вас… в огонь… на смерть… Гадкий, нехороший человек… Обманщик!..

Она плакала навзрыд. А Горн, не зная, как подступиться к ней, пытался оправдываться, но она не желала ничего слушать. И хотя он был тронут, ее ребячество смешило его. Он сел рядом на кушетку, но она, подхватив на руки собачку, вскочила.

– Куси его, Пиколо! Куси! – приговаривала она. – Он – гадкий обманщик! И Кама его больше не любит.

Горн улыбнулся и пошел к двери, так как завыли фабричные гудки, возвещая конец перерыва.

– Как, вы даже не хотите со мной попрощаться? И не считаете нужным извиниться? Она вскочила, утирая слезы. – Ах, так! Я вас знать больше не желаю! И буду ходить гулять с Малиновским, Кшечковским, с Блюменфельдом и вообще, с кем мне заблагорассудится. Да, да, вот увидите! И не воображайте, пожалуйста, будто я дорожу вашим обществом…

– Мне это безразлично. В «Аркадии» гораздо приятней проводить время, чем с Камой.

– И мне безразлично. Целуйтесь, напивайтесь до чертиков…

– Итак, прощайте! Мы расстаемся навеки! – патетически произнес он и вышел.

Сердито, с каменным равнодушием смотрела она ему вслед, но когда за ним закрылась дверь и на лестнице послышались удаляющиеся шаги, ей сделалось страшно, что он в самом деле никогда больше не придет.

И увидев в окно, как он перешел на другую сторону улицы и исчез за углом, она с плачем упала на кушетку.

– Пиколо, дорогой единственный друг, какая я несчастная! – причитала она, прижимая к груди собачку.

Но плакать не хотелось, и, пригладив перед зеркалом волосы, она степенной походкой подошла к тетке, взяла ее за руку и с таинственным видом увлекла за собой в гостиную.

– Все кончено! – трагически сказала она, бросаясь тетке на шею. – Мы больше никогда не увидимся с Горном. Боже, какая я несчастная!

Но видя, что тетка не выказывает никакого сочувствия, отстранилась и обиженно, с упреком спросила:

– Как, тебе не жалко меня?

– Ах, Кама, оставь свои глупости!

– Панна Кама, поцелуйте меня на прощанье! – сказал Мориц, выглядывая из передней.

– Пускай вас Пиколо поцелует! – воскликнула она и с собачкой на руках кинулась к двери, но Мориц поспешил удалиться.

На улице Мориц замешкался, думая, под каким бы предлогом отложить визит к Гросглику и нет ли у него более срочного дела. Вот надо бы с Кесслером повидаться, хорошо бы зайти сперва домой.

В конце концов, пересилив себя, он вошел в контору банкира.

– Патрон у себя? – поздоровавшись, спросил он у Вильчека.

– Да. Он уже несколько дней посылает за вами.

– Ну как, покончили с Грюншпаном?

– Еще только начали: до пятнадцати тысяч дошли.

– И это еще не конец? – удивился Мориц.

– На полпути остановились.

– Смотрите, Вильчек, не просчитайтесь. Я вам добра желаю.

– Вы ведь сами советовали не уступать.

– Я? Впрочем, не помню. Но во всем надо знать меру! – недовольно сказал он, так как поприжать Грюншпана советовал Вильчеку, когда еще не имел намерений относительно Мели, а теперь это его рассердило.

– Приходите в контору к Боровецкому подписать контракт на поставку угля.

– Спасибо… Большое спасибо!.. – Обрадованный Вильчек крепко пожал ему руку.

– Но предварительно я хочу с вами поговорить.

– Скажите, сколько я вам за это должен?

– Это мы обсудим потом. У меня есть на вас другие виды. Через полчаса я отсюда выйду, вы проводите меня, и мы потолкуем.

Мориц не спеша снял пальто, потер руки и выглянул на улицу; там внезапно потемнело, и пошел дождь, барабаня по окнам.

«Будь, что будет», – подумал он, входя в кабинет банкира.

Тот при виде его вскочил с места.

– Как вы себя чувствуете, дорогой пан Мориц? – воскликнул он, целуя его. – Я очень беспокоился о вас! Нехорошо оставлять друзей в неведении. Мы все очень волновались. Даже Боровецкий справлялся о вас.

Морица позабавила такая трогательная забота.

– Ну как шерсть? Право, я очень по вас соскучился.

– Благодарю. Вы добрый человек.

– Кто же может в этом сомневаться? Только вчера я пожертвовал двадцать пять рублей на летнюю колонию для детей рабочих. Вот, прочтите. – И он подсунул Морицу газету. – Ну как шерсть? – нетерпеливо повторил он.

– Вам известно, как поднялась цена на земельные участки и как вздорожал кирпич?

– Как же, как же! Мы этим тоже немного занимаемся. Скоро в Лодзи начнется большое строительство. А про Гросмана вы знаете? – понизив голос, спросил банкир.

– Полиция…

– Ша! Ша!.. – зашикал он, озираясь по сторонам, и даже выглянул за дверь, чтобы убедиться, не подслушивает ли кто. – Его вчера чуть было не арестовали, сказал он на ухо Морицу.

– А я вчера вечером, как только приехал, слышал, что его таки арестовали.

– В Лодзи любят сплетничать и совать нос не в свое дело. Все-то им надо знать! На Гросмана донесли, но никаких улик против него нет. Он чист, как я.

Мориц усмехнулся.

– Не понимаю, зачем полиция вмешивается в частные дела!

– Ваши интересы это тоже затрагивает?

– Там моих целых тридцать тысяч! Он бы как-нибудь выкарабкался! Несчастье с каждым может приключиться. Горят и фабрики, и товар. Конечно, банку накладно выплачивать такую страховку. Да, кому не везет, того и пожар не спасет.

– Ничего ему не сделают. Он – порядочный человек.

– Я тоже так считаю и даже хотел поручиться за него. Но в Лодзи столько негодяев, и они готовы присягнуть, что видели, как он… Им ведь ничего не стоит оговорить невинного человека. Ну, как шерсть?

– Я купил ее и тут же продал за наличные.

– Это хорошо, мне как раз нужны деньги.

– Кому ж они не нужны! – философски заметил Мориц.

– Вы будете их иметь: у вас голова варит. Принесли деньги?

– Нет, – со спокойным достоинством отвечал Мориц, хотя сердце у него забилось сильней.

– Пришлите мне деньги не позже четырех часов. У меня выплаты по векселям. Сколько мы заработали? – спросил он, угощая Морица сигарой.

– Я – порядочно, а вы…

– Но капитал мой, и действовали мы сообща… – волнуясь, заговорил банкир.

– Раз капитал у меня, значит, он – мой, – небрежно заметил Мориц, закуривая сигару.

Банкир подумал, что ослышался или чего-то не понял, и, взяв у него спичку, тоже прикурил.

– Мы уславливались относительно десяти процентов за вычетом расходов.

– Я согласен выплачивать вам десять процентов в год, но денег не верну, – с растяжкой сказал Мориц.

– Что? Что вы сказали? Спятили совсем? – закричал банкир.

– Я пустил их в оборот.

– Мои деньги?!

– Да. Я взял их у вас взаймы на большой срок…

Отшатнувшись, банкир остолбенел, не веря своим ушам.

– Пан Мориц Вельт, немедленно верните мне тридцать тысяч марок!

– Пан Гросглик, деньги я вам не верну. Они нужны мне для одного крупного дела. Я буду выплачивать вам десять процентов годовых, а капитал верну, когда наживу состояние, – хладнокровно отвечал Мориц, окончательно обретя спокойствие.

– Вы с ума сошли! Вы устали! Переутомились! Вам надо отдохнуть. Антоний, принеси стакан воды! Содовой, Антоний! Бутылку шампанского! – одно за другим лихорадочно выкрикивал он приказания, каждый раз подбегая при этом к стоявшему на пороге слуге. – Это все от жары… Меня самого на днях чуть удар не хватил… Пан Мориц, дорогой, вы очень бледны. Может, у вас сердце болит… Может, вызвать доктора?

При виде его перекошенного от испуга лица Мориц насмешливо улыбнулся.

– Сейчас я вам протру одеколоном голову. Это вас немного освежит. – И смочив носовой платок, банкир вознамерился было приложить его Морицу к виску.

– Оставьте меня в покое! Я совершенно здоров и пока еще в своем уме!

– Очень рад это слышать! Ай-ай, как вы меня напугали! Это может плохо отразиться на моем здоровье. Ха-ха-ха! Какой вы, однако, шутник! Надо же такое придумать! А я, признаться, поверил. Ха-ха-ха! Забавно, очень забавно! Ну пошутили и хватит! Давайте деньги в кассе платить нечем…

– У меня нет денег. Я вам уже сказал, что взял их у вас в долг.

– Что?! Это мошенничество, разбой, грабеж средь бела дня! – подступая к нему, завопил банкир.

Но Мориц только крепче сжал свою трость, глядя на него с холодным спокойствием.

– Пан Блюменфельд, телефонируйте в полицию! – крикнул Гросглик в контору. – Я с тобой по-другому поговорю! Ты – вор! Я тебя в тюрьме сгною, в кандалах в Сибирь сошлю!

– Не кричите, пожалуйста! Не то за оскорбление сами угодите за решетку. И нечего меня полицией пугать… Как вы докажете, что переведенные в Лейпциг деньги принадлежат вам, а не мне? – спокойно спросил Мориц.

Эти слова подействовали на банкира отрезвляюще; он опустился на стул и долго в упор смотрел на Морица, смотрел с досадой, с бессильным бешенством, и на глазах у него навернулись слезы.

– Ступай, Антоний! Мне ничего не нужно. Он в тюрьме одумается, – прибавил он тише дрогнувшим голосом.

– Хватит болтать глупости! Давайте говорить как деловые люди.

– А я вам так доверял, так доверял… Относился как к сыну, как к сыну и дочери, вместе взятым, а вы такую подлость совершили… Вас за это Бог покарает… Так не поступают с другом, который доверил вам тридцать тысяч…

– Не морочьте мне голову! Я взял у вас взаймы тридцать тысяч марок на долгий срок, потому что хочу вложить их в крупное дело. И готов выдать вам вексель. Не исключено, что когда-нибудь верну их, а сейчас деньги уже пущены в оборот.

– В Берлине… в Amor Saale [57]57
  Букв.: зал Амура (нем.).Здесь: дом терпимости.


[Закрыть], – прошептал вконец расстроенный банкир.

– Давайте, наконец, поговорим, как друзья! – теряя терпение, вскричал Мориц.

– Вы – вор, а не друг! – заорал взбешенный банкир и кинулся к письменному столу – там в ящике лежал пистолет; но он задвинул его, запер, ключ положил в карман и заметался по комнате, изрыгая брань и проклятия и замахиваясь на Морица кулаками.

А тот как ни в чем не бывало сидел с тростью в руке и насмешливо улыбался. Когда банкир немного успокоился, он стал посвящать его в свои планы.

– Мне уже тридцать лет… самое время начинать… У меня есть неплохой план, но для его осуществления нужны деньги. Сами знаете, посредничеством можно заработать на жизнь, но состояния не составишь. И так всегда приходилось прибегать к кредиту. И если почему-нибудь пришлось бы ликвидировать дело, у меня было бы несколько тысяч долга… А теперь я встану на ноги. Но раз вы дали мне деньги, я считаю своим долгом посвятить вас в свои планы. Дела Боровецкого совсем плохи, наличного капитала у него почти нет, и держится он только благодаря займам, причем у ростовщиков. Так вот, я дам ему деньги и при первой же возможности сделаюсь основным пайщиком. И в дальнейшем устрою так, что ему ничего другого не останется, как быть директором на своей фабрике… я уже все обдумал. А сорок тысяч, которые он вложил в дело, через год-два можно будет ему вернуть, так что он не потерпит убытка. За успех я ручаюсь, – спокойно говорил Мориц, подкрепляя свои доводы цифрами и посвящая собеседника во всевозможные хитрости и махинации, к которым он намеревался прибегнуть, чтобы окончательно добить Боровецкого.

Говорил он долго, откровенно и обстоятельно.

Банкир понемногу успокоился. Разглаживая бакенбарды, он потягивал носом, словно чуял запах падали, которой сможет поживиться. В глазах его появился блеск, на губах – улыбка. Увлекшись, он даже забыл, что на осуществление этого жульнического плана пойдут его кровные деньги. И от души одобрял аферу, поддакивал, давал советы, а Мориц подхватывал их на лету, развивал, вносил уточнения в свой проект, говоря при этом все тише и доверительней.

Банкир выпил воды и открыл форточку.

– Не выезжать со двора! – крикнул он рабочим, грузившим на подводы тюки с шерстью.

– Шерсть намокнет под дождем.

– Тебе говорят, скотина, подождать!

Захлопнув форточку и посмотрев на пасмурное небо, он начал что-то быстро писать.

Мориц сидел молча, глядя на мокнущие под дождем подводы с шерстью.

– Много веса не прибавится: мешковина новая… – сказал он равнодушно.

– Вы чересчур догадливы, – буркнул банкир и приказал покрыть мешки. Потом любезно предложил Морицу сигару и сказал: – Я хорошо знал вашего отца.

– Умный был человек, только обанкротился по-глупому.

– Да, не повезло… – сентенциозно заметил Гросглик.

– Ну как вам мой план?

– Ваша матушка доводилась мне кузиной, вы это знаете?

– Она торговала обрезками тканей и давала под залог деньги по мелочам.

– Вы на нее похожи… Красивая была женщина… Полная, видная… Послушайте, что я вам скажу. У вас котелок варит, а я люблю сообразительных молодых людей. Люблю помогать им, помогу и вам. Ваш план мне нравится.

– Я всегда считал вас разумным человеком.

– Итак, давайте заключим сделку.

– Деньги дадите?

– Дам.

– Мне потребуется солидный кредит.

– И это устрою.

– Давайте в таком случае поцелуемся!

– Лучше сто раз поцеловаться, чем один раз лишиться тридцати тысяч…

Они подробно обсудили условия сделки и выработали план действий.

– Итак, с этим покончено, теперь иду предложение делать.

– Невеста богатая?

– Меля Грюншпан.

– Надо бы немного подождать, пока утрясется дело с Гросманом.

– Напротив, сейчас они будут сговорчивей в расчете на мою помощь.

– Ты мне решительно нравишься, Мориц. Так нравишься, что я выдал бы за тебя свою Мери, будь она взрослой. Она получит сто тысяч в приданое.

– Мало.

– Подожди год, дам сто двадцать.

– Не могу. Через год меньше двухсот тысяч не возьму – иначе ждать не выгодно.

– Ну да ладно! Приходи в воскресенье обедать – будут гости из Варшавы, а потом обсудим с тобой одно дельце, которое сулит миллионы.

Они еще раз сердечно расцеловались, что не помешало банкиру напомнить Морицу о расписке в получении тридцати тысяч марок.

– Ты мне страшно нравишься! Я прямо-таки полюбил тебя! – восторженно воскликнул банкир, пряча расписку в несгораемую кассу.

Из конторы Мориц вышел вместе с Вильчеком, но в воротах какой-то человек с бандитской физиономией заступил его спутнику дорогу.

– Извините. Я зайду к вам завтра, а сейчас мне нужно поговорить с этим господином, – сказал Стах, поклонился и, сделав незнакомцу знак следовать за собой, зашагал с ним по Дзельной к железнодорожной станции.