Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

– Миновать, стало быть, придется это озеро… Как мыслите, соратники? – весело скаля зубы, вопросил князь.

Колонелло наклонился, попробовал воду.

– Лед, а не вода, – сказал он, – не переплыть…

– Ладно. Тогда так… – Артем Владимирыч отстегнул от пояса гирьку в три фунта, что тащил с собой. – Размотай вервие, старик.

Гирьку привязали к веревке, стали медленно опускать свинцовую болванку в воду. Почти пятьдесят аршин веревки стравил вниз Артем Владимирыч, пока гирька на что-то встала. Артем Владимирыч гирьку приподнял, уронил. Явно учуял, что гирька бьется не о камень, а об нечто поддающееся, рассыпающееся при ударе. Но не о гальку или, положим, песок.

– Ванятка, – отчего-то шепотом позвал парня Артем Владимирыч, – попробуй ты… Что это под гирькой?

Ванятка три раза, не равной мерой приподнял на длину своей руки веревку, опустил.

– Не понимаю, – виновато сообщил вятский, – но токмо не песок, не камень. Может – дерево?

И Колонелло попробовал вслепую прощупать гирькой то, что на дне, и Баальник.

Сошлись на одном: вернее всего – дерево.

Артем Владимирыч огляделся. Шагах в десяти позади них смутно зиял отверстием огромный каменный круг, прикрывавший нечто темное, но пока не страшное.

– Ванятка! – скомандовал князь. – Беги что есть силы назад. Тащи сюда два лома, еще одну веревку, топор да зубило…

– Стой! – ввязался Колонелло. – Принеси еще эти… как их по-русски… щипцы? Да, щипцы, что были у кузнеца. Самые большие, понял?

Вятский затопал сапожищами в темноту, не забыв прихватить новый факел.

Князь нагнулся, пощупал каменный пол. Пол был ледяной.

– Стой! – вдруг заорал вслед Ванятке Артем Владимирыч.

– Стой! – заорал и Колонелло.

– Стою! – гулко донеслось из темноты тоннеля.

– Скажи Егеру, чтобы дал тебе мой компас – шар, понял?

– Скажи еще Егеру, – надрывая голос, проорал и Баальник, – чтобы водки еще дал. И сала топленого. Много.

– Водки много? Или сала? – донеслось из темноты.

– Всего неси много, дурак! – отозвался Баальник.

– Вот тебе и я – предводитель войска, – сокрушился меж тем Артем Владимирыч, – пошли как будто в баню… А тебе, Колонелло, кузнечные щипцы – зачем?

Иноземец, изобразив на лице брезгливость, сообщил:

– Когда станем из Ванятки мясо варить, я теми щипцами ему ноги откушу… Больно воняют… Нет аппетита.

И первый же расхохотался.

Глава 41

Когда Ванятка, нагруженный железом и прочим нужным князю скарбом, убежал из вынужденного табора назад в тоннель, снаружи каменного колеса послышалась возня. Егер велел еще прошлым днем поставить перед дырой на попа шесть телег с навьюченным шабольем. Так что китайцы перестали тратить стрелы. Стрелы бились в дерево телег и теперь позволяли упрятанным в нору русским ходить по той норе свободно.

– Какого блуда там ковыряешься? – подойдя близко к загородке из телег, вопросил на уличное шебуршание Егер.

– Не бойся, Егер, это я, Гуря, – тихо проговорил знакомый голос, – позови князя. Дело к нему есть!

– Спит князь! – злобно ответил Егер иудею. – А дело можешь и мне сказать. Я передам.

– Разбуди! Разбуди князя, Егер, пока возле меня никого нет, дело важное вам передам!

Рядом с Егером оказался инок Олекса. Он услышал призывную просьбу иудея и покачал головой. Шепнул: «Единожды предавший Меня, продаст и дважды и трижды…» Инок отошел по своим делам – к раненым.

– Говори мне! – решительно заявил Егер.

Иудей за каменным колесом помолчал. Пошелестел вроде бумагой.

– Еды у вас осталось, – заговорил, наконец, Гуря, – на два месяца… если пояса затянуть до позвонков… Крыс да червей вы же жрать не станете, русские… гурманы…

– В рот тебе оглоблю, продажная тварь, не матерись при переговорах, а не то…

Гуря рассмеялся: Егер за матерность принял латиницу – «гурман». Дурак!

Тут Егер вдруг стал громко говорить, почти орать. Это инок Олекса, ворочаясь по-медвежьи, растаскивал повозки, укрывающие пещеру от стрел в дыру. За повозками, заметил Егер, тускло отсвечивало жерло пушки, стоящей лафетом на телеге.

– Ой, матушка! – орал Егер, – ой, батюшка! Помрем мы здеся поганой смертию!

– Чего орешь? – серьезно спросил Гуря. – Какая тебе матушка, какой батюшка? У меня же вот написано – ты сирота…

– Ладно, ладно, – проорал Егер, видя, что пушку осталось только воткнуть дулом в дыру каменного колеса, прикрывающего вход, – сейчас один из нас выйдет. В смысле – вылезет через дыру.

– Кто таков?

– Друг твой лепший – Гербергов.

– Этого давай, – согласился Гуря, – он в чинах, да и доля его в золоте отмеряна нами достаточная… Хорошо.

Егер отпрянул от дыры. Олекса же осторожно поднял страдающего в беспамятстве Гербергова и ногами вперед стал совать его наружу.

– Эй! Эй! Головой вперед суй! Видеть должны – кого суешь! – крикнул снаружи Гуря.

Солдаты, что были ближе к дыре, про пушку поняли и тотчас очистили пространство, надобное для отката пушки после пальбы.

Тело Гербергова Егер перевернул головой вперед, стал толкать. Почуял, что тело подхватили, махнул Олексе. Тот махнул солдатам. Жерло пушки уперлось как раз в ноги умирающего.

Тело Гербергова там, снаружи, видимо, помогли Гуре удержать и положить. Гуря снова подсунул лицо в дыру, расшеперил глаза… Верткости подлый человек был необычайной. Крикнув зачем-то: «И-и-е-е!», дернулся лицом вниз.

Пушечный удар – пороховой заряд был полуторный, на ядре лежали камни – разнес в клочки троих китайских лучников. Ядро же, мельком заметил Егер, прежде чем его оттолкнули от дыры, снесло кусок дальней скалы. Огромный камень рухнул на кучу китайцев, сидевших у большого котла.

Пушка, поставленная на телегу, резво откатилась шагов на двадцать, пока ее сумели удержать. Перед дырой в камне вновь стала заплота из возов, поставленных на попа.

– Гуря! Сволочь клятая! – заорал Егер. – А ну – подь сюды, обрезанец куев! Продолжим!

В доски возов стали с визгом втыкаться стрелы… Ответа голосом не последовало.

Колонелло, найдя трещины в камне пола, через них загнул длинные концы рукоятей кузнечных клещей, обрезал кусок веревки в аршин длиной, ловко привязал вервие к загнутым концам захватного инструмента.

Продемонстрировал, что получилось: опустил клещи до пола над камнем с кулак величиной. Когда натяжная сила вервия опала, рабочие губы клещей раскрылись прямо на камне. Колонелло медленно потянул веревку вверх. Сдвигаясь, рукояти двинули и рабочие губы клещей. Те плотно захватили камень и подняли его над землей.

– Ловко! – обрадовался Артем Владимирыч. – Век живи, век учись… Ванятка! Давай, вяжи канат, где италийский мастер прикажет! Станем это подлое озеро опрастывать!

Колонелло взялся сам вязать канат к свой приспособе. Выверил, что привязано ровно посередке веревки, соединяющей рукояти клещей, и скомандовал:

– Давай, Ванятка!

– Слышь, дядя, – помедлив, обиженно сказал тонкому иноземцу тумбоподобный вятский, – меня Ваней кличут…

– Ну, тогда – давай, Ваня! – развеселился Колонелло.

Кузнечные клещи пошли вниз, в темные ледяные воды. Тут далеко

сзади исследователей грохнул пушечный выстрел. Гора, в которой находились плененные, ощутимо скрипнула.

– Егер опять балует, – спокойным голосом сообщил князь. Баальник двоеперстно перекрестился и пошел зачем-то к колесу с дырой, прочно стоящему в каменном пазе и закрывающему боковую пещеру. Потрогал рукой то колесо, пытался шатнуть. Колесо сидело мертво.

Меж тем захват, сооруженный Колонелло, достиг того, что было на дне озера. Колонелло перехватил веревку у Ванятки, напряженно стал то поднимать, то опускать клещи в подводной бездне.

– Есть! – просипел он наконец, и потянул веревку вверх.

Вверх захват пошел, это заметили все – с натугой.

Артем Владимирыч перестал дышать. Подняв нечто темное почти до поверхности воды, Колонелло вдруг сделал рывок рукой. Клещи вылетели из озера с захваченным предметом и с глухим звоном шлепнулись на пол позади людей.

Князь Гарусов первым подскочил с факелом к несуразному комку, захваченному клещами.

– Обожди, княже! – крикнул Баальник, самодельным ножом развертывая комок.

Клещи захватили в озере, на глубине примерно двадцати сажен, обрубок человеческого плеча с головой и рукой. На руке болтался конец кандальной цепи тонкой, но прочной работы, доселе невиданной никем из стоящих на берегу озера.

Князь долго кашлял, отвернувшись.

– Да, хороша водица, что мы пьем, – сказал он наконец.

Кожа с головы порубленного свисала лохмами, да и плоть провисала, обнажая кость. Баальник умело покрутил обруч кандалов, стянул их вместе с куском плоти. Поднес тонкий обруч с куском цепи к огню факела. Повертел и так и этак.

– Ни клейма, княже, ни зарубинки. Кто там, в той глыби, утоплен, когда? Зачем?.. Не скажу. Вода, одначе, ледяная… Плоть может так храниться веками… То я знаю… видал уже, в сибирских горах, подо льдами…

Повертел кольцо с цепью и Колонелло.

Отвязал от поясного ремня свою зрительную трубу, свинтил большой окуляр и в ту лупу стал глядеть на кольцо изнутри. Кольцо вовсе не пострадало от воды, даже тускло блестело. Тут и князь немедля подсел к Колонелло со своим факелом, не обращая внимания на оклик Баальника, рукой расправил лохмотья кожи на голове и на плече.

– Черная кожа, – тихо сказал князь, – черная… как у эфиопов…

– Вот, погляди… еще… – Колонелло протянул князю лупу, – ты же все время этим бахвалишься…

Под сильной обовыпуклой стеклярной лупой на внутренней стороне обруча ручных кандалов Артем Владимирыч увидел малый, с пшеничное зерно, но очень четкий оттиск знака нетеру-надсмотрщиков. Зрак с крыльями.

– Боже мой… Боже мой… – сказал князь и, сунув лупу Колонелло, подошел к огромному каменному кругу с дырой, что перекрывал вход в боковую пещеру. Не раздумывая, кинул внутрь факел. – Ванятка! Ноги поддержи! Толкай!

Ванятка утолкал князя в дыру на всю ширину каменного круга. Сапоги только торчали наружу.

– Тяни! – донесся глухой голос князя. Ванятка вытащил князя назад. Пока Артем Владимирыч отряхивался, все молчали. Артем Владимирыч наконец поднял голову:

– Кости там… человеческие. Огромная пещера, и одни кости на полу…

– Ладно! – завелся вдруг Колонелло. – Успеешь еще налюбоваться трудами своих предков, князь. Рабов они имели, однако, – не счесть! Завидно… Но раз ныне – решили идти до конца – так пойдем!

Он крепко привязал стальной ломик серединой за веревку, толкнул его в дыру камня. Потом веревку натянул, лом там, внутри пещеры с костями, уперся в края дыры, и получилось прочное крепление.

– Ваня! Тебе – плыть на ту сторону! – скомандовал Колонелло. – Обмотайся веревкой и плыви. Да разденься ты, орясина!

Вятский Ванятка, совершенно окостеневший от увиденного, мелко задрожал. Тут очухался и Баальник. Он содрал с Ванятки верхнюю одежу, оставив на нем лишь исподники. Обернул чресла Ванятки веревкой, но не в тягость, взял верьвиев оборот в два узла. Колонелло, не оборачиваясь на князя, подпалил еще три факела и перебросил их на ту сторону.

– Пошел, Ваня! – толкнул парня в темную воду Колонелло. – На той стороне золотом получишь за геройскую переправу!

Артем Владимирыч очухался от мешанины мыслей и стука крови лишь тогда, когда вятский проорал с той стороны:

– Одежу давай, Баальник, давай быстрее – в мороженого гуся обертаюсь!

На той стороне озера туннель подымался уже чутка вверх. Там же, недалеко от воды, стояла каменная колонна, то ли исчерканная как попало людьми, то ли холодным воздухом. За ту колонну вятский и привязал второй конец веревки. По натянутому вервию переправиться через озеро было легко даже старому Баальнику.

Осмотрели начало коридора, но далее не пошли. Решили дать обсохнуть вятскому Ванятке, честно награжденному Колонелло золотым цехином. А заодно требовалось и поесть. В пещере холод пробирался сквозь кожу и мясо, брал за кости. Выпили одну из двух прихваченных князем оловянных баклаг с водкой. Полегчало насчет холода.

– Колонелло, – неожиданно спросил Артем Владимирыч, а ты карту… ну, ту, настоящую, случаем с собой не прихватил?

– Не будь я таким запасливым, – к чему-то ответил Колонелло, – меня бы давно уже и на свете не было… Прихватил я карту. Конечно…

Он ногтем надорвал подклад своего уже пообносившегося черного камзола и вытащил трубкой свернутую карту. Развернул и протянул князю. Артем Владимирыч велел Баальнику поднести факел поближе. Сощурил глаза. Тотчас и Колонелло подал Артему Владимирычу линзу от зрительной трубы.

Князь шарил лупой по карте недолго – он знал ее наизусть. Пещера Бор Нор на той карте была. Отчетливо проявился в свете факела круг с отверстием. Под лупой прорезался и как бы план пещеры, все ее ходы и казематные тупики, невидимые с земли.

– Есть! – придушенно воскликнул Артем Владимирыч. – Есть выход! Верст полста еще идти строго на север, и будет выход!

Он ткнул черным от копоти пальцем в зеленую краску на карте, означавшую лес. По тому лесу, так было нарисовано, текла река, прорезавшая себе русло в камне старых гор. В долину той реки как раз и выводил туннель, по которому они собирались идти. Правда, там тоже был нарисован круг с дырой. Но главное было – туда дойти… Довести людей и драгоценный груз. Круг можно будет и продолбить. Хоть руками…

– А ведь китаезы могут про тот выход и знать, – прогундел в темени Баальник. – Сначала надо бы отчетливо разведать место… А, княже?

Князь рассмеялся довольным смехом. В этот момент далеко позади снова ударила пушка. Через мгновение выстрел повторился. Потом еще раз ухнуло. Стены тоннеля завибрировали…

Китайцы ни с того ни с сего стали вдруг бить в дыру арбалетными стрелами с горящей на них паклей. Стальным каленым стрелам загородь мешала, а вот огню – нет. Китайцы пропитали паклю хорошим маслом – оно горело прилипчиво и быстро. Вот уже и дерево телег схватилось огнем!

Олекса, не спросясь Егера, подсунулся под огонь с ведром воды, но ведра никак не хватило.

– Сбивайте огонь шабольем, – тихо сказал Олексе Егер.

А на улице, под дырой, страшно завизжал Гуря:

– Князь! Князь! Подай голос, князь!

– Кой хучь тебе от князя голос? – наконец рявкнул в дыру злой Егер. Обожрались они водки с ученым посланником… Дрыхнут, как… пороси…

Гуря не унимался:

– Тогда слушай меня, Егер! Слушай! Карту они, подлые предатели, подменили! Карту подменили! А та карта – принадлежит Святому престолу! Понял меня? Святая то карта. Папа Римский за ту карту соберет всех государей и с имя вырежет всю Московию! Так мне велено вам передать!

Егер обернул внутрь пещеры бешеное лицо. Враз протрезвевшие солдаты, погрузив на три телеги пушки на низких лафетах и обвалив пушки мешками с пшеном – от железных горящих стрел, роями летящих в пещеру, притолкали орудия на два шага до дыры. Канониры запалили затравные трости.

– Ладно! – заорал в ответ Егер. – Московию твой папа вырежет. А Сибирь – как?

– Егер! – снова завизжал Гуря. – Отдай немедля карту! Отдай!

– Добро, отдам! – крикнул Егер, сунув руку в жерло ближайшей пушки. Пальцы коснулись тряпья с каменьями. Вполголоса весело матюгнувшись пушкарям, Егер крикнул в последний раз: – Скажи только своим… узкоглазым, чтобы не стреляли… Как я тебе карту отдам?

Только каленые стрелы перестали жужжать в пещере, в дыру вдвинулась первая пушка. Грохнула. На улице дико заорали. Вдвинулась в дыру вторая пушка… ударила…

После третьего пушечного выстрела Егер велел людям подождать. Первую пушку, уже вновь заряженную, оставили стволом в дыре. Двое слухачей и канонир прислушивались к каждому шороху на воле. Но там никто больше не кричал и не топтался на камнях.

***

Под видом орловского купца средней руки в Санкт-Петербург приехал из-под Трубежа князь Трубецкой с паспортиной на имя Ивана Подольского. Дело сталось на первые числа ноября. Князя сопровождали шестеро молодцов, видом – ушкуйники с-под Великого Новгорода. Явно молодцы оружие при себе не держали, но по рожам видать было: таковое – есть.

Купец Иван Подольский снял для временной конторы половину дома князя Гарусова, что было нормой в перенаселенном народами граде Петра.

Отговорясь женской болезнию, фрейлина Императрицы Лиза Трубецкая попросилась у гроссфроляйн два дня поболеть в доме князя Гарусова.

Гроссфроляйн сузила глаза и велела ждать – даст ли на то разрешение Ее Императорское Величество.

Лиза Трубецкая вернулась из малой передней в дортуар, присела на свою кровать и стала кусать губы. Губы покраснели. Потом Лиза решительно достала из-под кровати ночную мису и прошла с нею в рукомойню. Получив в мису желтую жидкость, Лиза, как учила покойная бабушка по материнской линии – из рода Свенельдов, намочила желтой жидкостью грубую тряпку и с силой втерла мочу в кожу лица. Лицо сильно покраснело, от щек ударил в нос едкий запах.

Лиза вернулась на свою кровать, и тут же за ней пришла гроссфроляйн – вести заболевшую к Императрице.

Екатерина приняла ее в дортуаре, хотя была одета для кабинетной работы.

Лиза Трубецкая совершила реверанс, потом быстро присела к ногам Императрицы.

Екатерина откинула голову чуть ли не до стены – так пахнуло от девицы.

– Зачем беспокоить старого генерала Гарусова? – с трудом спросила Екатерина. – Мой лекарь с удовольствием тебя попользует, девочка…

– Ваше Величество, – тихо заплакала Лизавета, – у князя Гарусова в обслуге есть бабка, которая выходила от плохой болезни маленького его сына – Артема. И меня выходит…

Екатерина встала, отошла к окну, дабы избыться от плохого запаха от сей девицы.

– Ежели за неделю не выходит тебя та бабка, изволь вернуться во дворец и пойти к моему лекарю, – молвила наконец Императрица. – Гроссфроляйн! Дайте ей отпускной лист на шесть ден. Далее – знаете сами…

Елизавета Трубецкая еще раз сотворила реверанс, как учили, и вышла из дортуара Императрицы. За ней вышла и гроссфроляйн.

Екатерина тут же позвонила в колоколец. Просунувшемуся в дверь почтенному гардеробщику она велела:

– Людям второй моей свиты… особой… велеть, дабы денно и нощно смотрели за домом князя Гарусова. Кто прибыл, кто убыл…

Гардеробщик кивнул и прикрыл дверь.

***

Побывав в мыльне дома князя Гарусова, Лиза Трубецкая переоделась в чистое платье и прошла в залу, где ее дожидался отец. Владимир Анастасиевич Гарусов хлопотал возле стола, куда молодцы князя Трубецкого таскали из кухни разные блюда. Притащили напоследок ананасы из петергофской оранжереи и притворили снаружи тяжкие двери.

Князь Трубецкой подошел к дочери, придержал ее – та хотела пасть на колени перед отцом, – душевно сказал:

– Лизавета! Все происшедшее тебя в моих глазах и в глазах моего старинного друга Владимира Анастасиевича никак не чернит!

Князь Гарусов, блестя повлажневшими глазами, молча поклонился.

– Сядем, – сказал князь Трубецкой, – в ногах правды нет.

Когда все трое сели, Трубецкой, не держа паузы, сказал:

– Лизавета! Сегодня в ночь, как тебе и было передано, приедет твоя бабка по линии твоей покойной матушки… Приедет с товарками… Знающими дело… Им я доверил провести над тобой обряд валькирий…

У Лизы зашумело в голове, она руки по локти положила на стол.

Владимир Анастасиевич поднес ей к губам серебряный потир древней работы, с вином. Почти насильно влил половину.

Князь Трубецкой продолжил так же ровно:

– Ежели ты, Лизавета, от того обряда отказ нам дашь, обиды на тебя иметь никто не станет…

Лиза отчаянно замотала головой, шепнула:

– Не имею отказа…

Иван Трубецкой поднял бокал фряжской работы, стукнулся им с таким же бокалом, что держал в руках Владимир Анастасиевич:

– Тогда скажи нам любую просьбу, и мы ее после сего обряда выполним. Окромя одной…

Тут князь Трубецкой, из древнего рода володетелей русских земель от Испаньи до Итиля, вдруг смутился, отвел глаза на князя Гарусова. Тот понял, что надо говорить ему.

– Повелеть сыну моему сохранить в душе твоей, Лизавета, прежние чувства, я не могу. Насильно не милуют… Тут дело станет меж вами. И вам обоим его решать. Но без нас… Ты согласная на то… доченька?

Лизавета заплакала обидными слезами…

Иван Трубецкой сурово крякнул, налил вина и выпил:

– Это – потом. Сейчас – что нам повелишь сделать, дабы душу твою от слез осушить… хоть на время?

– Ах, батюшка, – сквозь слезы проговорила Лизавета Трубецкая, – делайте что знаете. Все приму и пойму…

На этих словах дело стало окончательно решенным. Ночью соглядатаи Екатерины заметили, как подъехал к дому князя Гарусова на Фонтанной перспективе иногородний «берлин», из него вышли пять старух-богомолок. Старательно крестясь – вот дуры! – на шпиль Адмиралтейства, прошли в ограду дома. Возничий «берлина» за три алтына рассказал соглядатаям, что был нанят инокинями монастыря Успения Богородицы для моления над молодой девицей, живущей в сем доме.

Соглядатаи – двое – переглянулись. Про такой женский монастырь они не слыхивали. Но вот клятое дело – выходило им из-за бабских молений зря колядовать ночь повдоль теплых домов, да по морозной улице. Сунув еще алтын вознице, велели ему ехать пять кварталов по Фонтанной, до офицерского кабака.

Возница повернул к седокам широченную спину, турнул коней и поехал.

Ни того возницы, ни тех соглядатаев более никто не видел.

***

Лизавета, а ей бабки старые насчитали два месяца насилованному плоду во чреве, трое суток проходила обряд валькирий. Почти сутки лежала в мыльне. Было – кричала страшно. На крик всегда прибегал князь Владимир Анастасиевич – князю Трубецкому бегать было невместно, – но старого князя Гарусова старухи гнали от мыльни черными словесами. Оба князя тогда молча пили вино, и пили его много.

На четвертый день Лизавета бессильно уснула, и пять монахинь предстали перед Иваном Трубецким. Старшая без поклона сухо сообщила:

– Сыне! Дщерь твоя здорова и годна для святого дела продолжения чистого рода. Изволь не тревожить ея сутки, а потом, – глаза старухи сверкнули, – подай ейного добра молодца. Всю черноту мы у ней забрали на себя, она отныне – безгрешна…

Князь Владимир Анастасиевич прослезился. Иван же Трубецкой как стоял прямым истуканом, так и продолжал стоять. Старухи по очереди подошли к его руке и тотчас убрались из дома по первому снегопаду…

В дверь залы, пропустив старух, вошли три вар-йага. Встали перед Трубецким на одно колено.

– Ван дер Вален? – глухо спросил средний.

– Я решений не меняю! – строго ответил князь Трубецкой.

Вар-йаги вышли.

***

Через две недели, как здоровая, счастливая и озорная Лизавета Трубецкая вертелась возле Екатерины, возясь со шпильками императорской прически, бойко перекидываясь с Императрицей фразами на беспутном вестфальском наречии, в уборную, не постучав, вошел пунцовый гардеробщик.

Он выразительно посмотрел на Императрицу. Потом на Лизавету.

– Зааг’те, Зааг’те! – по инерции игры с фрейлиной пустила вестфальскую ломку языка Екатерина.

– Ван дер Вален, Вами, Ваше Императорское Величество, днями произведенный в бароны, вчерась был убит на дуэли…

– Ах, – воскликнула Лизавета Трубецкая и осела на пол. В обмороке. Императрица перешагнула через нее, вытолкала гардеробщика за дверь и зло прошипела ему в рожу:

– Зачинщиков дуэли – не искать! Убитого – похоронить без воинских почестей. Распустить слух, что убитый был причастен к заговору. Каковой сейчас активно расследуется. Пошел!

Вернувшись в уборную, Екатерина застала юную фрейлину пришедшей в себя. И даже не плачущей.

– Милая моя Лизхен! – прочувственно сказала Екатерина, – наше время таково, что во всякий день можно негаданно лишиться избранника. Главное, что плод его любви цел…

– Матушка Императрица, – так же искренне отозвалась Лизавета, – ведь плода любви сей иноземец мне не оставил… Злая поспешность его темного дела, видать, на сей конфуз сыграла…

– Цваай’те глюклихсц тоох’тер, – зло коверкая вестфальский выговор, пробурчала Императрица.

– Даан’ ке шёён’цес! – подыграла Императрице российской ее фрейлина.

А еще через неделю, по особому письму князя Трубецкого, заверенному подписью графа Панина, Лизавету от Двора отстранили и отпустили к отцу – в далекую Трубежь. С собой Лизавета увозила личное письмо графа Панина к сибирскому губернатору Соймонову, каковое первый министр сунул ей тайком.

Да и как было не сунуть тайком то письмо? Ведь его лично попросил о такой малой безделице старый Горемякин, палач и кат Петра Великого, чтоб ему в каменном гробу тесно пришлось!