Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

Про кровь отец Ассурий услышал. Ответил сухо:

– Суры своей крови не боятся, матушка. А чужой – тем паче. Палестину – Поляцкую землю рви на части. Оно будет выгодней. Турок – тоже держи на цепи. Кровью помазанной. Люди на то у тебя есть…

Императрица встала и пошла к двери. Услышала вдогон:

– А будет час и меня рядом не окажется, побывай, матушка, в Москве. Там, в приказе Тайных дел, есть потайный ход. Ведет он в келью, где я в молодости исполнял надзор за книгами и рукописями, до государства сурского, ныне именем русского – относящимися. Петр Первый один раз побывал там, при моем присутствии чел, где надо, как избывным стать от стрельцов и от шведов. Облегчил чтением душу и ведь избылся… Придешь к тому ходу, человеку там скажи слово: «Сурави». Он покажет – куда и как идти далее.

– Катька! – заорал на улице совсем окосевший граф Орлов. – Во дворец надо! Шилом!

Отец Ассурий подошел, протянул Екатерине правую руку. Ладонью вниз. Императрица помедлила самую малость времени, потом приложила к руке губы, повернулась и откатила дверь из кельи.

Дверь была сработана так, что сама шла назад и толкала запорную щеколду. Отец Ассурий поднял было руку, чтобы перекрестить растворенный в воздухе образ ушедшей, но передумал. Он знал теперь, из-за медлительности Императрицы перед благословением через поцелуй руки, что его ждет.

Отец Ассурий потянул неприметный шнур возле печи, на луковке часовни открылись узкие окна, и в келью ворвались голоса и звуки с улицы.

Старец вернул икону Николая Чудотворца на стол, выкрутил винты, прислушиваясь к людскому говору. Граф Орлов отрядил пятерых людей остаться возле кельи, сам же сел в карету Императрицы и с гиканьем отъехал. Оставшиеся люди говорили с горловым страхом.

Отец Ассурий легко поднял с плоскости иконы портулану. Изделие, как он знал, было допотопным, материала неизвестного, но податливого. Свернув портулану в рулон, отец Ассурий завернул ее в грубый холст, а сверток сунул в холщовую суму. Потом настежь открыл дверь печи.

– Эй, богомол, – грозно сказали за дверью, – отчиняй, аксакал ссыгиин, проклятую дверь!

– Я молюсь, – сообщил глухо отец Ассурий.

В дверь стали бить топорным железом, регулярно и точно. Дубовые лесины вершковой толщины трещали, но держали. Отец Ассурий оставил на столе съестное подношение Императрицы, однако взял полковриги хлеба, утолокал туда даренный Императрицей перстень и уложил хлеб в суму. Старец в иной раз прислушался.

В дверь теперь били четверо орловских лиходеев, а пятый карабкался на крышу кельи, крытую внахлест липовой дранкой.

Отец Ассурий натужно взялся за ближнюю к нему ножку стола. Толстые упоры столешницы, как полагалось, по низу были связаны перекладинами. Та перекладина, что была в ножке, которую тянул старец, вышла из паза. Отец Ассурий взял ее за концевину и повернул по оси упора.

Пол под столом провалился, открыв каменную лестницу и ход в глубину земли. Встав на лестницу, отец Ассурий наложил на себя малое заклятие Баала, что чтилось заклятием сурского бога Дагона, имевшего власть над водой, ибо идти отцу Ассурию предстояло по подземному ходу, проложенному древними скандами под рекою Нево.

Монах встал на лестницу. Там, на первой ступеньке, лежал в кожу завернутый черный порошок. Отец Ассурий поднял сверток и бросил его в зев печи. За особый рычаг поставил на место пол, притом нижняя перекладина стола вернулась на место. И начал спуск в полной темноте, пока не нащупал ногою каменный пол подземного хода, сработанного еще рабами сканда Одина.

***

Когда на версту отъехали от дома последнего призрения, Екатерина звонко наградила Гришку пощечиной. Тот только расхохотался. И начал лапать Императрицу, не опустив каретной шторины.

Екатерина сама дернула за снурок, шторина опустилась, орловский кучер привычно придержал бег шестерки лошадей. Кони пошли шагом.

– Ты, Гришенька, какой приказ отдал своим головорезам? – спросила Екатерина, снова легко ударив по щеке графа.

– Как ты мне сказала! – удивился Орлов. – Икону Чудотворца принесть до тебя, а чернеца от уготованной смерти не спасать.

– Я так сказала? – злобно выкрикнула Екатерина. – Когда это я так сказала?

– Да когда вот вышли и ты меня в сторону от людей потянула…

Увидев бешеный взгляд Императрицы, Гришка Орлов вздохнул:

– Ну не говорила ты! Не говорила! Я приказал! Я! Довольна? Дался тебе этот Харон!

Сзади, там, откуда они уехали, внезапно поднялся к небу огромный столб огня. Потом полетели вверх камни, поднялась несусветная пыль. Сильный грохот понесся промеж аллеи дерев к столице. Затеялся камнепад. Падая, камни убили трех лошадей в упряжке орловской кареты и покалечили остальных.

Кучер Орлова, бросив вожжи, пытался бежать под деревья. Его ударило в спину, и он испустил дух, выскребая из-под себя нательный крест. Не успел.

Один камень проломил крышу кареты и сломал графу Орлову ключицу. Императрица тянула тело графа на себя как одеяло и от страха творила католическую молитву. Страх сошел на Императрицу не от камнепада. А от того, что камень величиной с мужланский кулак, ввергший в боль и беспамятство Гришку Орлова, был явно оточен человеческой рукой и представлял голову быка с восьмиугольной звездой на лбу.

Такую же звезду Екатерина видела под микроскопией, у того быка на площади, на чудной карте отца Ассурия.

Глава 9

Утром, после воровского побоища, губернатор Мятлев вылез из подвала, молясь о снисхождении на него божьего вдохновения, которое велело ему на две седмицы ранее услать жену с чадами и холопами из Тобольска. Теперь, поди, они, а главное, обоз с нажитым добром, перевалили за Уральские горы и катят себе по московскому тракту.

– Теперь осталось свой живот вывезти из сего проклятого места! – вздохнул Мятлев, наливая себе полный стакан водочного зелья.

Во дворе взвизгнул сторож, послышались сонные окрики стражи. На воеводин двор медленно, без суеты стали втягиваться лошади, запряженные уже в телеги, хотя еще лежал на земле ноздрястый наст снега.

– А, пошло бы оно в гору, кур катать, – всхлипнул Мятлев и высосал стакан горького до дна.

Корочкой черного хлеба, натертой чесноком и тмином, зажевал выпитое и только после крикнул:

– Фогтов!

В сенях молчало.

Мятлев быстро полез за обшлаг выходного мундира, достал платок и вытер взмокшие виски. На дверь приемной залы был накинут широкий засов. Мятлев, покряхтев для порядка, снял засов и распахнул дверь. По сенной лестнице на него поднимался крупный старик, обросший бородой и в простом армяке. В правой руке старика болталась казачья плетка.

«Противень! – обварило голову Мятлева. – Все! Приплыли… утки за охотником! Сейчас поволокут на улицу… опорки стянут… *

– Позвольте представиться, – прямо со ступеней, глядя снизу вверх, сочным, молодым голосом сказал старик, – я есть тайный советник Федор Иванович Соймонов. Прислан вам на смену, почтеннейший господин Мятлев, особым указом светлейшей нашей Императрицы.

У Мятлева сам собой вздернулся подбородок. Не кланяясь, он повернулся и прошел в залу, сел в огромное губернаторово кресло за широкий стол. Соймонов остановился перед столом – стулья стояли только у стены залы – и тем же звучным голосом продолжил:

– К вам меня направили гонцы Государыни! Нашли аж на Яблонном хребте! Что за богатство имеем мы в Сибири! Не описать, ей-богу! Полагаю, что у вас все к отбытию готово, господин Мятлев? Будем считаться по бумагам или, как гентельманы аглицкие, разойдемся в делах губернии под честное слово?

– Фогтов! – снова крикнул Мятлев в глубину коридора.

Эхо досочного покрытия длинных переходов здания гулко и тоскливо отозвалось: «Готов!»

– Да нет уж никого из ваших людей, – все еще улыбаясь, сообщил отставленному володетелю Соймонов. – Только во двор желают пройти сотни две тобольских жильцов, так я их попридержал своим казацким отрядом.

– Ваша милость, – сердцем, не душой, не выдержал Мятлев, – не дайте свершиться низкому преступлению! Вывезите меня тайком отсель! А уж я – я отблагодарю вас непомерно!

Он слез с кресла и бухнулся перед Соймоновым на колени.

Соймонов обошел бывшего губернатора, занял положенное ему теперь место за столом и сам теперь крикнул в коридор:

– Сенька! Писарчука ко мне! Нет, двух! И пусть люди на улице готовят десять выборных. Оказалось, противень есть у тоболян на бывшего губернатора!

– Дело будет, господин Соймонов! – донесся грубый голос Сеньки. – Тут, Ваше высокопревосходительство, в подкаменке клети полета колодников. Их как?

– Расклепать, воды, водки, хлебова из губернской кухни. Но пока придержать!

Мятлев, почуяв горячее томление в голове, упал на брюхо и затих.

***

Князь Артем Владимирыч Гарусов, оставив при джунгарской сотне десяток своих конных людей, вернулся в город как раз к моменту появления в верхнем городе Соймоновского обоза. Рядом с князем скакали Егер и Акмурза. За ними на здоровенной кобыле тяжеловозной породы подскакивал седалищем старовер Хлынов. А замыкал гоньбу в легкой таратайке на колесном ходу бескучерно и неспешно Александр Александрович Гербертов. Сначала грозная, потом пьяная ночь притомили петербургского посланца, и он дремал, завалившись на бок.

С реки въехали за городское кладбище, к началу нижних улиц Тобольска. Пахло гарью, горелым зерном и лесом. По разным сторонам посада выли бабы. Хлынов на своем битюге обогнал княжеский поезд и свернул в свой проулок. Здоровенные парни, увидев хозяина, враз растащили козлы, делавшие перегород проулку.

Домик князя Гарусова стоял невредимый. Даже уроненный в спешке ночной резни тын кто-то прибрал и поставил на место. Хлыновские молодцы похватали за узды лошадей въехавшего люда. Хлынов еркнул по парням глазами, потом повернулся ко князю:

– Артем Владимирыч…

– Не насилуй свою веру, Хлынов, – прервал старика Артем Владимирыч, – мы все у меня примостимся. В тесноте, сам знаешь – без обиды… Ты давай озаботься скорым походом. Собирай телеги, зимние полозья к ним, упряжь… А уж у тебя – потом погостим, с победой.

Хлынов понятливо и весело гикнул древний походный клич, свернул битюга в свой двор и пропал среди грузных построек.

***

Александр Александрович Гербергов притормозил таратайку возле спешившегося князя. Но глядел на Акмурзу. Так, в сторону джунгарина, и сказал:

– Меня ищите, буде пригодится, на дворе итальянца.

Артем Владимирыч кивнул и отвернулся. Гербергов поспешно отъехал.

Вошли в избу. Изба князя оказалась заботливо натопленной. Сразу от джунгарина понесло конским потом и человеческой прелью.

– Спать пойду в кабак, – сразу сказал на этот запах Егер.

В дверь, не стукнув, провалился один из бугаев Хлынова:

– Разреши говорить, князь! Хозяином велено тебе передать назад твою шкатулку! А на словах передать велено, что в Тобольск прибыл сим часом новый губернатор – Соймонов! Мятлева народ требует на правеж по противню!

Артем Владимирыч взял у холопа свою шкатулку, поцеловал ее. Потом резво обернулся к Егеру:

– Что у тебя за каприз, едрена суена? – весело спросил князь у Егера, узнавши довольную новость про нового губернатора. – Как это – спать вне дома? Выпорю! Новый володетель в городе! Баню топи, образина буева! Теперь все печи топить можно!

Егер обрадовался матерности князя, как младенец сосцу, и вырвался во двор, к бане.

Акмурза все это время стоял у правой стены, держа правую руку на сабле. Князь взял его за правый локоть и подтолкнул к столу. Найманский князек дернулся – урус совершил вольность, тронув его по бойцовой руке.

– Садись, – велел князь.

– Мен-аманат гой? – Спросил Акмурза, сев за высокий русский стол боком, оставляя место для замаха сабли.

– Джок, – ответил князь Андрей, садясь за стол и доставая свой древний кинжал, – сен мен тамыр! Вот, возьми царское оружие! Это залог нашей кровной дружбы!

Спросив, не заложник ли он, Акмурза нарушил древний обет воина – не знать о своем будущем. Видимо, джунгарам жилось худо, если воины опускались до бабских вопросов. Князь Гарусов потому первым и назвался тамыром – кровным братом Акмурзы, чтобы не упустить в степь потребную в скором тяжелом походе крепкую сотню конных воинов. И потом, тамыр живет у своего названого брата по его правилам. И, значит, сходит в баню и выпьет водки. А опосля бани и водки всегда получается нужный, бестайный разговор.

А кинжал дамасской работы, подаренный князем Акмурзе, точно был царским. На конце его рукояти явственно читался, хоть и вышлифованный веками, профиль орла. Если долго рассматривать саму рукоять, можно было различить человекоподобную фигуру с крыльями за спиной и в накидке из леопардовой шкуры.

Эта фигура и заканчивалась головой орла. Сия фигура в седой древности означала надсмотрщика – нетеру. И даже погляд на нее был древним людишкам страшен, не то что живой сур, в яви и с оружием. Мигом сотни рабов летели в подземные тюрьмы и в шахты. Или во рвы Дагона, заживо заливаемые болотной жижей страны Месопотамии.

Акмурза низко наклонил голову над столом и замахал руками. Он, хоть и пренебрегал правилом воина – умирать без спроса, но чтил древние устои и понятия непомерной власти. Дареный кинжал со знаком сурской власти был для него дороже аула в сотню юрт и всего аульного скота и аульной бишары – простых скотоводов.

Князь Артем вынул кинжал из ножен таких же старых, как и клинок. И ножны, и кинжал он положил перед Акмурзой.

– Монету дай, – подсказал князь, – обычаем нашим оружие покупают.

Акмурза, не сводя глаз со священного клинка, отвязал от пояса кису и высыпал на стол горстку монет, золотых и серебряных. Артем Владимирыч выбрал малую серебряную монету и пальцем подгреб ее по столу к себе. Монета, он не ошибся, чекана была нового, и на ней четко выделялась тиара над сухим, мученическим профилем Папы католиков. Так, так… а ведь пошла государева работа! А ведь подозрения Государыни подтверждаются! И теперь князь Гарусов во всю силушку может разойтись! И разойдется!

В слюдяное окошко избы прилетел снежок. Голый Егер давал сигнал, что баня доспела.

– Оружие сымай, – велел Акмурзе князь. – В нашу баню с оружием никак нельзя.

***

Злого, полупьяного бывшего губернатора Мятлева за крепким караулом из забайкальских казаков Соймонова сопроводили в дальний покой володетельных хором.

По народному противню, наветному листу, со всей губернии собранному, выходило, что Мятлев получил около пяти тысяч рублей взятошными деньгами, да кроме денег – шкурами, золотом в песке и самородках, и бивневой костью мамонта – еще на десять тысяч рублей.

Соймонова вся Сибирь знала за своего человека, он тыщщами верст ездил и везде платил, и корысти для – дел не ворочал.

Мятлев же спьяну теперь орал, что пусть хоромы выжгут, но оговоренного добра не найдут.

Сенька Губан, Соймоновский ближник, прознал, что обоз Мятлева ушел почти как двадцать дней тому назад и добра, зажиленного бывшим губернатором, – не возвернуть.

По старым обычаям, Мятлева пришлось бы выдать обиженным людям. Такая выдача обычно кончалась панихидой по бывшему володетелю. Согласно старинному «Уложению о наказаниях» Царя Алексея Михайловича Тишайшего. До сих пор не отмененному, в устрашение боярам да хапалыцикам-дьякам.

– Да вот, может, нынче, при новой Императрице, в запрете стали те обычаи, – вздохнул Соймонов. – Сенька! Тебе поручаю – пусть Мятлев тайком уходит из города по вечеру сам, одноконь, без охраны. Уйдет – его счастье. А по делам его – пусть Императрица судит!

Решив так, Соймонов подписал указную грамоту о вступлении себя в Губернаторову должность, велел Сеньке всех колодников, опричь убийц, выпустить, а сам поехал искать ссыльного майора Гарусова, который, по письму Императрицы к новому губернатору, должен был ни много ни мало – защитить Сибирь от перемены веры. Этот рескрипт Соймонова рассмешил, но искать майора он поехал самолично.

Государевый был человек.

***

Когда Егер во второй раз выкинул Акмурзу в снеговой, нарочно нагребенный сугроб, а джунгарин всерьез принялся отбиваться кулаками от снежной купели, у тынных ворот избушки князя послышались гортанные крики. Егер сначала хватанул подвернувшееся под руку полено, потом оглянулся. Пять лохматых забайкальских казаков спешивались со своих низеньких лошаденок у тына, а в воротца входил старик в длинном армяке.

Увидев голого Акмурзу, старик захохотал:

– Брось полено, дурак! – сквозь смех приказал он Егеру. – Клич сюда майора! – а далее пошел сыпать монгольской говорнёй, смачно пристукивая языком на окончаниях слов.

Акмурза выпрямился, не скрывая наготы, и пошел встречь старику. Выскочивший из предбанника Артем Владимирыч увидел, как два старика обнимаются.

– Егер, – тихо, не оборачиваясь, зашептал князь, – одень Акмурзу в мои одежи. А его манатки замочи… ну, в щелоке, в бочке. Сам знаешь! Кажись, новый губернатор к нам пожаловал!

Егер схватил в охапку вонючие кожаные штаны Акмурзы и подбитый мехом зимний халат, свалил джунгарское убранство в кадку. В кадке отчетливо и деревянно стукнуло.

– Оп-па! – крякнул Егер и вытащил халат наружу. Ощупал подклад.

– Ей-ей, никак! – пригрозился было князь, но Егер уже вспорол мех подклада мозольным ножичком. Смоляной нитью внизу подклада была пришпилена тяжелая деревянная труба длиной в локоть и толщиной в запястье женской руки. С торцов труба была заткнута пробками и замазана крепким китайским лаком.

– Карта! – догадался Артем Владимирыч. – Смолчал джунгарин, когда я на мировальном пиру расспросы вел: не шел ли он с отрядом по заветному сговору! Вот кого ждет итальянец!

Егер смачно завел правую руку себе под горло и хакнул.

– Никак! – разозлился князь. – Еще никуда не пошли, а ты уже резать готов кого ни попадя! Дуй к Хлынову. Разбирайте сей тубус хитро. У старовера обязательно молодые бабы есть – вышивальщицы! Пусть копируют карту! А к ночи – обвари ее варом, навроде лака, и снова в халат мурзы сунь. Давай! А я пошел нового губернатора встречать!

Артем Владимирыч распорядился забайкальским казакам – охране Губернаторовой – варить во дворе кулеш, выставил им четверть водки.

Сами втроем сели выпивать в избе. Соймонов не начинал главного разговора при Акмурзе, а князь не выпущал из избы джунгарина, даже по нужде выходил за поскотину вместе с ним.

– Двадцать лет, поди, назад, мы с этим богатуром встретились, – щуря глаза на джунгарина, рассказывал Соймонов. – Встретились за Байкалом. Со мной десяток казаков, с ним – без малого сотня головорезов. Я ни по-тюркски, ни по-мунгальски ни бельмеса, он же по-русски два слова знает. Да и те – матерности. Но о нас, русских, слышал. Слышал, что с нами, русскими, сначала говорить надо, потом резаться. И он первый подъехал ко мне один – говорить. Вот за это я его с тех пор уважаю.

Акмурза сидел молча и не моргал. Выпитая им водка 'ходила по старому телу, как рыба сиг во время нереста.

Князь Артем подмигнул губернатору.

– Прошел я нынче, – стал рассказывать Соймонов, видя, что тут дело глухое и для него темное, а что-нибудь говорить надо, – по Енисею вниз, потом поднялся на Яблонный хребет. Минералы тамошние коллекционно собрал, с пометками – где взято – и встал юртом на водоразделе Оби и Енисея. Решил на Обь сим годом не идти, а повернуть на Мунгалию. К поздней весне нынче, стало быть, попал бы на становища бурятов.

– Там – война по весне затевается, – сонно прошелестел Акмурза, – нойоны порешили урус очаг – гасить.

Сообщив эту военную тайну, Акмурза завалился на лавку, оголив желтые старческие ноги, и захрапел.

– Вот как! – обрадовался Соймонов. – Значит, и тут я выжил благодаря Императрице! Вовремя Екатерина Алексеевна меня рекрутировала на губернию. Так я тебя завтра у себя жду, князь! Прямо с утра жду. Я по-стариковски рано встаю, изволь и ты прибыть ко мне по солнцу. А твоего итальянца я оставлю на вечернюю закуску. Подскажешь старику, как его разделать – под орех или под смоковницу.

Губернатор, не надевая в избе шапки, хохотнул и вышел на улицу. Казаки подвели ему монгольскую лошадку, он легко опрокинулся в седло и, не оглядываясь, поехал вверх по взъезду на кремль.

Вот теперь, когда в избе опустело, Артем Владимирыч взялся за письма из далекого Петербурга. Сначала чел письмо отцовское. Военный человек, отец описывал все ровно и точно, без ненадобных эмоций. Описал, сколько теперь у их фамилии земель, сколько работных рук да какой урожайности пашни. Напоследок сообщил, что, покончив дела в Петербурге, касательные возврата имущества, побывал в старом доме Трубецких, где живет Артемова невеста – Лизонька. Обождал, пока она составит для сына письмо в далекую Сибирь…

Артем Владимирыч отложил отцовское письмо. Вспомнил, что оба письма пришли не в обык – с почтой, а принес их Гербергов, представившийся князю особым посланником Императрицы Екатерины.

Письма, значит, прошли через особый кабинет, где чужим, но востроглазым людом были прочтены! Артем Владимирыч, не дочитав отцовского письма, немедля рванул невестин конверт. Так и есть.

Не письмо, а короткая записка: «Люблю, ненаглядный, жду!» В листке с тремя строчками букв лежал светлый локон Лизонькиных волос.

Артем Владимирыч распрямил локон, пододвинул к себе коптилку. Среди волос увидел он тонкую золотую нить и нить серебряную. Локон был к тому же посыпан бриллиантовой крошкой.

Сие означало в огромном, переплетенном корнями и ветвями роду Трубецких следующее: «Люблю тебя от юности до смерти». Золотая и серебряная нити означали: «Люблю всю жизнь». А вот толченый бриллиант как раз и был образом смерти.

Если кому из того древнего рода следовало не в срок уйти к большинству, тот толок бриллиант и выпивал его крошки с вином. Послать себе в лоб пулю или пить яд – сие считалось уделом несчастных, не понимающих жизни грешников.

Люди из рода Артема Владимирыча при случае безысходном или облыжно позорном всегда уходили чистыми – телесно и душевно – ударом древнего кинжала под пятое ребро слева.

Артем Владимирыч известным способом подвязал накрепко локоны невесты к своим длинным волосам, выпил вина, попробовал спеть песню про березоньку во поле, засмеялся счастливо и упал спать на тулуп у печи, заботливо приготовленный Егером.

Под утро, собираясь уже идти к Соймонову, князь Артем велел Егеру положить возле спящего у печи на кошме Акмурзы его халат, меховые штаны, кожаные, протертые донельзя ичиги.

Сам пробудил джунгарина. Тот ошалело сел, завертел башкой. Сабля и новодареный кинжал лежали у него под правой рукой. Акмурза поднял голову, что-то мыкнул.

– Али тебе на опохмел налить? – с грубым сочувствием спросил Егер.

Князь Артем толкнул Егера плечом, и они оба отвернулись от голого военного предводителя. Акмурза сзади кряхтел, обувая ичиги, натягивая штаны. Потом, когда накидывал халат, тяжелая пола с вшитым туда Егером деревянным торбасом тупо и громко ударила по печи.

Князь Артем повернулся. Акмурза шагнул мимо него к кадке с водой. Взял ковш, зачерпнул и весь ковш студеной воды разом выпил. Выдохнул угар воздуха и крепкого пития.

Все еще молча Акмурза прицепил к поясу саблю, тонкой ременной шлейкой прикрутил к левому рукаву дареный кинжал. Потом свистнул полевым переливом. Во дворе отозвался ржанием его конь.

Егер сумеречно оглядел Акмурзу и повернул лицо ко князю. Тот продолжал дружественно молчать.

Джунгарии понял, что, раз его одежу постирали, то тайно зашитый торбас заметили. Сказать о нем урускану нельзя: клятву луне давал на китайской стороне белокожим людям – служителям римской веры. Не сказать про торбас урускану, сказавшему мурзе: «Тамыр!» тоже никак нельзя. За это рубят голову.

Акмурза стоял посреди избы, держа соболью шапку с волчьим хвостом в левой руке. Егер стал обходить его слева. Тихо взвизгнула сталь сабли мурзы, покидающей ножны.

– Абыз! – рявкнул в лицо джунгарину разозленный князь Гарусов. – По русскому обычаю да по обряду тамыров, я тебя не могу отпустить без куска хлеба и чашки чая. За стол!

Егер хохотнул. Он уже тащил с загнетка печи парующий самовар. На столе, на чистом рядне, лежал каравай хлеба и блюдо вареного полбарана. Светлело под огнем трех плошек стекло бутыли с водкой.

Акмурза сморщил лицо, сунул саблю назад и сел за стол. Князь Гарусов сел с другой стороны, напротив джунгарина, и властно налил ему в пиалу водочного зелья. Налил потом себе, а Егеру кивнул на самовар. Егер чаем баловаться не стал, а впился зубами в баранье ребро.

– Тамыр? – вопросил Акмурза, не дотрагиваясь даже до стола.

– Тамыр! – подтвердил князь, понимая, что сейчас джунгарин или перережет себе глотку во исполнение некой данной клятвы, или перейдет под его полную власть.

Правда, в таких фланирующих отрядах, навроде того, что привел под Тобольск Акмурза, о торбасе с картой, о пароле и потребном для исполнении клятвы человеке, каковой ждет тайную посылку, обязательно знал еще один воин. Или даже три. А посему Акмурзу, если дойдет в стан кощей весть о предательстве предводителя, о порушении им святой клятвы, предводителя обязательно зарежут.

Вот этого как раз князь Гарусов хотел не допустить. Пока. А потом – потом суп с котом.

В лес, в ставку воинов Акмурзы, Артем Владимирыч распорядился каждый день гонять лошадь и три коровы на прокорм. Воины уросливо^{8}[ просили баранов, да где их по весне возьмешь, жирных да лакомых? Одни ребра на тех баранах. Вон они, на столе. Весной по барану на человека надо, чтобы голод унять.

Артем Владимирыч, подавая пример, поднял пиалу с водкой, и залпом выпил. И застыл с открытым ртом. Вот же чертов. старовер! От водки крестится и бежит, а на самом деле водка его – царю такой не пивать!

Князь выдохнул и подсказал Акмурзе:

– Крепка! Залпом не пей!

Но тот и не послушал совета. Встал, поддернул толстый халат и тоже залпом выглотал пиалу водки. А там зелья было – солдатская полевая норма – две чарки!

Акмурза стукнул пиалой о стол так, что глиняная посуда разлетелась па черепки.

– Эх, дал! – завистливо вскрикнул Егер и толкнул под руку джунгарина блюдо с бараниной, томленной с чесноком. Акмурза ухватил три ребра и стал крепкими еще зубами рвать постное мясо.

– Ехал ты в Тобольск не шарпать, тамыр, – с расстановкой начал бросать слова в глаза джунгарина Артем Владимирыч. – Ехал ты под видом послеобозной ярмарки искать встречи с человеком, прибывшим сюда от захода солнца, с Запада, коего все в городе станут звать ученым италиком и найти его легко. И должен был ты тайно отдать ему торбас, зашитый в левой поле твоего халата. Торбас тот, что таить, мы вчерась вскрыли. Там карта древней работы. Карту сию наши умельцы… – тут князь запнулся.

– Породили вторую, как в зеркале, – помог ему Акмурза.

– Точно так, – согласился Артем Владимирыч. – Егер!

Егер поднялся из-за стола и вытащил из сундука копию карты, сотворенную девками – рукодельницами Хлынова – на тонком, очень прочном льне редкими, заморскими, стойкими красками. Расстелил разноцветное драгоценное изделие на столе.

– Вот тут, – показал пальцем на слияние двух рек Артем Владимирыч, – узнаешь это место?

Джунгарии совсем сузил и без того узкие глаза. Потом поднял голову:

– Керулен.

– Точно! – подтвердил Артем Владимирыч. – А вот здесь кочуют твои родичи, а вот граница с Китаем, а вот гора…

– Тен сунн гери! – выкрикнул проклятие джинам вспотевший разом джунгарин. – Это не человек составлял и отмеривал горы и реки!

– Верно, не человек, – ответил Артем Владимирыч, медленно скатывая копию карты на деревянный валик, – а вот ты, Акмурза, несешь сию карту человеку, который приехал, дабы копать могилы твоих предков, забрать из них золото и вещи, отправленные с ними на небо. Он будет считать длину пути, который потребуется большой армии, чтобы занять ваши земли и земли твоих детей, будет переписывать растения, годные для прокорма огромной армии боевых лошадей. Станет переписывать животных в горах и в степи, чтобы знать – сколько надо тех животных на прокорм войска. И посчитает твои стада и стада всего твоего рода и других родов. Тоже для их убоя и пропитания…

Акмурза под жестокие слова князя сам налил себе в новую кисешку водки, сам без слов выпил. Потом вытянул даренный князем кинжал, распорол им подклад своего халата и достал торбас.

– Я верю тебе, тамыр, и отрекаюсь от клятвы, что давал человеку в коричневой одежде перед резанной из камня матерью с младенцем!

К удивлению Егера, джунгарин правой рукой, ладонью, сотворил крест перед своим телом.

– Несторианин – наш гость, – спокойно пояснил Егеру Артем Владимирыч. – Как бы нашей, Христовой веры. Только старой, затулинной веры. – Помолчал, потом прочувственно молвил: – Акмурза! Отныне я твою клятву, данную тобой клятым латинам, под твой крест, беру на себя! И пусть меня за то покарают боги или люди!

Артем Владимирыч добродушно перекрестился новым, троеперстным обычаем. То же – поспешно – сотворил и Егер.

– Конины. Вяленой конины – нет? – спросил у Егера Акмурза.

– Конины – нет! – отрапортовал джунгарину Егер. – Но прошу откушать вяленой оленины! Отменная вещь! Оживляет даже смертельно раненных воинов!

Князь под столом состроил Егеру кулак. Но сказано – так сказано.

– Я и есть теперь тот раненый воин, – распахивая на груди халат в жарко натопленной комнате, признался Акмурза. – Давай оленину!

– Ну, дело у вас пойдет правильным путем! – весело, но отчего-то вымученно крикнул князь. – Вы гуляйте с миром, а я – в покои нового губернатора должен доспеть!

***

Новый губернатор, и правда, по раннему утру сидел уже за столом, когда во всю пасть зевающий Сенька Губан проводил Артема Владимирыча в приемную залу.

Соймонов прочитал, чуть отставив руку с половиною листа, где была написана Императрицей Екатериною полная воля в делах и поступках князя Артема. Потом поцеловал подпись Императрицы, вернул бумагу и сказал:

– Страшней тебя, князь, теперича в Сибири нет человека! Садись!

Андрей Владимирыч сел.

– Вчерась видел у тебя Акмурзу. Хоть и понял, что ты с ним в дружбах, спину ему, а паче ближним людям его не подставляй!

– Да, вроде…

– Сыну своему я бы так сказал и внуку! Не перечь старшему!

– Не буду! – зарделся от выговора князь.

– Пойдешь в поход, возьмешь с собой огненное зелье, ружья и пушки. Возьмешь тайно, догадываюсь.

– Никак нет! – проорал Андрей Владимирыч и тут же опустил голову.

– Вот так, князюшка! – проворчал Соймонов. – Не перечь старшему и многознающему… Все до фунта по зелью, а по ружьям и пушкам – по количеству, перепишешь на одном листе и мне отдашь. В городовом наряде числятся четыре пушки подошвенного боя. Пукалки, а не пушки. Двухфунтовки. Со времен основания тобольского острога остались те вольты. Их тебе отдам. Теперь… муки дам в треть потребного, толокна – в половину. Овса тоже в половину. Не бренчи серебром! Бренчать им станешь, как выйдешь к нашим казачьим острогам по Оби-реке. Казаки гребут с землицы той, тысячи лет непаханной, такие урожаи ржи, пашаницы и овса, что пуд возьмешь за алтын!