Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Глава 25

Весть о поражении разбойных кочевников, посланных наместником Императора провинции Куинг-Дао вырезать урусов с земель данников Срединного царства, дошла к высочайшему и многомудрому Дань-Тинь-Линю как принято было – на шестой день после битвы при кургане Нигирек.

Дань-Тинь-Линь много ругался на гонца, растоптал две черные лаковые чашки тонкой и древней работы, когда услышал о позорном бегстве кочевых племен от табора урусов у реки Бай Кем, без единой попытки снова и снова нападать на пришельцев – до полной победы над пришлым и наглым народом.

Потом наместник повелел управителю дома Сан-Янь-Нур приготовить восемь тонких шелковых веревок длиной в пять локтей каждая. И под веревки – серебряное блюдо.

И еще велел пригласить вечером на пир пятерых военачальников отрядов, что бились с урусами. И призвать на пир троих монахов из далекой стороны Ой-ро-па-нь, верованием – ка-то-ли-цзы.

***

Вечером на пир явились только четыре военных предводителя кочевников. Их обыскали при входе, лишили оружия, и управитель дома наместника пожелал узнать, где пятый канишка, именем Валихан.

Все приглашенные разом пали на колени и в голос объявили, что канишка Валихан со своими людьми подло напал сзади на их отряды, много их людей вырезал, потом подписал бумагу о переходе на службу к Императрице урусов.

Потом его аулы ушли к заводам Баба Демид, и догнать их теперь, во-первых, поздно, а во-вторых – опасно.

Наместник Императора Дань-Тинь-Линь, подслушивавший через специальное окошечко плач кочевых военачальников об измене Валихана, выругался южным китайским словом, на языке Be , каким говорят возле Желтого моря. Тайное известие, что родной язык наместника Императора – от народа Be и сам он из того же народа, попади оно к Императору Поднебесной, дало бы доносчику десять ли пахотной земли с двумя волами! А ему, Дань-Тинь-Линю, учтиво преподнесли бы шелковый шнурок! Наместник снова выругался черным словом. Что за народ, эти кидани! Живут по законам своего старого врага – Чингисхана и за кучку монет сотворят так, что ему, наместнику, свои же стражи – от души – сломают хребет!

А потому вот уже как год мудрый Динь-Тинь-Линь одним ухом все же прислушивался к советам ка-то-ли-цзы. У них есть хороший совет: «Нет человека – нет факта».

И каких бы книжных и боговерных словес ни нашептывали джуань-шигуаню его мудрецы, он явственно понимал высокую простоту сего действа, изложенного кратко далекими от обычаев его страны монахами: «Нет факта – нет истории».

Джуань-шигуань потер руки от простоты решения. Вытер руки о халат, обтягивающий живот, предвкусил удовольствие от выражения лиц монахов ка-то-ли-цзы из далекой страны, навязанных ему в проживание самим Императором, да живет он в Поднебесной вечно! О, какое им счастье – увидеть нынешний ужин!

Наместник покинул тайную комнату.

В большом зале дворца дома Сан-Янь-Нур приглашенные разувались и проходили к низким столикам, уже заставленным разными блюдами.

Дань-Тинь-Линь возглавил пиршество – сел за дальний от двери край стола.

Католическим монахам управитель дома указал на места, наоборот, ближние к двери. А посередине стола, по двое с каждой стороны, расселись приглашенные вожди варваров.

Старший из монахов, брат Вальери, было заворчал, что им дадены «низкие» для их должности места. Младшие по вере, тревожно суетясь, стали успокаивать Вальери.

Джуань-шигуань ласково улыбнулся в сторону чужих монахов и приказал управителю – подавать.

Слуги стали уставлять стол тарелочками, чашками, пиалами. От стола пошел на голодных монахов дух раздавленных клопов с примесью чеснока и корицы.

Всем присутствующим в маленькие чашки налили рисовой водки.

– Тишина, – объявил управитель.

Дань-Тинь-Линь покачал левой руке чашку с рисовой водкой:

– Я нарушаю обычай нашего стола, ибо сначала хочу выпить этот напиток, бодрящий душу и веселящий тело, не за Небесных богов, не за нашего Императора, а за сильных, могучих и храбрых воинов, что почтили своим присутствием дом наместника Императора.

Четыре военачальника кочевых племен начали мелкими глотками пить водку, не дожидаясь, когда глотнет наместник.

– Я, – медленно договорил джуань-шигуань, когда кощии допили свои чашки, – хочу их достойно наградить за последний бой, в который они водили свои отряды.

Не выпив из своей чашки, Дань-Тинь-Линь с крепким стуком поставил ее на стол. Предводители степных барымтачи разом вскочили.

Но каждого уже держали по четыре сильных воина.

– Каждый напиток следует закусывать, – не убирая улыбку с лица, – сообщил джуань-шигуань, – каждую худую весть – следует доставлять Императору написанной на своем сердце, каждое поражение войска – доставлять, минуя Императора, – нашему Богу. Лично. Поднесите им…

Управитель дома встал с левой стороны хозяина и протянул вперед, над столом, руку с серебряным подносом, на котором лежали восемь тонких шелковых веревок.

Три иезуита разом вспотели. Из-за подогретого пола в зале приемов дома Сан-Янь-Нур испуганный запах монахов, не натертых благовониями, пахнул прямо в лицо наместника.

Возле него мигом появились две девушки, изящно помахивающие широкими веерами.

***

Воины личной сотни джуань-шигуаня недолго зыбкались с подлыми варварами.

Петля на шею, ноги на хребет, загиб тела назад до противного, сального хруста позвонков. Петля – на пятки, пятки – к голове.

Четыре тела еще медленно ворочались на расписной циновке, покрывающей пол зала приемов, еще молодые монахи в коричневых рясах с капюшонами пытались опямятовать старого монаха, как джуань– шигуань снова поднял левую руку с пиалой водки.

– У нас сегодня пьют и едят вместе со мной наши почтенные служители бога из далекой страны, где самым главным почитается, так говорят наши гости, не Император, а наместник бога на земле – Баба.

– Папа, – тихо поправил говорящего Бартаба – самый молодой из монахов. Он пришел в орден Святой Церкви из пиратского сообщества Южных морей и кровь видел. А сегодня он видел, как умирают без вида крови. Но держался, не вялился, как Вальери, и не сглатывал рвоту, как второй служка – испанец Сарван.

Бартаба насторожило то, что воины трупов не убирали и сами не убирались из зала приемов.

– Баба, – мягко улыбаясь полными губами, повторил наместник Императора Поднебесной. – Наши грубые губы и толстые глотки не могут произносить ваши мягкие и святые слова, подобно вам… управитель!

Управитель дома, неслышно ступая, подошел к телу обмороченного монаха Вальери, два раза резко наклонил его затылком вниз, до колен. Лицо старика порозовело. Он косыми глазами узрел окружающих. Потом выблевал в свою тарелку зелень съеденных огурцов. А потом заметил сияющее серебряное блюдо посередине широкого стола. На серебре еще оставались шелковые веревки! Старика опять потянуло блевать.

Наместник Императора, по праву хозяина, должен был немедленно выручить из гнусного блевотного положения этого монаха, слабого на вид смерти.

– На важном блюде первого кушанья не должно быть ничего вредного! – негодуя, пробурчал наместник, глядя в упор, как корчится в спазмах старый монах ка-то-ли-цзы, – а одна порция блюда оказалась вредной для нашего гостя! Ты уронил свой сан, управитель!

Управитель склонился перед джуань-шигуанем в пояснице. Его тонкая коса – знак южного рода – коснулась циновок. Потом управитель выпрямился. Его глаза смотрели прямо в переносицу хозяина.

– Поставщик овощей, что не прошли в горло старому ка-то-ли-цзы, так я теперь понял, хотел обмануть меня, подложив несвежие овощи, – с достоинством произнес управитель, – чтобы воровством нанести урон твоему дому.

– Велик ли был бы урон? – спросил джуань-шигуань.

– Каков бы ни был урон – величиной с муху или со слона, – льстиво поведал управитель, – вашему дому ущерб будет одинаков, – смех народа.

Один из кочевых предводителей вдруг отчаянно забился на циновке, угасающим мозгом понимая гибель.

Монахи окаменели.

– Повесить торговца овощами на рынке, среди людей! – объявил свою волю наместник Императора Поднебесной. – Повесить на лишнем здесь шнурке, на оглоблях его повозки! На базаре объявить, что он казнен за нанесение обиды моему гостю из далекой страны – рабу Баба из города Ру-ми.

– У его повозки слишком короткие оглобли для казни, – поспешил донести управитель, – указанный вами, уважаемый джуань-шигуань, способ казни не позволит вору повиснуть, чтобы его глотка хрустнула.

– Так укороти его! – заорал Дань-Тинь-Линь, – обруби ему ноги! Но исполни мою волю – повесь!

Управитель дома немедленно исчез, прихватив шелковую веревочку.

На серебряном подносе остались лежать еще три погибельных шнурка. Черную тарелку с вонькой блевотиной старого монаха слуги не замечали.

– Кушайте, кушайте, мои уважаемые гости! – снова улыбнулся джуань-шигуань и принялся бойко метать палочками в рот куски пищи с разных тарелочек.

Монахи принялись вяло ворочать палочками, чему уже научились, ибо велением коммодора ордена Святой Церкви Лоренцо Риччи, а значит – самого Папы – жили в провинции Куинг-Дао третий год.

Один лишь старик Вальери, член тайного совета Ордена иезуитов, есть уже не мог. Сегодняшняя пища, хоть он был и тренирован смолоду пожирать всяких гадов – от лягушек до червей, теперь не лезла в рот.

Он молился.

– С началом осени, – начал добросердечную беседу наместник Императора провинции Куинг-Дао, – я прикажу своим солдатам завершить работы на полях и стать лагерем на пути этих чужих людей, вредных вашей вере и моему Императору, да живет он вечно! У меня – две тысячи пехоты и восемьсот сабель у конницы. Луки моих воинов бьют насмерть на четыреста ли!

Дань-Тинь-Линь с удовольствием стал есть мелко порезанный кусок жирной свинины, а между взмахами палочек – наблюдать за лицами монахов после такого ужасного сообщения о наличии стольких воинов при чудесном оружии.

Монахи даже не пошептались между собой, сидели прямо, уставившись в тарелки.

Дань-Тинь-Линь перестал есть вкусную свинину – разозлился. Но лица не потерял:

– Вы же сами подали мне бумагу от драгоценнейшего повелителя Поднебесной Империи! В бумаге той ясно начертано, что мне, джуань-шигуаню провинции Куинг-Дао, повелитель Поднебесной поручает охрану и покровительство вам, трем монахам из далекой страны Ой-ро-па. Но в своей бумаге повелитель – ничего!.. Слышите – ничего! – не распорядился насчет странных и, как оказалось, очень опасных людей, которые числом в две сотни придут на границу моей провинции. А потому, чтобы не портить настроение друг другу перед чайной церемонией, я снова объявляю вам, ка-то-ли-цзы! Я объявляю, как и прошлый раз, что мне полагается половина тех товаров и монет, что будут у этих людей! Первый раз – вы просили о защите вашего человека, которого якобы везут с собой эти дикие урусы. Во что мне обошлась эта защита – вы видите на циновках пола. Это – не люди! Это – мой позор перед Императором и всем народом! Больше я не допущу, чтобы мое лицо так истоптали в грязи, чтобы я свое лицо там, в грязи, и оставил! А потому – половина всех богатств – мне, джуань-шигуаню этой земли… За то, что я уберу печаль с ваших лиц и освобожу вашу душу для бестрепетного и чистого общения с Богом. Это – правильно?

– Нет, – твердо, насколько мог, ответил старший – Вальери. – То, что будет привезено к границам вашей Империи, это – не наши богатства, это богатства нашей Церкви… И мы можем ими распорядиться так, как просите вы, великий и могучий джуань-шигуань, только с письменного согласия Папы, наместника Бога на земле!

– В твоих словах, – неожиданно зло проговорил Дань-Тинь-Линь, – я слышу угрозу. Угрозу, что мои честные и полезные для Империи старания поровну поделить награбленные в чужих землях богатства могут стать известны моему повелителю. Чтобы сей глупости с вами не случилось – и языки ваши, как и пальцы ваши, не стали выводить непотребных для меня звуков и букв, я желаю совершить Договор.

Тучный Дань-Тинь-Линь неожиданно легко поднялся с низенькой скамейки. Воины его охраны немедленно похватали монахов за руки.

Наместник Императора лично развязал у каждого монаха пояс из конопляного вервия, с кисточками на концах, отбросил святые, умоленные пояса на умерщвленных кочевников. Потом, опять же самолично, подвязал балахоны монахов тонкими шелковыми веревками вместо поясов.

– Договор нами скреплен? – весело спросил Дань-Тивь-Линь у бледных до синевы монахов.

– Скреплен, – хрипло отозвался старик Вальери. – Но прежде чем посылать осенью войско за добром, принадлежащим по праву нашей Церкви, тебе, джуань-шигуань, следовало бы расспросить предводителей кочевых разбойников. Перед смертью расспросить, когда люди не лгут. Спросить – почему они побоялись бить урусов вдогон.

– Почему? – надменно скривил губы наместник Императора Поднебесной.

– Потому что урусы утопили курган Нигерек в земле и сожгли на нем трупы твоих наемных воев, – громко сказал старик Вальери. – Тысячу трупов.

У наместника задрожало левое веко. Он вялым жестом прижал веко ладонью и сказал:

– Ну и что?…А теперь – спасибо вам, боговерцы, за изумительно проведенное время за ужином. И будьте всегда рядом с моим домом. Я всегда рад вас видеть. И, дабы и днем и ночью носить эту радость в сердце, велел поселить вас в правой пристройке дома. Там, где живет охрана. Как чудесно я решил, верно? Кстати, идти в городскую гостиницу за вашими вещами – не надо. Я велел доставить их в ваше новое жилище. Доброй вам ночи, ка-то-ли-цзы!

Монахи в полном унынии покинули большую залу дворца джуань-шигуаня. Отныне они жили в красивой и просторной тюрьме, под приглядом сотен глаз.

***

Ругаясь черными словами, наместник Императора велел воинам убрать трупы казненных и самим убираться. Перевернул столы с кушаньями. Потом лег на циновку лицом вверх, и сквозь особые жалюзи на крыше увидел заходящее кроваво-красное солнце.

Знал Дань-Тинь-Линь, и знал очень отчетливо, с далекого детства на южной земле, рядом со страной Индия, что жжет трупы своих и чужих воинов, не испрося на то разрешения своего повелителя или своего бога, только одна каста на Поднебесной земле – суры, на южном языке – арии. Жестокие и сильные воины, надсмотрщики богов, самые умные звери из людской породы на Земле. Кто-то мозглястый, чтобы не пугать свой народ, видимо в древности, перевернул их кастовое название «суры» на – русы.

– Сколько ни говори: «вода – песком умоешься», – вслух сказал красному солнцу Дань-Тинь-Линь. – Время есть, и воинов в моем доме хватает. Сюда идут не люди. А русы? Хорошо. Пусть идут! Ибо с ними – золото!

На будущее золото джуань-шигуань очень надеялся. Он своей широкой и жирной спиной чуял, что Императору Поднебесной много известно из того, чего этому старцу с кожей линяющей змеи, запрятанному в Запретном городе, – знать о Дань-Тинь-Лине не подобает!

А имея золото, можно тихо и незаметно уйти по старой дороге шелка в страну Бага-дада. Страну «старого Бога». Ибо там, где Бог старше, там меньше ищут среди людей преступника. А в Бага-даде можно жить купцом, отошедшим от дел. Бумаги, необходимые ему, наместнику Императора, как простому купцу, – давно готовы. Не хватает только золота. Чтобы иметь пищу, кров, стол и спальню. И женщин.

И женщин!

Джуань-шигуань было развел ладоши для хлопка, потом тихо свел их, нашарил на низком столе кувшинчик с водкой и выпил его до дна, прямо из тонкого горлышка. Люди южной породы страны Син всегда отличались неумеренным питьем рисовой водки. И – ничего.

***

Когда отряд князя Гарусова скорым ходом – в три перехода по сорок верст за раз – вернулся от жуткого кургана снова на берег реки Оби, Полоччио велел объявить длительную стоянку. Князь Гарусов не возражал, да и людям требовался добрый роздых.

Солдаты быстро обвалили лопатами береговой крутояр. По этому спуску, потом заметенному, отряд спустился на широченную пойму реки, заросшую травой выше коня и тополиными рощами. Среди тех рощ скрылись и люди и лошади.

Коней пустили прямо на пойму, предварительно стреножив. Егер уже не матерился в голос, не заставлял солдат строиться. Ходили вольно.

После поверки Егер доложил князю то, что он и так знал: потеряли в глуби земли шесть копальщиков, да при утоплении кургана в земле осталось еще шестеро. Двадцать шесть солдат пало при нападении кочевников, восемнадцать – покалечено. Десять солдат от той калечи – не выживут. «Вещун велел передать», – добавил Егер.

Князь вполуха слушал своего помощника. А смотрел на нервическую суету ученого посланника Полоччио.

– Черт бы ему хвостом помазал рыло! – выругался Артем Владимирыч в сторону Полоччио. – Хрен дам ему копать еще раз! Зарублю!

Егер помялся, не уходил.

– Чего еще? – удивился кроткому выражению обычно разбойной рожи Егера Артем Владимирыч.

– Джунгары недовольны, барин. Говорят промеж собой, что трупы людей на пожирание огню отдавать было нельзя.

– Испугались, значит?

– Сильно испужены!

– Вот и хорошо. И другие теперь напуганы! На тыщщу верст в округе. Пусть теперь китайцы еще кого-нибудь попробуют послать на нас. Кто в огонь пойдет? Понял, смертоубойщик?

– Князь Артем, – совершенно елейным голосом сказал Егер, – я-то все ранее понял. Да вот, боюсь, кабы джунгары от нас с испугу не сбежали. Тягостно будет без их разведки…

Артем Владимирыч видел по лицу своего верного человека, что тот не договаривает, а про бегство джунгар – сочинил.

– Говори! – уже в голос приказал князь.

– Джунгары еще балакают, что китайский Император Поднебесной… мля, язык сломаешь!.. Что у него армия в десять тысяч отборных воинов. И порох имеется, и какие-то железные стрелы. Мол, вмиг зашибет нас его армия.

– Ты тую армию видел? – спросил Артем Владимирыч.

– Нет.

– Когда увидишь – тогда меня пугай!

Артем Владимирыч изготовился было сесть в седло и ехать на призывные крики Гербергова. Но вынул ногу из стремени.

– Егер, родичей твоих посечь бы до пятого колена! Ну зачем мне тебя-то уговаривать? Какая такая армия? Через пять ден спустимся в три перехода до Бии-реки, а там уж Демидовские заводы – рукой подать. Там своя армия имеется! Похлеще мунгальских горлодеров. Там пусть весь Китай ополчится на нас – усыплем пеплом половину Алтая!

Егер стоял, опустив голову. Князь закинулся в седло, но, прежде чем дать шенкеля, нагнулся, тихо сказал:

– У нас приказ Императрицы – не биться, как оглашенным, а этого вон, героя, прости Господи, холить, лелеять и беречь. Любой ценой! Только меня ты знаешь – в тую цену русская кровь не входит. Для меня она больно дорога! Так что – за себя бьемся! И более всего – за землю. Через десять лет, помяни мое слово, наша здесь будет земля. Ты такой земли хочешь?

– Дак десятин сто, аль двести… – добро бы оно было.

– Дурак! – жестоко пресек дурачество Егера князь. – Почто тебе в таком благостном краю всего двести десятин? Коз разводить? Тыгцщу или две – вот дело!

– На то я и намекаю! – вослед барину крикнул Егер.

Князь легко поскакал в сторону стоящих опричь обоза вагенбургов.

Егер свистнул своего арабца. Пожалел было, что не договорил князю все слова джунгар. По тем невысказанным словам кочевников выходило, что попасть в междуречье Бии и Аргуня – погибельно. А уж к озеру Алтынколь подходить – как бы себя на жертву обречь. А вот поди скажи про то князю! Он только и шарит – попасть туда, куда нельзя! Смерти ищет, что ль?

Егер наметом пустил коня к солдатским бивакам. Предстояли хлопоты по ревизии амуниции, пушечного да ружейного дела.

***

Полоччио и подручные его – Гербергов, Фогтов, Гуря, оба рабича – Коновал и Бесштанный – копошились возле двух десятков возов с добром, пополам с песком вынутым из кургана.

При отчаянном бегстве от кургана в мешки, сундуки и прочую посуду валом бросали все побрякушки, вытащенные из погребального склепа. Теперь добычу разбирали.

Добычи имелось много менее, чем казалось тогда, в кургане, при неверном факельном свете да при торопливости пограбежников. Тогда нагребли в мешки да в носилки много песка. При суетности дела и животинного страха.

Князь спрыгнул с коня, бросил поводья Вене Коновалу, а сам пришагал к Джузеппе Полоччио.

На широкой кошме, расстеленной возле телег, Фогтов с помощью плательной щетки да суконки чистил находки и передавал на весы. Весы, купеческие, лавочные, видать, прихватил в поход Гербергов.

Вот сейчас Гербертов вертел в руках чашу, навроде русской братины, только много поменее. И уверенно говорил:

– Чаша металла электрик, золото с серебром. Однако сие могли сплавить только греки. Удивительно, здесь, в Сибири, – греки. Но так и пишем – греческая.

Запись находок, удивился Артем Владимирыч, вел не только Гуря, но и сам Полоччио. Своей рукой. Из сего факта выходило, что, ежели князь Гарусов подотчетен лично Императрице и пишет Ее Величеству исключительно своей рукою, то и Полоччио своим подчерком обязан иметь непременный доклад. Но Императрице ли Русской? Али какому второму, незнаемому лицу?

Гуря взвесил чашу, занес ее в свой реестр и сообщил вес:

– Три фунта, с полуфунтом и пятью золотниками!

Артем Владимирыч прошел вдоль пяти повозок, презентованных Полоччио. Мешки, вызывавшие ранее его подозрение, были теперь взрезаны. В них оказалась мелкая соломенная труха. Добыча завертывалась в льняную грубую ткань, укладывалась в дубовые ящики и пересыпалась соломенной трухой. Грамотно.

– Кольцо нашейное, витое из золотой проволоки! – сказал Гербертов сзади князя.

Князь немедленно обернулся и уставился на предмет, что очищал суконкой Фогтов. То был освященный древними обычаями нашейный знак власти над воинами и прочими людинами и однорядно – знак подчинения Богу.

На концах несмыкаемого нашейного кольца, кои очистил Фогтов, явно и хищно скалились головы леопардов. Золотое, витое кольцо принадлежало высокородному вою, военному вождю из суров.

Руки у князя отяжелели. Он потянулся за кольцом из витого золота.

– Подай сюда! – сказал князь.

Гербергов посмотрел на Полоччио. Полоччио покачал головой.

– Опосля, при времени благоприятном, Артем Владимирыч, – томным голосом произнес Гербергов, – будет у нас время осмотреть сии занятные игрушки. А пока…

Он передал кольцо Гуре. Гуря быстро глянул в налитые кровью глаза князя, положил кольцо на чашу весов, постукал гирями и возгласил:

– Фунт с довеском в пять золотников!

Князь сапогами вмял в кошму кольца, серьги и другую мелочь, сделав пять шагов до непонятливого Гури. Выдернул из его рук священную золотую гривну и разом, разведя, а потом – сведя концы с леопардами, замкнул у себя на шее.

– Для нашего дела надобно, дурак! – рявкнул Артем Владимирыч, – и для подчинения сему знаку всех низменных существ!

Сидящие на кошме промолчали.

Тогда Гуря, чтобы указать Полоччио на великую все же дерзость князя, тихо сказал:

– А если разрезать нашейную гривну – нашим и вашим? У нас ведь тоже дело. Разрежем гривну – значит, разрежем наш новый договор. Легче будет… А?

Князь обернулся и с улыбкой посмотрел на хитромастного иудея. Так вот откуда слова покойного Агалака – «курган резать!» Вот кто третий в банде, следящей за Полоччио! Одна лишь нация на земле вцепилась в древние, ноне неважные обряды и обычаи. И вместо «подпишем договор», говорит: «резать договор!» Пока – ладно. Кому и что пилить, об этом князь раздумывать станет позже. Пусть пока балуется…

– Удивительные и непонятные дела творишь ты с нами, Господи! – торжественно произнес князь, истово перекрестившись. – Не вводи нас во искушение и отомсти врагам нашим! Слышишь мою православную молитву, Гуря? Так вот, не вводи меня во искушение, убереги от лукавого – составь, милостью прошу, и для меня список всего отринутого из кургана.

Гуря срочно метнул черные глаза на Полоччио. Тот отвернулся, пожал плечами. Тогда иудей, хитрая бестия, с грязными волосьями по плечам, показал князю вторые листы уже готового на сей момент списка. Князь выдернул из нечистых рук иудея листы плотной серой бумаги. Сунул за пазуху.

– Потом вместях сядем, – лениво, очень тягуче сообщил черноглазому паршивцу Артем Владимирыч, оглаживая леопардовую пасть на рукояти своей сабли, – вместях сядем и баланс сведем. Разрежем значит, эти листы. Правду отрежем ото лжи, кривду – от прямого обмана.

Не ожидая ответа от наклонившего голову Гури, князь прошагал по кошме, заваленной добычей, и встал на видное место – за спину ученого посланника.

Видимо, чтобы совершенно не озлить князя, Гербергов сунул руку в отдельно стоящий сундук. Вынул из него каменный кувшин предивной тонкой работы с узким и длинным горлышком. Сосуд точно сотворил древний мастер. Высоту кувшин имел с локоть, цвет молочно – белый. А по бокам его вилась синяя, гладкая роспись, коей показывалось, как обнаженные юноши и девы пьют вино и веселятся. Возле юношей лежали щиты, мечи и шлемы. На боках их шлемов, заметил Артем Владимирыч, каменный мастер со всем тщанием вырезал выпуклости завитушных рогов. Артем Владимирыч сразу понял, кто веселился на картине, украшающей древний кувшин. То боги готовились войти на ложе к земным женщинам.

Очистив сосуд суконкой, Гербертов сообщил исключительно князю:

– Очень крепкая вещь. Камень диорит. Греки работали. Дарю тебе, княже!

Полоччио прямо воткнул взгляд в князя. Возьмет или нет?

Артем Владимирыч, стоя, не присев, как бы нехотя, сказал ученому посланнику:

– Ваше степенство! Распорядись, опосля разбору древностей, чтобы мне были переданы, в исчислении на вес, два пуда серебра. Сие серебро ушло в оплату экспедиционных расходов до сего места. И является собственностью Российского государства. Подробную роспись расходов ты получишь от меня в Тобольске, на возврате домой. Она зело пригодится, когда станешь давать отчет Императрице! Будь любезен!

Сказавши так, князь взял кувшин, мимоходом треснул им по башке Веню Коновала так, что тот ойкнул, и отправился прочь. Ойкнул й Гербертов, злясь на бесшабашное отношение князя к антику.

Полоччио выдохнул немало воздуха.

Гербергов посмотрел вослед князю, сморщил лицо и снова запустил руку в сундук с золотыми и серебряными изделиями. Пробормотал в пространство, ни к кому особливо не обращаясь:

– А ведь сломает себе шею наш воинский предводитель.

– Сломает, – тихо подтвердил Гуря, затаил дыхание и выставил на чашу весов маленькую гирьку – в пять золотников весом.

Полоччио еще раз шумно выдохнул. Непонятно – то ли пожалел князя, то ли пожелал того, что желали сейчас все его люди. Даже, как он подло думал, – и рабичи.

Взяв вазу за фигурную ручку, Артем Владимирыч не со зла, а от нечаянной радости, даже полюбовно, треснул по башке пьяницу Веню Коновала. Ибо цены той находке не имелось! Материал, из коего была сотворена ваза, крепостью превосходил сталь, а работой – грекам никогда не принадлежал. То была работа столь далекого от этих степей народа да столь древнего, что и не всякому дано сие и представить. От берегов реки Нил на берег реки Обь попал сюда микенский кувшин, со времен, когда на реке Ниле первую Москву только планировали строить, а строители первого Рима на Ниле еще и не родились.

Думая так, Артем Владимирыч все же не пропустил повода проверить своих наблюдателей. Двадцать пять солдат, специально отряженных Егером за четвертину фунта табаку каждому, кто ближе, кто дальше, сидели в кустах и возле дерев вокруг вагенбургов. Как бы чинили амуницию, чистили ружья.

За старшего среди верных надсмотрщиков князь поставил бойкого полубатальонного – вятского Ванятку. Тот, случись чего, башку откусит, но медной пуговицы из кургана этим немаканам спрятать не даст!

Ванятка, будто слыша думы князя, приподнялся из травы, упокойно махнул Артему Владимирычу рукой: мол, все в порядке.

Конечно, все в порядке, а как иначе? Воровство добычи и потайное укрывательство ее начнется много позже. При конце пути. Так было всегда. Но и ныне нельзя спускать глаз с чреватого на козни ученого посланника.

Помавая в левой руке вазой, князь медленно ехал в лагерь обозников, со тщанием оглядывая солдатскую работу. На низком холмике свежела земля от вырытой общей могилы, и монах Олекса уже отпевал трех умерших от ран солдат. Джунгары сидели кружком вокруг Акмурзы, слушали тихий говор вождя и правили лезвия сабель. Пушкари уложили стволы орудий в особые гнезда на повозках и возились теперь с лафетами. На тот случай, если кто нападет при движении отряда, быстро орудие сбросить и пальнуть. Спросить же: «Кто тама?» можно будет и опосля пушечного боя.

Десятские от пехотных рядовых, довольные тем, что оттаборились возле чистой воды, разводили костры.

В узкой протоке ругались добровольцы, вызвавшиеся рыбачить. Князь подманил ближнего к себе рыбаря, толстого десятника. Тот подскочил, содрал солдатскую бескозырку и гаркнул:

– Уху ждем, Ваше высокоблагородие!

– Иди, братец, передай от меня тем волжским рыбарям, что здесь – Сибирь, законы здесь даже у рыбы иные. Вон, видишь широкий плес?

Вот пусть идут туда, а не челюпкаются у берега, ловя ершей. И передай: без сигов и осетров чтобы не возвращались! Выпорю!

Десятский, радый, что князь, несмотря на людские потери и как бы бегство войска, радостен и доволен, погнал из протоки на дальний речной плес четыре десятка солдат.

Скоро два невода, длиной в полверсты каждый, забурлили в мотнях от рывков огромных рыбин.

***

Вещун и Баальник, уложив на широкую телегу свежей травы, накрывшись широким клеенчатым пологом, лежали и тихо беседовали.

Князь отпустил своего киргизца попастись, не вынув удила. Подошел к замолчавшим старикам и поставил перед Вещуном кувшин. Тот немедля сел и бессловесно уставился на золотую гривну на шее князя.

Кувшин же равнодушно повертел в руках Баальник, сказал:

– Да, такие сосуды в курганах находили. Возле Челябы и вниз по Уралу – Каменному поясу. Дивный сосуд. Бьешь им об камень – не разобьешь!

А Вещун наконец вымолвил:

– Догадывался я, чей холм вечного упокоения мы порушили, да вот только теперь вижу, что познал правду. Это был – Борг! Младший сын Ас-Сур-Банипала, прозванием Лонгвар.

Баальник, поняв, что разговор дивного кувшина не касается, положил его на травную подстилку, тихо спустил ноги с телеги и отошел к рыбарям.

– Отстегни шейное кольцо, княже. Посмотрю – есть ли письмена внутри кольца великого воина.

Артем Владимирыч послушно развел мягкие концы гривны. Золотая витая проволока толщиной в большой палец его руки оказалась у Вещуна. Тот повернул гривну к солнцу, долго высматривал знаки. Не нашедши, развязал свою кожаную кису и вынул из деревянной коробки круглое, обовыпуклое хрустальное око. Поднес его к внутренней стороне гривны и тут же шепнул:

– Есть. Есть письмена и письмена – наши! Смотри, княже!

Князь с сомнением взял в левую руку увеличивающий суть хрусталь, поднес ко гривне, и хрустальное око чуть было не выпало у него из пальцев! Так резко увеличилось видение глазом через хрусталь!