Текст книги "Избранные письма. Том 2"

Автор книги: Владимир Немирович-Данченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 48 страниц)

С этой точки зрения почти все Ваши соображения легко опровергаются. И им не только нельзя следовать, их даже вредно сообщать нашим пайщикам, потому что они могут привести всех в уныние, ослабить общий дух, который так необходим в критический сезон, и подорвать доверие к нам на будущее время.

И потом во многом Вы не правы даже с точки зрения… – как бы это выразиться?.. – округления художественного капитала нашего театра, приведения его в ясность, установки прочной валюты. У нас есть богатство не только в старых актерах, но и в молодых, еще не получивших определенной ценности. Может быть, этим плохим годом надо воспользоваться именно для того, чтобы поставить их на ноги, чтобы через год труппа способных вести большой репертуар закруглилась и окрепла. Эта интимная, внутренняя задача театра сама по себе представляет художественный смысл и обогащение театра. Согласитесь, что театр сделает больший, хотя и не заметный для внешнего взгляда шаг, если Вы к числу интересных нам актеров решительно и уверенно присоедините Барановскую, Кореневу, Коонен (Дейкарханову, Жданову, Миронову, Попову), Болеславского, Готовцева, Тезавровского (Хохлова, Павлова), чем дадите работу сомнительным Соколовой, Воробьевой, Волгиной, Барову, Шапошникову, Бондыреву и проч. и проч. Давать работу этим надо для того, чтобы сохранить в театре хорошую «толпу» и поддерживать веру в тех, кто из года в год составляет новый приток. Марджанов согласился заниматься с ними два раза в неделю, это их совершенно удовлетворяет, и пусть он занимается с ними как хочет. На них мы можем потратить времени столько, сколько надо, чтоб два раза в году посмотреть их и сделать общие замечания.

Другое дело – первые. Им уже надо становиться на ноги, то есть играть роли, пройденные с нами, под хорошим режиссерством. Им нужны роли не для закрытых репетиций, а для открытых спектаклей, многочисленных, репертуарных. Не в маленьких пьесках, которых не увидит свет, а в пьесах, которые {12} составляют репертуар театра. И для этого нужны и Москвин, и Лужский, и Марджанов, и Сулер. Если они будут свободны от главных пьес репертуара, – давайте им работу, какую хотите. Но раньше они нужны в репертуаре.

Отказываться же от режиссерских сил в главном репертуаре ради пьес кабаре и вместе с тем определенно нести большие убытки – этого не одобрит никакая, самая дальновидная мудрость[7].

С другой стороны: для художественной новости у нас есть Крэг с «Гамлетом». Значит, со стороны главной задачи Художественного театра мы более или менее обеспечены. Вы уже остыли к этому, но не только публика, а даже и сами актеры еще ничего не знают. Это будет ново и, во всяком случае, интересно. При полном неуспехе это будет событием, достойным наших коренных задач.

Кроме того, изящным художественным явлением должен быть и Тургенев[8]. Для конца сезона.

Чего ж еще!

Остальным репертуаром надо воспользоваться с двумя целями: 1) использование сил старых актеров плюс то, что я говорил выше о молодых, и 2) поддержка сборов, чтоб не нести ненужных убытков. Пусть это будет, с Вашей точки зрения, художественность второго разряда – это все же будет лучше, чем в любом театре. Если же Вы будете требовать от всего репертуара того же, что требуется от «Гамлета» и Тургенева, – то неминуемо попадете или в большие убытки, или в то, что половину труппы будете мариновать, за что она не скажет Вам спасибо. И то и другое внесет в театр угнетение и ненависть к Вашей художественности первого разряда.

А бывают ведь и сюрпризы, когда Вы не ждете художественности, а она оказывается перворазрядною. Как было с «Анатэмой». Значит, и в этом смысле Ваши предположения нельзя считать непогрешимыми.

Но репертуар этот должен базироваться на чем-нибудь выдающемся.

Поэтому я иду так.

1. «Мизерер».

Прежде всего я с Вами не согласен принципиально. Да и {13} Вы противоречите себе. Художник par excellence[9] и ненавидящий проповеди, Вы начинаете проповедовать и вторгаться в публицистику. Если Вас как художника эта пьеса увлекает – она не может быть безнравственна. Истинные художественные произведения считаются безнравственными только с точки зрения маленькой, мещанской морали. С такой точки зрения безнравственна и «Гроза», потому что она оправдывает самоубийство Катерины.

«Мизерер» рисует эпидемию самоубийств молодежи, которой «нечем жить». Это страшное, ужасное явление современности. Юшкевич отнесся к нему как поэт, а не моралист. И если театр художественный, то он должен отнестись к пьесе как поэт, а не моралист. А потом пусть общество ужасается, волнуется и ищет причин такого явления и борется с ними. Боязнь смотреть в глаза ужасу – дело Малого театра, а не свободного Художественного. Иначе какое же право он имеет называться свободным? С «Мизерером» мы только возвращаемся на нашу дорогу, с которой в последние годы свернули, – к «Штокману», к «Мещанам», к «Дну», к «Бранду», когда мы не боялись бросить в публику идеи, которые казались чудовищными ее мещански настроенным душам. А это публика октябристская, публика Малого театра, до которой мы спустились и стали с нею считаться. Эта публика будет, может быть, вопить, что театр учит самоубийствам. Но тогда нельзя ставить и «Разбойников» Шиллера, то есть ставить так, как поставил бы Художественный театр, с настоящими переживаниями, потому что скажут – Художественный театр зовет молодежь идти в разбойники. Даже «У царских врат» нельзя ставить, ибо это означает призыв к разврату. И «Грозу», и «Бесприданницу», и т. д.

Боязнь появляется в людях от утомления. Если Вы бодрый, нервами крепкий, Вы не вздрогнете от выстрела, не будете хвататься за голову от того, что где-то объявлена война, не будете убегать за тысячу верст от места, где появилась холера, и мужественно будете смотреть на ранами изъеденное тело. И как художник Вы смело будете изображать ужас этих {14} явлений. Когда же человек утомлен, он бежит от всего, что бьет его по нервам, и ищет радостей в сентиментальных картинах мягкой культурно разработанной природы, блонд, красных каблучков и изящной психологии любовных романов.

Такое утомление переживают и столичная публика, и деятели Художественного театра, и даже поправевшая молодежь. И все они будут против «Мизерер». И к ним еще присоединятся все их слуги, вроде Вишневского.

Но есть еще живые, бодрые силы в обществе, не боящиеся жизни, самой настоящей жизни. И руководители театра, претендующего на передовую роль, не имеют права накладывать на его задачи печать своего утомления. И потому еще вопрос – когда Вы поступаете «преступно», когда ставите эту пьесу и свободно идете навстречу брани всех утомленных или когда отказываетесь от постановки и тем просто робко прячетесь от жизни.

Итак, по-моему, если стать на общественно-этическую почву, то можно очень и очень спорить с Вами. Ведь «Месяц в деревне» и «Мудрец» могут вконец усыпить общественную совесть[10].

А другая точка зрения, единственно близкая нам, – художественная – за постановку «Мизерера».

При таких условиях отказываться от постановки – ничем не объяснимая, как я уже писал Вам, расточительность.

Итак, вот уже три пьесы есть. И даже все три художественно интересны.

Остается выбирать или четвертую, или, если сильной не найдется, то четвертую и пятую.

Но прежде чем остановиться на каких-нибудь из наших «кандидатов», приходится посчитаться с тем, как распределяются эти три пьесы: кто в них должен быть занят неминуемо, как они будут репетироваться, когда они могут пойти и как из них сложится текущий репертуар.

Для меня ясно только следующее: 1) Ничто не должно до известной поры мешать «Гамлету», стало быть, пока «Гамлет» не пошел, нельзя занимать известных актеров. 2) Решено открыть сезон «Гамлетом», но было бы совершенным сумасшествием оттягивать открытие, если «Гамлет» не готов до 7 – 8 октября. {15} Значит, надо быть готовым к тому, что «Гамлет» не пойдет в открытие. Если даже можно открыть «Гамлетом» 14 октября, то и это уже будет потерею 32 тысяч и даже больше. Такая расточительность, по-моему, более «преступна» перед театром, у которого на шее столько обязательств, чем постановка «Мизерера». Поэтому я буду готовиться к тому, что если с «Гамлетом» выйдет заминка, то сезон откроется «Мизерером», и потом мы не будем играть понедельники и вторники до «Гамлета», который уже никак не может пойти позднее 20‑х чисел октября. От этого плана я откажусь только в том случае, если в конце августа увижу, что из «Мизерера» ничего хорошего не выходит. Идеально же было бы, конечно, в первых числах октября «Гамлет» и затем, через неделю, «Мизерер». 3) Тургенев пойдет не раньше февраля. 4) Базироваться в промежуточной пьесе можно на Москвине, то есть дав ему великолепную роль, которая и сделает первенствующий успех пьесе. Ни Вам, ни Качалову нельзя дать главной роли, остается он один, который может понести пьесу на своих плечах. 5) Для этой промежуточной пьесы есть еще 5/6 труппы, несколько режиссеров, художники и пр. и пр., так что если бы не удалось поставить сильную пьесу, например «Карамазовых», то можно поставить две пьесы.

Я почти совсем остановился на «Карамазовых». Сложность работы меня не пугает. Я не могу еще найтись в следующем: Ивана некому играть, кроме Качалова. Совсем некому, И тогда невозможно будет составление текущего репертуара с «Гамлетом». И второе – кто Алеша? Думаю сделать опыт с Готовцевым. В первой же половине августа.

Вообще нам надо как можно скорее делать актеров из Болеславского и Готовцева, хотя бы для таких ролей, как любовник у Гамсуна, Иван Карамазов и т. п. Поэтому Левку непременно должен играть Болеславский, и Готовцеву надо дать большую роль, не трудную, не костюмную. Алеша может оказаться для него тем же, чем оказался Беляев для Болеславского.

Но кто – Иван Карамазов?

Толкает меня на «Карамазовых» еще то обстоятельство, что до разрешения Зосимы все равно мы не доживем[11], а постановку {16} романов на сцене могут легко перехватить: вон Кугель уже рекомендовал это в целой статье[12].

Гамсуна я распределяю не совсем так, как Вы.

Певицу должна прекрасно сыграть Германова, но эта роль по всем правам принадлежит Книппер. И на этой роли я еще мог бы поработать с ней, добиться чего-нибудь в «переживаниях», хотя это будет значить добиваться того, что у Германовой вышло бы само собой – в смысле эффектности и тонкости психологии. И все-таки эта роль принадлежит Книппер.

Не знаю, кто любовник? Вот этого-то актера и нет у нас. Болеславскому я рискнул бы дать.

Набоб – Леонидов. А Вишневский – музыкант (блестящая роль). А старик Гиле, муж, – конечно, Грибунин[13].

Сейчас получил письмо, что Гамсун прислал новый перевод, с Ганзеном порвал сношения, но переделывать пьесу не имеет времени, предоставляя мне купюры, какие я найду нужными…[14]

Наконец, Найденов. Он кончает пьесу. На днях я с ним буду видеться[15].

Андреев кончит пьесу в августе, но это будет трагедия. «Океан»?[16]

238. И. М. Москвину[17]

Конец июля 1910 г. Ялта

Дорогой мой Иван Михайлович!

Сейчас послал Вам телеграмму. Если бы была малейшая возможность, я бы не вызывал Вас. Но, по моему плану, 2 августа утром уже репетиция «Мизерере», а нельзя ее вести без Вас, потому что я даю Вам с Лужским 2, 3 и 4 августа, чтобы Вы показали мне хотя бы только две картины, если нельзя больше[18]. И потом мы должны окончательно решить распределение ролей и необходимые замены с таким расчетом, что если «Гамлет» задержится, то мы 30 сентября откроем сезон «Мизерере». Это может быть не только необходимо, но даже хорошо. Я перечел пьесу, очень много думал и кончил тем, что все {17} опасения насчет «общественного негодования» вышвырнул за окошко. Эти опасения – результат усталой мысли, трусливого отношения к жизни, поворота в сторону октябризма и т. д. Это только еще одна ступень в той отсталости от жизни и ее «боевых» нот, по которой мы идем в последнее время. С этим надо кончить решительно и очень энергично, а то мы «Месяцами в деревне» да «Мудрецами» окончательно уйдем от нашей дороги свободного и художественного театра, от той дороги, где были «Штокман», «На дне», «Мещане» и т. д.

Юшкевич нарисовал эпидемию самоубийства молодежи, которой «нечем жить». Это ужасное, страшное явление современности. Юшкевич отнесся к нему как поэт, а не моралист. А потом пусть общество ужасается, волнуется, ищет причин и лекарств этого явления. Если бояться этих явлений, то нельзя ставить и «Разбойников» Шиллера, потому что скажут: Художественный театр зовет молодежь к разбою. Да и «Грозу» нельзя ставить, потому что там оправдание самоубийства Катерины. Или все это можно ставить, но так, чтобы все видели, что это «нарочно», и не волновались.

Боязнь жизни появляется от усталости. Утомленный человек бежит от всего, что бьет по нервам. Такое переутомление переживают и столичная публика, и деятели Художественного театра, и поправевшая молодежь, и «слуги публики». Но есть в обществе живые, бодрые, боевые силы, не боящиеся смотреть в глаза ужасу. И руководители театра, претендующего на передовую роль, не имеют права накладывать на его задачи печать своего утомления.

Я получил письмо от Константина Сергеевича с опасениями насчет «Мизерере». Его писал человек вконец переутомленный. Как же можно доверяться в идейном направлении репертуара такому утомленному духу?!

А можно ли доверяться Алексею Александровичу[19] – такому убежденному октябристу?

А могу ли я слушать Вишневского, такого убежденного «слугу успеха»?

Разве Вы не чувствуете, до чего мы отстали от тех, кто идет впереди? От тех, кто, в сущности, и создал нам нашу славу?

{18} Я боюсь, что останусь одинок в своей смелости. Конечно, нас будут много ругать, Яблоновский будет писать истерические статьи, люди с усыпленной совестью будут вопить, что их тревожат. Но это надо встретить мужественно. Иначе, когда – очень скоро – наступят боевые дни, мы будем бежать на запятках.

Вот с какими мыслями я подхожу к «Мизерере». И надеюсь увлечь этим нашу молодежь.

Но план остается прежним: 1) «Гамлет», 2) «Мизерере». Если же «Гамлет» будет угрожать открытием сезона позднее 7 – 8 октября, то было бы преступлением перед театром ждать, когда Качалов поймет Крэга[20].

В том же письме Константин Сергеевич пишет: «Надо отложить из дивиденда много денег на убытки предстоящего сезона».

Вот коммерческое предложение, которое никого не обрадует! И которое может быть продиктовано тоже очень усталым духом.

И диви бы ради каких-нибудь определенных художественных целей! Диви бы ради ясно определившихся новых путей, что ли! Но ведь этого нет. Константин Сергеевич пишет, что его единственно что интересует в этом сезоне, – это маленькие пьески с сотрудниками, которые Марджанов будет ставить в кабаре[21]. Вот так спасибо! Дорогое удовольствие.

Видя все это, я свел работу Константина Сергеевича на предстоящий сезон до minimum’а: «Гамлет», старые роли, чужие генеральные (то есть пьес, нами поставленных), роль в «Провинциалке» и постановка Тургеневского спектакля к великому посту. Больше ничего. Все остальное берусь исполнить я, с помощью Вас, Лужского и Марджанова. Но уже прошу его не мешать[22].

У меня два плана. Еще три-четыре дня, и я их разработаю окончательно, то есть во всех деталях. И предложу их Правлению в первых числах августа, 2‑го хоть числа, вечером, что ли. Выбор того или другого зависит, во-первых, от прочтения пьесы Гамсуна в новом переводе, а во-вторых, от соображений Правления. Но и тот и другой должны обеспечить нам безубыточный сезон.

{19} Благодаря майскому отдыху и Карлсбаду, а также благодаря тому, что я совсем не занимался своими личными делами, я очень отдохнул и подставляю свои плечи всей тяжести предстоящего сезона и не только не боюсь его, но даже предчувствую, что он будет отличный.

До свидания.

Привет Любови Васильевне.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

239. В. В. Лужскому[23]

Август (между 4 и 8) 1910 г. Москва

Дорогой Василий Васильевич!

Я бросился в открытое море. Открываем сезон «Братьями Карамазовыми». Два вечера.

Без Вас, как Вы знаете, я не могу.

Нужны мне: 1) для постановки двух самых больших сцен – в «Мокром» и «Суд» и 2) для помощи по мизансцене и планировке, где Вы такой мастер. Это последнее, впрочем, только в первое время, когда художники лепят макеты. Потому что позднее Вы уйдете в «Мизерере».

Впрочем, Вы сами скажете, что Вы возьмете на себя в «Карамазовых» как режиссер. Но «Мокрое» и «Суд» – определенно Вы.

Москвин будет помогать мне с актерами и, вероятно, будет в спектакле чтецом[24].

Я несколько раз звонил в Иваньково по телефону, но не дозвонился.

Нужен Симов. Не для того, чтобы писать. На это не будет времени. Хотя хорошо, если он возьмет на себя несколько картин. Но главное – он нужен для фантазии по рисункам и макетам. Примерно на август. В воскресенье, 8‑го, в 12 часов начинаются работы. Задания художникам будут идти параллельно с чтением, и купюрами, и беседами. Тут же будет стол художников, где они сейчас же будут рисовать, а молодые помощники лепить макеты. За этими столами Вы особенно мастер. {20} Симов нужен, чтоб рисовать и следить за макетами. Как это будет вознаграждено, то есть в какой форме, – не представляю еще себе. Но ведь об этом не будет споров.

К работе призываю весь театр. Вам придется присмотреться, чтоб решить, как Вы выкроите время для своих картин «Мизерере», чтоб и «Мизерере» не застрял по возможности. И в этой области, может быть, так или иначе раздать роли и проч.

Я Вас прошу сказать Симову о моей просьбе и звать его в театр в воскресенье, к 12 часам.

Кого Вы будете играть в «Карамазовых», решу до воскресенья[25].

Умоляю Вас понять мою решимость и поддержать меня. Начинать сезон Гамсуном[26] и «Мизерером» – жидко, и, ввиду болезни Константина Сергеевича, это значит расписаться в том, что театр сам по себе еще не так силен, чтобы решиться на что-нибудь крупное. Надо вместо одной крупной задачи – «Гамлета» дать другую крупную, а не пробавляться легкими постановочками[27].

Чем больше Вы примете участия в «Карамазовых», тем я буду спокойнее. Даже если бы пришлось «Мизерере» приостановить надолго! Но я думаю, что на все найдем время и силы. И Марджанов примется еще за Гамсуна!

Роли в «Карамазовых» расходятся сравнительно хорошо. Заняты все, насколько можно, опытные актеры (включая Гзовскую). Форма – проторенная дорога: простая, реальная постановка и простая, реальная игра. Открытий никаких нет.

Пока в театре отозвались очень горячо.

Ваш В. Немирович-Данченко

240. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[28]

21 августа 1910 г. Москва

Суббота, 21 авг.

10 ¹/₂ час. утра

… Из Кисловодска телеграммы похуже. Есть осложнение – бронхит. А говорят, – при тифе легко бывает воспаление легких. В первый раз я немного пугаюсь за Константина {21} Сергеевича. Если будет воспаление легких, – а у него расширенное сердце…

… А вечером была первая репетиция с Гзовской[29]. Я вел репетицию на редкость энергично, и все время у меня была мысль о Константине Сергеевиче. Я точно думал так: он мог бы волноваться за Гзовскую – так я отдаю ему лучшую, благороднейшую часть моей души, из дружбы, настоящей дружбы к нему, веду ее с хорошим нервом, с искренностью… Результат получается совершенно неожиданный и такой, что в глазах присутствовавших Гзовская выиграла на 50 процентов. Она искренно хотела сделать все, что я ей показывал. Но так не привыкла к такой работе, так было все для нее ново и столько в ней сидит Малого театра, что перенервилась и полрепетиции провела в слезах. Но в хороших, простых и искренних слезах. Так что все ей улыбались сочувственно и дружественно. И в конце концов обнаружила хорошую, трогательную искренность лирической актрисы.

… Другая героиня также ласково сочувствовала своей конкурентке и поддерживала общий дружелюбный тон. Может быть, еще потому, что сама безумно волновалась показываться в первый раз в такой ответственной и сложной роли, как Грушенька. Но для первой репетиции вышла с честью. Вообще эти «Обе вместе» должны иметь успех. Отличная пара. В конце концов, настроение после этой репетиции у режиссеров получилось отличное. …

241. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[30]

24 августа 1910 г. Москва

Вторник, 24 авг.

Утро

… Репетиции «Карамазовых» никак не удается направить полным ходом. Вчера от 12 до 4 ушло на Гзовскую. И опять она дошла до нервных слез от трудностей, которые я ей ставлю. Может быть, я слишком круто повернул ее? Не по силам ей? Но старается она очень и работает просто и энергично.

Чуть-чуть начинаю трусить, что не успею вовремя открыть сезон.

{22} Ведь штука какая: обыкновенно пьесу, которой мы открываем сезон, начинаем с марта, с апреля, а тут только 7 августа решили «Братьев Карамазовых», да еще на два вечера, т. е. почти два спектакля! …

242. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[31]

29 августа 1910 г. Москва

Вторник, 29 авг.

Утро. Дома

… Вчера получил, милый Котик, твое длинное письмо о «Карамазовых». Я угадал твое желание и писал уже тебе, какие картины пойдут[32].

Разумеется, в общем сцена не может дать таких впечатлений, как чтение. А в частностях может усилить их. Надо прежде всего отказаться от мысли сохранить фабулу романа, самый сюжет и предполагать, что это все известно. И остается дать образы в ярких сценах, точно бы иллюстрировать роман. Алеша даже и с такой точки зрения воспроизводит только внешнее, потому что главные движения его психологии все в описательной форме.

Но для знающих роман многое должно быть очень интересно. И даже захватывать.

Один страх, успеем ли мы все сделать. Тут не постановка трудна, она сведена до minimum’а, а трудно вжиться, вся работа – с актерами. Малейшие изгибы психологии должны быть и правильно поняты и усвоены и ярко выражены. Сейчас в работе сцен 12, в разных руках, т. е. у меня, у Марджанова и у Лужского. Но успею ли я свести все и исправить, где взято неверно. И успеют ли актеры преобразиться в эти образы…

Самые яркие из них, конечно, Митя и Грушенька, но они же требуют особенной непосредственности. Я уже не говорю о силе, – это еще второе дело, а непосредственности и отсутствия банальности. Леонидов же весь банален и все его приемы избиты. И туго поддается на новые ощущения. С Германовой у меня были пока только репетиции «Обе вместе», из которых три ушли целиком на Гзовскую, а в последних двух начал и с нею. Понимает она прекрасно. И для этой сцены у нее подходящие внутренние данные. Есть радость игры, веселые смешки {23} и где-то таящаяся глубокая неудовлетворенность. Но эти сцены у Грушеньки только цветочки, ягодки впереди – в «Луковке» и «Мокром». Гзовская не может создать Катерину Ивановну. У нее для этого не те данные. Но рисует ее уже верно, изящными чертами. Это будет, может быть, бледно, но красиво. Готовцев в Алеше очень мил, прост и русачок. Но слишком неопытен … Блестеть яркостью и силой будет Москвин в Снегиреве. Сегодня я перехожу к «Надрыву в гостиной» (у Катерины Ивановны), а до «Луковки» еще не дошел. Что делается у Лужского с «Мокрым» – еще не знаю. Это самая большая и сложная сцена. Там есть потрясающие минуты.

Я ухожу из дома в 10 ¹/₂, возвращаюсь в 11 ¹/₂ или в 12, но распределяю свой труд с большой экономией сил. …

243. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[33]

1 сентября 1910 г. Москва

Среда, 1 сент.

Дома. 10 час. утра

… С «Карамазовыми» работа пошла туго.

Может быть, оттого, что она подошла к самому важному – углублению психологии с актерами. И может быть, когда этот период пройдет, то будет легче. Я уже колебался, не ограничиться ли одним вечером, так как два вечера не начнем раньше 10 октября[34]. Но это очень уменьшило бы задачу. Два вечера – импозантнее. …

244. М. В. Добужинскому[35]

2 сентября 1910 г. Москва

2 сент.

Дорогой Мстислав Валерианович!

Не совсем понимаю, что Вам написал Румянцев, т. е. что значит – «откладывается» Тургенев[36]. Постановка Тургенева и не предполагалась в первой половине сезона. А во второй, хотя бы в конце, и теперь предполагается. У меня такой расчет. Константин Сергеевич придет в театр к половине декабря и после того – ну, к февралю, – приготовит «Где тонко» и {24} «Провинциалку». В крайнем случае – одну «Провинциалку». А «Нахлебника» и «Где тонко» – Москвин (со мной). Вам надо приняться за Тургенева тотчас же, как Вы освободитесь от Вашей личной работы. Поскольку Вам нужны Москвин и я, Вы можете нас получить недели через две по открытии сезона. Тогда же и выгораживать на сцене. Мы Вам постараемся, по мере наших сил, заменить Константина Сергеевича. Он, впрочем, еще весной сам говорил мне, что займется только «Провинциалкой» и ролью Гзовской в «Где тонко».

Словом, пожалуйста, не только не откладывайте Тургенева в долгий ящик, но, напротив, спешите с ним. Разумеется, без ущерба для Вашей личной работы.

Оплатится же Ваш труд не тогда, когда пройдет спектакль, а когда Ваш труд будет кончен.

Крепко жму Вашу руку,

В. Немирович-Данченко

245. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[37]

4 сентября 1910 г. Москва

Суббота, 4 сент.

Дома. Утром.

… А репетиции? Все идет на углубление, на утомительную вдумчивость: где могут сливаться индивидуальности актеров с индивидуальностями героев Достоевского, чтобы исполнение было искреннее? Идет самая важная и самая трудная работа. Не на сцене, а за столом. При этом препятствиями являются не только слабая психологичность актеров, но главное – дряблая воля и дряблые нервы. Или общетеатральные штампованные приемы, находящиеся у актеров всегда наготове заменить собою свежее чувство. Но в конце концов работа двигается успешно. Актер, в конце концов, находит радость именно в том, что нащупывает живое чувство и искренность. Таким путем я уже «осмыслил» 12 картин. Из двадцати двух. После этого – перевести на сцену уже не так трудно. Там уже пойдет работа техническая. Картин 5 заделано уже и на сцене. В общем сделано за три недели репетиций очень много. Но это такая большая работа – два вечера «Карамазовых». …

{25} 246. Из письма Е. Н. Немирович-Данченко[38]

5 сентября 1910 г. Москва

Воскресенье, 5‑го

12 час. Дома.

… Алеша – Готовцев. Ты его почти не знаешь. Он у нас в филиальном отделении два года. Он в «Анатэме» играл пьяненького на площади. Стоял налево на возвышении и говорил «Лейзер не простой человек. Он чудак!..». Очень хорошо играл. Он очень мил, прост, обаятелен и славный такой русачок. Москвин для Алеши толст и стар.

«Карамазовы» могут идти только на прекрасной игре. Вот почему вся работа – с актерами. Ну, и что же можно предсказать? Карамазов – Лужский – будет хороший. Чего-нибудь исключительного вряд ли даст, но будет хороший. Митя – Леонидов кончит тем, что будет Леонидовым. Хорошо, если лучший из Леонидовых. Негибок, трафаретен, мало обаятелен. Но хороший, хотя и банальный, актер. Качалов[39] мало работает, но, конечно, приятен. Если одолеет необыкновенную для актера задачу – сыграть одному «Кошмар», то произведет громадный эффект. Один будет играть и за себя и за черта, так как черт – плод его горячечного воображения. Алеша будет иногда бледен, но всегда прост и мил. Грушенька. Уж и не знаю. Начало будет очень хорошо. И в сильных сценах будут хорошие и сильные куски. Но выйдет ли все особенно прекрасно – не могу сказать. И трудно очень, и еще почти не начинал заниматься с нею. Не знаю, куда ее потянет. Катерина Ивановна будет аристократична и очень приятна, но Достоевского не будет, т. е. не будет этого экстаза, «голгофы» не будет. Москвин, вероятно, будет великолепен. Мелкие фигуры удадутся.

Вообще, если и будет иногда «серединно» или почтенно-скучновато, то все-таки будет много прекрасной актерской силы.

Коренева – Лиза будет хороша, а Евгения Михайловна[40] безнадежная любительница.

А когда это все сыграем – о це заковырка! 7‑го, 9‑го, 14‑го октября? Не знаю.

Из Кисловодска ряд дней: «Температура нормальная, все хорошо»[41]. …

{26} 247. М. П. Лилиной[42]

5 сентября 1910 г. Москва

5 сент.

Дорогая Марья Петровна!

Теперь, когда Вы поуспокоились, берусь и я написать Вам.

До сих пор я не телеграфировал, не писал. Почему? Сознательно у меня это вышло или бессознательно? Не знаю. Я и теперь не мог бы ответить. Да не мог бы и теперь сказать, что мне было писать или телеграфировать? Выражать сочувствие? Странно мне как-то, потому что я сам чувствовал себя заслуживающим сочувствия. Конечно, я не могу претендовать на такие волнения, какие испытывали Вы, но часто я думаю, что испытывал не меньше Ваших, – если и не такие острые, то не менее глубокие. И тем более глубокие, подавленные и скрытые, что был далеко от Константина Сергеевича и должен был иметь силы и мужество для усиленной работы. С кем я могу сравнить в данном случае Константина Сергеевича по отношению к себе? Разве только с кем-либо самым близким мне. Была бы так больна моя мать или мой брат – это было бы дальше от меня, меньше придавило бы меня, чем болезнь Конст. Серг. С ним у меня, наперекор всему, что между нами бывало, сплелись все важнейшие нити моей души и моей жизни. И, конечно, именно поэтому между нами и было так много недружного, что в нем – все самое важное, чем жива моя душа. Наша связь давно перестала быть механической и далеко опередила связи родственные. Я 50 лет брат своего брата и сын своей матери, но разве было между нами столько духовной близости хоть один год, сколько у меня с К. С. за 10 лет было. Он в моей жизни и в моей душе, как я сам. Этого нельзя сравнивать ни с кем. И никакие общие мерки дружбы, любви, сочувствия не применимы к нам. Мы можем не плакать друг о друге, можем стать во враждебные отношения друг к другу. И все-таки ту связь, которая между нами, может разорвать только бог да смерть. Да и смерть не разорвет.

Все это с особенной силой встало передо мной, когда пришла весть о его болезни. И так захватило меня всего, что мне казались мелкими и мешающими мне обычные выражения сочувствия {27} и интереса. Другие могли выражать свои волнения громко, я же отдавался им, только когда оставался совсем-совсем один. Отдавался тем тяжелее и глубже, чем более одиноко.

Я знал твердо, что Вы обнаружите истинно геройское присутствие духа. Так и должно было быть, и моя поддержка или участие Вам ничего не прибавили бы. Скорее, наоборот: раздражили бы…

С своей стороны, я чувствовал необходимость усилить работу в театре, как бы находя это единственным, чем я могу ответить на беду, постигшую Константина Сергеевича, единственным, чем я могу и обязан облегчить ему эту беду.

Эта мысль и была все время руководящею у меня.

Когда Вы найдете возможным рассказать Константину Сергеевичу или прочесть ему это письмо, – Вы передайте ему все, что я напишу. Усиливая заботу о театре, о его детище, я беспрерывно руководствовался мыслью делать так, чтобы, встав с постели, он одобрил наш труд. Будь он просто в отпуску, я бы гораздо меньше думал об удовлетворении его, чем теперь. Понятно Вам это?