Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Глава 12

Тогда, на следующее утро после весьма памятного свидания с отцом Ассурием, отринув питие кофия и поспешно войдя в свой кабинет, Императрица Екатерина выгнала секретаря Федьку, велев ему более во дворец не возвращаться.

Из приготовленной стопки чистой бумаги взяла широкий лист и первым делом самолично переписала письмо польскому князю Радзивиллу, каковое вчерась подсунул на скорую подпись граф Панин. В своем письме Императрица, не в пример Панину, прямо и жестко извещала володетеля половины Польши и двух третей шляхетского войска, что королем Польши она, Императрица российская, сделает по своему интересу Станислава Понятовского. А ему, Радзивиллу, следует крепко помнить, чем его предки клялись русским о поземельном разделе государств в древности, в городе Сур Ик, что сейчас нарекается, воровски путая буквы святого имени, – швейцарским Цюрихом.

Второе письмо, пометив его по углу – «конфиденс», Императрица Екатерина адресовала лично Станиславу Понятовскому. Велела ему смело, не по углам, притязать на Польшу, как на легитимное володение, ибо она, Императрица всероссийская, лично это владение передает ему, Понятовскому.

«А ежели тебе, брат Мой, – писала Императрица, – возжелается проявить храбрость и за спиною Моею войти в сношение с турками али с аустрийцами, во исполнение безизбывной мечты польской шляхты – получить Крым и южные наши моря али моря северные, так смотри – к границам твоей Палестины в маневровой готовности Я поставлю тридцать тысяч регулярного войска да десять тысяч казаков…»

Оба письма Императрица уверенно подписала: «Екатерина Вторая», лично кликнула курьера, велела гнать на Варшаву немешкотно и сунула ему, в дополнение к письмам, кошель с десятком золотых «катеринок».

Граф Панин, узнав о том, что курьер на Польшу ушел без его, графа, ведома, полчаса бесновался в личном доме, избив до повреждения кости первого камергера, сиречь – главного доносчика. Потом выпил водки, посидел, заперевшись в кабинете еще половину часа, и вышел оттуда улыбающийся. Он крикнул двух звероподобных гайдуков, купленных им из полона кавказского. Ехать в карете отказался, велев гайдукам седлать ему коня. Потом, севши по-татарски, боком, в набивное седло, кривыми зигзагами, поперек прямых улиц Петербурга граф поехал к дому известного английского торговца табачным зелием, ревенем, вином и тканями – Георгу Честерскому.

Тот удивился, увидев на дворе первого министра Империи. Министр никогда не заезжал к Георгу сам, посылал человека, а если иногда имел с англом нужную беседу, то – в людных местах.

Георг Честерский как раз сидел с монахом из ордена иезуитов, разбирал записки, полученные тем от своих агентов, когда в сенях крикнули: «Главный русский!»

Велев монаху спрятаться за широкую тяжелую шторину на окне, Георг поспешил на крыльцо.

Граф Панин, поддержанный гайдуками, опустился на землю, хлопнул торговца по плечу и сам первый прошел в покои.

Там, скатав плащ, бросил его на кресло и, не оборачиваясь к хозяину, сказал:

– Два аглицких фрегата. По сто пушек на борту. Через год. К устью реки Амур.

Торговец Георг засуетился. Тот, за шторой, работал с купцом на католиков. А вот с русским графом Георг Честерский работал на протестантов – англикан – и с таковой двойной оборотистости имел добрый куш. Как, впрочем, и Никита Иванович Панин, выбравший для приработка тайную службу Кингдому.

Сегодня как раз купец Честерский с доверенным агентом иезуитов имел обсуждение того положения, что активно действующему в Сиберии агенту Колонелло, вероятнее всего, потребуется через год, много – полтора года особая, военная поддержка на востоке России. Там, где войск у Екатерины хоть и мало, но устрашить кого – устрашат…

И тут – случай! Сам граф Панин – на крыльце! Да еще с таким дерзким пожеланием британских военных кораблей! То есть, первый русский министр, видимо, прознал про истинную суть поездки Колонелло в Сиберию. И хочет, не спросясь своей Императрицы, поучаствовать в дележе добычи.

Что ж. Дело не в алчности, суть – в самом деле. Каковое сантиментов, вроде любви к флагу и отчизне, – не признает. А кроме того, купец Георг под своим именем пополнял кладовые английского банка золотом Никиты Иваныча. Ведь под своим именем графу Панину делать запасы на теплую старость в чужой стране законом государства Российского – запрещалось!

Хочешь не хочешь, мило не мило, но идут они, купец да граф, в одной упряжи. И тянуть ту упряжь надо так, чтобы не хлыздить. Иначе… Впрочем, в этот момент вспоминать о панинских людях, скорых на топорную расправу, – не хотелось. Так изжогу можно заработать…

Георг Честерский обошел все еще неподвижно стоящего графа, осторожно заглянул ему в лицо, старательно подмигивая:

– Вуде, это требование морского присутствия двух королевских вымпелов надо считать как просьбу о поддержке ваших военных операций на крайнем Востоке? Супротив государства Син?

Граф Панин сообразил, что в кабинете купца есть лишний, но лишь презрительно оттолкнул от себя лицемерного, много знающего торговца, прошел к столу и, не садясь, налил себе из хрустального графина крепкой настойки – романеи. Выпил и только потом ответил:

– Не знаю – кто, не знаю – зачем, но знаю – когда. Именно там, у Амура, через год у вас, иноверцев западных, начнется злая замятия! Может с китайцами, может – с русскими… Ладно. Кликни пожрать да выпить. Поговорим… До вечера здесь побуду. Вечером поедем вместе на куртаг. Там тебе, Гришка английский, предстоит объявить нашей… матушке, что Англия собирается начать активные действия супротив прибрежных стран Тихого океана. Потому и побудут маленько возле наших земель ваши корабли. Вроде как для демонстрации совместной мощи и желания, буде чего – воевать! Понял?

За шториной сухо кашлянуло.

– Распорядитель! – пытаясь глушить нечаянный посторонний кашель, заорал по-английски Георг Честерский. – Всю кухню волоки сюда. Праздник!

Когда граф Панин с торговцем отбыли на Императорский куртаг, окостеневший от долгого стояния за шторой иезуит, церковной кличкой Сидоний, упал с подоконника на ковер и долго дрыгал в воздухе затекшими ногами.

Потом, прямо в ночь, заседлал коня и, подло минуя городские заставы, поскакал на Кенигсберг. Оттуда он повернул на Кельн и за двадцать дней добрался до Рима.

И в самую заполночь постучался в явно известный лишь немногим избранным большой дом. Принял его, и принял немедленно, сам коммодор ордена иезуитов, рыцарь Христовой Церкви, брат Лоренцо Риччи.

***

В пустой глухой комнате стоял стол и две скамьи. На стене, за коммодором, висел огромный, в две натуры, распятый Иисус, причем святой страдалец был исполнен из мрамора, а дерево креста – из лиственницы, взятой еще, по преданию, из сибирских дерев, на коих теперь покоится град Венедия.

Брат Сидоний, совершив целование руки коммодора, встал на колени перед распятием и долго молился. Лоренцо Риччи терпеливо исходил потом в своем наспех накинутом грубом шерстяном капюшоне. Его подняли, по прибытии важного гонца, от куртизанки Мартиллы, известной всему Риму бешенством страсти, и теперь коммодор под грубой шерстью исходил потом с мерзким запахом чужого тела, чужих косметических мазей. В чреслах нестерпимо ломило.

– Аминь! – не выдержал коммодор. – Говори, брат!

Сидоний медленно, с расстановкой поднялся с колен, устало сел напротив коммодора и только потом сказал:

– Отомщены! Граф Панин лично предупредил, что супротив миссии Колонелло затеяна в Сиберии борьба, и борьба кровью! А с той стороны встанет на защиту деяний Святого Ордена государство Син, и Россия претерпит поражение! Еуропе будет чем возгордиться, коммодор! Воевать в Сиберии противу регулярного войска синовии – некому!

Сидоний нарочно первым сказал слово об отмщении. Императрица Российская, Елизавета, под конец жизни сбрендившая от ночных видений доппельгангеров – своих двойников, – приказала избавить Империю от всего, что противело православию.

Приуготовляясь ко встрече с Сатаной, а никто другой ее бы и не приветил, сучья баба велела выбросить из государства всех иезуитов. Хотела и католическую общину выбросить, да умерла. Покойный Император Петр Третий, душою лютеранин, отменил, но меланхолично и устно, приказания своей покойной тетки.

А в России устно говорят лишь молитву. Слово там не указ. Понадеялись было братья Святой Церкви на принцессу Екатерину, полагая поддеть ее на крюк, мазанный кровью убиенного ею Петра Третьего, да не случилось вовремя к ней подступиться. Свирепым медвежьим кругом встали тогда вокруг за сутки сотворенной Императрицы те, кто ее и сотворил.

«Помимо Господа сотворили!», – сказал себе на этот мысленный резон коммодор, разведя в стороны обкусанные Мартиллой губы.

А внезапная Императрица Екатерина не разводила церемоний, принятых в просвещенных странах. А тайно, по восшествии на престол, подписала Указ о богопротивности дел иезуитов в своей Империи. И двое братьев, подвизавшихся было учительствовать малых сынов больших русских вельмож, сами оказались на говяжьих крюках в подземельях страшного и хитрого ката Шишковского. Там и сгинули.

– Отомщены, – сухо повторил коммодор, – но опять же – на словах. Когда первый университет нашего ордена встанет воочию в Сиберии и начнет готовить ко службе Вечному Престолу русских молодых людей, а над селами этой морозной и проклятой страны поднимутся кирхи с крестом о четырех концах, а не о восьми, тогда будем отомщены! Отомщены, да!

Сидоний наклонил над столом голову. По телу вдруг с дрожью прокатилась волна усталости, страха и безразличия. Куда он попал? Кому он служит? Божья Матерь, избави! Он, Сидоний, отслужил ордену в России уже без году пятнадцать лет и страну знал. И бывал битым от русских простолюдинов за одно только слово: «Амен». Ибо они говорили: «Аминь!»

Какие кресты о четырех концах могут быть в той стране? Да их и поднять не поспеют! На них подымальщиков и сожгут. Как жгли католических миссионеров, как подлых супротивцев истинного Православия, в смоляных срубах по похоти царя Грозного Ивана. И до него жгли, правда, выжигали огнем ересь жидовствующую, так все равно – бойцов против восточного христианства. А уж после него, Ивана, Грозного царя, вешали да лишали головы. Петр Первый дерева на карающий огонь жалел. Дерево ему на корабли требовалось…

***

В душной безоконной комнате от коммодора исходил острый запах мятых, склизких простыней и терпкого помадного жира. Сидоний не ел уже три дня, добираясь со всей поспешностью на свидание с коммодором. А свидеться пришлось позорно. Сидония тошнило. Слюна наполнила рот, сплюнуть слюну было грех, и Сидоний судорожно глотал, когда говорил.

– Впрочем, – как бы спеша по делам назад, в глубину дома, сказал коммодор, – любая информация ордену полезна, и полезна жизненно. Не устал ли ты, брат Сидоний, нести службу в той далекой и морозной стране? Есть место служителя нашего ордена на Сицилии. Я распоряжусь…

– Я возвращаюсь, коммодор, – подняв голову так, что сполз с головы на спину изношенный капюшон, – я возвращаюсь. В Россию.

Сидоний поцеловал руку коммодора и, устало ступая толстой подошвой сандалий по гранитному полу, вышел в коридор.

Сидоний не сказал коммодору о двух боевых английских кораблях, что через год войдут в реку Амур и блокируют любые русские воинские операции. Корабельная интервенция, по всему теперь понятно, спланирована орденом. А орден – это есть Лоренцо Ричи. Вот и весь сказ.

Он устал, был голоден и по годам уже стар, брат Сидоний. Ему вдруг захотелось лениво сидеть у горячей русской печки в маленьком трехоконном домике на окраине Петербурга и пить горячее английское пиво с русской вяленой над дымом рыбой.

Сидоний быстро свернул в ближайшую тратторию «Тиретта», открытую с раннего утра, подошел к стойке, положил на темные доски русское серебро в одной большой монете и хрипло сказал:

– Бутыль «Чинзано», жирный суп из лука, бараньи ребра!

Хозяин надкусил русский рубль, подивился весу серебра и указал

Сидонию на столик у камина.

Тратиться так жирно Сидоний решил только что, назначив сам себе сумму, какую будут стоить слова об английских кораблях в Императорском дворце Петербурга. В покоях Императрицы русской. При личном его, отца Сидония, свидании с Екатериной Второю.

По уходу брата Сидония коммодор ордена иезуитов, рыцарь Христовой Церкви Лоренцо Риччи, не поспешил обратно в спальню. Стуком канделябра о гранитные плиты пола он вызвал слугу, бывшего евнуха из султанского сераля в Триполи, велел ему прибраться в спальне. Слуга понял правильно.

Разбудив храпевшую донну Мартиллу, слуга помог ей одеться под весомые бранные словеса, проводил до потайного хода, который выходил в часовню Святой Елизаветы Сумской. Запер дверь за куртизанкой и вернулся в комнату, где так же неподвижно сидел коммодор.

– Кто есть из арабов в Вечном городе? – тихо спросил евнуха коммодор.

– Кто-то всегда есть, – прошелестел слуга.

– Нагрей ванну, дай мне суровое белье из русского льна, теплого рейнского вина и вареную курицу, – распорядился Лоренцо Риччи, с давним сицилийским прозвищем «Косарь».

Так его прозвали еще восемнадцать лет назад. Он тогда обломком косы зарезал в один день шесть солдат из корсиканского гарнизона и спрятался от армейской облавы в подполе тайной иезуитской школы. Потом там, в школе, и остался, среди никем не брезгующих братьев по вере.

– Потом выйди в город, – скупо бросал слова коммодор, – найди хорошего араба. Подведи его к тому человеку, которого ты видел здесь полчаса назад. Поищи его в ближних забегаловках. Он давно голоден и устал без меры. Потом оттуда быстро уходи.

Коммодор легко поднялся со скамьи, бросив на стол кошелек с сотней монет немецкого чекана. Было бы глупо вести расчет италийскими монетами в тайном деле. Серебро изначально предполагалось в награду брату Сидонию. А тот денег не спросил.

В ордене понимают, почему человек отказывается от денег в некий час и некую минуту. Теперь деньги возьмет араб. Но за дело, которое предначертано было Всевышним брату Сидонию, – действовать и хранить тайну.

Поток причин и следствий не нарушен.

***

Араб вошел в тратторию «Тиретта», на глазах хозяина ножом с широким лезвием отрезал спящему брату Сидонию голову. Голова скатилась в капюшон убогой рясы. Араб, глядя хозяину траттории прямо в глаза, вытер лезвие ножа о рукав сутаны убиенного и тремя шагами вышел за дверь.

***

Граф Мальборо, английский министр военного флота, полчаса бесился во дворе своего поместья под Йоркширом. Он только уселся позавтракать под большим зонтом на лужайке напротив конюшни, как дворецкий объявил о купце, требующем приема.

Швырнув в дворецкого бокалом с горячим вином, граф вывернул из крепкого дерна штангу, держащую зонт. Зонт повалился и накрыл любимую охотничью собаку министра, суку Эльму. У той оказалась сломана лапа. Особым свистом граф Мальборо вызвал к себе на помощь конюхов. Те принялись спешно убирать зонт. Один конюх порвал сапогом матерчатое полотно зонта из китайского шелка. Ярости министра теперь было уже не остановить.

– Где этот подлый купец? – орал на все имение граф. – Где эта скотина, мешающая спокойно пожрать? И которой скотине я сейчас велю порвать все одеяние от головы до пяток. Плетьми! Плетьми, плетьми!

Из-за барахтающихся конюхов вышел одетый в коричневый костюм из ирландской шерсти пожилой бочкообразный человек в высоком коричневом же цилиндре.

– Вы меня звали, граф? – сняв цилиндр и достойно поклонившись, спросил человек.

Граф моментально остановил свой гнев. Рыкнул на конюхов, приказав им убраться в конюшню, скулящую собаку велел дворецкому отнести к коновалу.

– Звал, – буркнул граф, – дождь идет. Прошу пройти в кабинет.

И пошел к черному входу в имение, не оборачиваясь.

Тот, кто ступал точно след в след графу по мокрой траве, был страшным человеком. Не только страшным по влиянию на судьбы людей

высокого общества, но и по имению своему. За деньги, коими мог распорядиться в одночасье этот коричневый купец, можно было купить на якорях весь английский торговый и военный флот. С половиной английских земель в придачу.

В своем огромном кабинете граф наконец выпил горячего грогу, откусил кусочек печенья. Он не смотрел на коричневого купца. Знал, что тот за его спиной устраивается в высоком, оббитом кожею кресле. Которое стоит за личным письменным столом военного флотоводца.

Наконец граф обернулся. И сразу заговорил:

– Не знаю, что творят наши политиканы в своем навозном парламенте! Мне приказано отозвать весь военный флот от берегов Америки! Снять с сей нашей колонии торговую блокаду! Я подчинюсь! Я сниму блокаду! Но куда теперь я размещу десять фрегатов и двадцать пять десятипушечных шхун? Когда такое тупое решение принимается политиками, надо же сразу принимать решение о новом театре войны! А с Испанией, видите ли, – мир! Турки притихли в своей средиземноморской луже и не хотят поднимать янычар супротив России!

Купец молчал. Он понимал, что своим ором граф Мальборо просто убивает в себе страх перед неизвестностью, которую он, купец Крайон, принес в это имение.

– Матросы бузят, – более тихим голосом сообщил купцу граф, – их же пришлось лишить боевой добавки к жалованию. И лишней стопки рома. Вернуться в порт Плимут или в Саутгемптон никак нельзя. Матросов и боевого десанта на моих кораблях – двадцать тысяч человек. Они загадят все побережье и на полгода ввергнут Англию в хаос пьянства и непотребства!

– А что говорит король? – тихо вопросил купец.

– Король? Король безмолвствует в своей летней резиденции. Он подписывает не глядя все бумаги, что ему суют с утра. Ибо после полного восхода солнца король Англии пьян, как боцман, который услал всех матросов на берег, а сам остался сторожить их сундуки!

Купец на это беспринципное заявление смолчал. Он неспешно раскуривал огромную сигару, свернутую на колониальном острове Куба, числящемся за португалами.

Сигара пыхнула. Купец выпустил струю терпкого и сладкого дыма, прищурил глаз.

Потом, выпустив на огромный кабинетный глобус графа вторую струю дыма, купец задумчиво сказал:

– Хотите, мы устроим вам, граф, дело в Нидерландах?

Граф удивленно поднял голову:

– В этом грязном мешке? И нищем, к тому же? Зачем?

– Но вы же ищете дела.

– Разметать Нидерланды – на это дело потребны всего три фрегата и десять боевых шхун. Остальных – куда?

– Не знаю, – лениво сказал купец, – ну, пустите на дно. Пора оживить вялое производство новых боевых кораблей империи.

Любому другому человеку, исключая короля, за такие слова граф мог бы прострелить поганый рот. Этому – не прострелишь. Ах, если бы коричневый купец имел дело только с деньгами!

Но ведь вот как бывает – он имеет дело больше с бумагами, а не с деньгами. И если сейчас начать молиться, он будет молиться отличительно от графа. Ибо граф истый англиканин по церкви, а тот, в коричневом, нагло занявший его кресло и стол, – католик! И мог бы быть вынесен избитым из имения графа, ежели бы не одна бумага. И та бумага, кою граф зрел самолично, а теперь имел даже в потайном бюро ее копию, гласила, что его предок стал графом при мятежнике Кромвеле, истово убивая католиков. Но когда на трон вернулся король, предок графа Мальборо сумел доказать его величеству, что он – в вере тверд и полностью верит тому богу, коему верен сам король. И начал резать протестантов.

Попади эта бумага в руки нынешних парламентариев, от графа и его родни останется в этом мире только последний стон в тюрьме Тауэра.

– У меня же к вам малое дело, граф, – скучно сообщил купец, туша сигару о край кадки из красного дерева, в которой росла удивительная маленькая пальма с Андорских островов. – Запишите где-нибудь, дабы не запамятовать. К середине 1764 года, точнее – к августу месяцу, через год, будьте любезны держать два фрегата и две пары шхун в устье русского Амура. Далее вам подскажут сведущие люди – что делать.

– А как?.. – начал было вопрос граф, но сам и замер с недоговоренным словом.

Ответ граф знал! А как хочешь. А как сумеешь. А сколько и кому заплатишь! А как быть, если русские попрут тебя из Амурского устья? На какую войну списывать потери? И, наконец, где взять карты восточной окраины Сиберии?

Боже! Покарай всю римскую церковь и адептов ее!

Купец медленно поднялся из-за стола, бесшумно топча восточный ковер на полу, прошел до двери. Граф остался стоять возле глобуса, кусая ногти. И признавая при том кусании, что демонстрирует еще один признак своего низкого происхождения – самозваных дворян Кромвеля!

– Ваш молниеносный рейд на Амур, граф, возбудит Россию на переброску войск из европейских своих пределов за Урал-горы. Что позволит нам немедля развязать руки и сплотить супротив Тартарии всех еуропейцев. Да и турки осмелеют… Что, никак страшно тебе, сын мой, лезть в большую политику? – не оборачиваясь, спросил купей. Но, не дождавшись ответа, толкнул дверь и вышел. Граф Мальборо в бешенстве швырнул об пол графин с вином. Ему было страшно.

После обеда лорд Манчестер, граф Саутгемптский, Суссекский и князь Ганноверский, имевший близкие родственные и дружественные связи с королем Англии, высыпал в сундук в подвале своего лондонского особняка десять фунтов золотой монетой, доставленной самолично графом Мальборо.

Просьба его, графа Мальборо, добиться у короля подписания распоряжения о разведывательных и при случае – военных действиях на самом востоке Сибири, у границ государства Син, лорда Манчестера не удивила. До него доходили слухи, что в Сиберии много золота и серебра. И если граф Мальборо хочет за государственный счет пограбить неизвестные миру кладовые, и пограбить с умом, это будет прибыльно всем. И королю, и лорду Манчестеру.

Король подписал бумаги военного флотоводческого министра, графа Мальборо, поданные родственником, поинтересовался, какая нынче в Лондоне погода, сел в коляску и поехал на звук охотничьего рога. По тугому звуку рога лорд Манчестер понял, что охотники подняли оленя.

***

Только через три месяца графу Панину, благодаря сребролюбию греческих и французских послов, не гнушавшихся шпионского ремесла, стало известно, что его просьба о двух английских кораблях в Амуре достигла цели.

Обедая с Императрицей и стараясь отвлечь ее от сладких дум про очередного юного полюбовника, первый министр Панин неожиданно сообщил:

– Англы-то, матушка, рашшеперились забрать у нас Дальний Восток!

– Зачем? – раздумчиво вопросила Екатерина.

Панин растерялся. Вместо чая, заведенного ритуалом к столу во время обеда, он плеснул в чашку водки и залпом выпил.

Екатерина крякнула на него за его оплошность. Она была в хорошем расположении души, что бросалось в глаза сразу, – у Императрицы были оголены руки.

– Ну, – ответил граф Панин, чувствуя мерзость в гортани из-за плохой водки, что держали на кухне Императрицы, – ну, наверное, англы хотят пошарпать как пираты нашей пушнины да испытать нашу силенку.

– Не фантазируй лишнего, граф, – хлопнула Императрица веером по пальцам графа, – а ежели твои сведения верны, так начни немедленно переговоры с Америкой. Пусть Аляску у нас купят! Вот будет славная потеха! Англы снова бросят весь свой флот супротив Америки, дабы она не разжилась лишними землями! Не до нашего востока тогда будет «Владычице морей!»

Панин, державший через подставное лицо большие, но темные средства в компании «Русская Америка», совсем потух. Для тех его денег, и денег больших, запахло дымом. «Русская Америка» фактически владела всей Аляской!

Чтобы вызвать у Императрицы отказ от всяких на себя подозрений, он повторил фокус с водкой в чайной чашке.

Екатерина, внимательно посмотрев на гримасы графа после выпитого, вдруг жестко и ясно сказала:

– Не остановим наше буйное заселение Аляски – туда вся Сибирь перетечет. Чем их удержишь? Войска пошлешь, и войска нам изменят. Там останутся. Ради этой… – тут она ругнулась грубо, по-немецки, на диалекте, коего граф Панин не понял. Но смысл был ясен и намекал на бабу-блудодейку. – Ради свободы – подыскала ровное слово Императрица, – породим на Аляске еще одну Америку – русскую. И что? Нам от того – какой профит? Начинайте переговоры о продаже, граф, – совершенно зло произнесла «выканье» Императрица. – А насчет англов на Дальнем Востоке, так это забота Сибирского приказа! Забудьте!

Императрица вышла из-за стола и удалилась во внутренние покои, зовя совершенно злым голосом свою девку Перекусихину.

Граф тоже зло отмахнулся от лакеев, спешащих убрать стол. Он велел принести ему склянку водки из своей кареты, нарочно налил хорошо очищенного зелья опять в чайную чашку и выпил. Закусил граф водку адовой смесью давленых помидор, черного перца, чеснока и тертого хрена. Из глаз сыпанули слезы.

Первой мыслью его было – кому продать, бесшумно и верно, векселя и процентные бумаги «Русской Америки» и куда спрятать вырученные от той продажи деньги. Голландские банкиры, как и негоцианты английские, специально были предупреждены Императрицей Екатериной, чтобы денег тайно у русских вельмож не брать и в свои банки не прятать. Понеже с ними станет, как с золотом опального князя Меншикова – пополнят российскую казну! Отнести вырученные деньги купчине Георгу Честерскому, дабы тот снова упрятал их под своим именем в аглицкий банк, – тревожно. Что-то неладное учуял граф Панин в непонятной для него интриге в Сибири. Непонятное и страшное. Кланять же просьбу перед купчиной Честерским – верни деньги! – означало бы признание, что граф более не поставщик сведений для королевского двора Кингдом!

Ну просто некуда, драть всех баб пахом, ну некуда деть деньги!

Может, и правда, сунуть староверам, которые, сказывают, обнаружили в Сибири огромные россыпи золота? А? Сунуть? Потом мысли от золота перескочили у графа Панина на истерическую докладную его агента при Соймонове о том, что двести человек рекрутов новый губернатор Сибири Соймонов использует в личных целях. Мысль после хорошей водки заострилась. О подлом губернаторовом поступке Панин тогда немедленно донес Императрице. На что услышал: «Пусть!» И быстро отступился от доноса.

Все было ясно. В Сибири шла личная Императрицына игра. И крупная.

Неужли ученый посланец Джузеппе Полоччио, сам того не понимая, тоже должен пополнить Государеву казну?

Так вот зачем Императрица не спешила вызволять из ссылки опального князя Гарусова, отец коего, с начала снятия опалы с его фамилии, было завалил Панина письмами с прошением сообщить о судьбе сына. Потом перестал писать, как обрезал! И вот почему Александр Гербертов, австрийский и прусский шпион, не возвернулся с весенним обозом из Тобольска! Вот это да! Вот это размах игры! Мало важно, что Императрица ведет ее лишь в половину возможного размаха. На руках у ей, видать, козырь. И крупный! А что за масть? А как прознать? И все бы – тайно!

В яви же дворцовой жизни все было весело и заливисто. Первый министр процветал и шил уже третий парадный мундир для полного размещения полученных орденов. А за пологом своей кровати императрица Екатерина все больше и больше прибирала к рукам империю, потихоньку утолакивая первого министра в простые исполнители. У нее уже завелись свои доносные соглядатаи, каковые, столкнувшись с говорунами и слухачами Панина, бились кулаками и подвернувшейся утварью.

Ладно. Сегодня – гуляем, мозги выветриваем. Завтра все решим… Завтра… А пока…

Граф Панин, помахал левой рукою, подзывая к себе томившихся у стены троих обормотов в холщовых рубахах.

– Пропадай, моя кручина… – завел Панин, – ну!

– Пропаду с тобой и я, – запели холопы.