Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 36 страниц)

Книга третья
Сибирский наказ

Глава 27

Золота в изделиях и мерных брусках для торгового расчета, вынутых из кургана, оказалось, по списку Гури, без трех фунтов – восемь пудов. Серебра – малость поболее, на двадцать пудов с лишком. Отдельно посчитанных камней драгоценных – лалов, альмасов, изумрудов да камней, непонятных пока, по счислению знатока антиков – Гербергова – примерно на полтора миллиона рублей серебром. А ежели те другие камни понять, то и поболее сумма станет. Раз их снесли в гробницу царя, значит – настоящие это камни, божественные. Антиквар Гербергов осторожно назвал общую сумму стоимости могильных богатств, сильно ее занизив – восемь миллионов русских рублей.

Были среди древностей, добытых в кургане, и другие металлы. Гербергов узнал медь и бронзу, но никак не угадывал название и происхождение темно-серых колец и браслетов. Они при протирке сукном начинали отливать серебром, да были невероятно тяжелы и гравированы неведомыми знаками. Кузнец Корней Иваныч пытался травить чудный металл кислотой, раскалять в горне и плющить молотом, но серые кольца и браслеты не плавились и кувалде не поддавались. Тогда их с уважением положили отдельно.

Артем Владимирыч распорядился послать половину отряда к месту вытекания реки Бии из озера Алтынколь. Послать с джунгарами, на случай негаданной встречи. На тот же случай отправил с первоходца ми три пушки. За главного с ними – Левку Трифонова.

А сам половину дня сидел в арбе, на кошме напротив Гури, и сверял списки. Если что не понимал из прописанных на бумаге вещей, велел показать. При том – злился. Искал повода для хорошей ссоры.

Самую большую злость князь приготовил напоследок.

Соглядатаи из смышленых солдат, при долгом привале расставленные в отдаленности вокруг вагенбургов ученого посланника Полоччио, прошлый день донесли князю, что тяжелый кожаный мешок величиной с ведро двое – Полоччио и Гербертов – привязали вроде как под днище возка. Куда – увидеть не получилось, безлунная ночь сказалась. А при солнце подсунулись было выглядывать, да под днищем мешка не увидели.

– Стало быть, сперли добро иноземцы клятые, Ваше сиятельство, – пряча голову вниз, доложил тем утром князю старший из соглядатаев, Колька Рябый, волгарь из-под Шахуньи. – Не уберегли мы царское добро.

– Глядеть веселей! – приказал ему Артем Владимирыч, дал серебряный рубль и по-немецки, но матерно охаял всех иноземцев.

Теперь пристало время по квиткам вывести темное дело наружу.

– Гуря! – рявкнул князь. – Это как надо понимать?

В списке Гури, и в том списке, что он приготовил для князя, числился просто – «сосуд наливом на шесть пинт».

– Чего ты мне указуешь аглицкий налив? Русского налива, подлая свинья, не разумеешь? Кого обмишулить наладился? Покажи сосуд!

Гуря достал из-за спины мешок грубой лубяной работы. Вытянул из мешка чашу медной ковки, годную, при обиходе царя, разве что на ноги полить. И не на шесть пинт была та чаша, а как раз на половину объявленной меры. Гуря же и приготовил чашу специально для проверки познаний подлого князя. Промахнулся!

– Гербертов оценивал, я только писал! – сглупил иудей, закрываясь локтем от тяжелого кулака князя.

– Ты у меня доворуешься! – стукнув повторно и точно в нос – для крови, спокойно сообщил Гуре князь. – Распну на древе! Давай настоящую чашу!

На шум из вагенбурга выскочил Гербертов.

За дни похода он изменился. Это был уже не холеный петербургский антиквариус, а охудевший мещанин с разорного московского посада.

Сзади присвистнули. Князь оглянулся. Егер, вместо того чтобы покрикивать на обозников и тянуть веревки, приматывая барахло, сидел рядом на пригорочке и вертел кистенем.

Гербертов тоже услышал свист Егера и впился глазом в блистающий круг кистеня. Он поспешно закрылся рукою и юркнул назад, за облупленное железо вагенбурга.

Подождав для приличия, на траву вышагнул ученый посланник. За ним волочилась шпага.

Пришла как будто пора определяться, кто на походе – главный.

Князь метнул под ноги Полоччио медную чашу. Тот увернулся, продолжая надвигаться на князя.

Гуря тотчас спрыгнул с арбы и отбежал в сторону.

– И меру, и вес добытого, майор, – скучно проговорил Полоччио, снимая шляпу и трогая эфес шпаги, – станем считать в безопасном месте. А сейчас, при движении, нечего устраивать ревизию. Или я не прав?

– Будешь прав, Ваше степенство, ежели покажешь мне сейчас же тот кожаный мешок, что по ночной темени укрыли от меня за рессорами вашей железной повозки. Мне на то указано доподлинно.

Полоччио немедленно поднял брови вверх. Оглянулся. Князь тоже посмотрел в ту сторону. Шпага ученого посланника скучно покинула ножны, и клинок изготовился измазаться в сладко-соленой красной жиже.

Не проспавшиеся еще от ночной выпивки, щедро выделенной иноземцем, рабичи Полоччио – Веня Коновал и Семен Бесштанный – вылезали задами из-под вороха сена, насыпанного для спанья между колесами «сундука».

Артем Владимирыч понял, кто сейчас будет в виновниках тайной покражи. Сабля его от поспешности заколодила в ножнах и никак не вылазила.

– Майнай назад шилом! – заорал пьяницам со своего пригорка Егер, но припоздал.

Парни с похмелья не могли солнца разглядеть, не то что узкий сверкающий кусок стали в руках иноземного хозяина.

Полоччио полоснул Веню вверх по животу, вытряхнул внутренности, с тем расчетом, чтобы при развороте поддеть острым жалом под горло и Семена Бесштанного.

Поддел.

Семен стоял и недоуменно смотрел, как хлещет ему на светлую рубаху его же красная кровь.

Князь Андрей выдрал наконец саблю и со всей злостию саданул ею по клинку ученого посланника. Шпага переломилась.

– Егер, – скомандовал князь, – монаха сюда, живо! Пусть причастит воров, пока дышат.

– Уже не дышат, – сообщил князю Джузеппе Полоччио. – Напрасная забота.

Его как бы и не слышали. Прибежал монах Олекса, накрыл себя и Веню стихирем, забормотал старославянские словеса.

***

Полоччио тем временем ковырял обломком шпаги сено под вагенбургом. Сталь звонко брякнула. Полоччио поддел в горлышко и выбросил наружу пустой водочный штоф.

Егер посмотрел на князя и кивнул: мол, да, наш штоф.

Полоччио продолжил ковыряние в сене и теперь вытряхнул за колеса кожаный кошель. Отошел в сторону.

Егер живо сошел с пригорка, без натуги поднял кошель, распустил шнурок и высыпал на траву пару горстей мелких монет и несколько колец.

– Рабы всегда воруют, князь, – осматривая место перелома шпажного клинка, без страсти и злобы произнес Полоччио. – Теперь разве узнаешь, уворовано ли было полным мешком, а опосля его содержимое не зарыто ли в земле кладом?..

Князь на то смолчал.

– Да, а сталь на клинке у меня была дорогая, толедская… – тягуче пожаловался Полоччио. – Такой ныне уже не сыщешь!

– Где уж тут сыскать, – подтвердил князь, зло заводя клинок своей сабли обратно в ножны. Вот где свинство! Провел его посланник ученым образом. Скотина италийская! – Но я полагаю, Ваше степенство, что ученый посланник – он потому и ученый, что с одним клинком в неведомые земли не ездит.

Полоччио поклонился, надел шляпу и медленно поднялся в вагенбург.

Егер недоуменно посмотрел на князя.

– Искать краденое добро недосуг, – ответил на взгляд Егера князь. – Оно при них сейчас и потом при них останется. При них же и найдем. Командуй давай, чтобы хоронили бедолаг побыстрее. А мы – тронемся.

Когда возок зашатался и медленно покатил, Гербергов молча смотрел, как Полоччио, открывши высокий потайной шкапчик в углу вагенбурга, сует туда обломки шпаги и вынает другую шпагу, целую.

В том кожаном кошле, что им и Полоччио упрятан был в подрессорном тайнике и каковой первоначально углядели княжьи доглядчики, лежало богатств, в драгоценных каменьях и золоте, почти на миллион рублей. Месяц назад без стеснения Гербертов бы спросил у Полоччио, когда они поделят утаенное от глаз князя Гарусова добро.

Теперь только вздыхал.

***

Брода на правый берег Бии, чего опасался Артем Владимирыч, долго не искали. Накатанной была переправа. Местность на той стороне реки означалась на двух языках, искаженно, но верно – Ар-Ти Баш. На асийском, древнем изначальном языке было так: «Ар-Ти» – «Основа жизни». Тюркеши добавили для общего понимания свое понятие: «Баш» – «Голова». Трогать, значит, боговерное название «Ар-Ти» подлые тюркеши побоялись. То был знак добрый – русские пришли обозом куда надо.

Хотя разницы в понятиях названия мало. «Баш-Голова» – это озеро, река – тулово. А вот «Ар-Ти» – сильно грозное понятие. Судя по нему, где-то здесь затаилась «Основа жизни». И, судя по сему названию, ученый посланник сюда и торопился. Знает, подлец, или просто догадывается? Али кто-то надоумил? Пес с ним, с италийским пройдохой. Князю важно немедля по месту определиться, людей растолкать по нужным позициям.

Если глядеть вправо от того места, где полагали оттабориться обозом бугровщики, то в трех верстах, не более, виднелось огромное синее озеро в окружении невысоких, тронутых древностью гор и зеленых холмов. На копии древней карты ученого посланника, что имелась у князя, возле озера нарисован был знак – Русалий, мужик с бородой и рыбьим хвостом.

Не зря был нарисован, ох не зря. Мужика того князь Артем видел в старинных дедовских деревянных книгах-раскладушках. И говорил дед, что опосля ухода всех сурских боевых кланов с Нила, когда русским не до богов было – резаться направо и налево не успевали, – греки сего бога себе приписали именем Посейдон. «Свинопасы шайсовы!» – при том ругался дед Ульвар пополам – русским да немецким словом.

Опасное, стало быть, сие место. Опасное из-за Русалия. Почто оно приглянулось ученому посланнику Полоччио, тот добром не скажет. А как скажет?..

Гадать меж тем стало некогда. На той стороне Бии раздались крики, суматошные ружейные выстрелы, русский непотребный ор. Ко князю через брод скоком пробивался на лошади артиллерист Левка Трифонов. На середине струи встретились.

– Киргиз-кайсаки ветрели нас в засаде! – орал Левка, оправдываясь. – Пришлось рубиться! Пару десятков мы уложили, остальные утекли в холмы, вниз по Бии! Не успел я пушки изготовить!

Князь тронул своего коня шпорами. Тот резво выскочил на каменистый берег, подпрядывая на крутизне задом. Артем Владимирыч огляделся. Однако не свежая кровь, не трупы барымтачей и не резвый хохот джунгар прежде привлек его взгляд.

Верстах в трех, прямо по дороге от брода через Вию, что шла мимо озера точно на восток, стоял свеженький, как росой умытый, аул. Махнув взглядом, князь Артем насчитал в ауле более полусотни юрт, ставленных кругом. А посреди круга возвышался сажени на три белый шатер.

Артем Владимирыч прищурился. Понять не мог – что там, в ауле, за народ? У них прямо под боком резня, огромный обоз перетягивается на ихний берег, а в ауле хоть бы одна баба вскрикнула. В прятки играть собрались?

Князя тронули за локоть. Он увел взгляд со странного аула и уткнулся в серую рожу узкоглазого человека, стоящего перед мордой княжьего коня. Его держал за длинные волосья инок Олекса.

– Кайда барасым? – машинально спросил князь пленника, не понимая, откуда он. Что не с праздничного аула – это точно.

Пленник поворочал головой: видно, наподдали ему крепко. Но молчал.

Князь оглянулся. По левую от него руку ерзал в седле Егер, справа вполголоса матерился Левка Трифонов.

В сотне шагов джунгары сбрасывали с крупов подседельных коней тороки, торопливо подтягивали на них подпруги, укорачивали стремена. Заводных лошадей гнали камчами в сторону. Видать, понравились им красиво выстроенные юрты. Думают, что барымтачи напали оттуда. Теперь готовились разнести аул по тряпочкам. У них это быстро – пять раз «Отче наш» прочтешь – и нет аула.

Князь вздохнул. Махнул Байгалу – подъехать.

Тот встал рядом с князем. Пояснил, показывая плетью на одетого в рванье пленного:

– Этот народ – кыргиз-кайсаки, высокочтимый князь. Из большой степи по ту сторону гор Алта-Ир. Там, где земли пропитаны мертвой солью – меж озером Баал-Кас и рекой Ер-Тыс. Кочуют в солончаках… Сброд племен без имени и власти. Бишара… По осени всегда мы, или калмыки, кто вперед успеет… гостим у них в аулах. Лошадей, молодых девушек, баранов – все на саблю берем.

Стоящий сутуло пленный что-то понял. Стащил с головы треух. Стало видно, что это не старик, а молодой еще мужик. Князь заметил, как цепочка вшей, испуганных холодным ветром, пробежала из волосьев головы по морщинам его лица и скрылась под воротником дырявого халата.

– Кайда барасым? – повторил князь, не надеясь услышать ответ. – Куда идете? Тот аул – твоего рода?

Русскую речь пленный разобрал. Знамо – шлялся на Алтае меж редких поселений приписного работного люда Баба Демид. Пленник испугался:

– Нет, нет! Не наши юрты! Наши – там… далеко.

Он указал на горы, темнеющие далеко за озером.

В разговор встрял Егер, сунув нарочно озверелое лицо к пакостному кощию:

– Кой кутак поднял на нас свою сраную пику? Кто велел?

– Думали – купцы… – промедлил с ответом пленник.

Он вертел глазами, боялся глядеть на трупы своих соплеменников, такие же тощие, одетые в рванье.

– Врешь, вша кайсацкая? Кто велел на нас кинуться? – Егер поднял от прилива бешенства голос.

Парень съежил плечи, молчал.

В стороне джунгары уже приготовили коней в набег на чистый, опрятный аул, но в седла не садились, ждали Байгала, призывно звенели саблями.

Князь глянул в сторону ихнего возжелания и в голос выматерился, покрыв разом и Егера, и пленника, и Байгала – кутаком Ваала. Древним непотребством.

И было отчего.

С левой стороны спокойного аула, из горного распадка, неспешно вытягивались на дальний левый берег озера неизвестные конники, строго равняя пятиконный строй. Справа от аула, идя ровным ходом повдоль приозерной гряды холмов, тоже показались конники. Даже издаля было видать – рать крепкая. И большая, и воински организованная.

Не обращая внимания на столпотворение у реки, конники слились в одну колонну и стали скрываться с глаз, видимо в низине, что шла направлением повдоль изгибов синей воды озера Алтын-Коль. Непонятный маневр, непонятные всадники! Мить твой Мить!

– Не успеем пушки развернуть! – шепнул Левка Трифонов. – Сомнут нас, как поп бороду!

– Не по наши души пошли, – оборвал Левку Артем Владимирыч.

Хотя артиллерист имел в словах правду. Неизвестное войско, да на конях, могло скрытно повернуться и ударить по неисполчившемуся обозу, как кулак по мухе.

Князь скинул свой ношеный, совсем истершийся на походе майорский китель, остался в одной красной рубахе. Из приседельной тороки быстро вытащил малый щит со знаком Нетеру, выданный ему Акмурзой в сшибке под Тобольском. Шепнул Егеру:

– Вяжи мне, быстро, на левую руку!

Егер ловко зацепил пряжки ремней, удерживающих щит на руке.

– Обоз немедля гнать к лощине, что справа от озера, махом расшпилиться! Перворядно – готовить пушки к бою! Пошли вперед, к лощине! Джунгары – первыми! К лощине – первыми, барымта хренова, к лощине! – рыкнул князь, приметив, что джунгары стали прыгать в седла. – Солдатам ружья готовить немедля!.. Я поехал в аул. Один! Егер! Або, стрельну из пистоля, бегите к юртовщикам в гости с крепким боем.

– Сладим! – обрадовался потехе Егер. – Русские крови не страхают, або сами тоя кровь! С этим… вошистым – что? К Богу?

Князь отмахнулся.

Байгал, гикнув, завалился в седле на правый бок и снес дедовой саблей голову пленника. Опять с радостию проверил в деле крепость сварной работы обозного колывана Корнея Иваныча. Джунгары от удивления прежней крепости сабли завыли волками.

Глава 28

Артем Владимирыч, ослабив узду, не жмя шенкелей, ехал в сторону тихого аула. Конная лава таинственных всадников давно скрылась. Что за воины прошли в трех верстах? Кто будут? Когда они еще шли, на полуденном солнце явно заприметил князь ровные ряды блистающих пик, мутные отблески металлических щитов квадратной работы, шеломы с шишаками. Кто же такие днесь попались? Поболее тысячи сабель встанет… Не китаезы, не кыр-кызы. «Черт-те кого встретишь в стране незнаемой, – вспомнил князь слова губернатора Соймонова при расставании, – а ужель что совсем незнаемое увидишь, так удивления не выказывай. Рот разинувших в той стране бьют и плакать не дают. Посколь мертвые слезу не давят!» Прав ведь Соймонов.

Артем Владимирыч даехал до середины пути к притихшему аулу. Пустой аул перед ним стоял, ни голосов, ни детских, ни бабских, ветер не доносил. Только из верха белого шатра тянулась к небу белая струйка дыма.

Вот те – задача!

***

Из-за крайней юрты, увидел князь, выехал встречь ему всадник на рослой тонконогой лошади. Та упрямо стремилась сорваться на рысь, быстро дробила копытами землю, рвала удила. Всадник, как мог, держал норовистое животное.

Заметив, что здоровый воин мог лошадь укротить, а этот укорота дать не может – значит, старик, Артем Владимирыч пришпорил своего киргизца и помчался вперед к парламентеру, или кто это был.

Все, съехались. И точно, перед князем сидел на дорогом туркменском жеребце старик, одетый поверх кольчуги в шелковый халат. Но халат тот более всего смахивал на русский армяк, так был скроен. Еще более удивился Артем Владимирыч, когда заметил глаза старика. Они смотрели на него доброжелательно и были цветом синее неба!

– Агатай! – громко сказал старику Артем Владимирыч. – Сен ак пардажи уй?.. Тут он сбился с языка кипчаков.

– Мен. Мой белый шатер ты увидел, военный человек, из-за Ас-реки. Что ищешь ты в этих землях, зачем пришел сюда с отрядом воев?

Старик произносил слова ровно, четко, но князь уловил, что его губы в яви выталкивают изо рта вроде нерусские словеса. Не так губы играют, выталкивая русский говор.

А посланник от неизвестных приметил на левой руке князя малый щит из золота, на котором хищно расшеперился древний знак надсмотрщиков. И золотую гривну на шее князя увидел тоже.

Его губы задвигались злее, русские слова стали князю почти понятны.

– Студно варавати, кнес, у Бозе почивших, в ильнору ухожалых… Бе тую гривну, да касты суров зрак – почто надел?

Князь внутренне опал мускулом. Сразу пожалел, что не взял стоять рядом Вещуна. Оправдание давать лично – кому гоже?

Правой рукой Артем Владимирыч нащупал теплую деревянную рукоять пистоля, подаренного Баба Демид. Старик это движение приметил, но даже не шевельнулся. Ладно. Раз так, станем говорить. А за получас разговора с синеглазым стариком – в обозе все сладится. И пушки сползут на лафеты, и ружья примут заряд. Важен первый ход. Князь убрал руку с пистоля, попытался ответить тем же наречием, что вещал старик:

– Земли сии из века отданы на нас, на Ас Суров. По сему по ним идем мы без страха и позора и что творим, то – во имя Бога и царицы, тебе, видать не знаемых, агатай! А знаки власти получены мною по обрядам, а не содраны воровски… каан…

– Каан Х’Ак-Асов, – подтвердил голубоглазый старик. – Так нас кличут все народы от тайги до Желтой реки. Прозванием же я – Сур-Нуур.

– Большая русская… гора? – поразился князь. – Ты – от сурской крови?

– Не похож? – зычно спросил седой каан.

Конь под стариком переступил ногами и неожиданно махнул головой по голове княжьего киргизца. Тот присел на задок, сдал назад и протестно заржал.

Старик дернул удила. Его туркменец оторвал передние ноги от земли – хотел драться.

– Да стой ты, вражина клятая! – вдруг совершенно свободно заорал русскими словами старик, сразу утратив весь чопорный наклад на личность.

Артем Владимирыч рассмеялся, спрыгнул с киргизца, перетянул ему круп плеткой. Тот, стуча подковами по галечнику, помчался к аулу, пугливо оглядываясь на злобного туркменца. Князь ловко вырвал из-за губ туркменца железные удила, взял их в руку и повел коня со всадником в аул. Старик крякнул, но с коня слез только возле своего шатра. И первым в него вошел, не опасаясь, что князь – сзади. Значит, доверился…

В шатре пол устилали ковры и по бокам стояли широкие скамьи, накрытые шкурами. А на низком столе посреди ханской ставки кипел настоящий русский самовар!

– Эко диво! – не удержался князь.

На его голос занавеска справа шевельнулась, и оттуда донесся девичий всхлип.

– То молодшая моя дочь, – со всем обычным спокойствием объявил старик, – сегодня в ночь привяжем ее на берегу озера к святому камню.

Князь дернул головой, будто муху отогнал.

– По обычаю, да ты его должон знать, – пояснял старик, разливая чай из самовара, – раз в четыре года молодшую дочь хана этих земель отдают в невесты озерному богу – Дагону. Да ты присядь, князь Гарусов. В наших сурских кланах, по собинному уставу – мы с тобой ровня… Тебя тому дед разве не учил? По обычаю?

Князь не удержался на ногах от непонятного знания стариком его звания да имени, сел. Сел, да неловко. Левая доска – ножка низкой скамьи треснула, подвернулась, и Артем Владимирыч очутился на полу враскаряку ног. Ладно, слух о походе русских от Тобола на юго-восток – катился дней за десять впереди обоза бугровщиков. Но кто знает про то, что ссыльный майор – князь? А уж совсем зыбко и таинственно: кто знает – чей он внук?

Старик хохотнул.

За занавеской девичий голос прервал унылый плач и тоже хихикнул…

– Давно поставлено так, – пояснил каан, разливая в пиалы густой напиток, – про человека, ополчившегося в нашу сторону, собираем вести по всей сибирской стороне. Про тебя сказали мне люди вашей старой веры, что торгуют с нами…

Как все бывает просто… Калистрат Хлынов, мужик молчаливой закваски, тут, видать, воробьем расчирикался… Ну и пусть – слова и слава про деда князя Гарусова на этом отрезке хода вреда не свершат, токмо – пользу.

Распарившись от китайской черной травы, настоянной в кипятке, да с медовыми сотами, Артем Владимирыч отстегнул с левой руки круглый щит, положил на кошму.

Х’Ак-Ас-каан нахмурился, поставил на круглый дастархан свою недопитую пиалу.

Артем Владимирыч недогадливо поднял с кошмы щит, решил снова привязать.

– Не так, княже, – усмехнулся каан, – не так. Сей щит, когда не в деле, должен висеть над головой.

Старик ловко поднялся с низенькой скамьи, взял щит двумя руками и бережно повесил за крепежные ремни на льняной шнурок, коих во множестве свисало по стенам шатра. Как раз над головой князя Гарусова.

– Сам идешь, княже, али тебя ведут? – садясь обратно, спросил каан.

Это был хороший вопрос. Обварной. Если сейчас еще спросит старик про пять сот сожженных князем кощиев – станет совсем жарко.

Артем Владимирыч расстегнул обе пуговицы косого ворота рубахи, спросил сам:

– А твоя конница, на боевом походе, далеко пошла, каан?

Старик выпрямился. Прямым русским ножом – для кухонной работы – он крошил медовый сот. Поддел истекающий медом кусок белого воска на нож, отправил в рот. Прожевал, запил чаем.

– А пошла рать моя – по обычаю обряда… – наконец сообщил старик, – встали охватом окрест озера…

– Тысячи три, стало быть, у тебя конных воев? – опять вопросил князь, в уме сопоставив примерные размеры озера.

– Полутьма, – отозвался каан, – пять тысяч. Да еще одна полутьма ушла набегом на становища таежных данников.

– Никак богатеешь от мягкой рухляди? – не удержался от обидной каверзы Артем Владимирыч.

– Рабы нужны на осень, князь, – скучно сообщил старик, – черноголовые – Саг-Гиг. Беру себе в рабичи таежных людин. По тысяче голов… Льна нынче много уродилось на наших землях, проса, ячни, ржи. Все то урожайное несо надобно просушить, отбить, в обмолот пустить… Работа долгая да скучная… Вот, по обычаю старины, берем на сезон рабичей из тайги… По весне, правда, отпускаем. С прибытком их отпускаем – даем ножи, муку, бывает – и огненную воду. Кто из рабичей чего похочет… Тебе днями кощии подвезли сто пудов зерна – откуда его взяли? Купили у меня… Так-то, княже… Так сам идешь али под ярмом?

Вот уперся старик! Князь самодельно заварил кипятком черную траву-китайку. Отпил, дуя в пиалу, несколько глотков.

– Сам иду.

I– Ой ли? – весело усомнился каан. – А знает ли о твоем ходе твоя Ак-Сар-Ки-на?

Бешенство вдруг закатало голову князя варом. Он рванул ворот рубахи, вытянул за снурок кожаную кису, что хранила бумагу с благословением Императрицы.

– Чти, если можешь! – сунул бумагу каану. – Лично Она благословила меня на этот поход!

Х’Ак-Ас-каан уставил голубые глаза на лист. Провел рукой по бороде.

– Не разумею нового азбуковника, князь, извини. Но тебе – верю. Або – не будь за твоею, спиной всей силы Сурья, где нынче, как мне донесли, правит Ак-Сар-Ки-на, то бишь по-новому – Императрица, ты бы носил боязнь в душе. И жечь, аки варвар, побитых тобой ворогов – не схотел…

– Жег я не варваром, – озлился Артем Владимирыч, чуя, что разговор сей станет предметом слухов далеко за пределами володения Х’Ак-Ас-каана, – жег я по Уставу бога древнего – Ваала, чтобы от моего хода прятались подлые… Саг-Гиг! Как ты сам их назвал…

– Удовольствовал ты меня, князь, своим словом, – совершенно серьезно проговорил каан. – Пожалуй, я разойдусь с твоим походом мирно. Одначе прошу, дабы все встреченные тобою народы понимали сей лист со словами Ак-Сур-Ки-ны, заделай к нему красную печать… Нет таковой?

Эк, куда хватил старик! Но ведь – прав! Кто из народов на пути в пять тысяч верст поверит черным буквам, написанным в три строки? Эх, матушка Императрица! Такой конфуз произвела от малости времени царствования!

Князь Артем протянул руку – забрать лист.

– Малое время мне дай! – отвел свою руку с Императрицыным листом каан, – сотворю тебе дело, надеюсь, не противу тебя и твоей володетельницы…

Он живо встал, мягко ступая ичигами, прошел к вместительному сундуку, что стоял супротив входа в шатер. Позвенел ключами. Тяжелая крышка сундука откинулась. Князь, противу воли, вытянул шею. И зря. Старик достал из сундука кованый ларец неведомого желтого металла – не золота – и принес его на стол. Нажал пружину в потае, крышка ларца сошла с пазов и упала на стол. Из ларца сильно пахнуло неведомым князю зельем. Тем зельем была пропитана и тряпица, кою Х’Ак-Ас-каан развернул на глазах у Артема Владимирыча. В той тряпице лежала, в ладонь величиной, красного металла – печать.

Что это именно печать, Артем Владимирыч понял не глазом – сердцем. Бухнуло сердце, заколотилось. Так оно колотилось в детстве, когда дед Ульвар его, еще сонного, ранним утром вдруг вынес из усадьбы, донес на плече своем, пахнувшем лошадиным потом и воском, до берега озера. У озера дед осторожно поставил Артема босыми ножонками на глину возле воды, достал из армяка вот такую же, вроде как неровно плавленую в печи округлость красного металла, и поднял тую округлость встречь восходящему солнцу. Дед коротко поговорил с солнцем, называя его «Сурья», потом обмакнул плоский металл в озеро и три раза облил струйками воды голову внука Артема.

– Сурья печать на тебе! – крикнул в лицо внука дед Ульвар.

Внук Артем тогда заплакал, и плакал даже в кровати, куда его вернул насупленный, но торжествующий дед Ульвар.

– Красное золото, – пояснил Артему Владимирычу каан, – такого в наших местах нет. То есть золото страны Ат-Ра-Ки.

– Африки, – не нарочно поправил каана князь.

– Ат-Ра-Ки! Что есть понятием – «Солнцем сотворенная часть планеты Земля». А сия печать – святыня древности.

Артем Владимирыч осторожно взял в руку неровный, неожиданно тяжеленный, но теплый круг красного металла. На нем очень точно, непомерно точно, была сделана гравировка осьмиконечной звезды. По центру звезды так же непомерно точно и тонко был гравирован Зрак Ану – великого Бога. Величайшего Бога.

Пока князь рассматривал сурскую печать, Х’Ак-Ас-каан отрезал от внутренней обшивки белого шатра кусок красной кожи, потом длинную кожаную же полоску. В мису черной китайской лаковой работы напустил кипятка из тихо парящего самовара, сунул туда кожаный лоскут.

Князь смотрел на волхование каана не моргая.

Каан меж тем снял с самовара трубу, забрал у князя печать и осторожно положил ее на самоварное навершие. Из той же шкатулки вынул пузырек каменной египетской работы, вынул из кипятка лоскут кожи, обтер его ладошкой и плюнул на лоскут.

– Плюнь и ты, князь.

Артем Владимирыч хотел плюнуть, да в горле было сухо. Он обиженно посмотрел на старика.

– Быстро! Чаю хлебни!

Артем Владимирыч хватанул из пиалы чаю. Проглотил. Поворочал языком, и все же плюнул на кожаный лоскут. Каан быстро залил свою слюну и слюну князя вонькой жижей из египетского каменного пузырька. Кожа стала шипеть. Каан прихватил льняным полотенцем разогретый красный металл с навершия чайника и положил его на кожу. Сильно прижал, отпустил. Красное золото печати один миг взялось разводами – от белого до фиолетового цветов, потом снова покраснело. Х’Ак-Ас-каан ловко проделал ножом дырку в кожаном лоскуте с приваренной золотой печатью, продел в дырку шнурок. Не спрося князя, тем же египетским приваром обмакнул бумагу с подписью Императрицы и крепко прижал к бумаге шнурок.

Красная печать суров прочно пристала к благословению Императрицы.

Х’Ак-Ас-каан поцеловал печать и протянул теперь уже высшей силой удостоверенное письмо Екатерины князю Артему. Артем Владимирыч держа глаза вниз, тоже поцеловал печать. Он, возможно, лишь краем сознания, но все же понимал, что свершил этот каан, седой старик с голубыми глазами и чистой русской, речью, живущий в таежных глубинах неведомой пока страны. Его совершение требовало отдачи. Но какой?

Князь поднял глаза на каана. Тот понимающе улыбался. Князь с натугой души вопросил:

– По обычаю я, каан, должен свершить такой же силы и цены поступок. Скажи – какой?

Каан огладил бороду. В углах его глаз появилась темень.

– Времена пришли глухие, князь… Темные. Непонятно, какие люди идут по нашим землям, с непонятными обычаями, без веры и без совести… Пока сила твоего народа обретет здесь власть снова, как это было в глубокую старину, много может пропасть… Целые народы могут пропасть в крови, темени и алчбе… Сила у меня, как ты видел, пока есть. Нет – власти…

Артем Владимирыч все понял.

Встал с низкой скамеечки, потянулся.

Старик продолжал сидеть.

Тогда Артем Владимирыч снял свой малый золотой щит нетеру со снурка, звонко ударил по щиту печатью красного золота. К дымовому отверстию шатра поднялся необыкновенно мелодичный и долгий звон.

– Ой! – раздался из-за ширмы девичий голос. В голосе отчего-то были не слезы, а радость.

Х’Ак-Ас-каан тяжело поднялся со скамьи, шатнулся, схватил князя за левое плечо.

Так они молча постояли. Недолго. Пока старик упокоил в глазах слезы.

Потом каан взял щит правой рукой, совершил малый поклон князю и проговорил:

– Все верно. Так иначе быть и не могло… Ты ведь из суров, князь…

Артем Владимирыч тоже поклонился в сторону каана. Ловко продел ставшее от печати тягостью благословение Императрицы через голову нашейный шнурок, застегнул ворот красной рубахи, шагнул к выходу из шатра.