Текст книги "Семь незнакомых слов"

Автор книги: Владимир Очеретный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 44 страниц)

– Во сколько? – полюбопытствовал я.

– Ты умрёшь, если я тебе скажу, – пообещал Ромка, – я сам чуть не умер – вот, сколько!

– Ну и ладно, – проворчал я. – Будь по-твоему, буржуй несчастный. Но сам подумай: мне ведь тоже, знаешь ли!.. Мне может стать противно вспоминать, что сидел с тобой за одной партой! Ты этого добиваешься? Если – да, то ты мне уже немного противен!

Ромка окинул меня суровым неодобрительным взглядом и снова стал смотреть на дорогу. Он довёз меня до самого подъезда, и мы молча обменялись рукопожатиями. Уже у входа в подъезд, Ромка меня окликнул:

– Эй, Сказа! А в Москву зачем намылился? Ты же только что там был!

– Учиться, – сообщил я, оборачиваясь. – И вообще – надо что-то в жизни менять.

Несколько секунд Ваничкин размышлял.

– Ладно, – пробурчал он, – пользуйся моей добротой...

Он протянул мне сто долларов.

2.05. Жизнь в стиле хао

За неделю до начала занятий мы с Севдалином въехали в студенческое общежитие – семиэтажное здание из светло-розового кирпича, построенное в конце пятидесятых и навсегда сохранившее бытовые реалии того времени. Сверху оно должно выглядеть, как буква П – с длинной перекладиной и короткими ножками.

От лифта коридор расходится в стороны: одна половина считается женской – в ней женский умывальник и туалет, другая, соответственно, мужской. На этом разделение и заканчивается: в женском крыле хватает комнат парней, в мужском – комнат девушек. На каждой половине есть общая кухня – с алюминиевым столом для разделки продуктов, двумя газовыми плитами и мусоропроводом. По утрам и вечерам вокруг плит происходит столпотворение и битвы за свободную конфорку. Иногда кто-то забывает о своём чайнике, вода в нём выкипает, и тогда по коридору распространяется запах гари. Душевые и вовсе располагаются в подвале.

Мы оба смотрим на проживание в общежитии, как на приключение, хотя и по-разному его оцениваем. Несмотря на некоторые неудобства мне в общежитии нравится. Оно совпадает с давними представлениями о студенческой романтике (неизбежно связанное с бытовыми испытаниями) и вообще – это мой первый большой опыт проживания вдали от дома. Я готов пробыть здесь хоть весь год – пока нас не поманят дальние страны. Севдалин сравнивает текущее местожительства с кампусом Нью-Йоркского университета – не в пользу первого. Ему не хватает общедоступных стиральных машин, нормальных кафешек в шаговой доступности и других благ цивилизации. По его мнению, мы задержимся здесь месяца на три-четыре – до первой успешной коммерции. Потом снимем двухкомнатную квартиру.

Пока же нам досталась комната на третьем этаже – узкая и вытянутая, рассчитанная на трёх человек. Лишнюю кровать забрал комендант, взамен мы выпросили ещё две книжные полки, а свои кровати поставили у стен, по обе стороны от единственного окна – так, чтобы, лёжа на кровати, можно было видеть входящих. Между кроватями расположился журнальный столик – на нём удобно обедать и пить чай. На всякий случай, мы оставили письменный стол и два стула – они сдвинуты в один из ближних к входу углов. При входе расположены два встроенных шкафа: один для посуды и продуктов, другой для верхней одежды. В общем, неплохо. Комната обходится нам в сто долларов ежемесячно – сумма немалая, но в Москве, как сказали в нашем ректорате, жилья дешевле не сыскать.

Вдали виднеется Останкинская башня, на среднем плане, по ту сторону улицы, – почтенного возраста четырёхэтажный бледно-жёлтый дом с покатой жестяной крышей и продовольственным магазином на первом этаже, а прямо под нашим окном – верхушка рябины. В одной из оконных створок почему-то установлено синее стекло, отчего в комнате возникает ощущение промозглости – несмотря на тёмно-бордовые обои. Пока не наступили холода, мы любили курить, распахнув окно настежь, усевшись на широкий подоконник и свесив ноги наружу. Во время этих перекуров происходила инвентаризация текущих событий и их сортировка на две кучки – с хао и обычные.

Нет сомнения: само общежитие – место хао. Оно принадлежит институту, который на протяжении десятилетий готовил специалистов для одной из промышленных отраслей. Ныне отрасль существует лишь на бумаге – хлынувший импорт и отсутствие госзаказа сделали её существование нерентабельным.

Что здесь хао? Отраслевых специалистов институт по-прежнему продолжает обучать – набор был даже в этом году. А значит нас окружают люди-хао. Сами они об этом, разумеется, не подозревают. В ком-то хао больше, в ком-то меньше. С некоторыми у нас установились приятельские отношения.

О печальной судьбе отрасли нам поведал пятикурсник Анатолий – сосед из комнаты напротив. На его первой производственной практике, случившейся в предпоследний советский год, на отраслевых заводах ещё кипела жизнь, а теперь цеха стоят пустые, оборудование вывезено в неизвестном направлении, и только несколько старых рабочих, проработавших здесь всю трудовую биографию, по-прежнему приходят, чтобы целыми днями тоскливо стучать костяшками домино. Надежды на возрождение предприятия нет даже у них.

Анатолий приехал в Москву из Чарджоу и возвращаться домой категорически не собирается. Туркмения сразу после объявления независимости ввела со всеми странами визовый режим, там уже вовсю цветёт культ президента Ниязова, и все русскоязычные, кому есть куда уехать, уезжают. Анатолий тоже мечтает уехать – в Германию, а ещё лучше – в Швейцарию. В ожидании бесполезного диплома он, пока есть в Москве бесплатная крыша над головой, вовсю зарабатывает деньги. У него можно приобрести водку, пиво, сигареты и кое-что из еды: днём тариф – двойной от цены в магазине, ночью – тройной. Анатолий помог нам обзавестись набором из сильно тарахтящего, но вполне рабочего, холодильника «Саратов» и небольшого чёрно-белого телевизора «Неман»: один из знакомых Анатолия закончил институт и, готовясь съезжать из общежития, распродавал вещи, которые не мог забрать с собой. Нет сомнений, что четверть запрашиваемой суммы Анатолий положил себе в карман, но мы не в обиде. На боковой стенке холодильника каждый предыдущий владелец выводил карандашом или фломастером свою фамилию, номер комнаты и годы проживания в общежитии. Судя по сделанным в столбик записям, холодильник появился здесь шестнадцать лет назад, и мы его седьмые хозяева.

На второй день знакомства Анатолий предложил нам вставить шарики. Недорого – по шестьдесят долларов с каждого.

– Что за шарики?

В ответ Анатолий достал из кармана два овальных кусочка оргстекла, размером с небольшую фасоль.

– И куда их вставлять?

– В член.

Путём небольшой хирургической операции шарики вживляются под кожу пениса. Потом операционный надрез затягивается, и шарики остаются на пенисе.

– Зачем? – поразился я.

Анатолий посмотрел на меня, как на салагу, который не имеет понятия о больших играх взрослых мужчин.

– Для стимуляции клитора, – коротко просветил он. – Бабы с ума сходят.

Установка шариков, по уверению Анатолия, превращает обычного самца в сексуального супермена, который даст фору любому парню без шариков: от девушек отбоя не будет – сами станут вешаться на шею.

– У тебя тоже есть?

Анатолий хмыкнул и без стеснения приспустил спортивные штаны. Несколько секунд мы разглядывали орудие супермена.

– Нам нужно подумать, – сказал я уклончиво.

– Нам нужно посмотреть, – уточнил Севдалин, – как ты их вставляешь.

Анатолий сделал задумчивое лицо – по-видимому, он ещё не сталкивался с такой ситуацией.

– Хорошо, – решил он. – По двадцатке с носа.

Сторговались на пятнадцати.

Просмотр состоялся через пару дней. Мы изображали ассистентов: я держал пузырёк с перекисью водорода, Сева – стрептоцид и бинт. Клиентом Анатолия оказался высокий рыжеватый латыш Улдис с шестого этажа. Операция проводилась на углу квадратного обеденного стола, куда Анатолий предусмотрительно положил деревянную разделочную доску. Улдис хранил мужественную немногословность. Ему не понравилось наше присутствие, но скидка в десять долларов примирила его с изменившимися обстоятельствами. По команде Анатолия Улдис расстегнул джинсы, спустил их до колен и, задрав передний край футболки, зажал его подбородком. Потом настал черёд трусов. Стол оказался низковат – член Улдиса повис над разделочной доской.

– Присядь, – сказал Анатолий; он надел резиновые перчатки и держал в руке хирургический инструмент – заточенную с верхней стороны стальную ложку, предварительно обработанную спиртом.

Улдис поелозил ступнями, пододвигаясь ближе к столу, и, как танцор, выполняющий па, согнул колени, вывернув их наружу. Член лёг на доску. У Севдалина видимость была лучше: он стоял по левую сторону от Улдиса. Справа, повернувшись спиной к окну, расположился Анатолий. Мне достался сравнительно узкий сектор обзора между Анатолием и доской. Ущипнув член сверху, Анатолий оттянул кожицу и прижал её к доске. Ложка в его руке поднялась к уровню уха. Несколько прицеливающихся движений, и…

– Уаа-а!!!! —Улдис с рёвом взлетел вверх и, зажав член в кулаке, запрыгал по комнате, отталкиваясь одновременно обеими ногами. При этом он умудрялся вращаться в воздухе: его багровое лицо и пунцовые уши резко контрастировали с задом, который не утратил молочно-белой невозмутимости.

Севдалин уткнулся в изгиб руки. Я закрыл лицо левой ладонью. И только Анатолий сохранял спокойствие: реакция оперируемого, судя по всему, была для него не в новинку.

– Сюда! – скомандовал он Улдису. – Сейчас кровью всё зальёшь.

Взгляд Улдиса сделался слегка безумен, но Улдис всё же соображал: немного помедлив, он подчинился, перебирая ногами в съехавших до тапочек джинсах и по-прежнему держа в кулаке свой член. Пальцы он разжал медленно, явно опасаясь, что сейчас действительно хлынет кровь.

– Во дела! – смущённо удивился Анатолий: на раскрасневшейся коже Улдисова пениса появилась лишь лёгкая царапина. – Первый раз такое вижу!

На всякий случай он потрогал заточенный край ложки подушечкой указательного пальца. Потом взял с подоконника брусок пасты ГОИ, поводил по нему ложкой, доводя до нужной остроты, протёр тряпкой и ещё раз капнул спиртом.

Перед второй попыткой Улдис закрыл глаза, а Толик поднял ложку выше головы.

– Уаа-а!!!! – Улдис снова взмыл вверх и снова запрыгал по комнате – только на этот раз направляясь к входной двери.

Он доскакал до конца комнаты, когда кто-то снаружи потеребил дверную ручку, а потом постучал. Улдис на несколько мгновений застыл на месте. Затем развернулся и засеменил обратно.

– Кто?! – рявкнул Анатолий и, услышав голос соседа по комнате, приказал: – Погуляй десять минут!

Второй подход к снаряду принёс более обнадеживающий результат: кожу пениса удалось надрезать, из неё выступила капелька крови. Но о том, чтобы запихать в лёгкий надрез шарики, нечего было и думать.

Анатолий старался не смотреть Улдису в глаза – пробить на необходимую глубину, чтобы запихать под кожу шарики, не удалось. На пенис было жалко смотреть – на нём было две кровавые вмятинки, и он весь сжался. Улдис и сам его в таком состоянии ещё никогда не видал и теперь рассматривал, словно только что обнаружил и хотел изучить поподробнее.

– У тебя там мозоль что ли? – Анатолий немного пришёл в себя. – Кожа, как у бегемота!

– Ты не умеешь! – Улдис отнял у него ложку.

Последовало несколько ударов подряд, после которых раздалось «Уаа-а!!!» более яростные, чем в первые два раза. Когда Улдис разжал кулак, на старый потёртый паркет капнула кровь, и он поспешно снова зажал член.

– Перекись! – Толик протянул руку ко мне, и я быстро сунул ему пузырёк.

Началась обработка раненного, а потом запихивание шариков. Во время процедуры вживления инородных предметов Улдис слегка постанывал, открывал-закрывал глаза, один раз скрипнул зубами и, кажется, чувствовал себя героем. Анатолий приложил к ране кусочек ваты и осторожно перебинтовал пострадавший член. Тот превратился в белый обрубок и стал толще. Посредине его венчал бантик из завязок бинта. Бантик нас добил окончательно. Севдалин, согнувшись пополам, ринулся наружу. Я последовал за ним. Мы вползли в свою комнату и попадали на кровати: теперь можно было вволю гоготать, заливаться, всхлипывать и колотить ногами о матрасы. Ещё неделю, стоило одному из нас произнести: «бантик», «Улдис», «шарики», «Уа-а!», и мы начинали сползать по стенке.

Своих соседей по комнате Анатолий называет блаженными. Их двое – Коля и Олежек. Коля – четверокурсник, белорус и католик. У него длинные, до плеч, волосы, которые он перехватывает по лбу атласной лентой. При встрече Коля молитвенно складывает ладони у груди и слегка наклоняется. Над своей кроватью он повесил плакаты с изображениями польских костёлов. На противоположной стене, над кроватью Анатолия, висят плакаты почти полностью обнажённых девушек. Мы спросили Колю: нет ли тут противоречия? «Вы ничего не понимаете, – неожиданно Коля хитро улыбнулся. – Когда мы лежим на кроватях, я смотрю на его девушек, а он – на мои костёлы!»

Олежек – маленький и худой. Его называют Олежеком не из доброго отношения, а для обозначения мелкого статуса. Так сложилось и стало привычным. Теперь никому в голову не придёт назвать его Олегом. Как и многие вокруг, Олежек мечтает разбогатеть. Он прочёл книжку «Как заработать миллион» и понял из неё главное: чтобы стать миллионером, деньги надо возжелать больше всего на свете. Теперь по нескольку часов в день он лежит на кровати и распаляет свою жажду денежных средств. Они должны появиться, когда его желание обладать ими достигнет непреодолимой силы. Олежек учится пока только на втором курсе – времени для упражнений у него ещё достаточно. Иногда его посещают практические идеи, как именно снискать богатство – он приходит обсудить их с нами, точно подгадывая свой визит к моменту, когда мы садимся есть. Самая масштабная из них была связана с валютными операциями: в его родной Туле доллары покупают немного дороже, чем в Москве. Если мы сможем найти большую сумму, Олежек готов нам показать пункты обмена валюты, где сбыть московские доллары за тульские рубли выгоднее всего. За свои сведения и за идею он хотел скромные двадцать процентов от прибыли. Впрочем, был согласен и на пятнадцать.

В ответ Севдалин молча подошёл к холодильнику, достал палку сухой колбасы, отрезал четверть и протянул её Олежеку:

– Иди возбуждайся дальше.

– Почему? – поразился Олежек, машинально сунув подарок в нагрудный карман рубашки.

– Когда покупаешь доллары, надо платить комиссию, – объяснил я, – так что никакой прибыли здесь нет. И вообще, с чего ты взял, что банкиры – дураки?

– Вот оно что, – Олежек сокрушенно помотал головой, горестно помолчал и, словно между прочим, напомнил: – А хлеб есть?..

Не все приключения, которые на первый взгляд виделись как хао, таковыми и оказывались. Взять, к примеру, Ирину и Дарину. Мы познакомились с ними у душевых – места, где хао на какое-то время было возведено в систему. На момент нашего въезда в общежитие в женской душевой шёл ремонт. Мужским душем пользовались по очереди – с посуточной пересменкой. В полночь возникали неизбежные скандалы: моющаяся сторона несмотря на наступление новых суток не спешила покидать душевую, а жаждущие омовения поторапливали снаружи, крича в приоткрытую дверь: «Ваше время закончилось!», «Вы там заснули?», «Мы уже заходим: сейчас увидим вас голых!»

Хао возникло, когда ремонт закончился. Среди парней – на уровне молчаливого коллективного согласия – возобладало представление о справедливости, что душевой с обновлёнными кранами и кафелем, тоже нужно пользоваться по очереди. Возможно, так проявлялась жажда компенсации за сделанную уступку: «Вы мылись у нас – мы помоемся у вас». Теперь в полночь в подвальном коридоре создавалось две очереди: женская выгоняла из душевой парней, мужская – девушек. Отремонтированную душевую покидали более неохотно. Хао-порядок продержался недели две – пока не закрыли на ремонт вторую душевую.

На излёте августа нам с Севой тоже случилось просрочить время и получить порцию возмущения от двух девушек. Мы уже знали их в лицо – они жили в одном крыле с нами. Одна тёмненькая, другая светленькая – они всё время появлялись вместе и при всём внешнем несходстве казались сёстрами.

– У нас есть жареное мясо и красное вино, – сказал им Сева. – Приходите. Триста восьмая.

Разумеется, он соврал: ни мяса, ни вина у нас не было – ни жареного, ни сырого, ни красного, ни белого. Теперь предстояло выкручиваться – в этом и был дух хао. Нас выручил Анатолий – его помощь обошлась втридорога, без скидки на общий гуманизм и добрососедские отношения, и тем не менее в этот полуночный час мы стали обладателями пол-литровой бутылки водки, двухлитровой бутылки кока-колы, пачки замороженных сосисок и банки зелёного горошка. С таким набором встречать ночных фей в банных халатах можно было на достойном уровне.

Они прибыли с чалмами из полотенец на головах, источая распаренную негу и что-то ещё неуловимое, что можно было принять за полночную романтику. Я торжественно водрузил на центр журнального столика сковороду с шипящими сосисками и тарелку с горошком. Севдалин предложил делать красное вино прямо в чайных чашках – смешивая водку и колу по вкусу.

Девчонки держались компанейски, мило щебетали, восхищались, как много у нас книг, не налегали на спиртное и не скрывали своего расположения к нам. Их приятно удивило наше внезапное приглашение («Это так неожиданно, так мило!») и перспективная профессия юристов – особенно выигрышная в местном контексте безнадёги. И всё же вскоре стало ясно: блицкриг с ними не пройдёт (они и уселись на мою кровать рядышком друг с другом – так, чтоб избежать случайных прикосновений с нашей стороны), а ввязываться в относительно долгую битву за гипотетический доступ к их телам, у нас не возникло желания – мы не представляли, о чём с ними говорить в дальнейшем.

Ирина с Дариной, пожалуй, слегка переусердствовали с демонстрацией самооценки – не столько высокой, сколько откормленной. Они пренебрежительно отозвались о парнях из общежития, мужланах и неудачниках, и поведали, что предпочитают знакомиться с москвичами – на дискотеках в ночных клубах. И не из каких-то корыстных целей, а потому что «москвичи – вежливые». Они и нам предложили сходить вместе в ночной клуб в ближайшую пятницу или субботу – это был щедрый аванс, уравнивающий нас с вежливыми москвичами.

Что их по-настоящему подвело, так это незримое присутствие соседки по комнате. Перемывать ей кости для Ирины и Дарины, видимо, было делом давним, привычным и отлаженным – упомянув её, они ступили на протоптанную дорожку, после чего всё никак не могли с неё свернуть. Добрая часть посиделок ушла на рассказ о том, как им сильно не повезло с соседкой, и как они уже два года мечтают сплавить её в другую комнату, а к себе заполучить нормальную девчонку, но пока у них не получается.

Проблемность соседки в том, что она – беднячка. Ещё в начале первого курса Дарина и Ирина приняли резонное решение готовить еду и питаться отдельно от неё, а не вместе, как принято в общежитии, – чтобы не делиться вкусняшками, которые они себе позволить могут, потому что их родители прилично зарабатывают, а она их себе позволить не может.

Но её удручающая бедность всё равно доставляет им неудобства. Во-первых, из-за такой соседки им стыдно пригласить кого-то в гости. А, во-вторых, из-за неё зимой в их комнате пахнет кислой капустой, поскольку ничего кроме картошки, макарон, солёных огурцов и квашенной капусты она не ест. В отличие от приехавших издалека Ирины (Хабаровск) и Дарины (Семипалатинск) соседка живёт в двух часах езды на электричке (Можайск) и почти всю еду привозит из дома, когда отбывает туда на выходные. Они строго-настрого запретили ей держать соленья в комнате, и она стала прятать их за окном, вешая авоську на вбитый в раму гвоздь. Но запах всё равно проникает, когда авоська на короткое время возвращается в комнату, и, особенно, когда соседка варит из кислой капусты щи.

А ещё она всё время что-то вяжет, и это ужасно раздражает – когда кто-то в твоей комнате день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем, всё время вяжет и молчит. Почём знать: вдруг ей в голову взбредёт ткнуть их спицей? Связанные вещи соседка отдаёт на реализацию знакомой продавщице на Петровско-Разумовском рынке, так что надежды на то, что она когда-нибудь завяжет с вязанием, у Ирины и Дарины нет – таков её способ заработка. Говоря о соседке и её солёных огурцах, Ирина и Дарина недоумённо, не без кокетства, качали головами-полотенцами и закатывали глаза – то ли ожидая нашего сочувствия, то ли предлагая посмеяться над тем, что бывают же такие соседки.

Так, неожиданно для себя, мы получили подробную информацию о Растяпе – о чём, понятное дело, не догадывались. Она прибилась к нам чуть позже – случайно, незаметно, навсегда.

– Я с пониманием отношусь к здоровому снобизму, – резюмировал Севдалин после ухода спонтанных див, – но здесь?..

Дело, однако, было не в поверхностном девичьем снобизме, а в нашем – глубоком и качественном (ещё более снобистском). В то время мы ещё сильно упивались нашей дружбой – тем, какие мы продвинутые ребята, как понимаем друг друга с полуслова и полувзгляда, тем, что у нас есть хао, план отправиться в дальние страны, а скоро появится и много денег. Мы не могли допустить, чтобы наш крутой тандем выглядел (в первую очередь в наших собственных глазах) всего лишь мужским аналогом тандема Ирины и Дарины – что неизбежно произошло бы в случае продолжения романтических потуг.

Ирина с Дариной не заподозрили, что наши планы на них завершились, толком не начавшись, и ещё несколько дней при встрече улыбались, спрашивали, как дела, и ждали новых знаков внимания. Ясность наступила после напоминания о совместном походе в ночной клуб. В ответ Севдалин лениво щёлкнул языком, а я прямо объявил: «Что-то не хочется», после чего взаимные приветствия свелись к сухим, еле заметным кивкам. Когда же с нами начала водить компанию Растяпа, нас перестали замечать.

Знакомство с Растяпой произошло на общей кухне – после неудачного эксперимента по варке пельменей. Мы залили их холодной водой, поставили на плиту, включили огонь на полную катушку и ушли на двадцать минут. По возвращении нас ждал прилипший ко дну кастрюли ком из теста и мяса – подгоревший снизу и сырой сверху.

– Их надо бросать в кипяток, – раздался рядом робкий голос, – посолить и помешивать, чтобы не слиплись…

У соседней плиты стояло создание в светлом ситцевом халате – длинном, значительно ниже колен. Среднего роста. Тёмные, вьющиеся волосы неумело прикрывали слегка оттопыренные уши и касались плеч. Её нельзя было назвать красивой или некрасивой: внешность Растяпы на тот момент не вызывала рефлекса оценивать по шкале привлекательности. Из черт овального с острым подбородком лица выделялись разве что большие карие глаза. Сейчас они смотрели то ли сочувственно, то ли настороженно – словно их обладательница ждала, что мы начнём её ругать за то, что лезет не в своё дело, а, может быть, даже за испорченные пельмени. Впрочем, так продолжалось всего несколько секунд. Она тут же смутилась, опустила взгляд к своей сковороде и вернулась к готовке: посыпала жарящуюся картошку мелко нарезанным чесноком и перемешала. От добавленного чеснока по кухне распространился запах, способный вызвать беспокойную слюну даже у сытого человека.

– Вкусно пахнет, – Севдалин заинтересованно приблизился к картошке. – У нас есть рыбные консервы: будешь в доле?

Создание в ситцевом халате засуетилось и выразило готовность поделиться с нами. Через минуту все втроём двинулись в нашу комнату. Уже на самом подходе наша новая знакомая наступила на мокрое пятно на линолеуме, её нога поехала, руки взметнулись в поисках равновесия, крышка сковороды съехала в сторону и с грохотом поскакала по полу, а картошка разлетелась в разные стороны. Мы с Севой шли шага на три впереди и не успели прийти на помощь – лишь услышали: «Ой!» и, обернувшись, застали виновницу катастрофы за ликвидацией последствий. Она горела от смущения, и суетливо метала масляные картофельные кусочки обратно в сковороду.

– Кто тут воду разлил? – негодовала она, но всё же признавала и свою ошибку, чуть не плача повторяя: – Я растяпа, я такая растяпа!..

– Ещё какая, – Севдалин мрачно разглядывал уже второй несостоявшийся ужин. – В жизни не видал таких растяп.

– И что такого? – возразил я. – Растяпами быть не запрещено…

У нас имелась ещё одна пачка пельменей. Мы вручили их Растяпе, чтобы она могла реабилитироваться, но нести кастрюлю с готовым блюдом всё же не доверили. Эффект первого впечатления оказался силён: Растяпа так и осталась для нас Растяпой.

За поеданием правильно сваренных пельменей Севдалин выдвинул предложение по упрощению бытия к взаимной выгоде: мы берём на себя оплату продуктов, Растяпа из них готовит, и мы все вместе питаемся. В залог успешного сотрудничества ей сразу было выдано несколько купюр и инструкция, что именно предпочтительно купить. На Растяпу легла и обязанность мыть посуду, включая наши тарелки – точней, она сама вызвалась, уверяя, что ей это совсем не трудно, и у нас не нашлось аргументов против. Тем не менее подразумевалось, что наше знакомство ограничится гастрономическими рамками.

Однако вскоре стало очевидным: Растяпе больше нравится проводить время в нашем комнате, чем в своей. Всякий раз она старалась задержаться подольше – то под предлогом совместного просмотра теленовостей, то просто стремясь стать незаметной. Когда её всё же замечали, она начинала суетиться – вскакивала со стула, хватала что-нибудь из хозяйственных вещей, демонстрируя кипучую деятельность по подготовке грядущих кулинарных подвигов. Тревожный звонок прозвенел, когда в комнате появились Растяпины клубки и спицы.

– Чисто из интереса, – спросил Севдалин, – ты теперь постоянно собираешься у нас… э-э.. задерживаться?

Из двух возможных реакций – засуетиться или постараться стать незаметной – Растяпа выбрала вторую: она застыла над своим вязанием.

– Она живёт с Ириной и Дариной, – напомнил я. – Кто такое вытерпит?

Сева перевёл на меня невозмутимый взгляд.

Нехорошо приручать кошку, а потом бросать её, сказал он, ничуть не смущаясь присутствия Растяпы. Через три-четыре месяца мы отсюда съедем, а Растяпа останется, и что тогда? Ирина и Дарина её дожрут.

– И вообще: если ты собираешься жалеть всех униженных и оскорблённых, у нас ничего не получится.

– А речь не о всех, – я постарался придать голосу максимальное миролюбие, – только об одной Растяпе. Она хочет быть с нами, и я её понимаю: на её месте я бы тоже хотел быть с нами. Это хао.

– Если ты настаиваешь, я не против, – Севдалин пожал плечами и задумчиво посмотрел на Растяпу, которая всё ещё сохраняла неподвижность. – Только ты того… не суетись и не унижайся. Это раздражает, поняла?..

С тех пор наши вечера приобрели патриархальную умиротворённость. После ужина мы с Севдалином вытягивались на постелях, включали надголовные светильники и под журчание магнитофона утыкались в книги. Растяпа занимала место у письменного стола и в свете настольной лампы вязала новый товар на продажу. Время от времени то Сева, то я, не отводя глаз от текста, окликали Растяпу (тут важен был момент внезапности), чтобы, когда она отзовётся, наставительно произнести (иногда получалось хором): «Не суетись». Это хао-развлечение казалось нам воспитательной мерой по отучению Растяпы от суетливости. Поначалу на наш призыв не суетиться она бормотала: «Ага», постепенно осмелела до того, что уже не скрывала обиды: «Я не суечусь!» и, наконец, попросила нас прекратить забаву.

Мы так и сделали – заменив одно развлечение на другое. Теперь посреди чтения, с тем же эффектом внезапности, мы спрашивали Растяпу, о чём она думает. Её мысли были просты, конкретны и утилитарны: она считала петли, прикидывала, что такого вкусного ещё приготовить и какие занятия у неё завтра в бесполезном институте. Не исключено, что свои ответы она выдумывала – потому, что отвечала не сразу, а с задержкой в секунд пять-десять. Однажды мы застали её врасплох, спросив, чем бы она занималась, если бы ей не приходилось вязать? Потерявшая бдительность, Растяпа поняла вопрос расширительно – как интерес к её мечте. Идеальное времяпровождение по Растяпе выглядело так: она бы много путешествовала и много читала. Ещё, конечно, продолжала бы вязать – уже для удовольствия. Мы ни разу не упоминали при ней, что собираемся отправиться в путешествие – для подозрений, что она подстроила свой ответ под нас, в общем-то не имелось оснований. Так впервые Растяпа обозначила близость к нам по духу.

Вероятно, в ней и правда появилось больше уверенности в себе – она даже стала называть нас мальчиками («Мальчики, садитесь есть») – но утверждать это наверняка, как доказанное знание, было бы опрометчиво. Вне суетливости Растяпа оказалась «чёрным ящиком» – сдержанной в проявление чувств и малоразговорчивой, словно слова и эмоции ей тоже требовалось жёстко экономить. Что на самом деле она там себе думала? О чём переживала? Судить об этом можно было, в основном, от обратного: если всё идёт своим чередом, то и у неё нет причин беспокоиться.

Когда приходила пора спать, Растяпа безропотно оставляла на стуле своё вязание, желала нам спокойной ночи, а утром, тихо прокравшись в комнату, брала необходимые продукты и будила нас уже к завтраку. Её соленья естественным образом перекочевали в наш холодильник (надо думать: к большому облегчению Ирины и Дарины). Раз в две недели Растяпа, в пятницу вечером, ехала домой пополнять их запас (два часа на электричке с Белорусского вокзала).

О своей семье она почти не упоминала и рассказала неохотно. Нам удалось выведать, что её мать работает школьной учительницей, отец был мастером на местном заводе, после его закрытия перебивается случайными заработками (из неловких оговорок можно было понять, что он попивает – порой, сильно), а младший брат, старшеклассник и оболтус, совсем наплевал на учёбу, и они с матерью опасаются, как бы он не подсел на наркотики (в школьном дворе едва ли не каждое утро можно найти использованные шприцы). Сведения были ожидаемыми – практически предсказуемыми.

Между тем, постоянное Растяпино присутствие в нашей комнате не осталось незамеченным широкой коридорной общественностью. Нас стали невзначай спрашивать: чья Растяпа подруга – моя или Севдалина?

– Ничья, – отвечали мы.

Иногда спрашивали более прямо:

– Кто из вас с ней спит?

– Мы с ней не спим.

Дальше всех в объяснении странного трио зашли Ирина и Дарина: они стали распространять слух, будто Растяпа спит с нами обоими за еду и даже придумали термин, казавшийся им необычайно едким – «секс эконом-класса». Для окружающих сплетня оказалась привлекательной: ей охотно верили, потому что правдивое объяснение казалось слишком простым и неинтересным – в нём видели фасад, за которым обязательно что-то скрывается. В конце концов, версия «шведской тройки» стала почти общепринятой – для тех, кому вообще было до этого дело. Нас с Севой она потешала – мы видели в ней очередное проявление хао. Растяпе не хватало такой высоты духа: она сильно переживала и сдержанно возмущалась.