Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 36 страниц)

Глава 42

В конце ноября, уже два месяца пребывая в Иркутске, сибирский губернатор Федор Иванович Соймонов захандрил нешутейно. Отказывался пить водку и ходить в баню. Ближний его – Сенька Губан – часто заставал барина на коленях перед огромным домашним киотом. Что выпрашивал Федор Иванович у Бога, Сенька спросить боялся, но тайком однажды подслушал, что Соймонов просил – покоя.

Поначалу Сенька думал, что барин напуган негаданно свалившимся в губернию полком иноземных рейтаров. Пришли те в Сибирь в месяце июне, по приказу графа Панина, но не сказывались – по какому. Соймонов тогда дал иркутским плотникам наряд – построить для солдат казармы, но за городской чертой. И водку им выдавать с кружального двора строго по пять ведер на неделю. Иноземные солдаты, конечно, когда освоились, начали мародерничать насчет баб. От этого их мигом отучили городские казаки забайкальского приписного войска, стоявшие в другом конце города и получавшие пропитание от городской казны. Казакам, что греха таить, помогли и бессемейные мужики да парни. Двоих рейтар убили, шестерых покалечили.

Мародерство затихло само собой, иноземный капитан даже принес Соймонову извинительную. Но Сенька Губан точно видел, с каким стылым лицом принимал ту извинительную барин. Так он в тайге, бывало, на волков смотрел… Тогда, в тайге, барин, несмотря на возраст под шестьдесят лет, гляделся молодцом. А теперь вот – опал, как гриб перезрелый…

Сенька совсем извелся, гадаючи – с чего бы это барин так пал? Дела же катились гладко! Вот, по началу осени, в сентябре месяце прибыли чайные купцы из Кяхты, с денежным письмом от князя Гарусова. Огромные деньги, семнадцать тысяч рублей, Соймонов купцам выдал тотчас, спросил только – по здорову ли князь? Узнавши, что князь здоров, но ввязался в драку с китайцами, Соймонов велел тогда купцов проводить с чином, а сам посерел щеками и первый раз один и надолго заперся в молельне огромного, пустого и хламного Губернаторова дома. Но от моления его отвлек давний знакомец Сеньки, забайкальский есаул Олейников. Он тоже, оказалось, прибыл из-под Кяхты, с купецким обозом, и требовал немедля губернатора. Сенька, по старой памяти, запросил с казака, как бы шутейно, рубль на водку. Есаул посмотрел на него мутным глазом, тряхнуд совсем поседевшим чубом, павшим на серое лицо, и Сенька быстро, поперед казака, заспешил в молельню. Совещался Соймонов с есаулом мало. Вышел из молельни губернатор вроде веселый, обнял казака, и Сенька уже напряг ноги – бежать на ледник, за водкой, да водки Федор Иванович не стребовал. Проводил есаула на сухую и снова затворился среди икон.

И так, в молениях Соймонова и терзаниях Сеньки, прошло еще месяца полтора. Была середина ноября, вечер, когда губернатор еще молился, а Сенька облизывал губы и приглядывался к новой кухарке, нанятой им же, как в двери постучали будто дрыном. Кухарка, судя по всему, согласной блудить никак не была и стуку больно обрадовалась.

– И-эх! – ругнулся Сенька и помчался из кухонного подвала наверх, гадая – отчего казаки конвоя не отогнали стучальца. Отринул полосу стального запора.

В двери шагнул старец в надвинутом на лоб черном клобуке и властно отодвинул пятипудового Сеньку Губана, перекрывшего лестницу наверх – в покои губернатора.

Казаки губернаторского конвоя стояли без шапок, лохматые шапки держали в руках и молчали. Сенька опомнился и полетел прямо в молельню. В злости распахнул дверь.

В глаза его уперся бешеный взгляд с иконы «Спас Нерукотворный», а губернатора и его опасного визитера Сенька по сумраку и не заметил.

Федор Иванович Соймонов стоял в углу, под единственной свечкой на шандале, свечка та освещала только опавший лик губернатора, да сухие, старческие руки пришлеца. Тот говорил:

– Есаул Олейников тебе велел срочным гоном отправить Императрице донесение князя, что добра он добыл на тридцать миллионов рублей?.. С гаком… Сделано?

– Все сделано… старче. Еще в сентябре… Императрица уже, чай, получила сей доклад…

– Получила – хорошо. Дело осталось за малым – вытащить князя с его людьми и поклажей из каземата Бор Нор…

– Да я бы готов туда и сам выступить! – шептал Соймонов, – да должность не позволяет!

– Тебе идти туда не должность претит, а здоровье, Федор Иваныч! – не согласился пришедший. – Шесть сотен верст в снегах и без дороги загонят в могилу молодца лихого, не то, что старого…

– Так подскажи – что делать-то?

В вопросе своего барина, Федора Ивановича, Сенька Губан почуял такую муку, что далеко высунулся в молельную подклеть. И тотчас получил удар концом посоха в пузо:

– Изыди! – приказал старец.

– Иди, Сеня, иди отсель, – не поворачивая головы, проговорил и Федор Иванович, – здесь дело государственного размаха… Иди, что ли, приготовь на ужин… на двоих. Мне подморозь водочки. А гостю – вина подогрей. Из монастырских подношений…

О чем далее сговорились таинственный монах и губернатор Федор Иванович, Сенька тогда так и не дознался. Правда, проезжавшие вскоре через Иркутск камчатские промышленники, гнавшие в Россию обозы с мягкой рухлядью да китовым усом, пируя у губернатора, что-то интересное гутарили про два сожженных ими повелением самой Императрицы боевых корабля, вроде – английских, но Сеньку снова вытолкали из залы, он и не дослышал про корабли… Но гуляли камчатские промышленники в Иркутске неделю и платили за гульбу золотой монетой с изображением Круля аглицкого Георга. Что подтвердил сам губернатор Соймонов. Иначе бы тех денег иркутские целовальники – в расчет не брали.

Сенька после того случая решил обидеться. Два раза вовремя не прибегал на баринов крик, однажды принес холодную грелку в постель… получил, правда, за то псалтырем по загорбку, но дознаться ничего не дознался… Было – запил. И пил неделю, пока в городе не по времени вдруг объявились купцы из российских пределов. Были это все сытые, плотные, громкоголосые ухари, двадцать человек. Да с ними прислуги и возчиков – сотни две. Трое старших купцов проследовали к губернатору, потом похмельный Сенька бегал самолично вызывать на губернаторов двор иноземного капитана рейтаров…

Капитан потом вышел из кабинета губернатора и долго ругался квакающим лаем. Оказалось, что купцами ему была доставлена бумага от Императрицы лично, да еще за подписью самого главнокомандующего российской армией графа Румянцева, чтобы идти тому рейтарскому полку вон из Иркутска, на город Читу и ставить там, на границе с Китаем, военный городок. На что к письму прилагались деньги и планты будущего городка.

В опустевшие мигом казармы как раз и поселились русские купцы со товарищи. Было то ноября месяца двадцать пятого дня, а двадцать шестого, на следующий день Федор Иванович вдруг с утра проорал обыкновенным ором из кабинета:

– Сенька! Варнак! Тазик, бритву и зерцало!

Тогда Сенька почуял в груди счастье и, даже получив от кухарки половником в ухо, захохотал.

Кромсая ножницами, а потом и брея седую бороду Федора Ивановича, отпущенную тем за два месяца неизбывной тоски, Сенька узнал от барина, что счастие ему можно будет увидать токмо чрез долгий поход сквозь тайгу и такое же долгое возвратное движение назад, в Иркутск.

Для того дела барин, Федор Иванович, составил на Сеньку две бумаги. Первой бумагой он давал Сеньке вольную, а второй бумагой был паспорт на имя Семена Губанова, уроженца Новгородской губернии, бессемейного, ростом два аршина один вершок, волосья светлые, глаза голубые, мещанского сословия. Обе бумаги Федор Иванович Сеньке показал, затем велел снесть в собор, к дьяку Варлааму, на долгое сохранение. А самому готовиться в путь.

– Сам отец Ассурий тебя выбрал на то дело, – темной скороговоркой сообщил барин Федор Иванович. И – по губернскому закону я его должон был тогда хватать – и в острог. А вот по истине Божьей, – тебя ему от сердца отпускаю. Ибо есть он человек святой и совершает великое дело – изволяет князя Гарусова из узилища тайного и страшного… Благословляю тебя, Семен, на то дело. И дьяку Варлааму на твое имя положу толику денег, дабы, что со мною случись в этой жизненной битве, ты бы сиротой не остался. Иди, немедля седлай двух коней в мои же розвальни. Там тебе съестной припас на дорогу, две пищали с порохом и свинцом… Да не реви ты белугой, хрен тебе очищенный… в задницу! Ведь и я зареву! Беги в сарай! И чтобы сегодня же был в станице Шелеховской! Сбор людей там. Спросишь же… Вот память стала! Да, спросишь там старика Вещуна. Он тебя узнает. Иди, Семен… иди… Собаку свою с собой забери, а то извоется без тебя, а мне бы покою надобно…

Сенька тогда хватанул в своей подклети полуштоф водки и долго разговаривал с собакой – русским спаниелем Альмой, которой уже шел десятый год. Сенька то смеялся, то ворчал. Собака виляла хвостом. Но команды хозяина понимала плохо. Стара была собака… Но нюх все равно имела отменный. Пьяного Сеньку облаяла, когда он полез обниматься, и убежала спать в сени. Это Сеньке была – большая обида…

***

Отряд, ведомый Вещуном, в котором Семен узнал жестокого старца Ассурия, но о том молчал, на двух сотнях малогруженых розвальней, при трех заводных конях на каждую подводу, скорым ходом – по пятьдесят верст за гон – прошел по берегу Байкала до рыбачьего поселка Танхой. Отсюда двести малоразговорчивых людей повернули разом в снега, в непролазные таежные чащи. Шли на юг, на речку Темник. Сенька на своих крепких дубовых розвальнях, сработанных еще в России, по три раза на сутки тропил колею в глубоких снегах и потом, отпахав свою долю глубокого снега, падал, чего-то горячего откушав. Не его делом было кормить своих лошадей, перепрягать их, ходить в караулы и баграть костровища. На его розвальнях ехал сам Вещун, указывавший направление. А за Вещуном уход держали пять молодых кержаков, способных кочергу завязать узлом…

Для скорости хода путь пробивали двойней – коренником и пристяжной. Лошади приставали через три версты хода. Тогда их меняли. Снег доставал Сеньке до пояса. И однажды, выскочив при перепряге лошадей справить малую нужду, Сенька спросил Вещуна:

– Князь Гарусов что – в полоне?

– В тюрьме. Каменной, – с неохотой отозвался Вещун, и более Сенька уже вопросов не задавал. На него и так безлично косились здоровенные русские парни, в домошейных полушубках, в унтах волчьего меха и при рогатинах горячей ковки. Такая махом проткнет медведя, до рожна, не то что человека. Парни при начале любого дела крестились двоеперстно.

На восьмой день непрерывного тяжкого гона только и вспомнил Сенька, что при частных походах барина Соймонова в тайгу, когда тот еще не губернаторствовал, первый раз увидал кержаков. Староверы тогда, десять лет тому назад, поскольку их поселок обнаружил дворянский сын Хвостов, того дворянина забили вместе с десятком иноземных рейтаров. Малый отряд Соймонова случаем попал в кержацкий затулинный поселок, когда тела розыскников – иноземной сволочи – еще не прибрали. Зарезали бы и Соймонова с его пятью людьми, не будь среди стариков староверов Соймоновского хорошего знакомца.

– Куда едешь, Федька? – спросил Соймонова безмятежный кержак с бородой до пояса.

– Да вот, Елисей Палыч, ищу – где бы переночевать, – ответил, не растерявшись, Соймонов. – Говорят, верстах в сорока отсель деревня есть.

Хотя встретились именно посередке деревни и лошади отряда пристали смертно, так положено было, видно, говорить.

– Есть, правильно, есть там деревня, – охотно сообщил Елисей Палыч. – Русские там живут, троеперстцы. А ты, Федька, часом не видал рейтар иноземных по дороге? С дворянским сыном во главе?

Хоть и лежал прямо перед мордой Соймоновского коня тот самый дворянский сын и те десять рейтар лежали – тоже мертвые, Соймонов, блазнясь, отвечал:

– Никак нет, Елисей Палыч, не довелось встретить. Да ведь, кабы их встретил, тотчас о них вам бы и сообщил. А кому другому – нет. Язык-то у меня один. И на одну голову…

– Ну, тогда проезжай с Богом, Федька, – сказал кержак, – пропустите доброго человека, мужики!

Так, бескровно и ушли от неминучей было гибели. А из той деревни потом, стороной узнал Сенька, староверы немедля съехали… Да им долго ли? Избу раскатал, кинул бревна на розвальни – и «ищи баскак город Тропчев»!

Когда прорвались сквозь тяжелые снега на реку Темник, а потом прошли по ней на восток сотню верст, ежели не более, Вещун по одному ему известным приметам скомандовал табориться.

Люди повалились прямо в снег, успев только избавить лошадей от упряжи.

Тут Вещун попросил Сеньку все же спроворить костерок на самом бережку да сварить сурпы из свежеубоинной лосихи.

Пока варилось мясо, кержачья двусотня растянулась по краю берега реки. От правого берега той реки круто поднимался горный кряж с каменной осыпью. Поднимался и шел в сторону китайских пределов. Старый был кряж, порос лесом, так что вроде и горой его не назовешь. Так, горушка покатая. Под той горушкой в снегу нарыли себе кержаки пещер, из снега же понастроили затинников для крепких сибирских лошаденек. Особливую пещеру спроворили для Вещуна.

Сеньке странно было чуять, что эти лешачьи люди в тайге ведут себя смирно, лишний раз не стукнут, не брякнут. Дрова для костров и те тихохонько доставали из-под снега, хотя вокруг трещали от мороза сотни сухостойных елей.

Сенькины розвальни загнали в огромную снежную пещеру Вещуна и стали оне как бы и кровать и стол. Вот на том столе после горячего хлебова Вещун и разложил дивную карту всех стран. Про карты Сенька не токмо что знал – сам их чертил, когда ходил с Федором Иванычем Соймоновым по Сибири. А тут – не ручной работы лежала карта – нет, не ручной. Но непонятно – какой. В пещеру ввалились два промышленника из кержаков. Про них краем уха слышал Сенька, что ходили они за красным зверем и в Китай, и даже далее… Ну, далее тайги за зверем не ходят. Понятно, что промышляли в закитайских горах саженного роста промысловики. Золото, али – лалы.

– Далеко ли отсель город Кяхта? – перво-наперво спросил кержаков Вещун.

– Сто верст… ежели прямым ходом наладиться…

Вещун подумал. Опять спросил:

– Ежели мы стоим здесь, – показал, где стоял отряд, ткнув тонкой веточкой на парсуну, – то озеро Бор Нор будет здесь?

Охотники испугались.

– Нет тут, батюшка, такого озера! Отродясь не бывало! Другое озеро – оно есть. Гусиное озеро – таким названием! По левую руку отсель станет Гусиное озеро!

Вещун отер руки о бороду.

– Какие байки ходят про то озеро в ваших местах?

Кержаки пожали плечами.

– Гуси идут сюда летовать, охота здесь дивная!

– Рыбы вдосталь, хоть ведром черпай, – оживился второй охотник.

– Не то! – строго сказал мужикам Вещун. – Я молву ищу такую… вроде сказочную…

– Так сказок про то озеро – пожалуйста! Мы наговорим! – обрадовались кержаки.

Но, пообещавши наговорить, так ничего и не сказали, кроме что древней тувинской сказки, будто от озера Гусиного шел раньше тоннель до озера Байкал. Этот тоннель, значит, имел ворота. Когда отец-батюшка Байкал шибко волновался и ходили по нем волны высотой с дом, то тот тоннель открывали и вода из Байкала переливалась в Гусиное озеро. Тогда успокаивался Байкал…

– Во! Так Байкалу-озеру кровя пущали! – встрял Сенька и пожалел.

На него так глянули – будто угли в глаза сыпнули! Сенька отошел к костру, принялся поправлять помороженные сучья.

Другой промышленник напрягся и тоже вспомнил. Вспомнил, как один раз ходил здесь с людьми от рода юкагиров. Те, наоборот, толковали, что пробит не туннель, а пещера. И с Байкалом та пещера не соединяется, а глухая она.

И в той пещере живет зверь Дагон, которому со всей тайги собирают дань людьми. И он, тот Дагон, тех людей жрет.

Тайком подсматривая за разговаривающими, Сенька приметил, что Вещун вполуха слушает таежные басни. Таких басен и Сенька слышал на своем веку – мешок.

Вещун поднял руку, остановил говорливца:

– Этот увал, возле которого мы встали, идет ли он прямо к озеру Бор Нор? То бишь – к Гусиному озеру?

– Нет такого знания – ответили кержаки, разом стали и вышли. Вещун крякнул и веселым голосом велел Сеньке подавать сурпу. Накидал в лудяную мису крепких сухарей, залил их жирным варевом и стал смачно хлебать сурпу легкой блестящей ложкой белого металла. Сенька осмелел и сел рядом со стариком, осторожно орудуя в своей деревянной мисе деревянной же ложкой.

– А что, – спросил Сенька, – князь Гарусов навстречу нам должен идти? Токо – зачем ему горой карабкаться? Шел бы по распадку, так и неприметней, и удобней…

Вещун поднял глаза от своей мисы, подумал и ответил:

– Князь не горой идет, а под горой. Понял? Ешь и помалкивай!

***

Команда Артема Владимирыча, пройдя от озера по тоннелю еще верст сорок, встала. Путь перегородил крупный завал из тяжелых, неподъемных глыб. Побегали вокруг тех глыб с факелами, а толку было – фиг да кукиш. Нашли только ручеек, который пробивался низом завала, и вода в нем отдавала лесной прелью, но была для пития годна.

С той стороны, откуда они ушли, все еще раздавались гулкие пушечные удары.

Князь Гарусов присел на камень возле завала. У него кружилась голова – сутки уже не ели. Нечего было есть. Шли быстро, без припасов. Что-то весьма правильное пыталось промучиться сквозь затырканный мозг, но не промучивалось. Кости, казалось, трескались от холода равнодушного камня.

– Время терять не станем, – наконец очнулся князь. – Ваня! Слышь, Ваня, давай не спи! Еще отоспишься! Беги как можно скорей назад, к нашим. Вели немедля прекратить пушечный бой, а собирать обоз, ладить мост через озеро и всем гамазом валить за озеро. Мост потом порушить, пушки поставить сразу за озером, из повозок сложить крепкие редуты. Мы еще побьемся… Возьми вот, на дорожку… последний глоток…

Князь протянул Ванятке луженую фляжку из-под водки…

– Выберемся, я тебе бочку поставлю… нет, три бочки! Только бы выбраться…

Вятский с готовностью опрокинул фляжку в разинутый рот, но ни капли туда не попало. Пустой была фляжка.

– Эх! – сказал Ванятка, – а пять бочек поставишь, князь?

– Не могу, Ваня, – совершенно серьезно ответил Артем Владимирыч, – с пяти бочек ты, брат, в усмерть сопьешься.

И первый же захохотал…

Вятский Ванятка добрался до входа в пещеру, где кучковался основной отряд, только через день. К ночи.

Передав Егеру приказ князя, Ванятка набил сидор пшеном и салом, покидал туда миски и ложки, зачерпнул полгорсти соли, ссыпал ее в пустой кисет.

– Князь обещал, – собравшись с духом, сообщил Егеру вятский, – что поставит мне три бочки водки… Поставит – не обманет?

– Выберемся отсель, – мечтательно ответил Егер, – в той водке купаться будем!

Меж ними вдруг просвистели две каленые арбалетные стрелы. Ванятка сиганул в туннель, а Егер, поминутно поминая, почему у китайского Императора халат застегивается противу солнца и от этого детей у того нет, все дети – от его министров выблядки, стал громко звать к дыре Гурю.

Гуря подкрался снизу дыры.

– Созрел, Егер? – ласково спросил Гуря.

– Что же ты, прохвост, – понесло Егера, – что же ты не предупредил, что там, в туннеле – озеро? Утонул наш князюшка в том озере… И Колонелло с ним утонул… И Баальник… упокой Господи их души. Вон, Ванятка пришел с той вестию. В беспамятстве лежит – тоже помре… скоро… Смерть их на твоей душе запеклась, Гуря! – расходился Егер. – Придут оне за тобой темной ноченькой, погоди, придут!.. Сердце у тебя вырежут!

– Выпил, так чего фантазии разводишь? – холодно ответил на причитания Егера иудей Гуря, – докажи, что утоп князь… Чем докажешь?

Егеру слышно было, как за толстенным каменным колесом посыпались камешки – кто-то подобрался к Гуре – подслушать разговор.

Олекса, по собственной инициативе, уже собрал сбоку дыры пятерых раненых. Сунул каждому по кружке водки и по сухарю. Те охотно завели, прерываясь, впрочем, для глотка зелья, поминальный плач:

– Ий-эх! Да на ково ты нас покинул, князюшка? Ведь кафтан у тебя серебряный, а шапка та у тебя лисья!..

Солдаты между тем откатывали повозки с добром в темноту туннеля. На пустые повозки грузили отдельно лафеты, отдельно – пушки. Ту суетню могли услышать – мало ли дыр и щелей в горах? Егер подманил к себе инока Олексу. Шепнул зло:

– Клянись этому паскуде, что князь утоп! И ты при том был!.. Ори громче!

Олекса послушно подсунулся под дыру.

– Гуря, – печально прогудел бас Олексы, – ты же в Православной вере состоял? Состоял… И знаешь, что обмана православные не допустят…

Егер, таскавший к воротному камню промасленные шелковые картузы с порохом, услыхав, что мелет Олекса, даже приостановился, открыл рот…

—… Хотели мы по канату на тую сторону подземного озера переползти, да оборвался канат. И князь, и немчин тот, италийский, и старик Баальник пали в воду. Вода студеная – до жути. Я как раз тот канат держал… Бросил его, подбежал на бережок… А люди уже все… почили в бозе. От хлада той проклятой воды. Даже никого вытянуть наземь не успел. Камнями… просто камнями пошли люди на дно…

Олекса заплакал…

– Сейчас посоветуюсь, – сказал Гуря с-под низу запорного колеса.

– Советуйся, советуйся, 1уря, – подскочил к дыре Егер, – хошь сколько надобно – советуйся… Без князя, головы нашей, – нам каюк. Да и я, грешный, сдуру расстрелял весь запас пороху… Так что без оружия мы. И я решил, что все теперя едино… Сдаваться нам надобно… Сидеть в осаде – без толку…

Раненые, хлебнувшие, видать, лишку, пели в своем углу совсем уже похабное:

– … аракажем каяна, по деревне шактана!

Егер погрозил им кулаком. Во тьме раненые русские воины кулака не заметили и продолжали орать:

– … китаезов мы поймаем, им все яйца…

В углу пискнуло. Это Олекса шибанул пьяных лбами и поволок в глубь пещеры.

***

Пока на воле советовались, прошло два часа. Половина из ста сорока телег с курганным добром, с пушками, с ядрами и огненным припасом были уже утянуты к озеру. Пока сорок солдат под командой Егера вручную катали телеги с добром – благо, тоннель шел к озеру под уклон, возле озера уже вовсю вертелись два десятка артиллеристов Левки Трифонова. Ломали вагенбурги Колонелло, ломали лишние телеги, спешно крутили из веревок канаты – готовили навесной мост.

– Егер! – внезапно заорал снаружи, из-под низу каменного колеса Гуря. – Прежде чем начать переговоры, надобно бы нам убедиться, что ты не врешь!

Холодея оттого, что его обман раскрыт, Егер заорал:

– Хотите колесо откатить? Так катите!

– Нет, Егер, – слащаво отозвался Гуря, – нам надобно, чтобы ты все десять пушек вытолкал сюда, наружу. И ружья…

– Тогда и ты, Гуря, прикажи китаезам отвести на тысячу шагов свою армию… – тянул время Егер, – пусть отойдут и положат свои арбалеты наземь…

– Это – запросто! – обрадовался Гуря и заорал что-то по-латыни. Потом послышалась китайская лающая речь, и Егер в дыру увидал, как китайцы строем отходят по дороге к плато Уч-Сок, отходят ровно на тысячу шагов и кладут на землю арбалеты…

Перед левым пазом воротного колеса лежала уже куча пороховых картузов – зарядов на сто. Теперь солдаты таскали на кучу пороха обломки досок от телег, лишние ружья, тряпье. Повозок тридцать с добром еще стояли в начале черноты туннеля. Время торопило. Егер шепотом велел Олексе запрягаться всему народу и – хоть умри – уволочь подалее от колеса эти тридцать телег. Колеса телег затрещали, солдаты шепотом матерились, но повозки одна за другой покинули опасное место – ушли в туннель.

Егер да инок Олекса остались возле дыры в каменном колесе.

– Хороший ты человек, Гуря! – с чувством сказал в дыру Егер, – теперь дело за малым… Чем ты дашь гарант и как, что мы получим свою долю золота и останемся живы?

– Сколько вас человек? – осведомился иудей.

– Тридцать три, – наобум ответил Егер. – Из них – пять раненых.

– Надо посоветоваться, – опять крикнул Гуря и, не таясь, побежал вбок горы.

– Мост готов? – спросил Егер у вятского Ванятки, внезапно появившегося перед каменным колесом.

– Скоро, – ответил вятский. – Князь сам там руководит, велел тебе как можно дольше держать этих обалдуев… И того… про Гурю – помнить.

– Давайте, давайте там! – разозлился Егер, – поспешайте. У этих прохиндеев народу не меряно. Башками готовы пробить камень. Чую, готовят нам… мудрость великую… Что я у князя просил – принес?

Вятский сунул Егеру тяжелый предмет с острыми углами и скрылся в темноте тоннеля. Егер почесал голову. Олекса при виде золота покачал головой, разметывая своей огромной ладонью, как лопатой, соленое масло из последней бочки по куче хлама, завалившего порох.

– Не убудет, – грубо сказал Олексе Егер, положил золотую пирамидку на край дыры в каменном колесе. Сунул руку под мех тулупа, почуял тепло крепкого дерева пистольной рукояти и снова повеселел. Зажег от кресала факел, левой рукой стал держать его так, чтобы Гуря мог видеть его лицо.

Тут же снаружи перед дырой появилось лицо Гури. Оно не улыбалось и было злым.

– Велено тебе, Егер, – стал слишком громко говорить Гуря, чтобы рядом с ним стоящие слышали, – велено тебе, чтобы ты забыл, как торговаться чужим золотом. Определено раз и навсегда, что богатства сии принадлежат великому повелителю Поднебесной империи, а он свои богатства воровать не даст.

– Как не даст, как это – не даст, когда уже дал? – Забормотал Егер. – Что-то не такое ты мне молотишь, Гуря… Неправды я не иму!

– Ты правды хочешь, – отчего-то змеиным шипом отозвался Гуря, – так сейчас правду от меня получишь. Перекрестись токмо…

Егер перекрестился, держа факел так, чтобы Гуря в дыру увидел крестное знамение:

– Говори!

– Так вот, Егер, надобно тебе знать, что Сиберии у России вскорости не станет… Да… Не станет. Отойдет Сиберия под наше управление…

– Это подо чье же? – Искренене поразился Егерь, – под жидовское управление что ли!

– А ты, холуй, как хошь называй, токмо не будет у Сибири русского управления. Мой отец в Тобольске, коего вы подло зовете толоконником, уже скупил весь город на корню. А евонные товарищи да братья – купили и Томск-город, и Барнаул, и много чего еще купили…

Егер чуть не писнул в штаны от душившего смеха, и сдержался и даже выразил голосом испуг:

– Как же так – купили, Гуря! Как купили? Это же денег надобно… поболее, чем у нас в обозе!

– Есть у нас такие деньги, Егер. Есть… и давно есть. Если мой народ смог купить Англию да Испанию, то уж Сибирь купить – доверено менялам средней руки… Моему отцу, например, да мне… Ничего она не стоит, твоя Сибирь…

– А тогда причем здесь подлые католики? В твоем деле?

Гурю, видать по молодости лет и запальчивости, понесло:

– А при том… Они идут как бы первым эшелоном… Вроде – для законности… А потом идем мы. Закон у католиков, а деньги – у нас…

– А у китайцев – оружейная сила? – догадался Егер, – так?

– Больно ты догадлив, – прошипел Гуря, – так и есть. Одначе – правят те, у кого деньги, а не пушки, понял?

– Понял, – выдохнул воздух в дыру Егер, – понял, что мне надобно тебе в ноги поклоны класть…

– Да не надо мне твои поклоны! – нетерпеливо заорал Гуря.

– Я понял, уныло сообщил в дыру Егер, – у кого деньги – у того закон. А у католиков будет вроде только подзакония, а китайцы за вас станут животы класть… Вот бы им твою мыслю рассказать…

– Да хоть и расскажешь, – засуетился в дыре Гуря, – тебе не поверят… О нашем племени столько всего рассказывают – ужас… А никто не верит….

– Тем вы и живете, – уточнил Егер.

– Да, тем и живем! – Донеслось в дыру торжественное утверждение раскукарекавшегося иудея.

Егер глянул назад. Сзади него махал рукой Олекса. Показывал Егеру, что последние возы отошли на нужное расстояние от входа, закатанного каменным колесом. Егер состроил уморительную рожу Олексе и последний раз подсунулся к дыре:

– А вот скажи мне, Гуря, – когда вы Сибирь возьмете под свою длань? Я до тех лет доживу, нет?

– Не доживешь, – подпустив соболезнования в голосе, сообщил в дыру Гуря, – наша власть прочно станет в Сибири аккурат тогда, когда католики здесь станут праздновать две тысячи лет от Рождества Христова.

– А вы, бедняги, вы что станете праздновать? Субботу?

Гуря вдруг подлым своим нутром понял, что Егер его заводит. Либо хуже – время тянет.

– Все, скот рабский, я с тобой больше не говорю. И не говорил! Мало ли что я наболтал…

– Что же – мне здесь помирать? – вскричал Егер. – За то, что я от тебя услышал?

– Выходит, что так! – громко проорал Гуря, а шепотом вдруг сказал иное: – Готовь мне подарок да подарок тысяцкому китайских арбалетчиков. По сто золотых пирамидок. Солдатам своим скажи – мол, выкуп… за ваши все жизни… А ночью я вытащу тебя, Егер… Одного. Понял?

– Как не понять… Гуря. Эх, жить-то как охота! А скажи, что, переданный вам днями господин Гербергов – жив?

– Помер. Третьего дня еще. Закатан под камни.

– А что с моими людьми сделают? Тут по этим пещерам долго бегать можно…

– Пустят крыс… больных черной болестью… – нетерпеливо ответил Гуря, – тако что людишки твои повымрут… через неделю. Давай соглашайся…

– Крыс, говоришь, болящих пустите? – протянул Егер. – Да… от такой смерти не уйдешь. Ни от какой смерти – не уйдешь. Бери пока… как залог.

Егер двинул рукой по дыре в сторону Гури ярко блеснувшую в свете факела золотую пирамидку. Гуря тут же отпрянул в сторону, за камень. Все же был у этого человека инстинкт зверя. Егер раздосадовался. Но лицо Гури вновь появилось в дыре. И его рука. В руке он держал кривую палку, которой подхватил и поволок к себе золото.

– Крысам привет передай, – ласково сказал вслед золотой пирамидке Егер, просунул в дыру двуствольный пистоль и нажал разом оба курка. Голову Гури выстрел разлохматил в красные ошметья.

За камнем начался сполох, но это Егера уже не смутило. Олекса разорвал картуз с порохом и насыпал дорожку длиной шагов десять внутрь тоннеля. Колесо начало дергаться – видимо, его пытались откатить снаружи.

Егер и Олекса одновременно сунули свои факелы в пороховую дорожку. Разом пыхнул огонь и быстро побежал к самодельной бомбе, сооруженной у колеса. На бегу Егер оглянулся. В глаза ударил огонь, потом ухнул невыносимый грохот, тоннель закачался. Воздушным ударом и Егера, и Олексу сбило с ног.

Пока они подымались, отряхивались, Егер вдруг спросил Олексу:

– А как же так, святой ты инок, ты мне говорил, что врать православные не могут, а сам Гуре врал… как по-писаному. И мне велел – врать… Как сие понять?

Огромный парень в совершенно изодранной черной рясе изумился:

– Окстись, Егер! Ты же сам Гуре сказал, что князь помре! И люди его! А раз князь жив, выходит, что ты врал, а не я! Я токмо то вранье передавал! Почто на меня свой грех вешаешь? Наложу сейчас епитимью! На пять сот поклонов! А? Как – выдюжишь?

После оба обнялись, захохотали, пошли, покачиваясь, в темень тоннеля – на звук работ у озера…

Темник китайских арбалетчиков, не меняя лица, глядел, как медленно отпало от пещеры огромное каменное колесо, на него осел огромный скальный обломок гранита, потом другой. Русские пошли на последнюю меру неразумных людей – подорвали вход.