Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

– Дед передал, – кивнул на шатер парень, поясняя, почему он с саблей вождя. – Мен-Байгал-хой. Разреши, каган, я поведу отряд молодых?

Все было понятно. Ушли в убег старики. Молодежь осталась. Молодежи есть что искать в походах, старикам искать нечего, кроме покоя на родной, но далекой земле. А может, все не так? Догнать надобно, спросить. И ежели дело в нежелании потакать русским – беглецов отпустить.

Всех, кроме Агалака.

Ибо, если резня впереди будет, то теперь – насмерть. Свои на своих.

– Через два дня на третий – догоним? – спросил у казаков князь.

Есаул – забайкалец Олейников – помял седоватую бороду и хрипанул:

– Так.

Джунгары зашелестели на своем языке, мотая головами.

– А наши тамыры, – внятно, для русских, выговорил Артем Владимирыч, – думают – не догоним. Думают, что Агалак пойдет крюком от реки Иртыша на реку Обь. И выйдет на Оби у ставки бухарского толмача, что рядом с нашим острогом Колывань.

Забайкальский есаул Олейников, сухой, жилистый казак с примесью бурятской крови, присел на корточки, очистил на земле место и подвернувшейся палочкой нарисовал диспозицию погони. Две линии. Одна кривая линия означала реку Иртыш, вторая – древнюю понадречную поиртышскую сакму. Потом есаул начертал еще две извилистые линии. Как бы путь погони. Одна шла по пойме Иртыша, потом подворачивала к сакме и завершалась крюком в обрат, у места впадения реки Ишим в Иртыш. Вторая шла прямо, встречь первому крюку.

– Найманы, – показал на кривой крюк есаул, – едут так. Мы – по прямой. Капкан. Так?

Джунгары крикнули согласие и ждать не стали. Покидали на седла тороки, вскинулись сами и понеслись по пойме к Иртышу, держа в руках поводья заводных лошадей.

Есаул Олейников посмотрел вослед бывшим врагам:

– Нам тоже надо скакать, княже.

Егер первый вскочил на своего арабца и пошел иноходью на юг, на древнюю сакму, под острым углом к пути молодых джунгар, начавших смертную погоню.

***

К исходу вторых суток бешеной гоньбы, загнав двух лошадей, отряд князя Гарусова наткнулся на казачий хутор в три семьи.

Людей с хутора берендеи Агалака вырезали, коней угнали, скотину забили.

Это сообщила Артему Владимирычу старуха, пытавшаяся подоить хромую, недорубленную корову. Молоко требовалось годовалому пацаненку, молча сидевшему на сене в уцелевшей телеге. Артем Владимирыч высыпал, не считая, горсть монет в подол старухи, мотнул подбородком есаулу забайкальцев. Тот мигом отвязал от седла повод своей запасной лошади и подтолкнул лошадь в сторону телеги с мальчонкой.

– Или ехай к родне, мать, или – жди нас! – крикнул князь Гарусов. – Не говорили меж собой изверги, куда им дальше скакать?

Старуха протянула деньги назад, силком сунула монеты в ладонь разгоряченного гоньбой князя:

– Дай лучше, добрый барин, пороху и свинца Ружье я имаю свое.

Артем Владимирыч спешно отвязал шнурок порохового рожка и мешок с пистольными пулями. Старуха это взяла и принялась кланяться. Князь все же высыпал деньги на ножонки мальчонки и теперь спросил спокойно:

– Так куда двинулись злыдни?

Меж поклонами старуха ясно и точно ответила на угрорусском языке, сиречь – украинском, известном по этой казачьей линии. На ее ответ Егер аж остановил своего коня, крикнул князю:

– Говорит: пойдут повдоль самого берега Иртыша, на Зайсан. Лопнула наша планта – выгнать их из поймы на сакму, окружить и зарезать! Опоздали на сутки!

– Что – в портки наложил? – обозлился князь. – Догоним!

– «Догоним», – подгоняя лошадь, забуркотел Егер. – Вот радость! Нас семеро, их – три десятка. Гоньба же будет в чистой степи! И мы где догоним, там и останемся. Им терять нечего. Окружат и вырежут!

Есаул Олейников, слышавший разговор и виновативший себя за слишком сложный план, ставший ложным, свистнул молодого малобородого казака. Тот мигом пересел на свежую лошадь и помчался в сторону Иртыша.

– Послал его найти наших молодых найманов, – коротко сообщил есаул Олейников, – хай выходят на берег.

– Едрена суена! – не выдержал Егер. – Тут на тыщщу верст одна трава выше головы, бугры да рощи. И реки с речушками! Где твой молодец найдет отряд в сорок лошадей?

– Че ты хохоришься? Че обо меня тресся? – разозлился есаул Олейников. – Тот молодец один в Мунгалии свово брата искал. И нашел, будучи три месяца на подножном корму! Он следы чтет, как ты кутак ненькаешь! А нам следует все ж таки держать наезд по дороге!

Князь Гарусов, останавливая ссору между своими, выпалил в белый свет тюркскую противубожью брань. Народ затих и погнал лошадей повдоль старинной дороги. Через версту на ней стали видны свежие следы подков керуленской ковки.

Стало ясно, что шайка Агалака спускалась на пойму тырбанить слам^{9}, заодно и запутать следы.

Да спутать не сумела. Беглецов Агалака настигли как раз к концу следующего дня. Они готовились к переправе через реку Ишим, впадавшую в Иртыш, когда увидели, что на них вышли шесть всадников.

На месте слияния рек тоже стоял казачий хутор. Он еще дымился оставшимися головешками.

– Ну, – спросил есаула Олейникова Егер, – и где твой молодец, что послан за подмогой? Учти, у меня один пистоль за пазухой. Да два пистоля у князя. А более у нас огненного боя нет!

Есаул на подначку ничего не ответил. Он, привстав в стременах, разглядывал стрелку двух рек. Потом шикнул на лошадь и встал ногами на седло. Лошадь покорно замерла. С такой высоты есаул Олейников сумел нечто доброе увидать.

– А ну, пошли назад, – расшеперив ноги и, упав обратно в седло, предложил есаул. – Молодые найманы в часе хода отсель. На стрелке Иртыша с Ишимом. Их сигнал дымом – мне был виден. Да и казаки с этих хуторов не убиты, а затаились в пойме. Тоже дымком сигналят. Человек, думаю, десять.

– Обозначить паническое отступление! – крикнул Гарусов и первый повернул лошадь в обратную сторону.

Агалак, увидев сигнальные дымы в двух местах приречья, сообразил, что надо поначалу вырезать малый отряд. Потом уходить вверх по Ишиму до первого брода, чтобы, сделав крюк, вернуться на прииртышскую пойму. В ней легко прокормиться и затеряться. Посему он отдал старым кощиям, ушедшим с ним, приказ – идти в обрат, за малым отрядом.

Через версту князь Андрей сделал знак – остановить отступление.

Тридцать джунгар, чующих себя уже в спасительном угоне, приближались, зверски воя.

Есаул забайкальцев Олейников, вынувши шашку, обыденно сказал князю:

– За сто шагов конского скока начнут бить нас стрелами. Каждый пустит по три стрелы. Опосля – воспробуют поднять нас на пики. Потом кто из нас жив останется – будет зарублен саблей. Старый прием боя.

– Не скрипи про смерть, – обозлился Егер, – пропой про жизнь.

– А что тут петь? – удивился бывалый налетчик. – Всё решит наш встречный наскок. Когда стрелы полетят – нам надоть лететь им навстречу А далее – как душа попросит.

Джунгарские стрелы полетели.

– Сабли – веером, косым ходом – марш! – скомандовал есаул, и четыре казака, ухватив сабли за темляки, почали бешено вертеть ими перед собой, будто щитами отбивая стрелы. А сами по косой линии, справа влево, почти боком, сходились с атакующим отрядом предателей.

Те покинули луки и выставили копья. Артем Владимирыч, забывшись, наблюдал за скоротечной сшибкой. Забайкальцы, упасенные хитрым приемом от стрел, по косой же линии скока стали рубить джунгарские пики напрочь. И, ворвавшись на бешеном ходу в строй кощиев, человек пять завалили махом.

– Барин! – строго сказал Егер. – Стой здесь! А я побегу Агалака выручать. Зарежут его – тебе будет убыток.

Егер, подскочив на своем высоком жеребце к кучной рубке, пальнул из пистоля в ближайшего кощия, пустой пистоль кинул в лицо другому и, отмахнув кистенем, начал крошить головы.

Агалаковские конники стали пятиться. Из приречной долины, снизу и очень близко, донесся дикий взвизг. Крича между взвизгами: «Дон, Дон», тем криком показывая, что прут свои, на приречную дорогу выскочили восемь пеших казаков сожженного стана. Они встряли в схватку зверски, без правил. Скользнув по траве коленками, потерпевшие казаки секли ноги и животы джунгарских коней. Теперь заверещали агалаковцы.

Справа от Ишима показался отряд преданных Акмурзе молодых найманов. Они лихо перекрыли предателям путь в степь.

Туда ринулись десяток агалаковцев и все полегли. Положив рядом с собой десяток своих же родичей.

Князь Артем, не укладывая сабли в ножны, подъехал к резне. Из тридцати бежавших с Агалаком предателей, кроме самого Агалака – его сторожил Егер, – в живых осталось четверо бегунов.

Забайкальцы отделались порезами и сидели на конях крепко. Двое казаков из погромленной станицы умирали. Остальные ловили чужих коней и собирали оружие.

Есаул Олейников, укутывая левую окровавленную руку, окликнул князя. Тот мотнул головой в сторону молодого внука Акмурзы – Байгала.

Байгал заорал гортанные монгольские слова. Четверых пленников поставили на колени перед его конем. Внук Акмурзы соскочил с лошади и за четыре шага снес дедовской саблей четыре повинные головы.

– Молодец! – похвалил его Егер и стал толкать ко князю Агалака.

Тот скалил окровавленные зубы и болтал правой, перерубленной рукой.

Артем Владимирыч наклонился с коня к плененному предателю, вчерашнему доброму дружиннику:

– О чем хотел говорить с иноземцем? – тягуче спросил он.

Агалак вместо ответа затянул молитву. Молитва, удивился Артем Владимирыч, была латинская.

– Ты его отдай мне, княже, – дернув плечом, попросил Егер, – а сам хавай отводи людей на ночлег. На казачьем хуторе угольев еще полно – надо бы костры запалить, мясо пожарить. Жрать охота – спасу нет!

Князь сунул саблю в ножны, махнул рукой уже спешившимся конникам, опростал седло сам и повел коня к бывшему казацкому хутору.

Сзади тонко, по-заячьи, в опытных руках Егера – смертно – заверещал Агалак.

Князь не стал оборачиваться.

Глава 15

Вышли, слава Богу, на долгий путь.

Выручили дощаники купца Бредова и его же баржа, на коей перевезли на ту сторону Оби, с места, что будет повыше Тобольска, тяжелые вагенбурги ученого посланника, четыре десятка лошадей да все походные припасы.

Переправа заняла пять ден, и на мая первого числа экспедиция тронулась по реке Оби вверх, как указал Джузеппе Полоччио.

Вышли бы на неделю раньше, да задержку дал каприз Полоччио. Ученого, находящегося под приглядом самой российской Императрицы, русские рекруты за длинный нос прозвали Вороном. Ворон и задержал троганье с места. Он непременно желал ехать в вагенбургах.

Ладно. Тяжелые, окованные железом повозки поставили на каретные колеса, приладив в запас на крышу зимние полозья. Однако киргизские лошади, привыкшие к самоходу, никак не желали идти шестерней. Грызлись и собачились в сложной упряжи.

Ученый посланник кривил губы, осматривая киргизских коней в беспутном деле, и шел к себе пить вино.

Это дело поправил старовер Калистрат Хлынов. Он услал своих парней в ближний кержацкий скит, и оттуда пригнали двадцать коней русской крови. Те послушно выстраивались и цугом, и гусем и шли ходко.

Ученый посланник хлопал в ладоши от удовольствия удобной езды, а Егер прилюдно матерился на иудея Гурю. На Полоччио ругаться было нельзя, железные же повозки злых словес не понимали, вот и доставалось Гуре:

– Русские кони, блудомор ты галилейский, тянут в три раза сильнее киргизских. Так ведь и жрать им подавай в три раза больше! Сосчитай сам, цифра ходячая. Разор нам будет от пропитания коней для этих «сундуков»! Давай, бросай «сундуки», ехай на повозках, яко все люди!

Гуря только улыбался и теребил пейсы. Он ехал во втором вагенбурге вместе с поверенным человеком Гербергова – полковником Фогтовым. В первом железном «сундуке» ехали Полоччио и Гербергов. Вагенбурги имели удобные приспособления – и стол, и сиденья. На ночь мягкие сиденья становились кроватями. Железные ставни скрывали остекленные окна, на крышах «сундуков» открывались люки для притока свежего воздуха. А внутри можно было затеплить печку. Удоба – ничего не скажешь. Были там еще и разные тайники, а тяжелая занавесь скрывала ночную посудину в углу огромной повозки. Посудина та, опять же, имела педальную хитрость – рычаг, коим все отринутое из организма выпадало на волю.

***

Благословясь, прошли пять верст от переправы, город был еще виден, и, согласно обычаю, князь Гарусов скомандовал привал.

Джузеппе Полоччио остановкой возмутился, выскочил из сундука на колесах и кинулся было ко князю, размахивая тростью.

И сам же остановился.

Русские строили привал без обычного смеха, матерности, толкотни и богохульства. Лица их светились и суровели одновременно.

Поспешивший за Полоччио Гербертов сказал на ухо ученому посланнику:

– Обычай. Древний.

– Как понимать?

– Последняя черта. Отсюда еще можно съездить в город, ежелив что забыл. Здесь можно начальнику сообщить про себя худое и вернуться в город совсем. Бывает, у кого вражда меж собой, здесь ее прекращают. Мирно или по смерть. Ну а дальше – увидите сами.

Гербергов поманил за собой Фогтова и пошел к переду колонны.

Артем Владимирыч неспешно ходил возле передовых повозок. Забот – полон рот. Он успел с утра послать гонца встречь киргизам, с велением поспешать с гоном заказанных князем коней.

Две сотни телег с припасом еще оставались у переправы под приглядом Калистрата Хлынова и его молодцов. Да губернатор дал для того караула двадцать казаков, сняв их с линии. Охранять императрицыно добро стоимостью во многие тысячи рублей до троганья от реки полагалось государеву наместнику.

Здоровенный Олекса подвернул две телеги так, что они сошлись задками, водрузил на походное место походный же иконостас. Служкой при нем крутился Егер, одномоментно зажигая угли в кадиле, наливая елея в чашу, нежно поправляя стихирь на плечах Олексы.

– Стройся! – неожиданно заорал в голос Егер своему рекрутскому воинству. – Роту давать!

Над временным табором стихло. Рекруты, уже ученые повиновению, встали в три ряда, аккурат перед иконостасом.

Князь Гарусов поспешно скинул ношеный и рваный мундир майора артиллерии, в коем избывал повседневность, и надел новенький генеральский мундир, в честь того чина, коим наградила его Императрица.

Полоччио прищурил глаза. Фогтов немедленно вытянулся во фрунт перед внезапным генералом и стал рукой держать честь. Гербергов, видя явное беспокойство ученого посланника, пояснил ему на латыни:

– То был мой совет майору – сменить мундир. Иначе дисциплину нам не удержать, – кашлянул и добавил толику лжи: – Гарусов сам генеральский мундир надел, сам и ответит за безрескриптное повышение в чине.

Полоччио понял. Русские люди, предупреждали его в тайной иезуитской школе, любят ставить себя выше, чем есть. И от того бывают больно наказаны русскими же. Холодок страха, что покатился от затылка на поясницу, у Полоччио угас. Он надменно закинул голову и стал смотреть.

Князь Гарусов медленно поднялся в стремя, медленно перекинулся в седло и тронулся на строй рекрутов.

Некоторые из молодых истово закрестились.

Пятеро забайкальцев, надевши свои праздничные одежи, взяли князя в полукруг, обнажив сабли. Акмурза, еще не наладивший жизненные силы, будучи в полуобморочном состоянии, все же сел в седло. Его поддерживал внук – Байгал. Остаток джунгарских боевых сил – сорок молодых конников – полукругом встали позади забайкальцев.

Акмурза поставил лошадь на шаг впереди своих людей и при первом слове князя снял шапку. Джунгары махом повторили жест своего военачальника.

– Именем Императрицы нашей, Екатерины Алексеевны, – проорал князь, глуша последние шепотки, – требую дать мне роту – древним русским обычаем! Та рота – есть клятва на посмертное служение Богу, Императрице и Отечеству нашему!

Немедленно монах Олекса затянул страшным басом молитву «Во защиту русского воинства, на походе и в битве».

Две сотни рекрутов повалились на колени. Князь шагом ехал по– вдоль коленопреклоненного строя.

Забайкальские казаки спешились, стали на одно колено и обнажили головы. Джунгары остались в седлах.

Князь ехал, жестко держа узду коня, начавшего подрагивать от множества резких людских движений.

Князь думал. Бумагу с воинской клятвой он получил еще у губернатора, и она лежала в кармане нового мундира. Но не на воинское дело, по уму подумать, шли эти люди. Может, и предстоит война, да только не явная. И грешно, наверное, вязать людей воинской клятвой, если им предстоит подчинение чужаку, заехавшему на эти земли совсем не с добром. Совсем, совсем не с добром. И не на добрые дела, может статься, придется выходить на бой по его указу.

Почти проехав строй, князь услышал, что Олекса закончил обережную молитву. Вздыбив коня, князь бешено заорал:

– Клянусь!

– Клянусь! – диким ором отозвались люди.

Орал Егер, орали джунгары на своем языке. Фогтов – по-голландски, со страху. Гербергов часто крестился.

Джузеппе Полоччио круто повернулся и закрылся в своем вагенбурге. Прямо из латунного кувшина сделал пять больших глотков вина. По телу прошла испарина.

Так худо игрок и авантюрист Колонелло себя никогда не чувствовал. Страшно и до обморока муторно. Ученому посланнику Полоччио, теперь сидевшему в нем, пришлось не лучше. «Дикий обычай, – шепотом успокаивал он себя, – дикий обычай, дикие люди. Окромсаю… Время придет…»

– Теперь всем – обедать, – услышал во внезапной тишине Джузеппе Полоччио голос ссыльного майора. – К обеду и ужину всем по штофу водки. Завтра же, кто будет застигнут пьяным, получит приказ на лишение живота. Смотреть на чины и ранги – не буду.

В дверь вагенбурга стукнуло.

– Да, я здесь, – отозвался, собрав силы, Полоччио.

– Завтра же, кто будет застигнут пьяным или выпившим, – глухо проговорил сквозь железо вагенбурга князь Гарусов, – будет лишен живота. По моему приказу и согласно древним обычаям моей страны.

По бешеному конскому топоту Полоччио понял, что объявитель чудной дури про вино отъехал.

Пол вагенбурга имел второе дно, набитое соломой для охранения тепла. А в соломе лежали, в мягкости и неге, дюжина бутылей густого венгерского вина на десять ведер в общем розливе.

Прислушиваясь к скоку майорского коня, Полоччио попытался растянуть губы в усмешке.

Не получилось.

***

Ранним утром в русский табор прискакал гонец, что ездил к киргизам. За ним неспешно трусили на тощих лошаденках три седобородых старца с узкими глазами.

Отбраковать для обоза коней из пригнанных стариками пяти косяков князь поручил забайкальцам и джунгарам. Те больше мерекали в местных конях.

Егер лежал под своей повозкой и головы не поднимал. Князь, снова надевший старый майорский мундир, намерился было потрепать за шкирку налакавшегося вчерась адъютанта, но его удержал Олекса.

– Я заместо него пробегусь, князь, – смиренно сообщил свое желание Олекса.

Артем Владимирыч пошевелил носком сапога Егера, услышал мычание и пошел по лагерю. Люди валялись кто где. Но головы рубить пока было рано. Сзади, услышал Артем Владимирыч, скрипнул ставень «сундука» ученого посланника. Тот тоже обозревал результат вчерашней гульбы. Хмыкал.

Олекса, заметил князь, подхватил два ведра воды и принялся причащать холодной водой рекрутов, клятвой поверстанных^{10} вчера в полные солдаты.

Теперь Артему Владимирычу оставалось только нагайкой подгонять поверстанных солдат в сторону переправы. Там предстояло спешным порядком загрузить двести повозок разным грузом и оттуда гнать их, уже не останавливаясь на нынешнем таборе, до следующего привала.

– Там при телегах пройметесь! Бегом! – командовал князь солдатам.

К нему подъехали забайкальский есаул Олейников и трое старых киргизов, пригнавших лошадей.

– Так, – сообщил Олейников, – три сотни коней берем. До устья реки Бии, куда указано следовать, они протянут. Дальше будет видимо. Просят по три рубля за лошадь. Много, дорого. Это цена русских, закаменских лошадей.

Князь посмотрел на киргизов. Купить коней по ими же объявленной цене – себя уронить. Да и по линии движения пойдет дурная весть о дурных деньгах в экспедиции. Ночью потом не поспишь – пойдет сплошная барымта.

Заметил краем глаза, что Олекса сумел отлить Егера водой.

– Беги, суена мать, за своими солдатами! – крикнул Егеру князь. – Да смотри, собери там все до гвоздика!

Егер поискал глазами своего коня, не нашел, махнул рукой и побежал повдоль реки за пять верст к тобольской переправе.

С другой стороны, помышлял Артем Владимирыч, сходя с коня и направляясь к аксакалам, под угрозой силы негоже творить покупки. В следующий раз хоть тыщщу верст скачи по степи, ни лошади не найдешь, ни инородца, хоть малого, хоть старого.

Деньги на животное тягло – тысяча рублей серебром, специально отложенные, – лежали в пяти кожаных кисеях в «сундуке» ученого посланника, при Гербергове.

– Стучи в «сундук», – сказал есаулу Артем Владимирыч, – забери деньги.

Есаул понятливо кивнул, и лениво поехал к переднему вагенбургу.

Князь, подойдя пешим к сидевшим на лошадях аксакалам, оказал невиданное для них уважение. Путаясь в халатах, старики разом послезали с деревянных седел, корча поясницу и кривя ноги. Князь первым же и сел на молодую травку, подсупонив под себя ноги. Киргизы сели напротив.

Разговор пошел на тюркском языке и быстро закончился. Князь предложил за триста коней по два с полтиной рубля за голову. Но еще сто рублей давал вперед, «на слово» – за сто пудов ячменного зерна. Через два месяца то зерно киргизцы должны были доставить к месту, где Бия впадает в Обь.

Сии условия – стоимость коней и оплата зерна вперед для киргизцев, если вести торг меж собой, имели обыденную меру. Но за будущий ячмень русским баскармой давалась трехкратная цена! Что означало сытую весну всему роду, явную возможность купить у более ленивых юртовщиков триста баранов! А это – уже и сытое лето, и даже приработок в серебряной теньге!

Степняки понимали, конечно, что их так, оборотом, подкупают и на другие дела. Например – не грабить русского обоза. Однако прокопченные лица не выразили ни удивления, ни протеста. Надо было жить, а урусов нынче окрест стало много. Очень много. И часто – они при оружии.

Подъехал есаул Олейников, скинул меж сидящих пять кожаных мешочков, приятно звякнувших. В мешочках лежало по двести серебряных рублей.

– Считать? – спросил князь аксакала, сидевшего посередине своих.

Тот, не моргая, покачал головой:

– Джок.

Князь все же развязал суровый шнурок. Есаул подсуетился и немедля развернул перед сидящими свою дорожную кошму. Артем Владимирыч высыпал на кошму из кисы увесистые серебряные кружочки. Быстро отталкивая в сторону киргизцев из кучи серебра по десять монет, князь понял, что считать они не умеют. Вот же непотребность!

Пока левый юртовщик сгребал деньги и клал возле себя, князь пересчитал второй мешок, третий и почал считать четвертый.

– За коней, – пояснил он. – Здесь шестьсот рублей. Еще сто пятьдесят сейчас сочту.

Аксакалы согласно кивнули, снова отгребли серебро в свою сторону.

Князь встряхнул четвертый мешочек. Отсчитывая оттуда сто пятьдесят рублей, к уже высыпанным шести сотням, князь заметил, что в кисе нехватка. Рублей восьмидесяти. Пришлось развязать и пятый мешок, чтобы без промаха рассчитаться.

Рассчитался, в душе пугаясь пропаже денег.

Отсчитанную последнюю сотню рублей – за ячмень – старший из аксакалов завернул в свой пояс, но пояс не надевал.

Князь поднял глаза.

Есаул Олейников нарочно достал из-под епанчи свой нательный крест и постукивал по нему пальцем.

Понятно.

Князь снял свой нательный литого золота крест и положил крыж на кожаные мешочки с серебром и пояс старика.

Перекрестился:

– Богом своим клянусь, что счет деньгам – правильный.

Киргизы разом провели обеими ладонями по бородам, плюнули на три стороны, поднялись и стали готовить коней к отъезду. Старший обернулся, сказал как бы смехом:

– Однако, баскарма, ты не спросил – где искать наш род… Мало ли чего может произойти на земле до зимы! Как тогда свой ячмень найдешь? Говорю тебе сам – мы морьи из народа маньягир, зимовка наша в пределах Мунгалии, там, где место зовут – У к Ок. А летовка наша – к востоку от аулов Варна. Легко отыскать, однако.

Князь про себя ругнулся. Опять оплошал! Ему, русскому, так легко намекнули, что он – дурак! Но надо же и ответить аксакалу!

– Знаю, вижу, – с ленцой отозвался князь по-русски. – Ты халат запахиваешь встречь солнцу, а конь твой носит налобник из металла темиролва. Древней работы тот налобник, и это – голова асийского зверя именем Грифон. Его, точно ты сказал, – имеют право носить только племена земли У к Ок – Трех Стрел, что кочуют у границ Мунгалии. Ну а подковы на твоем коне – керуленской работы, но посажены на копыто русским гвоздем барнаульских коновалов. Найду вас быстро!

– Шайтан бекши! – взвизгнул один из стариков и, не сев на лошадь, побежал от чертовой проницательности русского человека. Оставшиеся киргизы тихо повели своих коней за убежавшим. В их тороках покойно позвякивало русское серебро.

Джунгары взяли купленный конский косяк в полукруг, гортанно взвизгивая, погнали животных к переправе у Тобольска.

Красиво шли кони, резво и размашисто.

Эх, жизнь! Сильна она, жизнь!

Князь дополна груди вздохнул пыльного воздуха, наполненного едкой конской выработкой, сладковатой горечью жестких трав, угаром угольев от вяло тлеющих кострищ. Сильна перед человеком жизнь, и жить – надо!

– Олейников, – не повышая голоса, сообщил князь, пересчитав остаток серебра в пятой кисе, – денег не хватает в четвертой кисе. У кого брал?

– Ворон… ученый немчин давал кисы… Александр Александрович Гербертов изволят спать.

– А часом, ты не унюхал…

– Есть, Ваше сиятельство, – переступив ногами, сообщил есаул Олейников, – разит из «сундука», как из кружальной бочки… Так ты тем охальникам башки разве снесешь?

– Это – будем посмотреть. Гербергова мне разбуди и пусть сюда идет.

***

Через малое время перед сидящим с поджатыми накосяк ногами князем стоял Гербертов. От него свеже несло вином. Князь, отвернувшись, матерно выругал особого посланника Императрицы.

Из путаных, пьяных, да в присутствии есаула объяснений Александра Александровича стало ясно, что Джузеппе Полоччио вчерась обыграл его в карты и пришлось особенному посланцу Императрицы, дабы не ронять чести, заимствовать толику серебра – 85 рублей из походной казны для расчета по чести. Что будет возмещено.

– При возврате экспедиции в Тобольск, – чутка помедлив, досказал Гербертов.

– А возвращать некому будет, – намеренно и весело подмигнув есаулу, рассмеялся князь. – По древнему обычаю воинского похода, сегодня перед походной колонной я тебе башку срублю… Я всех же принародно предупреждал, твое превосходительство, о запрете пьянства на походе! Иди, готовься.

– Шею умой, – грубо добавил есаул Олейников. – Мне тебя придется сполнять. Противно же… по грязной-то шее… окропленной в церкви саблей… Как по бабам шлындать, так, поди, все части тела себе обмываешь. А как с Богом встречаться – и так сойдет! Тьфу!

Гербергов, чуя звон в ушах, подседая в коленках, по кривой пошел к вагенбургу. Услышал вослед голос князя:

– Жаль, иноземец нагло пьет при нас. Жаль и того, что ему голову рубить никак невместно. Но опосля похода обязательно накажу его по древнему русскому наказу. И пусть он об этом знает!

Гербергов прислонился холодным лбом к металлической двери повозки. Открыть дверь силы не хватило. Он так и припал на колени.

К обеду в стане послышались дальние выкрики и понукания. Походный обоз, загруженный у переправы, потянулся мимо потухших костров стана.

Передней повозкой правил Егер. Он при виде князя, есаула с обнаженной саблей и стоящего на коленях Гербергова заорал было: «Тпру-у-у!»

Артем Владимирыч погрозил Егеру плеткой. Егер понятливо стеганул свою лошадь, поддал ходу, поднялся с передка и отдал князю честь.

Ехавшие за ним стали тоже подниматься с передков телеги и чествовать Артема Владимирыча.

Гербергов, стоя на коленях, одревенел телом. Всех чувствований в нем было – звон по телу да звон в ушах. Где-то в груди прижалась мысль, что Джузеппе Полоччио спасет его… отобьет у проклятого майора. Да счастливой мыслишкой скакал тот факт, что шею утром он все же помыл. Ошибся клятый казак!.. И все, покудова…

Обоз промчался. Князь Гарусов ждал, не командовал есаулу.

Но Полоччио не показывался из «сундука».

Он лежал там на походной кровати, ждал хрустящего удара сабли и звука лопнувшего пузыря. Когда голова отделяется от тела и наружу вылетает ком крови, так слышно – будто пузырь лопнул.

Если Полоччио пальцем не шевелит – значит, понял Артем Владимирыч, истинная цена Гербергову в этом походе окончательно установлена.

Как было перед тем уговорено, молодой урядник, из забайкальцев, подтянул к ногам есаула Олейникова старого барана белой шерсти.

– Купил за полтинник медью, – сообщил про барана молодой есаул.

Есаул коротко свистнул и ударил животное саблей. Безголовый баран крутанулся в руках урядника, обдав тёплой липкой кровью голову и обнаженную грудь Гербергова.

Есаул пошел с урядником прочь от крови, на ходу протирая клинок пучком травы.

Гербергов и князь остались вдвоем.

– Теперь понял, Ваше высокородие, цену свою? Понял, спрашиваю? Второй раз тебя от смерти спасаю, третьего – не будет. Берегись теперь Акмурзы и меня.

– Барана белого… зачем?.. Барана белого?.. – просипел обмякший Гербергов.

– Обычай али не кумекаешь? Оценен сей старый баран в полтину медью. Как будто жизнь твоя оценена. Али не знал сего обычая, Александр Александрович? Теперь… всегда носи с собой полтину, либо… кажинный день шею свою умывай…

Гербергов тяжко поднялся с колен. Платком пытался вытереть животную кровь с лица.

Сзади них в вагенбурге тонко скрипнуло окно.

– … Либо будешь мне докладывать каждый шаг этого иноземца. Каждый шаг, каждую бумажку! Как ты письма ко мне, от родителей да от невесты прочел и кому-то доложил… сволочь!

Жестко ударяя себя плеткой по сапогам, князь пошел прочь от остывающего тела старого белого барана.

Полоччио молчал там, за катаным железным листом вагенбурга. Отчего не взъярился на князя, не заступился за Гербергова – ученый посланник и сам не знал.

– Артем Владимирыч! – послышался знакомый, басовный голосище. – И я примчал проститься!

Догоняя обоз, по приречному склону принесся на легкой пролетке кержак Калистрат Хлынов. Он сутки томился на перевозе, ожидая, пока в таборе у последней черты покончат нововерные церковные обряды.

Калистрат сам правил, сидя кучером. На кожаном сиденье пролетки среди малых пожитков разместились два бородатых старца.

Князь обнял Хлынова.

– Уже пошли, – буднично сообщил староверу Артем Владимирыч. – Прощевай, Калистрат. Кланяйся от меня Настасье Старой.

– Уж это – обязательно! Откланяюсь, княже!

Тут же, оглянувшись, Хлынов потихоньку отодвинул князя от потока телег.