355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Немирович-Данченко » Избранные письма. Том 2 » Текст книги (страница 28)
Избранные письма. Том 2
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 20:59

Текст книги "Избранные письма. Том 2"


Автор книги: Владимир Немирович-Данченко


Жанры:

   

Театр

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 48 страниц)

А я вот все думаю, что мне надо скорее написать книгу о моих директорских методах. Рассказать, какими приемами можно было создать и поддерживать исключительную бытовую и моральную атмосферу в Художественном театре. Рассказать так убедительно, чтоб, с одной стороны, возбудить желание подражать, а с другой, облегчить самим руководителям трудности их обязанностей, научить «блюстителей», как и когда пользоваться властью, когда подчинять, а когда подчиняться; втолковать, что такое – это пленительное благородство общего тона, красивая художественная дисциплина, воспитание вкуса на каждом шагу театральной жизни… (Места не хватает.)

Будьте здоровы. Ек. Ник. огорчается, что Вы жалуетесь на здоровье.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

520. О. С. Бокшанской[1041]

22 июля 1936 г. Карлсбад

Карлсбад 22/VII

Дорогая Ольга Сергеевна!

Хотел бы, чтобы это застало еще Вас в Ленинграде.

Относительно статьи Судакова[1042].

Так сказать, патетическую линию постановки он передает хорошо. Немного франтит подъемными фразами, хорошо бы проще, яркие слова не всегда выражают силу, – но в общем хорошо по этой части. Что касается других линий постановки, то Судаков делает ошибку, которую никак нельзя оставить. Он рассказывает не пьесу Тренева. А играть-то будем как-никак пьесу Тренева. Углубленную, кое от чего очищенную, но все же написанную писателем с сильным сатирическим уклоном. Судаков увлекся данной мною романтической линией Любови и ее мужа, хорошо ее схватил, но в пересказе пьесы рисует в тех же тонах и всех других персонажей. Не в том тоне ведет рассказ, в каком будет идти пьеса. Не схватывает общего {455} стиля. Я уверен, что на деле, на репетициях он этой ошибки не делает, а статья неправильно отражает основной тон треневской индивидуальности.

И вторая ошибка – весь финал статьи. Во-первых, нам самим нельзя заявлять, что мы вступили в борьбу с автором. Это очень нетактично. А во-вторых, мы свой подход должны считать и считаем единственно правильным, и потому фраза «будущее покажет, правильно ли мы поступили», недопустима. Если бы у нас были сомнения, мы должны были бы сначала с ними покончить, а потом показывать публике.

И вообще… у нас все еще не нашли тона для статей от самого театра.

Во всяком случае, я категорически протестую против того, чтобы высказывания по поводу наших постановок от лица театра печатались без моей «визы». Кто бы их ни писал. (Разумеется, это не относится к постановкам К. С.) И очень может быть, что этих предварительных статей и не надо совсем. А если давать, то тактично, точно, и как творцы спектакля, а не рецензенты его.

Вообще это важный вопрос. Нельзя долбить одни и те же ошибки.

На минуту еще о закулисных недовольствах киевской поездкой и Аркадьевым. Отчего еще дурны эти актерские судачения? Оттого что они льют воду на мельницу Егоровых и Животовых!..

Будьте здоровы. Отдыхайте. Привет от Ек. Ник. Вам и Жене.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

521. Из письма О. С. Бокшанской[1043]

8 августа 1936 г. Карловы Виры

8/VIII

Дорогая Ольга Сергеевна!

Я внимательно перечитал еще и еще статью Судакова[1044]. Решительнейше – нельзя. Будем переделывать или совсем не будем ничего, – поговорим. Здесь я никак не могу попасть в {456} настроение не только исправлять статью, но и переписываться по этому поводу. Главный недостаток изложения – пафос невысокого, чисто словесного качества. Проще! Проще! Проще! Этого качества пафос может всю пьесу поставить на ходули. А публика и читать будет с холодком и скукой. А по мыслям верна. Впрочем, как я уже писал, автор статьи и юмор засушивает…

Все это пишу не для Ильи Яковлевича[1045], а Литчасти. …

522. Вс. Иванову[1046]

29 сентября 1936 г. Москва

Дорогой Всеволод Вячеславович!

Сердечно поздравляю Вас, великолепного художника, зорко видящего пошлость за красивой звонкой фразой и крепко верящего в торжество социалистической идеи. Меня всегда волнует чистота и честность Вашего творчества, в котором нет места сентиментальности. – Таким я Вас знаю, таким люблю и ценю Вас[1047].

523. Л. Д. Леонидову[1048]

14 июня 1937 г. Берлин

14/VI

Дорогой Леонид Давыдович!

Аркадьев, действительно, «снят»[1049]. К великому огорчению всего театра. Его очень полюбили. Это дает надежду на возвращение.

Вы предлагаете проездом Копенгаген, Стокгольм… Предлагаете «На дне».

Очевидно, Вы все-таки не очень схватили смысл и характер поездки МХАТа.

Театр отправляется на Выставку так же, как отправлены картины и другие экспонаты[1050]. Без всякого расчета на барыш, а с определенным и большим дефицитом. Актеры едут не на особый заработок и ни в какой антрепризе не участвуют. Поездка {457} столько же политическая, сколько политическое вообще участие СССР на Выставке. Я сомневаюсь в том, чтобы парижане в августе больно стремились на драматические спектакли даже театра с мировой славой, а туристы будут предпочитать «Folies-Bergиre» и бульвары[1051]. Поглядят раз, и будет. Но если бы у нас были битковые сборы и шансы на дальнейшие, то и тогда мы не остались бы. А тем менее поехали бы в другие города, где сборы были бы обеспечены. (Хотя я не понимаю, как могут окупаться спектакли при 200 человеках и колоссальном имуществе!!) Театр должен быть в Москве в конце августа: с 1 сентября фестиваль[1052]. И кроме того, должен спешно работать над постановкой к 20‑летию Октябрьской революции[1053].

А затем и репертуар. Над выбором того, что везти в Париж, думали и совещались много. Какой интерес может быть для советского правительства в посылке на Выставку прежнего, старого Театра? Которого, в конце концов, уже и нет! Правда, на репертуаре остаются еще «Царь Федор» и «Вишневый сад», но уже как музейные, очень устаревшие, вещи. Интересно показать новый Художественный театр. В нем еще играют несколько старых мастеров – Качалов, Москвин, Тарханов, Книппер, – но за ними большая «смена». Тут уже есть ряд крупных сил: Тарасова, Андровская, Еланская, Хмелев, Ливанов, Добронравов, знакомая Вам Шевченко и много других. Это уже не ученики, а мастера, и они уже не разбросанные единицы, а вырабатывающие новую полосу русского реального искусства. Еще года три назад Художественный театр, казалось, кончился. Но последние постановки – «Воскресение», «Враги», «Любовь Яровая» и «Анна Каренина» не только поддержали прежнюю славу театра, но и определили новую эпоху. Ее у нас так и называют возрождением Художественного театра.

Путь его – тот же строгий реализм, с лучшими традициями прошлого, но с новой культурой, я бы сказал даже – глубже, и освобожденный от штампов и отживших наслоений старого Художественного театра.

Сейчас он на зените своего успеха. К сожалению, пьесы не удастся показать полностью: придется и купюровать, и менять {458} мизансцены, даже декорации. В каком порядке пойдут пьесы, еще не решено, но репертуар утвержден Правительством и изменению не подлежит.

Когда что-либо станет яснее, напишу.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

524. П. А. Маркову[1054]

20 июня 1937 г. Карловы Вары

20/VI

Карловы Вары

Дорогой Павел Александрович!

Очень порадовался успеху «Кармен». Подробностей еще не имею. Впрочем, вообще из Архангельска еще ничего не имею[1055].

Вот что я хотел написать: насчет оформления «Одиночества». Т. е. – Волков. Хотелось бы, чтоб он поставил перед собою задачу построже, поглубже и важнее всего: музыкальную! Чтоб он не пошел по линии реальнейшего драматического спектакля. Вот мы с Вами видели макеты «Земли»[1056]. Там много очень хорошего, но нам это не подошло бы. Прежде всего оно и для Художественного театра сложно (семь больших декораций!), а уж для нас бы вовсе неосуществимо. Надо что-то искать в смысле облегчения. Найти какой-то принцип, по которому технически было бы не раскидисто, но и не было бы конструкционно-однообразно. А потом и важнейшее: да, реально, живое, но не натуралистично! Прислушаться еще к музыкальным образам Хренникова?.. Как омузыкалить живую избу, улицу деревенскую и пр.? Сюжет малоблагодарный. Но, может быть, Волков схватит какой-то ключ. Как бы только взвинтить его художественную фантазию? Чтоб ему захотелось вскрыть какие-то любимейшие свои мечты. Нет никакой надобности ездить для этого в Тамбовскую губ. Но, может быть, поездка его согреет…

Жду от Вас каких-нибудь известий.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

{459} 525. П. А. Маркову[1057]

29 июня 1937 г. Карловы Вары

29 июня

Дорогой Павел Александрович!

Получил Ваш подробный «доклад». Большое Вам за него спасибо. И за то, как Вы рассказываете, и уж особенно за то, о чем Вы рассказываете, то есть за все, в чем принимали непосредственное участие. Поздравляю Вас с успехом не только «Кармен», но и вообще Вашего руководства[1058]. Все Ваши и комплименты театру и исполнителям, и сомнения я вполне разделяю. Радуюсь успеху тем более, что он поддержит Вас и в глазах труппы и в Ваших собственных. И у нас будет крепко стоящий заведующий художественной частью.

Столярову скажите, что его упрямство в деле купюрования «мальчишеского марша» совершенно не понимаю[1059]. Отвечаю, что никогда и никто этого марша не любил. Как не понимал никто и то, чего ради Чайковскому захотелось подражать…[1060] Терпеть его можно только ради общей картины площади Севильи, которой Вы и не даете…

А Лукашову и др. по поводу «мистики» скажите, что она остается не потому, что крепко сработан спектакль, а потому, что то, что они называют «мистикой», глубоко заложено в самой музыке Бизе[1061]. И главное достоинство этой крепкой сработанности спектакля именно в том, что он ярко, убежденно, без малейших колебаний и поглядываний по сторонам выявляет самое зерно музыки Бизе. А чтобы быть еще точнее: зерно того, в чем стихийно проявился талант Бизе, сущность драмы, а не бульварные финтифлюшки (вроде того же «мальчишеского марша», якобы дающего жизнерадостность), сделанные им ради картинности.

Мужчина и женщина. Трагедия страстей. Анархическая свобода Кармен и буржуйная чистота Хосе. Там, где страсти, там и суеверия. И он и она верят в потустороннее, только он в бога, она в черта.

Так это все люди и их страсти в самом реальном аспекте, со всеми их бурями и верованиями, люди и страсти, а не Бизе и Немирович, мистически настроенные и уверовавшие в силу рока в своей совместной работе.

{460} Я как-то писал на днях Беллеру, что в театре (а может быть, и не только в театре у нас) должны, наконец, разобраться в этих понятиях; реальность, условность, мистика, формализм, эстетство, философская глубина и пр. и пр.

– Приход Лукаса?.. Вероятно, его надо сделать по-новому, не банально, жизненно, со вкусом…

Очень верны Ваши опасения об «Елене»… Но как удержаться в «комедии» и не попасть в драму при формуле «на сцене нет ничего чересчур»?.. Как найти настоящее, которое поведет в страстную комедию, а не в патологическую похоть? В улыбчивое, хотя и волнующее и дразнящее, а не в волнение с нахмуренностью? А пусть они (Белякова, Прейс, Филин) начнут Вам рассказывать о переживаниях Елены и Париса[1062]. Обычный мой прием, Вы знаете… Вы легко уловите, в чем дело. Почему в их рассказах звучат не те ноты… Если они, рассказывая, искренно и весело улыбаются, тогда это верно и бояться нечего…

В «Одиночестве» надо как можно сильнее заблаговременно подготовить актеров, чтоб они успели «выносить» образы. А то, когда музыка будет готова, – начнут торопить…

А какое название будет у оперы? Ведь, по-видимому, Файко не оправдает «Одиночества»…[1063]

Будьте здоровы. Кланяйтесь всем в театре. Скажите, что радуюсь с ними и волнуюсь за них.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

Екатерина Николаевна благодарит за память и шлет Вам привет.

526. Ф. Н. Михальскому[1064]

20 июля 1937 г. Карловы Виры

20/VII

Милый Федор Николаевич!

Получил Ваше письмо. Чувствую постепенное облегчение: что-то наконец делается. Конечно, теперь не до того, {461} чтоб разбираться, но обо всех этих волнующих Вас вопросах, а в особенности о заблаговременном снятии театра и после того, в частности, об августе – я со всей энергией, настойчиво твердил (Аркадьеву! с первых дней, когда нам сказали о поездке). Если у нас будут хорошие сборы, то для парижского августа это будет чудо. И даже при, максимум, 12 представлениях это было бы трудно, а при 20?!.

Кто будет делать рекламу? Ведь на этот счет есть специалисты. Кажется, самые сильные в «Пти суар» («Petit Soir»).

И сколько вкуса надо будет проявить!..

Поднимали ли вопрос о генеральной для прессы? Например, два акта: один из «Любови Яровой» (3‑й) и один из «Карениной» (со скачками).

Я бы хотел – может быть, позднее – дать беседу представителям режиссуры, актеров, по-настоящему интересующимся нашим театром. Может быть, очень интимную, на 100 – 200 человек. Очень серьезную. Для этого мне особенно нужен блестящий переводчик[1065].

Я получил телеграмму из Рима – мне об этом писали раньше, – что воспитанники тамошней академии едут на наши спектакли. Вместе с их президентом. (Конечно, я ответил.)[1066]

Не разберусь еще, как я дал бы перед нашими спектаклями, за несколько дней, беседу с журналистами[1067].

Вот это все должно бы устраивать лицо, достаточно авторитетное в кругах печати.

Хотя все равно в Париже за все это надо платить, а не то что нам бы платили.

И статью надо будет дать…

Я стараюсь мысленно обозреть театральную публику наших спектаклей…

Не забудьте, что очень большое количество билетов должно быть в резерве. Есть много представителей театрального мира и литературного, которых надо будет привлекать. Я уже не говорю о таких, как Ромен Роллан.

А как привлечь представителей Народного фронта? Это Яков Захарович[1068] лучше вас обдумает…

Мне совестно отягчать Вас своими заботами. Очень Вам благодарен, что наметили уже «три комнаты». Только Вам, повторяю, {463} и верим. Я получил адреса от Бермана, но они, то есть условия, мне кажутся неподходящими. И я ему ответил, что доверил этот вопрос Вам.

Решено, что приедем (я и Екатерина Николаевна) в среду – 28‑го в 10.20 утра, вокзал L’Est (поезд-экспресс из Карлсбада). Надо въехать в уже приготовленные апартаменты. И чтоб кто-либо встретил. Тем более что, вероятно, багаж будет ревизоваться уже в Париже, а не на границе.

До тех пор буду Вам еще писать.

Крепко жму руку.

Привет Якову Захаровичу, Елизавете Николаевне[1069] и Гремиславскому.

Вл. Немирович-Данченко

527. П. С. Златогорову[1070]

22 июля 1937 г. Карлсбад

Карлсбад

22/VII

Дорогой Павел Самойлович! Благодарю Вас за письмо из Киева[1071]. И за то, что оно такое подробное.

Рад, что Вы сможете больше внимания отдать нашему театру. Вы же понимаете, что рост, настоящий, художественный рост и театра и Вас самого, придет не через разбрасываемое мастерство, как бы оно ни было значительно, а через сосредоточенное внимание в коллективе, говорящем на одном с Вами языке, уже распаханном общей культурой.

Надеюсь, что наш театр переработает все трудности на его пути и встанет крепко большим – не по размерам, а по художественному содержанию. И Ваша роль должна быть в нем не малая.

А ведь для роли крупного режиссера еще не достаточно чисто артистического и организационного мастерства. Еще надо завоевать моральное право владеть душами людей, преданных искусству. Заразительность, тактика, мудрость, духовное самоусовершенствование…

Жаль, если «Карменсита», в конце концов, снижена идейно. А об этом мне не Вы один пишете.

{463} Боюсь, что при переносе в «Одиночестве» действия в зимние условия Вам придется прибегать к компромиссам… Начиная со стога…[1072]

Мой отдых и лечение в этом году не из лучших. Мне надо было освободиться от забот, а между тем парижская поездка непрерывно беспокоила мои «угадывания» предстоящего.

Будьте здоровы. Отдохните. Хорошо мечтайте.

Жму руку.

Вл. Немирович-Данченко

На днях уже еду в Париж.

Привет всем, кто меня вспоминает добром.

В. Н.‑Д.

528. О. С. Бокшанской[1073]

1 декабря 1937 г. Ленинград

1/XII

Дорогая Ольга Сергеевна!

Рукопись Сахновского прочитал[1074]. Хотел (начал) делать на ней карандашные пометки, чтобы послать Вам, но потом бросил: мелочи. Написано талантливо, любовно. И хорошо, что Василий Григорьевич не стесняется впадать в лирику.

Но очень советую вспомнить, как говорил Чехов: надо иметь не только талант писать, но и талант сокращать.

Не знаю как: кусками или по фразам, вернее – последнее. Сжать. Только выиграет. А например, нет возможности следить за тем, как переделывалась пьеса, то есть как менялись сцена за сценой Волковым и Василием Григорьевичем.

Кстати, кавычки при словах «драматическая переработка романа» придают тон некоей иронии.

И мелочи: разве можно говорить – «сцены пошедшие» или «сцена не пошедшая»… Разве потому, что говорят «вошедшая»…

Хотел посылать телеграмму, чтобы уговорили Вас. Григ, сильно поберечься. Сильно! Долго. Ни в коем случае не торопиться выходом на работу.

Я надеюсь приехать 9‑го. Если ничего не буду на этот счет телеграфировать, то 9‑го со «стрелой» приеду.

{464} Чувствую себя очень хорошо – и физически и по настроению. В комнате у меня колоссальные корзины цветов и бронзовые эллинские фигуры – все подношения при открытом занавесе «Елены»[1075].

Ваш Вл. Немирович-Данченко

529. В. И. Качалову[1076]

30‑е годы (до 1938 г.)

Милый Василий Иванович!

Слышал сначала от нескольких лиц, бывших на «Царских вратах», а теперь от Екатерины Николаевны («Воскресение»), где Вы «молоды и блестящи» – и очень порадовался! Решил Вам это написать.

Крепко жму Вашу руку.

Вл. Немирович-Данченко

530. А. М. Левидову[1077]

3 января 1938 г. Москва

Очень благодарен за интересное письмо по поводу моей книги[1078]. Я получил очень много писем и лестных и трогательных, а Ваше необычно вдумчиво и проникновенно.

Кратко (за неимением времени) отвечаю на некоторые вопросы.

«Закон внутреннего оправдания»…[1079]

Например. Бывают такие репетиции, на которых я, режиссер, стараясь помочь актеру, ищу для какого-нибудь куска его роли мизансцену: как, где ему в этом куске находиться на сцене; стоять ли, сидеть, ходить или прислониться к стволу дерева, водить рукой по барьеру, вглядываться ли в лицо партнера или, наоборот, отводить от него взгляд, чувствовать ли и пользоваться карманом, бортом пиджака, цепочкой, галстуком, платком и т. д. и т. д., без конца… Так вот ищу, какие найти внешние выражения, наиболее удобные, может быть, {465} в данной обстановке (место, время действия) единственные, которые глубоко сливались бы со всем комплексом внутренних задач, диктуемых образом, переживаниями в этом куске, взаимоотношениями, молниеносными перелетами фантазии в разные углы роли и пьесы… Словом, такие формы, которые внутренно были бы оправданы.

А не заимствованные из богатого арсенала театральных штампов.

Мое, актера, самочувствие, мое понимание, мое тело, моя трактовка, а не выхваченное хорошей памятью из сыгранных, хотя бы и мною же, ролей.

Вряд ли этот маленький пример из тысяч приемов удовлетворит Вас. Это предмет многих глав книги, которую я должен написать…

Да, эта формулировка родилась у меня не более 15 – 20 лет[1080].

Да, пожалуй, и актер «умирает» в пьесе. Если он честно и искренно играет именно пьесу, а не только свою роль (каботинаж).

Главу о Достоевском должен был по разным обстоятельствам отложить.

Неожиданная непонятость «Карменситы»[1081]. В этой постановке я с предельной для меня выразительностью ставил новую проблему оперного спектакля, где форма должна быть музыкальна, где хор должен быть возвращен к своей театральной природе (греческий), где натурализм, как явление самое антимузыкальное, еще менее допустим, чем в драме, и где единственное, что должно идти от Художественного театра: певцы должны быть актерами – живыми людьми, а не оперными фикциями. Сейчас оперные спектакли – это концерты ряженых певцов, но и если бы Художественный театр запел, то это было бы противоположно скверно…

Это письмо давно написано, но я собирался дополнить его, все откладывал, а времени для этого не нахожу – и вот решил отправить, как есть[1082].

D л. Немирович-Данченко

{466} 531. М. Е. Бураго[1083]

10 марта 1938 г. Санаторий «Барвиха»

10 марта

Милая Маруся!

Я все еще в санатории. И не отпускают, да и не тянет еще вернуться в осиротелый дом.

Никогда не думал, что окажусь таким… не мужественным… Из головы хотя бы на час вышла картина последних часов и последних дней, которые Вы переживали вместе со мной, скрываясь в тень, боясь хоть чуть помешать своим присутствием, когда – как Вам казалось – мне хотелось побыть с покойницей один на один… Я это замечал и, поверьте, очень ценил.

На кладбище, милая Маруся, я Вам сказал, что заменю Вам ушедшую[1084]. Это, конечно, невозможно. Но мне хотелось бы, чтоб Вы чаще напоминали о себе и мне Вам о себе напоминать. И нет‑нет сделать Вам что-нибудь приятное. И чтоб Вы опять приезжали для театров в Москву… Чтоб вообще память об Екатерине Николаевне между нами не разрывалась.

Кажется, возвращаюсь в Москву 15‑го.

Решил я взять к себе в дом Александра Александровича Типольт с женой[1085]. Он свяжет дом с памятью о Коте. Она отличная работница, частично, – деля с Василисой[1086], – может заменять хозяйку. Все наши в доме этим решением очень довольны – но это не раньше половины мая.

Будьте здоровы.

Обнимаю Вас.

Передайте, пожалуйста, Вашим, Куликовым и [фамилия неразборчива] мою сердечную благодарность, а Вашим в доме – поцелуй за трогательные соболезнования.

Ваш В. Немирович-Данченко

532. И. М. Москвину[1087]

Март 1938 г. Санаторий «Барвиха»

Милый Иван Михайлович!

Сам я в своих трудах не раз говорил о трогательной силе соболезнования чужому горю. Но только вот теперь, на собственных {467} переживаниях, во всей полноте понял, какая огромная эта сила.

И хочу я передать тебе, а через тебя и всему нашему театру глубокую благодарность за то, что Вы ценили 40‑летнюю духовную связь Екатерины Николаевны с театром, за дружеский, семейный, последний приют ее праху[1088], за сочувствие, выраженное лично мне.

Каждое слово, каждую подпись под коллективным соболезнованием я сохраню в памяти навсегда.

Вл. Немирович-Данченко

533. К. С. Станиславскому[1089]

11 марта 1938 г. Санаторий «Барвиха»

11 марта 1938 г.

Дорогой Константин Сергеевич!

Не мог сразу ответить на Ваше ласковое письмо, не в силах был писать. Должен признаться, что и сейчас еще не легко привожу мысли в порядок.

Да, вот и моя пресловутая «мудрость». Куда она девалась перед такой нервной встряской!

Ваше письмо и венок от Вас и Марии Петровны[1090] – все это очень тронуло меня. И тоже вернуло к прошлому. В последние годы я часто возвращаюсь к воспоминаниям – особенно к первым годам нашей замечательнейшей совместной работы. Тогда и роль Екатерины Николаевны – «Маскотты Художественного театра», или, как Вы называли ее, «заведующей душевной частью» – была интенсивнее.

Конечно, прежде всего люди «запутали» наши добрые отношения. Одни, потому что им это было выгодно, другие – из ревности. Но и мы устраивали для них благодарную почву сеять вражду. Сначала естественно и неизбежно – рознью наших художественных приемов, а потом, очевидно, не умели еще преодолеть в себе какие-то характерные черты, ставившие нас в виноватое положение друг перед другом. Вероятно, в одинаковой степени и я и Вы. И не хотели выправить эти вины. И вот наросла их целая гора, такая наросла гора розней {468} и виноватостей, что даже только для того, чтобы нам за нею увидеть друг друга, должна была случиться такая катастрофа, как вот эта смерть моей дорогой Екатерины Николаевны.

А нашей с Вами связи пошел 41‑й год. И историк, этакий театральный Нестор, не лишенный юмора, скажет: «Вот поди ж ты! уж как эти люди – и сами они, и окружающие их – рвали эту связь, сколько старались над этим, а история все же считает ее неразрывною».

Очень, очень благодарю Вас за дружеский порыв, и передайте, пожалуйста, сердечнейший привет Марии Петровне.

Всем сердцем желаю Вам быть здоровым и крепким.

Вл. Немирович-Данченко

534. Е. Е. Лигской[1091]

25  июля 1938  г . Evian les bains

25.VII

Милая Евгения Евгениевна!

Изо дня в день все собираюсь писать Вам, да при полнейшем безделии никак не мог найти письменного расположения.

Место здесь замечательное. Наш отель, очень дорогой, стоит на большой высоте, в парке. Комнаты с большими, совершенно самостоятельными, изолированными балконами, обращены к озеру (Женевскому). Вид необычайной красоты. Воздух упоительный. Погода идеальная, о какой только можно мечтать.

Сейчас я пишу на балконе, в тени, а там парк и за ним озеро – залиты солнцем. И тишина, как будто нигде ни души! Только птицы в парке, иногда пароходный гудок, и каждые 1/4 часа колокол на церковной башне (а может быть, и не церковной, не знаю).

Отель потому и дорогой, что он большой, а комнат в нем немного, хотя и четыре этажа. Людей видишь только за завтраком и обедом. И не слышно их. Приезжают, как и я, для воздуха и покоя. Развлекаться отправляются вниз, на курорт. {469} Funiculaire[1092] каждые 1/4 часа. Миша[1093] туда отправляется и днем и вечером. Я с ним только к 4 часам, пить кофе, слушать музыку, смотреть на танцующих, немного пройтись по набережной; к обеду назад. Ложусь рано.

На том берегу по вечерам сверкает огнями Лозанна, спускающаяся по холму, и видна ленточка освещенной набережной маленького городка Морж, где мы с Катериной Николаевной проводили каждое лето по 2 – 3 недели. Вообще это ее любимейшее место. И в 45 минутах от Женевы, где могила ее матери и сестры (Марии Николаевны, мамаши Александра Александровича Типольт).

Я еще не был в Женеве, на днях собираюсь. Вчера ко мне приезжал оттуда один из наших представителей в Лиге Наций… Миша раньше никогда не был в Швейцарии.

Питаюсь я хорошо, столковался с поваром здесь и заказывал специально и в Берлине и в Париже. Самочувствие у меня? Физически хорошее. Кажется, выправляюсь окончательно.

Вот уж когда по чистой совести мог бы благодарить всецело наше Правительство, которое и поставило меня вновь на ноги и дало валюты для поездки сюда.

Уже не знаю, удастся ли мне оправдать эти заботы обо мне.

Все Ваши письма (пока четыре) и телеграммы получил. Спасибо за все информации. Надеюсь, что Курский передал Вам письмо.

О дне возвращения, конечно, буду телеграфировать. Пробуду здесь maximum две недели, они стоят месяца в Кисловодске.

Сердечно жму Вашу руку.

Передайте привет нашим на ул. Герцена и всем, кто поминает меня добром.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

{470} 535. И. К. Гусеву[1094]

4 октября 1938 г. Москва

4 окт. 1938 г.

Многоуважаемый Иван Кузьмич!

Пользуюсь случаем выразить Вам мое искреннейшее уважение к Вашей большой деятельности.

С такими работниками, как Вы, можно не только вести театральное дело, но – что, может быть, еще дороже для искусства – можно пускаться в самые смелые искания с верой в то, что «мы победим»!

Примите и мою благодарность за все сделанные последние работы для дорогого нам МХАТ.

Вл. Немирович-Данченко

536. М. М. Тарханову[1095]

12 октября 1938 г. Москва

12/X 1938

Дорогой Михаил Михайлович!

Пользуюсь случаем высказать Вам мою главную мысль, каждый раз когда я поддаюсь обаянию Вашего таланта.

Много слов, статей, речей, изысканий потрачено театроведами на тему: надо ли актером родиться или им можно сделаться. Вы являетесь ярким примером того блеска и заразительности, каких не добиться актеру без врожденного дарования.

Силу Ваших актерских свойств, Вашей богатой сценической палитры я особенно чувствовал все последнее время в наших встречах по «Горю от ума»[1096].

Не раз говорил Вам это и рад повторить.

А кстати и пожелать Вам успешно завершить этот новый труд.

С искреннейшей симпатией.

Вл. Немирович-Данченко

Прошу передать мой привет Елизавете Феофановне.

{471} 537. М. П. Лилиной[1097]

17 ноября 1938 г. Москва

17, четверг

Милая Мария Петровна!

Вы такая актриса, которая сама может отвечать за органическую связь образа с замыслами постановки. Поэтому я выскажу мое мнение, как опасения[1098]. Опасность Вашей графини для меня в двух линиях. Первая – не получится ли Петербург, а не Москва. Пушкин, а не Грибоедов. В доме Максима Петровича, а не в особняке Фамусова на интимном балу («домашние, друзья», «под фортепьяно»). Французская кухня вместо кулебяк, каш разных сортов, грибков да кисельков.

И вторая – не разберу, как Ваш замысел справится с такими задачами: глуха, бестолкова («ее не вразумишь») и очень дряхла («мне, право, не под силу; когда-нибудь я с бала да в могилу»)[1099].

Отвечаю бегло, чтоб не задержать.

Обнимаю Вас.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

538. И. К. Ениколопову[1100]

14 декабря 1938 г. Москва

14 декабря

Многоуважаемый Иван Константинович! Думаю, что это, действительно, был мой отец, Иван Васильевич.

У меня сохранился его формуляр. Там значится, что вся его служба протекала на Кавказе, что в 1839 году он был произведен в капитаны, и хотя в формуляре нет точных указании на назначение его по установлению демаркационной границы, но именно в эту пору указаны какие-то его операции в Адрианопольском округе.

Причем о другом Немировиче-Данченко я до 70‑х годов на Кавказе не слыхал.

Что Вы пишете о грибоедовской рукописи – очень интересно[1101].

В. Немирович-Данченко

{472} P. S. У меня был товарищ по гимназии Ениколопов. Не родственник Вам?

539. В. А. Орлову[1102]

Январь (после 23) 1939 г. Москва

Дорогой Василий Александрович!

Возобновление Чехова – дело такое сложное, что режиссура долго не могла остановиться на определенном составе исполнителей. Поэтому случилось так, что Вам, кроме дублирования Андрея, поручается поработать еще над Кулыгиным. Я понимаю, что эти перемены могут Вас беспокоить, и потому очень прошу Вас понять наши сомнения и извинить.

Жму руку. Вл. Немирович-Данченко

540. Труппе МХАТ[1103]

25 мая 1939 г. Москва

Телеграмма

Мысленно слушаю эту чудесную лебединую песню Чехова. Вспоминаю всю великолепную работу над «Вишневым садом» Станиславского и шлю горячий привет так крепко держащей наше художественное знамя Ольге Леонардовне[1104].

Немирович-Данченко

541. Из письма Е. Е. Лигской[1105]

июля 1939  г . Evian les bains

9/VII-39

… Когда встречаются разногласия между мною и единогласием в нашем управлении, я не возражаю. Оставляю за собой право врываться в решительных случаях. Так насчет «Периколы» не возражаю, но остаюсь при особом мнении[1106]. Для {473} «кассы», может быть, и хорошо, но это будет после «Елены»[1107] много шагов назад! А тогда я и кассе радоваться не способен.

Вообще… если это не подозрительность, опасения с моей стороны… боюсь торжества такой тенденции… все вширь и вширь. А не вглубь. Довольствоваться нажитым. Нет надобности тратить время для «отлично», когда и «хорошо» приносит успех… Вширь – это значит сплошные замены первых сил вторыми, это значит – мириться каждодневно то с одним ляпсусом, то с другим, не замечать, как изо дня в день снижаются требования, а вместе с этим растет и самодовольство; злоупотребление моей же формулой, что театр есть цепь компромиссов…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

    wait_for_cache