Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

Глава 32

Ученый посланник Джузеппе Полоччио, севши с утра на лошадь, сделал до обеда десять миль, изыскивая точку, обозначаемую на тайной карте раздвинутым копытцем золотого оленя. С Полоччио поехали было Гуря, Гербертов, Фогтов да десяток солдат, посланных лично князем Гарусовым, как бы для охранения важного лица. Но, видя, что ученый посланник их сторонится, а сам ездит по кругу, в версте от истока реки Бии, сопровождающие отстали. Солдаты оттаборились на самом берегу озера, в сотне шагов от истукана с рыбьим хвостом, затеяли купание лошадей, да и сами поокунались в холодную воду озера. Развели костер, и голые прыгали через огонь. Гоготали.

Гербергов, Гуря и Фогтов тоже встали у воды, но подалее от солдат, рядом с длинным скальным языком, который полого уходил с древней скалы, с высоты до двух сотен саженей, прямо в озерный залив. На том скальном языке росли деревья, с него скатывался ручей с удивительно вкусной водой.

Полоччио, поплутав по этому скальному языку, заехал за кусты и очутился возле огромного, в три роста человека, валуна. Ученый посланник, увидя валун, почуял вдруг колкое сердцебиение. Неведомо отчего, но сердце заколотилось. Вот так, наитием, а не по указу находят настоящие сокровища!

Полоччио резво скатился с седла, бросил узду на траву, подбежал к камню. Ему показалось – или так было в яви? Камень, хоть и оброс мохом, его поела вода, жар солнца и ветер, но все равно – он, сей камень, имел явную окружность!

Оставалось токмо проверить особым способом – по карте – сей непонятный валун. Ученый посланник торопливо достал из седельной тороки свою зрительную трубу, срываясь потной ладонью, открутил по нарезу посаженное латунное кольцо, держащее крупную линзу трубы. Линза выпала на траву и звенькнула о мелкий камешек.

– Порко мадонна миа! – в голос и не к радостному событию обозвал свиньей мадонну ученый посланник, нашаривая в густой траве ценнейшее для момента оптическое стекло.

Нашарил.

Выдохнул воздух, перекрестился, отчего-то оглядываясь, потом развязал в левой поле камзола потайной карман и достал из него малый торбас с древней картой. Развернул карту, поднялся на ноги, огляделся.

Внизу, у костра, солдаты матерились, роясь в куче одежи, сваленной перед купанием, – искали свое носимое. Полоччио сделал несколько шагов вниз по склону, отодвинул рукой ветки кустов дикой смородины, пошарил глазами – где его сторонники.

Трое его приближенных сидели порознь. Гуря чертил на бумаге, Фогтов глядел на озеро, а Гербергов выкладывал из камешков что-то свое.

Вернувшись к камню, Полоччио развернул карту на земле, прилег к ней сам и положил золотого оленя на то место карты, где значилось озеро. Расклиненное копытце оленя указывало как раз на берег озера с возвышенностью, где и находился Джузеппе Полоччио. Торопиться сейчас не следовало. Начинаются проклятые тайны… Полоччио задержал дыхание и навел линзу от зрительной трубы на правое, раздвоенное копытце оленя, на то маленькое место на карте, что могло уместиться меж раздвоем копытца.

Про тайну древней карты, каковая, по словам ученого иезуита, ведавшего обучением Полоччио, была дьяволовой работы и состояла из многих пластов рисунка, ученому посланнику поведали в самые последние часы перед его отъездом из Рима на Берлин. И далее – на Курляндию и Петербург. Тогда, в тот час, Полоччио, вполне глубоко запрятавший свою сущность авантюрного Колонелло, острым глазом бывалого человека заприметил, что, говоря о карте уверенным голосом, его наставник лукавит – сам он той карты никогда не видел, и знание передает с чужих слов.

Полоччио поднес стекольную линзу к карте, как раз над золотой фигуркой оленя, рукой поколебал линзу, дабы получить чистое изображение, и вскрикнул.

Солдаты внизу бросили шутейную потасовку за обмундиры и похватали ружья. Гуря моментально вскочил на ноги. Подскочил и Фогтов. Только Гербергов поднялся с земли медленно, перевел дыхание и первый сообразил крикнуть:

– Ваше ученое степенство! Живы?

– Жив, жив… Сидите там! О камешек укололся! – донеслось сверху голосом Полоччио. – Все есть в полном порядке.

Даже флегматичный Фогтов заметил трещинку в голосе своего ученого начальника. Пожал плечами, оглянулся на Гурю и Гербергова. Те снова усаживались на землю. Фогтов еще прислушался, глядя вверх, на поросший лесом каменный язык, потом и сам послушно сел наземь.

Полоччио, ругаясь про себя за бабский подлый выкрик – нервы надобно лечить! – снова устроил линзу над нужным местом карты, убрав ненужного теперь золотого оленя в карман камзола. Закусил нижнюю губу…

Изображение, как первый раз, резко прыгнуло в глаза ученого посланника, сотворив в глазах резь. Ощутилось то, что первый раз испугало, – ученый посланник будто мигом поднялся высоко вверх над рисунком карты, дьявольски реальным. Опять потянуло сблевать. Полоччио сдержал порыв желудка, сморгнул, прищурил глаза. Изображение на карте вернулось от размыва в четкость видения. И первое, что заприметил слезящимся глазом Полоччио, – был валун. Только на карте то был не валун, то был совершенно круглый камень – шар.

Не понимая себя, Полоччио запихал карту обратно в малый торбас, завинтил на место линзу зрительной трубы. Потом, как был – стоящим на коленях, так и начал молитву: « Fater unser … »

Подложив под голову седло, Артем Владимирыч лежал ногами к костру, на котором Баальник варил для князя чай с травою, подсыпанной Вещуном. Вещун вдалеке, на опушке священной рощи Х’Ак-Асов, собрав возле себя солдат, рассказывал им праведную историю рыбохвостого мужика, высеченного барельетом на камне. Солдаты сидели тихо-тихо, только иногда шевелясь. Князь улыбнулся про себя, повернулся набок, чтобы достать и перечесть в какой уже раз письмо своей нареченной – Лизоньки, и взглядом попал в темный взгляд немого повара-франка.

Телохранитель Полоччио, по своему обыкновению, наводил лезвие кухонного ножа на мыльном камне и отчего-то пристально смотрел в лицо князя. Стоял он в пяти шагах от лежащего.

– Пошел прочь, мудак! – зло и для теплой еще души – бешено взревел Артем Владимирыч. – Сен Аксакал мен сагильген сыгиин хой!

Франкский повар, не понявший сорванной бешенством тюркской матерности, но уловивший интонацию, не меняя лица, повернул кухонный нож и пустил его в князя.

Два оборота совершил нож, летя в горло князя. Франк при полете ножа взгляда не увел и не изменил. Артем Владимирыч успел правой рукой ухватить нож за лезвие, провернуться туловом на земле и снизу с силой послать оружие обратно. Повар, которому нож вошел на вершок под правую пазуху, под поднятую руку, даже не дернулся. Не отрывая от князя взгляда, он ухватил нож за рукоять, выдернул, брызнув кровью на серую свою одежу, и в два шага очутился перед князем.

– Стой! – крикнул князь. – Стой! Егер!

Сзади повара уже очутился Егер, с поднятым для смертного удара кистенем.

Егер понял князя. Провернул оборот шипастого оружия так, что с хрустом подрубил правую ногу одуревшего франка. Немой повар вдруг хрипло выругался, очутившись на земле. Наступив на нож убийцы сапогом, Егер сунул ему в рот рукоятью кистеня. Заломил рукоять, кроша зубы и расшеперивая подлый рот. Во рту, полном крови, Егер увидел, что язык немого на самом деле откушен лишь по кончику, и говорить, скотина, сможет.

– Так я его возьму в работу, княже, – сказал Егер, – подмогайте, парни…

Солдаты, что сбежались к минутной замятие, подхватили оглушенного дикой болью франка и потащили в ближайшую ложбину.

– Ловко ты, княже, его уделал, – спокойно сказал Баальник, цедя через край котелка в кружку князя вскипевшее травное варево.

– Молодой пока, мышца не вялая, – больше сам себе, чем Баальнику, ответил князь и снова лег. До письма от Лизы опять событие не дозволило добраться. Сатаново отродье… Как Полоччио ел из рук этого злого беса? И, кстати, как воспримет ученый посланник смерть своего хлебодарца?

Баальник меж тем, поставив рядом с князем кружку взвара с острым запахом, отломил стебель дикого проса, аккуратно срезал его по краям, сунул в кружку один конец, а второй протянул князю. Артем Владимирыч стал потягивать крепкое варево через стебель, мерекуя, как же подать Полоччио явное смертоубийство франка. То, что смертоубийство будет – это Егер обеспечит явно. Из лощины, вон, доносятся его резкие слова и крики пытуемого слуги Полоччио. Может, подзадержать смерть? Где это носит проклятого авантюриста? Обед уже подошел…

– Кончился варнава, – сообщил князю Баальник, услыхав опытным ухом каторжанина долгий предсмертный стон пытуемого.

Князь выплюнул стебель, сел.

Матерясь, оттирая травой кровь с правой руки, подошел Егер.

– Ничего, скотина, не сказал. Крепко их воспитуют, злыдней иноземных! – сообщил князю Егер, присаживаясь рядом.

– А ты бы – сказал? Про меня – сказал? Под катовой пыткой? – спросил Артем Владимирыч.

Егер малось подумал, отчаянно мотнул головой.

– А чего это… франк подлый орал тебе: «Омерта»? – полюбопытствовал Баальник. – Это что за слово? Молитва?

– Нет, – с досадой на себя отозвался Егер. – Это у них, в Италиях, закон такой есть – молчать по праву едйнокровия.

– В какой Италии? – удивился Артем Владимирыч. – Ведь Полоччио твердил везде, что повар – франк!

– Вот, – с удовлетворением сказал Баальник, – все же Егер недаром пытал поганую тварь, князь. Теперь тебе не надо ум ломать – как подломить клятого иноземца Полоччио. Ты крепко теперича нагреешь ему башку сказом – кого истинно он пригрел на груди, какую гадюку!

Со стороны озера послышался бешеный конский топот. В лагерь наметом несся ученый посланник, далеко оставив позади своих сопровождающих.

Полоччио, осадив коня, ловко спрыгнул с седла, на прыжке отбросив стремена. Отопнув ногой, не видя княжью кружку со взваром, он подошел к сидящему Артему Владимирычу, не удержался и сел рядом. На красном лике его сияла радость.

– Все! Князь, все! Я нашел свой клад!

– Свой клад? – состроил удивление Артем Владимирыч, отмахом руки отсылая от себя Егера и Баальника. – Это как надо понимать? Ведь Императрица наша, Екатерина Алексеевна, дала тебе путь сюда по уговору, что ты токмо ейные клады будешь раскрывать… О твоем кладе – уговору не было.

– Будет уговор, будет! – все еще растягивая лицо в тайной радости, – прошептал Полоччио. – Отныне, князь, давай так – ты мне помощник, а не подчиненный… На своих помощников у меня что-то большой надежи нет…

Теперь князь состроил на своем лице улыбку удовольствия.

– Конечно, Ваше ученое степенство… с радостью стану вам помощником… А вот с горестию теперь должен сообщить, что твой повар-франк – вовсе и не франк, а сицилиец…

– То мне известно было давно ранее, – отмахнулся Полоччио. – Теперь планы наши станут таковы…

– Погоди… Джузеппе, – резко оборвал князь лелеющего мечту иноземца, – погоди! Твой повар – никак не немой. Язык у него вполне присутствует на нужном месте!

– Ну! – Полоччио приостыл мечтать. – И чего он тебе тем языком сообщил?

– А ничего, – ответил князь. – Кинул в меня ножом, потом хотел прирезать принародно, да его мои люди попридержали… слегка… Потом поволокли от меня подалее, чтобы меня кровь в набат не кинула… Своих убивцев я как-то не жалую… А может – это твое ученое степенство подговорило своего ближнего меня прирезать? А? Скажи правду – я пойму…

Полоччио поднялся в рост, огляделся. Кругом, шагах в десяти, стояли люди князя.

– Убиение тебя, главного мне помощника, особливо сегодня – мне без надобности, – пролязгал Полоччио и крупно, медленно перекрестился. – Так, а где эта тварь сейчас?

– Да вон, в тую лощину положили твоего повара… – громко сообщил иноземцу Егер, – охолодится… поди, уже охолодел…

Полоччио насупился и пошел в указанном направлении. Князь тоже встал, приладил к поясному ремню саблю в ножнах, до сего момента лежавшую в траве.

Подъехали ко княжьему костру Гербертов, Гуря, Фогтов. Артем Владимирыч мельком взглянул на их довольные рожи, зашагал к Полоччио. Ленивой походкой туда же, к лощине, начал двигаться и Егер. Баальник махнул рукой вятскому Ванятке. Тот, мотнув головой, повел к лощине трех самых задиристых солдат.

Полоччио стоял нагнувшись. Он рассматривал оголенный и татуированный живот бывшего повара. На животе убитого синей краской был выколот якорь, перекрещенный с кинжалом. От якорного кольца в обе стороны змеились ленты с буквами латиницы.

Полоччио поднял голову на подошедших. Лицо его было белым. Радость стерлась с лица.

– Вот же кобели черные! – ругнулся Полоччио. – Подсунули мне в ближний круг – ближе не бывает! – сицилианского бандита!

– Значит, – спросил князь, – у тебя, Ваше ученое степенство, ко мне за верное убийство твоего слуги – претензий нет?

– Нет, – устало сказал Полоччио.

Он выпрямился и медленно пошел к своему вагенбургу.

Егер тронул князя за плечо.

– Полоччио! – крикнул вослед князь. – Люди мои интересуются: что себе пишут краской по брюху ваши бандиты?

Полоччио остановился, глухо сказал:

– Капо ди тутти капи. Главарь всех главарей – по-вашему… Из семьи Варонезе… Самый страшный людской род на Сицилии.

Вечером Джузеппе Полоччио в сопровождении Гури, Фогтова и Гербергова без приглашения подошел к костру князя. Артем Владимирыч мотнул Егеру в сторону подошедших. Егер весело оскалился и побежал за тарелями – гостей кормить надо. В тот вечер у князя подавали пшенную кашу с луком и салом, пресные ячневые лепешки с углей. Запивали густую жирную пищу речной водой с малой каплей уксуса.

Полоччио сел и стал есть, не морщась, посверкивал глазами. Гербергов мучился: каша ему не лезла без привычного вина. Фогтов ел, чтобы есть. Только Гуря жевал одну лепешку: сало свиньи ему претило его законом.

Полоччио, покончив со своей порцией, забрал нетронутую кашу Гури и продолжил ужинать.

Вокруг княжева костра сидели свои люди. При них, нисколько не пряча мыслей, Полоччио и заговорил:

– Не будь в сем трудном путешествии, князь… ведь ты, майор, хоть и ссыльный, но по крови князь – так?.. Не будь мне личного профита, князь, на этаком трудном пути, разве бы я согласие дал ученым мужам Европы – ехать в страну незнаемую?

– Прикажут – поедешь, – выпив полкружки кислой воды, сказал на то Артем Владимирыч.

– Приказать вольному человеку? Это у вас в Московии – да, так. А у нас – нет. У нас человека можно приказом токмо на виселицу. За грех прямой и явный… А в путешествующее состояние человека не можно послать без его воли… Посему, в присутствии свидетелей…

Гуря тут же достал бумагу, исписанную им часом ранее, когда они с ученым посланником решали – где отныне обедать. Протянул бумагу Полоччио.

– Да, – продолжил Полоччио, – в присутствии свидетелей прошу утвердить подписью следующее, князь… Чту:

«В городе Венедия… это оставим… лично мне_гбез присутствия свидетелей, русским купцом, прозванием Онисим, была передана присмертная тайна – где в (Либерии сокрыт клад золотых изделий…»

– Вот вражина! – не утерпел Егер. – Тварь продажная! Купец буев! Такого купца я бы…

– Хватит ругани! – прикрикнул Полоччио. – Будь ты вместо него, того купца, гниви ты заживо – тоже бы тайну не унес… на дно моря Срединного… Чту далее:

«Ежели при помощи людей русских, данных мне в распоряжение Императрицей Российской, добуду я тот клад, то им, тем людям, что согласны идти мне в помощники – того клада десятая часть…»

– Такой документ мне подписать – что выю под топор положить, – отмахнулся Артем Владимирыч, – ибо законы нашей земли писаны на предмет кладов и разных диковин земных, водных и небесных еще Петром Великим. А за укрытие тех кладов и диковин – казнь. И при том – все в земле российской найденное – принадлежит ноне нашей Императрице, Екатерине Алексеевне. А уж похочет она находчика отблагодарить – частию клада али батогами – то ей и решать…

Полоччио молча выслушал отказ князя.

Молчали все люди – с обеих сторон.

Тогда в укорот князя вступил Гуря:

– Артем Владимирыч, – елейно начал он лить слова, – что же вы лжу на свет вынаете? Место, где как бы клад нашел ученый посланник Джузеппе Полоччио, – не есть земли, принадлежащие к Российской короне!

Артем Владимирыч в который раз удивился Гуре. Тишком, тишком, но тот раскрывал все более и более своих тайн – умственных и характерных. Но – с кабацким ярыжкой спорить – себе убыток. Князь повел взглядом по своим людям – кто найдется ответить выкресту?

Егер смотрел на концы своих сапог. Баальник стоял спиной и жевал травинку. Вещун затерялся где-то в приозерных долинах…

Перекрестился Олекса, совершил поясной поклон князю и, глядя поверх голов, сипло проговорил:

– Раз мы сюда пришли, да пришли с боем, то сим и означили эти земли на вечное свое владение… Под империей, стало быть, эти земли, Гурьян. Уже третьего дни – под империей…

Гуря бессовестно захохотал. Егер дернулся – князь видел – зацепить иудея правой рукой в ухо.

– Егер! – крикнул Артем Владимирыч. – Почто солдаты у тебя разбрелись, как коровы недоеные? Рескрипта Императрицы не знаете? Затесать немедля и воткнуть накрепко саженный столб здесь! – князь топнул оземь. – Да столб с полосами и гербом нашим поверху. Видишь, на некую публику сомнение нашло – будто не мы здесь хозяева!

– Али – нашло форменное помешательство! – добавил Егер, повернулся и заорал на ночь глядя, балда: – В Богородицу вашу мать, да через семь гробов с присвистом! Ста-а-а-новись, блудливая рать! Древо рубить, тесать, приметный столб – ста-а-а-вить!

Полоччио покачал головой, смотря на выверты ссыльного князя. С такой прытью он, пожалуй, добудет себе избавление от ссылки… Но чужую судьбу – что со своей равнять? Свою надобно наперед ставить, вот и весь гешефт.

– Князь! – звучно произнес ученый посланник Джузеппе Полоччио, с этого отрезка пути определив для себя именно так величать ссыльного майора. – Князь, давай продолжим наш торг.

– Продолжим, – перевел дух Артем Владимирыч, – но как? После того, что я тебе объявил, про свой клад ты будешь вести торг только с Императрицей нашей, Самодержицей российской!

– Ладно, ладно – будем с Императрицей вести торг, – поспешно согласился Полоччио, – однако пока мы лишь шерсть с живого барана себе на чулки меряем…

– Вот те на! – удивился Артем Владимирыч. – Ты же баял – клад! А не шерсть!

– По всем приметам – да, клад, – терпеливо отмахнулся Полоччио. – Кладов в земле много, да вынуть можно не каждый. Вот когда вынем, тогда и разговор продолжим – кому и с кем торговаться. Я же пришел пока просить о помощи к тому кладу добраться… Вот что я имею на этот счет!

Открыто, не таясь, Полоччио вынул на свет карту из малой тороки, открутил линзу со зрительной трубы и, наконец, накрыл на карте озеро Алтынколь фигуркой золотого оленя… Потом показал Артему Владимирычу, как на той карте выглядит каменный шар. Верный признак клада…

Сентября, первого дня, в приемной зале Императрицына дворца собрались придворные – устраивался смотр новых фрейлин Екатерины. Граф Панин в этот раз явился не один, а прихватил с собою двух новоявленных корнетов Преображенского полка, полковником коего была сама Императрица. Оба корнета имели нерусскую принадлежность и происходили: фон Брюллов – из остзейских немцев, а Ван дер Вален – из потомков шведского полона Петра Великого, выкупленных в свое время, но отказавшихся от возврата на родину.

Смешливый и глуповатый фон Брюллов мало устраивал Панина по ходу задуманной комбинации, но потребных людей со времен Петра Великого в России сыскать было завсегда трудно. Для темного дела сойдет и этот отпрыск бесштанного вестфальского ротмистра. Тут делов-то, ума не требующих, а токмо что нижней готовности – на пятак!

– Туда смотри, бодливый селезень! – в сердцах одернул Панин вертлявого немца.

Он указал туда, где перед Екатериною, стоявшей в окружении придворных дам, делала реверанс молоденькая девушка. На миг поклона она уронила на свое лицо изумительно светлые волосы. Ее бальное платье скользнуло по гибкому телу, и немедля по платию засверкали блестки, режущие глаз даже при свете свечей.

– Бриллиант! – бухнул басом Ван дер Вален.

– Тебе ожениться пора, герр Вален, – не слыша шикающих сзади голосов, – проговорил граф Панин. – За этой барышней – огромное княжье состояние, немеряно земель и челяди.

– Я – готов! – вытянулся перед графом Ван дер Вален.

– Я – тоже готов! – корча ужимки вялым подбородком, сообщил графу и немецкий корнет фон Брюллов.

Императрица Екатерина Вторая через особого гарольда объявила собравшимся, что в ее штат приняты три фрейлины от высоких фамилий и по сему случаю объявляется праздничный ужин, а после – бал.

За сто рублей серебром, немедля данных графом Паниным, фон Брюллов согласился оказать содействие своему однокорытнику Ван дер Валену в стихийном, но мощном наезде на новую фрейлину Императрицы – княгиню Лизу Трубецкую.

Таковой «наезд», по внутреннему языку молодых преображенцев, состоялся сентября третьего дня, когда новеньких фрейлин в первый раз проводили в дортуар женской половины Летнего дворца Императрицы.

Тот дворец был строен хламно, кривулями, свечи комнатные дамы жестоко экономили – на свой кошт их заносили, а посему наезд корнету Ван дер Валену удался на славу.

Закутанные в темные плащи молодые гвардейцы дождались прохождения фрейлин по темному угловому отрезку коридора, фон Брюллов тюкнул Лизу Трубецкую огромным кулаком по голове. Вдвоем ее легко утащили без особых звуков под лестницу. А оттуда – в комнату уборщицы, купленную за отсутствие ея ночью в комнате за рубль.

Утром, переждав переполох, граф Панин ввел в кабинет Екатерины юного Ван дер Валена.

– Он, матушка, свершил… правда, по огромной и безумной любови, сей ночной поступок, героя коего ты изволила приказать сыскать и немедленно.

Екатерина поразилась, с каким цинизмом граф представил ей, им же, всего вероятнее, и подговоренного безродного хлыща. Ловко заходит граф с козыря, пусть и не с туза, но с короля – точно.

– Жениться на моей фроляйн… – тут Екатерина услышала будто со стороны свою онемеченную речь, да бог с ней, с речью! – жениться на обесчещенной тобою Елизавете Трубецкой, девице княжеского рода, ты, шалопай, – согласен?

– Согласен, – пискнул высокорослый шалопай, – да вот как по сему факту примут решение невестины родные? Выручи, матушка-заступница!

Корнет, наученный графом, пал на колени и пополз к туфле Императрицы – целовать. Пока целовал, Императрица передумала подключать графа Панина к обдумываемой ею интриге противу Императора Иоанна Шестого, избывающего жизнь втайне от мира, среди каменных равелинов Шлиссельбурга. «Самой надобно изыскать вот такого же… урода военного, нищего да настырного, да, упаси Бог, никак не русского!»

– Встань, мой мальчик! – неожиданно ласково произнесла Императрица и потянула Ван дер Валена да волосья. – Встань. Еще нападаешься на колени перед невестиной родней!

Утром, в доме на Фонтанной перспективе, что числился вторым домом от Невского прешпекта, князь Владимир Анастасиевич, прознав от поверенных лиц о ночном случае с Лизой Трубецкой в Императорском дворце, враз обсурвел – впал в бешенство крови. Отрубил руку гонцу – тот голову смог увернуть, стар уже был князь; саблей снес дубовые косяки дверей – пробивался на улицу. Его безоружно держали четверо ближних вар-йагов, – посланных в Петербург с-под Трубежа князем Трубецким, как Лизину тайную охрану. Двоих вар-йагов Владимир Анастасиевич сумел-таки достать дедовской саблей, те отползли в угол, шипя ассурские противобожия. Двое остатных похватали напольные канделябры и без уверток, грубо, стали теснить Владимира Анастасиевича к раскрытому во двор окну.

Потеснили.

Со двора, в окно, рослые вятские челядинцы разом выплеснули на князя шесть банных шаек ледяной колодезной воды. Князь помутнел глазами и в беспамятности осел на пол.

И тем же ранним днем, пока князь не пришел в себя, два Вар-йага ушли конной заводней – о троеконь каждый – на Трубеж, к отцу Лизы, старому князю Ивану – Рутвягу-Трубецкому. Ушли с черной вестью.

В ночь же, по концу того судорожного дня, когда Императрица Екатерина вела куртаг и потчевала карточной игрой нового посланника императора Австрии – графа Шулленбурга, рослый лакей принес ей на золотом подносе бумагу красноватого оттенка. Улыбнувшись графу Шулленбургу – нос граф имел короткий и торчком, как у сынишки Императрицы – Павла Екатерина распечатала послание и застыла, уперев глаза в бумагу. Там рукою князя Гарусова, да с его же подписью, были начертаны пять строк:

«Великая Императрица и Самодержица Российская! Припадаю к ногам Твоим с нижайшею просьбою – сына моего единственного, князя Артема Гарусова из Сибири в Петербург не отзывай по окончании его командации. Вели ему вести в Сибирских окраинах любое, потребное тебе дело. А казус с его невестою – Лизаветой Трубецкой – семейно прочтен нами, как Тебя не касательный. А касательство имеет к нему токмо наш род. И род наш просит, по возможности и по прошествии некоторого времени девицу Лизавету Трубецкую от служения Тебе освободить. Место же девице Лизавете – и буде – Сатаной пожалованному приплоду ее – станет определено в имениях дальних, Тебя не беспокоящих. Судьбою же нечестивца, имя коего и писать не здесь могу, озаботится пусть Бог наш Небесный. Остаюсь в почтеннейшей преданности к Тебе – отставной генерал от артиллерии, князь Гарусов».

Екатерина подняла глаза от листа необычного цвета к лицу придворного лакея. Его она видела в первый раз, но не удивилась – поняла, в какую замятию сунул ее головой подлый граф Панин.

Екатерина машинальным делом взяла с зеленого стола золотую монету, протянула ее ливрейному молодцу. Тот с поклоном монету принял. Кругом них смеялись полупьяные игроки, хлопали о столы карты, а Екатерина сочно видела, как расходится по шву рукав ливреи от давления мощного мускула этого неизвестного во дворце челядинца. Не его была ливрея, и не был этот рослый молодец дворцовым лакеем. Убийцей он был…

Челядинец всего один миг подержал на ладони монету, кивнул Императрице, опустил ладонь, монету уронил на пол и зашагал в сумрак – к выходу.

Императрица разом пересохшим горлом не смогла выдавить крика гвардейцам охраны. Да еще к лицу ее подсунулся, сильно воняя кельнской водой, австрийский посланник, прошептал:

– Савидовать буду всей жиснь, что такие сольдат, как твой лакей, в твоя армия есть!

– Пошел на хрен, долбак! – прорвалось наконец у Екатерины.

– Спасибо, спасибо, – во весь рот и во весь свой ум заулыбался австрийский посланник.

Екатерина, насильно улыбаясь, на горячих ногах добралась до туалетной комнаты. Шуганула оттель немецким хамским словом двух служанок, осталась одна. Перечла письмо, хотя и так все было ясно: тот молодец в ливрее мог и не письмо ей протянуть – кинжал в сердце. А морда у него, будто долотом деланная, смачно говорила, что ему смерть – не в диковинку. Хоть своя, хоть чужая. И насчет девчонки – Лизки Трубецкой – тоже ясно прописано. И насчет Ван дер Валена… Найдут дурня-голландца, найдут в… казарменном ватерклозете, да еще без уда и без головы… Такое, сказывали, с иноземцами в Петербурге уже бывало. И не раз… Ладно! Хватит!

Екатерина зарукавным платочком утерла вспотевшую шею, грудь, осторожно поправила подглазные румяна. Ван дер Валена оженить на Лизке Трубецкой немедля и тотчас отправить в войска. Пусть под страхом быстрой смерти подберет военного человека в прямые исполнители замысла противу Иоанна Шестого. Человека нерусского, а лучше – поляка. Да, поляка… И вот ведь Бог – все видит! – такой полячишка есть! Конечно – есть. Днями подписала Екатерина решпект о назначении в русский Семеновский полк поручиком – Мироновича! За того хлопотал сам Понятовский, будущий король Польши. Ай да Екатерина! Ай да русская Императрица! Быстро дошла умом до жестокости русских интриг… Поляк Миронович, рекомендованный самим польским крулем Понятовским, убьет, как бы заговором, Императора Иоанна Шестого… Так. Европа станет на Польшу смотреть, как на собаку бешеную… Очень хорошо… Польше от того никуда, кроме России, не кинуться, дабы себе прибежище искать! Ой, как гладко… Ну а опосля прямого действа того полячишки насчет убийства Иоанна – полячишку мигом казнить, судом скорым…

А уж противу Ван дер Валена, как в письме старика Гарусова сказано, сами они пусть кланово и разберутся. Значит, мнимое освобождение Императора Иоанна Шестого надобно подогнать к моменту некоего происшествия с Ван дер Валеном… Того Ван дер Валена немедля Трубецкие зарежут и концы заговора противу Иоанна Шестого – все в воду… Ловко!..

Императрица захлопала в ладоши. Тотчас вбежали комнатные девушки, поднесли ароматической соли.

Екатерина подышала из пузырька сильно ароматной смолы, в голове стало холодно. Сделав холод на лице, Императрица вышла в залу. Улыбаясь одними губами, прошествовала к своему столу. За ним не играли – дожидаясь ее.

– Граф Шулленбург, – обратилась Императрица к австрийскому посланнику, – мне импонирует, как вы разбираетесь в солдатской стати… Завтра с утра приглашаю вас посмотреть развод моих кавалергардов, коих полковницей я являюсь… – Говоря так, Императрица все искала глазами графа Панина. Искала напрасно – граф на куртаг не явился…

Графа Панина в тот вечер на темной Васильевской переправе шестеро конных молодцов отбили у кавказского конвоя, зарезав махом четверых горских конвойцев, не давши им и раза махнуть шашками. Кучера просто оглушили.

Опосля к карете тяжело подошел человек с тростью, спросил глухо:

– Чьего ума дело с девицей Трубецкой?

– Катькино, – мигом соврал граф Панин. Ему страшно жало в тот миг понизу брюха. Сказавши имя Императрицы, граф почувствовал, как сквозь бархатные колеты потекла на атласные чулки вонькая горячая моча.

– Врешь, – придушенно молвил человек с тростью, – здесь твой замах, твой удар, по-твоему выверен… Посему – помни меня… с утра до ночи, да с ночи до утра, да каждый день…

Сказавши так, человек шагнул в сторону, ударил тростью правую пристяжную шестерика. Та всхрапнула и поднялась на дыбки. Шестерка, бешено кривуляя, понесла повдоль Невки.

Потерев вонючие руки о камзол, граф Панин вспомнил имя человека с тростью. Это был отставной ныне палач Горемякин, что начал точить топор о шеи государевых преступников с четырнадцати лет, при Его Императорском Величестве Петре Алексеевиче… дай ему Боже, вечного упокоения!