Текст книги "Избранные письма. Том 2"

Автор книги: Владимир Немирович-Данченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 48 страниц)

Слыхали ли Вы, что я не раз говорил, что злейшие враги нового музыкального театра, наиболее консервативные и наиболее тормозящие музыкально-сценическое искусство, – учителя пения?

Вот почему я очень настораживаюсь, когда нам говорят: «у вас все хорошо, но надо выправить вокал, он у вас не в порядке». В 99 случаях из ста это значит: пойте, как этого требует «знаменитый учитель пения». И если за этими советчиками доверчиво последовать, то прощай вся 10‑летняя работа! Надо быть очень настороже, когда слушаешь самые доброжелательные советы знатоков пения. Позвольте сравнить: Художественный театр в его первое десятилетие с большой осторожностью {384} выслушивал советы крупнейших мастеров Малого театра. И если мы достигли своего, то потому, что я и Константин Сергеевич властно не позволяли актерам делать многое, что им хотелось бы сделать по советам мастеров Малого театра.

Я на этом остановился вот почему. В Вашем письме мелькнула фраза: «все это возникает в связи с вопросами о певческой культуре нашего актера». И так как эта фраза последовала за Моцартом и Доницетти, то я опять «насторожился». Ай‑ай, не хочет ли Павел Александрович, чтоб у нас запели так, как требует «знаменитый учитель»?

Надеюсь, Вы не сделаете из этого всего вывод, что я готов мириться с пением фальшивым или не ритмическим.

У меня большая надежда на Столярова. Бакалейников очень понимал, что я хочу, но он был в оперном деле невежествен. Брон сделал вид, что понимает. Столяров, кажется, сильно нащупывает, но крепко как будто еще не задумывался и во всяком случае хочет. И как будто верит мне глубоко, то есть даже неясно понимая меня – верит, а не как Брон, который из почтительности делал вид, что верит. На Столярова у меня надежда и на Остроумова. Это соединение может сделать много. А судя по Пермякову в «Тиле», начинаю верить и в Мордвинова[850]. Хотя он, кажется, еще никогда не ставил перед собой этот вопрос.

Я бы просил Вас поделиться с ними этими моими напоминаниями.

При выборе «Колоколов»[851] никто и не думал, что это будет спектакль-знамя. Такого спектакля еще надо искать. Но если мы ничего не будем делать, пока не найдем то, что обещает дать «серьезный социальный» спектакль, то, во-первых, много будем бездельничать, а во-вторых, очень часто ошибаться. Вот Вам «Тиль». Да и «Северный ветер» не очень оправдал ожиданий. Притом же не могу стать на Вашу точку зрения относительно Оффенбаха, про-Третьей империи, социального смысла канкана и т. д. Это все, дорогой Павел Александрович, от газеты, а не живой театральной психологии. Это утверждает спектакль в какой-то регистрации, но ничего не прибавляет к его реальному успеху. Канкан и при Наполеоне III был {385} просто канкан. Ничего ни политического, ни сатирического никто в нем не видел. Было отчаянно весело, приятно-неприлично – вот и все. А теперь канканом «Орфея» можно захватить как великолепным ритмом, вроде финала «Лизистраты», любопытным, веселым зрелищем. А о провале Империи забудут, даже если об этом сказали во вступительном слове.

Мы ведь много уже переговорили об Оффенбахе. Его еще труднее приспособить, чем «Колокола» («Ночь в Венеции» – Штрауса). Знаете ли Вы, что мне «Орфея в аду» делали четыре разных текста, пять писателей? Ничего не вышло. А если бы Вы знали, чего нам стоила «Перикола»! Может ли из «Колоколов» выйти большой спектакль? Это так трудно предрешить. Зависит от вложенных в него талантов. Но если minimum, по-Вашему, – занимательный спектакль, с приятной музыкой, с хорошей режиссерской выдумкой и – о?! – с отличной кассой, – minimum! – то чего ж еще желать? Надо энергично работать, не тратя времени на новые поиски. Это было без Вас, – как труппа тяготилась безделием. Если Вы скажете ей, что от «Колоколов» отказались, а ничего сейчас не дадите, то она придет в отчаяние. И Шебалин – пусть сейчас же начнет работать – и не заметит, как увлечется!.. (надеюсь, Григорий Арнольдович[852] прочел ему мои мечты[853]).

У Гальперина в том, что я получил, большой сдвиг[854]. Теперь текст становится на хорошую дорогу. Я дня через два пошлю все мои замечания и предложения. Но мне трудно – не знаю, как идет дальше.

«Пиковая дама»? А знает ли Борис Аркадьевич[855], что я собирался ставить «Пиковую даму»? Имею целый план. И требуется работа предварительная по тексту и перестановкам[856].

А жаль, что не используется для оперы драма Дадиани – помните, Вы читали? Грузинская. Экземпляр у Малиновской[857].

Жму Вашу руку. Привет всем.

Вл. Немирович-Данченко

{386} 461. П. А. Маркову[858]

22 октября 1931 г. Берлин

22 окт.

Дорогой Павел Александрович!

С большим удовлетворением прочел Вашу характеристику лица Музыкального театра. Очень точно и достаточно полно. Иногда я употреблял формулу: отыскивать в музыке человеческое и сценическую форму для этого. Вы правы, что «Девушка из предместья» – яркий тип нашего театра. (Жаль, что возобновление задерживается…)[859] Но от верной характеристики следующий шаг: не ошибиться в выборе того, что подходит к нам. Тут имеются скользкие места. И не заметишь, как попал в такие дебри штампов, из которых чтобы выбраться, придется все время компромиссничать и не раскрывать содержание музыки все глубже (как в «Карменсите»), а насиловать самое характерное в ней. Сюда я относил до сих пор и Моцарта.

Боюсь, что флейта патриота окажется грузной для кружевной ткани Моцарта. Для патриотических задач, боюсь, флейта слишком скромный инструмент. Впрочем, не берусь судить заочно.

Против «Тоски» я всегда возражал, потому что для изображения и такого быта и таких страстей нет никаких средств, кроме сквернейших штампов. И не верю, что кто-нибудь сыграл, спел или поставил это без штампов. – Против «Севильского цирюльника» ничего не говорю, но если его ставит театр К. С. [Станиславского], то вопрос сразу закрывается. «Баттерфляй» и писалась и ставилась уже в преддверии нашего театра, – поэтому вполне подходит. «Отелло» можно поставить у нас отлично, – но, кажется, Малиновская ставит?..[860]

Не понимаю, что Вы спрашиваете о Шеншине и Гнесине. Я их совсем не знаю. Теоретически преподавание Гнесиных как будто было близко, но не на словах ли только? Не знаю.

Да, «Перикола» сильно съехала на банальную оперетку!..

В труппе вообще надо как можно чаще говорить об основных задачах театра, потому что Баратов режиссер исключительно {387} эксцентрический, с острыми, но наистариннейшими штампами.

Крепко жму Вашу руку.

Привет всем!

Вл. Немирович-Данченко

462. Из письма О. С. Бокшанской[861]

8 декабря 1931 г. Берлин

Берлин, 8 дек.

… Скажите Константину Сергеевичу, или Маркову, или Сахновскому мое мнение о пьесе на 15‑летие. То, что собирали драматургов поговорить о теме, это хорошо. Но, во-первых, разговор может быть только о теме, а во-вторых, для этого достаточно двух бесед. А затем, ни в какие коллективные пьесы я не верю. Писать должен один. Этот один может сам сойтись с другим, но и этого не советую. Писать он должен на такую тему, которая его захватила, его, а не Маркова, Сахновского, Бубнова, Литовского и т. д. Пьеса должна быть просто отличная: тема – стопроцентно октябрьская, а не непременно юбилейная. Поэтому я бы предложил просто заказ такой пьесы кому-то; или заказ двух таких пьес двум кому-то, двум авторам. Почему бы не быть двум таким пьесам? Но определенный заказ. Кому? Из всех пишущих для сцены я чувствую драматурга настоящего пока только в трех – Булгаков, Афиногенов и Олеша. Ввиду стопроцентности на первом месте у меня – Афиногенов.

Я бы заказал Афиногенову и Олеше. Какая из них будет более подходящая к юбилейности – это скажется впоследствии. Но играть обе.

Вообще пьесы на торжественный случай никогда не удавались. Если некоторые из шекспировских удались, то прежде всего потому, что он писал один. А Глинке «Жизнь за царя» никто не заказывал, а уж на что рас-пере-юбилейная вышла![862]

Ваш Вл. Немирович-Данченко

{388} 463. И. Я. Судакову[863]

11 декабря 1931 г. Берлин

11 декабря

Берлин

К празднику театра – постановке «Страха».

Я хотел бы, чтобы на этом празднике я не был забыт; чтоб помянули меня не по действиям моим, а по желаниям[864].

Верю в автора и желаю ему такой жизни, которая помогла бы расцвету его писательской личности.

С любовью вспоминаю работу наших отличных середняков и прекрасных стариков и желаю им всем удачи и радостного удовлетворения[865].

Вл. Немирович-Данченко

464. А. С. Лебедевой[866]

24 декабря 1931 г. Берлин

Берлин, 24 дек.

Дорогая Анна Сергеевна!

Благодарю Вас за информацию еще раз. Она рисует полную картину.

Сейчас в театре страдное время, самые трудные дни с новой постановкой, и меня беспокоит одно: достаточно ли у тех, кого труппа слушает, умения подбодрить ее, успокоить? Внушить – не падать духом на «адовых» репетициях, когда все кажется ужасным. Быть внимательными, проверять себя больше, чем показывать что-нибудь. Поддерживать друг друга, не злорадствовать. Не участвующие свято обязаны не критикой заниматься, а быть товарищами.

Пишу все это Вам, как заведующей труппой, и через Вас прошу передать ей, что целыми днями я мысленно бываю с нею, – хотел бы на расстоянии внушить ей твердость и веру[867].

Жму Вашу руку.

Вл. Немирович-Данченко

{389} 465. А. С. Лебедевой[868]

29 декабря 1931 г. Берлин

Берлин, 29 дек.

Дорогая Анна Сергеевна!

Получил Вашу почту от 21 декабря. Рассматривал и читал с большим интересом – спасибо!

Очень удовлетворен тем, что «Сорочинскую ярмарку» отложили[869]. До меня уже донеслось шипение, что, мол, все плохо. А я уверен, что вы добьетесь отличного спектакля!.. Больше всего мне понравилось, что пошли по линии борьбы с «выпеванием» и за «живую речь»… Ведь это же для нашего театра самое важное!

Не забывайте про «адовую» репетицию! Не падайте духом…

Вывесите к Новому году:

на новый год желаю всем здоровья, удачи и таких условий жизни, чтоб легче было бороться за наше искусство:

на законченной музыкальной канве – живое, человеческое.

Привет всем!

С любовью Вл. Немирович-Данченко

466. Б. Е. Захаве[870]

3 февраля 1932 г. Берлин

Берлин, 3 февраля

Дорогой Захава! (Извините мне мое беспамятство на имена-отчества).

Я только что с большим интересом прочитал Вашу статью в «Советском театре» (№ 12). Статья очень вразумительная и очень нужная.

В самом главном, в том, что Вы считаете как бы существенным недочетом у Станиславского, я не могу быть совсем с Вами, потому что, по-моему, Вы сами только около центра, около зерна, около самого существенного, обходите, избегаете, не договариваете – не знаю сейчас, как выразиться… пропускаете еще важный момент и в интуиции и в подходе к оценке произведения.

{390} Когда-то я выскажусь об этом до дна.

Но сейчас я – pro domo sua[871].

В статье есть цитата из какого-то моего выступления – цитата, приблизительно отражающая некоторые частности в моем понимании актерского творчества. Но то, что Вы пишете непосредственно за этой цитатой, как теперь выражаются, «оттолкнувшись» от нее, – когда я прочитал дальше, я невольно воскликнул:

«И вот так пишется история!»

Я ни одной минуты не претендую на то, чтобы «вахтанговцы» знали мои работы с актерами. Но чтоб за этой цитатой была поставлена точка, чтобы мне – или по крайней мере и мне тоже – было приписано: «Безразлично, трагедия или водевиль», – это уж допустить совершеннейшее искажение моих путей с актерами.

Ведь в этом же всегда был мой коренной спор с Константином Сергеевичем с первых шагов его системы! Еще недавно, при репетициях «Страха», снова вспоминали, как на одном показе Первой студии, на тогда еще Скобелевской площади, я и К. С. на час задержали продолжение показа в горячем споре об игре Сухачевой – в «Хористке» Чехова.

«Но ведь у нее чувства живые?» – настаивал К. С.

«Может быть, – отвечал я, – но это не Чехов и потому эти ее живые чувства здесь убивают все»[872].

И сколько, сколько раз поднимались такие споры, когда я ставил на вид общее мировоззрение автора, освещение действующего лица и его переживаний идейным фокусом пьесы, наконец стиль – элемент при постановке такой огромной важности.

А уж что актер живет на сцене «двойственной» жизнью – это я столько раз говорил! Или что переживания Мити Карамазова и Леонидова в роли Мити Карамазова никогда, ни на один миг не могут быть тождественны уже потому, что в переживаниях Леонидова есть радость представления, чувство публики и т. д. и т. д.

{391} Пишу Вам это, разумеется, вовсе не в порядке возражения или для печати.

Жму Вашу руку. Привет Вашим.

Вл. Немирович-Данченко

467. Н. Д. Телешову[873]

Апрель 1932 г. Берлин

К 29‑му апрелю 1932 г.

Берлин

Дорогой Николай Дмитриевич!

Приветствую в Вашем лице нашего маленького юбиляра (мал золотник, да дорог!) – маленькое существо, притаившееся в полуподвальном этаже знаменитого театра, маленькое, правдивое зеркало его. И чем оно правдивее, чем многограннее отражает сложную жизнь театра, тем ценнее для тех, кто хочет знать правду о Художественном театре.

Я бы хотел, чтоб сегодня все работники театра призадумались вот над чем:

А ведь Музей-то сохраняет и делает рельефным не только то, что служит к славе театра; в своем глубоком, благородном, историческом объективизме он занимается и нашими слабостями, и нашими ошибками, и нашими преступлениями. Все, что мы сейчас делаем, он подберет в красках, в письмах, в фотографиях и покажет будущему.

Не вспоминать ли нам почаще об этом ласковом, но правдивом летописце? Да вспоминать в самой гуще нашей работы! Ведь не уйти нам от суда музея, как не уйти…[874]

Спасибо Вам и Вашим товарищам большое за Вашу бережную и любовную работу. И от души желаю Вам сил, здоровья и удачи.

Не могу не вспомнить в этот день первого основателя музея Порфирия Артемьевича Подобеда, которому прошу послать мой привет…

Ваш Вл. Немирович-Данченко

{392} 468. Из письма О. С. Бокшанской[875]

20 мая 1932 г.

20 мая 1932 г.

… По вопросу Константина Сергеевича о репертуаре будущего года:

Что я могу сказать? Чтоб я мечтал о чем-нибудь очень определенном – у меня этого нет. Из старой литературы мне приятней всего думать о «Войне и мире»[876]. Булгаков обещал, кажется, дать синопсис?..[877]

Остаюсь при желании поработать с Качаловым над «Тартюфом».

«Мария Стюарт»?.. Не могу отделаться от впечатления чего-то старо-старо-провинциального. Единственное оправдание постановки – дать Еланской великолепную роль, чего она вполне заслуживает. Но уж это одно ставит вопрос о постановке на старо-провинциальную почву. Еланская к Марии Стюарт подходит только темпераментом. Но Мария Стюарт, умевшая иметь около себя Мортимеров средствами женщины, Мария Стюарт католичка, Мария Стюарт такая, что будь она на месте Елизаветы, она бы так же обезглавила Елизавету, как та ее, – все это, конечно, пролетит мимо, как летело мимо и у Ермоловой, и у Пашенной, и у всех великолепных Марий только по темпераменту.

А как это Лейстеры, Шрюзбери и др. лорды? Наши-то Добронравовы?.. Они этого никогда не умели, не умеют, никогда не будут уметь, да и нет в этом умении никакой надобности.

Я помню, когда Островский был привлечен к управлению Малым театром и пересматривал репертуар, он сказал после «Марии Стюарт»: «Как это портит русских актеров!»

А играли Ленский, Южин, Федотова, Рыбаков, Правдин…

Куда же Судакову, всегда склонному к вульгарности, одолеть такие задачи? А без этих задач: старая русская провинция…

Все это я пишу для Константина Сергеевича – Судакову и исполнителям не надо пока говорить это…

{393} Может быть, можно сократить трагедию до короткой пьесы в несколько картин? Ради нескольких великолепных театральных сцен. Сделать отрывок?

Нет, меня этот спектакль не увлекает[878].

«Таланты и поклонники»? Тарханов совершенно прав, что эти пьесы надо играть первоклассным мастерам и индивидуальностям. Но эта пьеса, как и «Бесприданница», такая обаятельная, что всегда приятно позаняться.

С наибольшим интересом я занялся бы новой современной пьесой. …

469. Коллективу Государственного Музыкального театра имени Вл. И. Немировича-Данченко[879]

14 октября 1932 г. Сан-Ремо

14 окт. 1932 г.

Сан-Ремо

Я поздно узнал о новом юбилее «Анго»[880], поэтому и мой привет театру – с большим опозданием.

Милая «Анго» доставила много радостей. И неплохо нет‑нет и оглядываться на нее внимательнее. Что в ней заложено такого, что до сих пор пленяет и о чем не надо забывать?

Прежде всего – ее природная красота. И вот первый завет: работать над произведениями только высоких качеств, не временного, не случайного интереса. Содержание «Анго» хоть и старое, но крепко республиканское; драматургическая структура исключительно мастерская; музыка – до сих пор неувядаемой прелести. И все вместе подчинено важнейшему закону искусства – стилю.

Второе, что заложено в постановку «Анго», – молодая, самоотверженная любовь исполнителей, соединенная с известной долей мастерства и опыта. Важно и то и другое. Если вообще ни к какому делу нельзя относиться ремесленно, безыдейно, то любовное отношение к делу искусства – самый прочный залог успеха. «Анго» готовилась в горячей любовной атмосфере. Всех захватывала идея нового музыкального театра.

Прошло 12 лет. Очертания идеи из смутных становятся все отчетливее. Все дело растет не только вширь, но и вглубь. Уже прошли «Карменсита», «Джонни», «Сорочинская ярмарка». {394} Уже приблизились к работе громадной ответственности – новой опере нового композитора огромного таланта[881]. И труппа уже состоит не из одних стариков. Они вынесли весь театр на своих плечах через тяжелые, голодные полосы его существования, но им уже приходится потесниться, часто и много уступать новой молодежи. Опыт стариков драгоценен, но без постоянного, хотя и медленного, профильтрованного притока молодежи делу грозило бы быстрое увядание.

Великое значение имеют традиции. Но в них надо разбираться умно и самоотверженно. Я нежно люблю моих стариков за их отношение к делу очень высокой моральной ценности. Достаточно указать на этих юбиляров 600‑го представления. Какой театр может гордиться таким примером? Скажу на основании полувекового театрального опыта: одно присутствие в труппе такой преданности делу гарантирует его прочность. Еще большую радость доставляет, когда не только талантливейшие из стариков, но и малые из них обнаруживают умение схватить то «человеческое в музыке», что составляет художественную основу нашего театра.

Но есть и оборотная, вредная сторона традиций, как: рабское подчинение раз утвержденному внешнему рисунку; неподвижность первоначального образа; неприкосновенность толкований и т. д. Хотя бы это и было раньше подсказано мною.

Формальное подражание, внешнее, не по существу, может вести только к удушению свободного творчества.

Очень трудно вашим руководителям. Надо поддерживать непрерывный приток молодых сил, но подчинять их благороднейшим традициям театра; надо бороться с анархической беспорядочностью, но дать свободу развитию сил.

А требования все растут – и вокальные и музыкальные!

Вот мысли, набежавшие у меня к 600‑му представлению «Анго».

Посылаю вам их вместе с горячими пожеланиями дружного единения всего коллектива.

Вл. Немирович-Данченко

{395} 470. А. М. Горькому[882]

23 октября 1932 г. Сан-Ремо

23 окт. 1932

Италия, Сан-Ремо

Villa «Adriana»

Дорогой Алексей Максимович!

Я рассчитывал написать это письмо к Вашему юбилею[883]. К сожалению, вправе сделать это только теперь.

Я занят книгой воспоминаний, по контракту с американским издательством[884]. Это не просто «мемуары», это – полосы Художественного театра, куски, в которых мои личные воспоминания перемешиваются с характеристикой настроений и направлений Художественного театра: Чехов и новый театр; Горький; Толстой; пайщики и общество; цензура.

Искусство и жизнь переплетаются в простом рассказе.

Я, не закончив еще «Чехова», оторвался, чтоб написать отдел «Максим Горький» к Вашему юбилею. Теперь я его окончил.

С первой нашей встречи в Ялте. Мои поездки к Вам в Нижний, в Олеиз, в Арзамас. Постановки. Главное: «Горьковское» в Художественном театре, в его искусстве и в его быте, – нисколько не похожее ни на «Чеховское», ни на «Толстовское».

Мне самому эти записки дали много хороших часов. Засверкали опять картины первых встреч Художественного театра с Вами. Черты взаимоотношений обрисовались в памяти с той монументальной рельефностью, когда частности и мелочи отпадают, как засохшие листья, даже не тронутые воспоминаниями, когда остается только крупное, стоящее быть переданным новому читателю.

Ровно 30 лет прошло с постановки «Мещан» и «На дне». Тогда я испытывал к Вам чувство самого искреннего восхищения, теперь вместе с благодарностью за прошлое испытываю изумление перед работой, не имеющей примера в мировой литературе, какую Вы проделали за эти 30 лет над собой и своим гением.

Вл. Немирович-Данченко

{396} 471. А. М. Горькому[885]

8 ноября 1932 г. Сан-Ремо

8 ноября

Villa «Adriana»

San-Remo

Дорогой Алексей Максимович!

Прилагаемое письмо[886] я только что получил обратно из Москвы: я отправлял его через секретариат Художественного театра. Оказывается, оно Вас уже не застало.

Как ни поздно, а все-таки посылаю Вам. Мне не хотелось бы, чтобы у Вас ничего не было от меня в этот период юбилейных чествований Вас.

Я все еще за границей. Кажется, совершенно выправился. Очень хочу ехать домой, но никак не могу получить оттуда столько долларов, сколько мне надо для ликвидации моего пребывания здесь.

Жалею, что так и не встретился с Вами. От души желаю Вам хорошенько отдохнуть.

Искренно преданный

Вл. Немирович-Данченко

472. Из письма П. А. Маркову[887]

18 ноября 1932 г. Сан-Ремо

Сан-Ремо, 18 ноября

Villa «Adriana»

Дорогой Павел Александрович! Благодарю Вас (и Ольгу Сергеевну) за обстоятельное письмо от 4 ноября[888].

Прав Новицкий или нет, но это хорошо, что иногда ставится резко вопрос общего художественного руководства. Защищаясь, Вы укрепляетесь. Горю нетерпением лично проверить, как обстоит дело. Я жду очень большого прогресса и в сторону вокальных требований и в сторону актерской культуры. Но думаю, что есть еще многое, что надо преодолевать и там и там. Думаю, что вокальное улучшение часто еще достается за счет «человеческого». То есть чем лучше поют, тем больше попадают в оперные штампы. А актерская культура часто достигается путем «бытовизма», «мхатизма», тем, что ни в каком случае не принадлежит музыке. Тот идеальный синтез, {397} о котором должен мечтать Музыкальный театр, слишком труден, и я вовсе не обманываю себя тем, что он уже царствует в работе Музыкального театра. Именно синтез. Пока мы больше боремся с оперными штампами приемами драматического театра. Это, конечно, очень хорошо, но в конечном итоге, действительно, приведет к Опере Станиславского. А отдаться целиком вокальным требованиям и даже требованиям композитора – попасть во власть старой оперы. Идеал – когда все актеры будут чувствовать просто, жизненно, человечно, но органически музыкально, неотрывно от атмосферы музыки…

Очень рад, что настроение у Вас оптимистическое. Я им заражаюсь.

Препирательства с актерами – увы – неизбежны во веки веков, во все эпохи и во всех странах. Я очень смеялся, когда прочел: «Кемарская расстраивалась без всяких видимых причин». Это на нее похоже.

Разумеется, Купченко – не Джонни, даже в самых скромных, пожарных требованиях И Скоблов – не Помпоне. И Ягодкин – не Гренише. Но как В. М. Инбер ухитрится в музыкальном произведении написать большую роль не вокальную, – не могу понять[889].

«Ирландский герой» – хорошо. Помнится, Дикий повел пьесу по линии мелко бытовой… Вот опять синтетически музыкальный спектакль должен быть…[890]

… Кланяюсь всем! Крепко жму Вашу руку.

Вл. Немирович-Данченко

473. К. С. Станиславскому[891]

4 декабря 1932 г. Сан-Ремо

4 декабря

Сан-Ремо

Дорогой Константин Сергеевич!

От всего сердца благодарю Вас за радостную телеграмму о первых спектаклях «Мертвых душ»[892].

Шлю самый горячий привет всем участвующим, Вам, Сахновскому, Булгакову, Телешевой и всему театру.

Еще и еще раз: театр – как искусство, театр – как одна из могущественных культурных сил, театр – как дело, которому {398} талантливые люди могут отдавать свои жизни, – только у нас во всем мире!

Преданный Вам и дорогому Художественному театру

Вл. Немирович-Данченко

474. А. М. Горькому[893]

22 декабря 1932 г. Болонья

Дек. 22. Четверг

Дорогой Алексей Максимович!

Сейчас прочел «Егора Булычова». Мне прислали пьесу только что.

Давно, очень давно уже я не читал пьесы, такой… Вот хочу употребить эпитет, от которого бы какого-нибудь, самого что ни на есть нового нашего критика повела бы судорога… А я все-таки употреблю: давно не читал пьесы такой пленительной. Право, точно Вам только что стукнуло 32 года! До того свежи краски. Молодо, ярко, сочно, жизненно, просто, – фигуры как из бронзы… И при всем том, – это уже от 60‑летнего возраста и это уже на пятнадцатом году: мудро, мудро, мудро! Бесстрашно, широкодушно. Такая пьеса, такое мужественное отношение к прошлому, такая смелость правды говорят о победе, окончательной и полнейшей победе революции, больше, чем сотни плакатов и демонстраций. И опять: молодо, свежо и – пленительно.

И еще. Точно Вы говорили Вашим многочисленным молодым литературным ученикам: «Да, да, все это насчет идеологии правильно, так и надо, все наши главные задачи вы усваиваете великолепно, – но помните, что в художественной литературе самое зерно ее не в этом, а в чем-то еще, в чем-то, что до сих пор, несмотря на целые сотни книг, не определено как следует, как нельзя определить как следует запах розы, – в чем-то, что и я хотел бы сказать вам не словами… Вот попробую…» И написали этого «Егора Булычова».

Как это могло случиться, что пьесу перехватили у Художественного театра?[894]

Мне пишут, что у нас ее будут ставить. Запрошу подробностей. Главное – о распределении ролей, Это так важно![895]

{399} А пока хотелось Вам написать эти строки. Пишу очень коряво, но гладко как-то и писать об этом не хочется.

Говорить можно было бы много-много.

Пишу Вам случайно из Болоньи. Я обязался в компании Татьяны Павловой поставить «Вишневый сад». Через два дня переезжаю в Милан (Teatro Odeon). Раньше конца января в Москву не попаду.

Кому же играть Булычова? Качалову? Леонидову?

Все образы до единого замечательно ярки. Никогда их не сыграть Вахтанговскому театру так, как может наш.

«Сцены»? Нет! Сценами привыкли называть нечто, что не пьеса. Это цельное драматическое произведение, – но больше пьесы. Это надо назвать как-то иначе.

Искренно Ваш Вл. Немирович-Данченко

475. Из письма О. С. Бокшанской[896]

25 декабря 1932 г. Милан

25 дек.

… «Булычов» мне чрезвычайно понравился. Даже пленил. Какие все великолепные образы. Я бы Булычова дал Качалову[897]. … Радуюсь за успехи «Мертвых душ». Представляю себе несколько великолепных исполнителей: великолепную общую школу актерскую; прекрасную организацию; любопытные технические выдумки; борьбу Москвина с тем, что роль не совсем в его индивидуальности, – вернее сказать: борьбу с ролью, чтоб подчинить ее его индивидуальности; холодок мастерства Леонидова; и в общем все-таки скучновато. Но, конечно, и при этом – спектакль, который должны смотреть.

Бедный Сахновский! От души ему соболезную[898].

Вы пишете – Ольга Леонардовна[899] поправилась. Но Вы не писали, что она была больна! Чем?

Верю Вашему вкусу и радуюсь, что еще могут так играть, как Попова «Бесприданницу»[900]. Ах, как мало теперь актрис и актеров, которые играют так, как надо играть Ларису. И как прекрасная актриса Тарасова вряд ли даже понимала, чего {400} я добивался, какого родника я искал в ее душе[901]. Соколова близка к такому искусству. …

476. Из письма О. С. Бокшанской[902]

29 декабря 1932 г. Милан

Четверг, 29 дек.

… Кстати, Вы уверены, что у Вас, именно у Вас, информации о настроениях в театре правильные? Задаю этот вопрос без малейшей подозрительности и недоверия. Напротив, Вы всегда стараетесь быть чрезвычайно объективной, и когда высказываетесь от себя, то чувствуется, что у Вас опора на лучшую, благороднейшую часть театра. А все-таки хорошо держать под контролем свой собственный информационный аппарат.

Пользуюсь случаем, – как выражаются в приветствиях, – засвидетельствовать Вам, что считаю Вас самым талантливым из всех секретарей, которые когда-нибудь и у кого-нибудь были.

… Актеры искренне и по-хорошему увлечены «Вишневым садом» и очень быстро схватывают тон простоты и лиризма. Павлова отличная актриса, с обаянием, красивым темпераментом, лучшая актриса Италии, немного подпорченная итальянщиной и тем, что играет 300 дней в году, каждый день и иногда два раза в день, без перерыва ни на один день. И при этом – директриса, то есть управляет всем делом. Здесь ведь нет постоянных театров. Здесь есть труппы, переезжающие из города в город. Компания Павловой считается лучшей труппой в Италии. Художником в «Вишневом саде» будет Бенуа-сын. Молодой человек, который увлекался всеми нами мальчиком в наши поездки в Петербург. Талантливый художник, имеющий здесь успех. Я видел его работу в опере. Уговариваю его ехать в Москву и поучиться и, может быть, что-нибудь сделать. Он готов. Собирается сколотить немного денег и ехать. Он приятный, культурный, со вкусом, – невероятно напоминает отца движениями, но красивее, стройнее. …

{401} 477. К. С. Станиславскому[903]

17 января 1933 г. Милан

Телеграмма

Юбилейная дата[904] требует проверки взаимоотношений. Вглядываюсь в самые глубины души, испытываю к Вам бесконечную благодарность за все, что я получил от Вас в моем артистическом росте; сверкающие, радостные воспоминания о наших совместных работах; чувства истинного дружества и братства. Если бы я молился, я просил бы судьбу сохранить Вам силы на много-много лет.

Немирович-Данченко

478. А. М. Горькому[905]

29 января 1933 г. Сан-Ремо

29 янв. San-Remo

Villa «Adriana»

Дорогой Алексей Максимович!

Уж и не знаю, как мне оправдаться, что я так долго не отвечал Вам на Ваше любезное, товарищеское письмо. Во-первых, я был очень занят. Взявшись показать чеховскую пьесу с итальянскими актерами, я должен был сделать это по достоинству – и чеховского творчества и искусства Художественного театра.

Это мне удалось в самой высокой степени. Но работать пришлось, как давно не работал, 5 недель я был без всяких помощников, только с секретарем, и работал от 5 – 6 до 10 – 11 часов в течение дня. Начинал в час, кончал в 7 и в 8; начинал в 11, кончал в 11, с перерывом на один час.

Газетные отчеты все – самые восторженные.