Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

Князь, явно увидела Императрица, в уме вдруг споткнулся. Вот так! Чуяла она некий подвох, когда ее, еще принцессой, обозвали русским именем. Обозвали, да еще то имя ей крепко нахваливали. Мол это имя христианской святой, в древнее время умершей лютою смертию за веру христианскую… Видать по князю, что не христианское это имя. Вроде арабским языком несет от имени, как его располосовал на слоги старый князь… Соврет или правду скажет об имени?

Владимир Анастасиевич между тем молчал и ругался про себя нешутейно – влип он с толкованием имени Императрицы! Влип! Не его это епархия, чтобы вот сейчас выложить длинное Божье толкование имени сидящей супротив него русской Императрицы… Екера мара! А ведь – не соврешь!

Князь Гарусов выдохнул:

– Чти, Ваше Величество, свое имя так: «Святая жрица, которая нянчит святое семя»…

Екатерина в изумлении подняла ко лбу насурмленные брови, задышала… Так и есть! Ведь так и выходит! На что ее привезли в эту страну – на действо по получению наследника – так и обозвали… Сволочи! «Нянчит святое семя»! Ох, кому-то нынче придется пострадать!

Старый князь меж тем наклонил лицо – спрятал – и начал рыться в глубоком нутряном кармане мундира. Пронеси его Боже! Как еще не сорвалось – где нянчит святое семя носительница этого имени. В шахте она его нянчит, рабыня она! Старый стал, Вар Йинг, старый… Молчи уж далее!

Владимир Анастасиевич достал круглый свиток из тонких кож. Свиток по верхнему углу был сшит суровой, просмоленной нитью, конец коей был мертво приварен к коже большой, в половину ладони, печатью из литого и действительно – красного золота!

– Вот, Ваше Величество, дарую. На досуге станете честь, помяните старика!

Екатерина развернула свиток. Кожа заскрипела. Свиток был писан черной чернилой непонятной блестящей выработки. А к тому же – странной азбукою. Впрочем, Императрица буквицы узнала. Медленно просмотрела первые, ровные строки, с чертою по верху буковиц. Первые же фамилии в начале списка, да к ним и перечень государств – испугали ее!

Екатерина осторожно завернула свиток и отложила на край стола. Ай, как хорош подарок! Свиток сей, переведенный на расхожий ноне русский язык да пущенный в списке среди иноземных послов, собьет с них спесь почище сотни пушечных батарей! От проектируемой супротив ее, Екатерины европейской коалиции не останется и упоминания! Каждый государь поскорее захочет забраться в свою норушку! И будет отчего! Сей документ наглядно демонстрировал легитимность притязаний России и Императрицы российской, скажем прямо – на Польшу! И не токмо что на Польшу! На земли от Волги до Скандии бита печать суров! Токмо вот что. Надо с учеными людьми, аккуратно подобранными, сей свиток кожи под золотой печатью – изучить. Почему это так просто подал его старый князь подарком? Для чего? Может, подталкивает ее, Императрицу, к чему-то больно аховому?

Владимир Анастасиевич меж тем наполнил вторую чайную чашку водкой, встал и трезво, как будто и не пил до сих пор, сказал:

– Дай Бог, Екатерина Алексеевна, долгого тебе правления, Родине нашей – процветания. А сыну моему – наследника! За сие готов кровь пролить!

Вот этого Екатерина не ожидала! Разом вернулось к ней быстрое чутье интриги и борьбы.

– А что, генерал Владимир Анастасиевич, есть у вашего сына зазноба?

– А как ей не быть? Соседа моего по имению, что ты благословенно нашей фамилии возвернула, младшая дочь – Лиза. Извелась девица бедная, вестей от моего сына дожидаючись. Я как могу – утешаю. Мол, правит твой суженый дело Государево! Какое там! Нонешних девиц, ведь это не древняя старина, разве в тереме удержишь? Собралась вот на зиму приехать в Петербург. Имеет желание припасть к Вашим ногам, на предмет совместной ее судьбы с моим Артемушкой!

Князь отвернулся и стал вытирать глаза цветастым, московской обрубки платком.

– Слухи о вашем притязании на польский престол я пресеку! – внезапно, думая более о своих каверзах, произнесла Екатерина. Произнесла громко, четко, по-русски жестко. Потом много мягче – добавила:

– А за переданный мне документ огромной важности исполню любое твое пожелание, Владимир Анастасиевич! Чего хочешь – проси!

– Лизу, нареченную моего сына, прошу Вас, матушка Императрица, взять во дворец! Я уже стар, а округ нея карусель женихов вертится. Мне их силой уже не одолеть… Да мочно ли? А вот под нашим строгим приглядом Лизе все покойнее будет. Да и для важного этикету девица нужную науку переймет. Все не зря!

Екатерина вперилась в князя. Вот же старик! Мало того – отдал ей документ невероятной важности, можно сказать – променял на лафитник водки, так теперь еще и нареченную невесту молодого князя, что управляется сейчас в Сибири без понимания жестокой угрозы смерти, отдал ей, Императрице, в прямые заложницы. Припомня, что молодой князь Гарусов писал ей откровенные письма, без затемнения финансовых дел, да сравнив сие с прямым поступком его отца, Императрица поняла, что души русской ей до дна не исчерпать. И не выглядеть, что там, на дне, сколь ни высматривай!

Екатерина поднялась, позвонила в латунный колоколец.

– Договор меж нами случился, князь! Ваша Лиза пока побудет при мне, во фрейлинах. Через год, благословясь, молодой князь возвернется, тогда и свадьбу сыграем. Буду сама на той свадьбе – посаженой матерью. Чьих она будет? Лиза – чьих родов будет?

Князь быстро повернулся к Императрице:

– Трубецких, матушка Императрица, – ответил князь и встал во фрунт. – Разрешите отбыть в расположение личной усадьбы с благой вестию?

– Разрешаю! – важно протянула руку для поцелуя Императрица, дрожа под корсетом от услышанной невестиной фамилии…

Она осталась в беседке одна, дожидаясь спешащих на колокольчик лакейских. И, конечно, не слышала, как князь, мерным шагом ступая к южным воротам императорского сада, бурчал: «Договор – не случается, матушка Императрица! Договор – пилится! Эбле ер мар ссыик гин!»

Случись тогда рядом понимающий русские древности, от тех слов князя Гарусова упал бы, обмороченный. Царская то была матерщина. Больно ядреная.

Правда, князь Владимир Анастасиевич материл пока не Императрицу. А ситуацию, при которой для ради безопасности древнего рода пришлось отдать немке малый свиток древних порубежных и володетельных записей… Большой, величиной с дорожный сундук свиток тех записей, подробный и подписанный всеми европейскими династиями, лежал в запретном, хорошо охраняемом месте…

Позади лакейских, с удовольствием увидела Екатерина, медленно шел детина с низким лбом, числился у Ее Императорского Величества в гайдамаках.

***

За греческим скорописцем долго не приходили.

Ожидаючи в тесной каморе, наспех сотворенной людьми графа Панина в буфете чайной беседки, грек попивал из прихваченной четушки русское белое вино горячей иудейской возгонки. И считал, что меньше чем на десять рублей за сведения занесенной на бумагу скорописью беседы Императрицы и князя Гарусова граф Панин не поскупится.

Внезапно рванулась задняя, тонкой доски, стена буфета. Неведомый громила вытащил грека наружу, зажал ему рот огромной пятернею и вырвал из руки исписанные скорописью листы. Листы те сунул в карман, а грека, ровно куклу, протащил под правой рукой двадцать шагов вниз, к обводному каналу. Стоя в мокрой глине, левой рукой потный детина, видимо – левша, сунул нож в левую подмышку тайного панинского человека, подержал чутка. А потом отпустил.

Обводной канал в том месте имел бурное течение, ради поворота. Тело скорописца утянуло за тот поворот и вынесло в Неву.

Ищи его теперича…

Гайдамак же перекрестился и поспешил с листами к Володычице.

Глава 20

В две сотни верст был измерен путь, который прошел отряд под водительством ученого посланника Джузеппе Полоччио на восток от реки Оби до первых рукодельных холмов.

Баальник сначала ехал на передней телеге, потом попросил коня. Ему подвели смирную русскую лошадь-десятилетку. Ведун потрусил вперед. Князь мотнул головой есаулу Олейникову. Тот прихватил с собой младшего урядника, и они поскакали за Баальником, не опережая искальца.

Обозники увидели, как люди, скачущие в двух верстах впереди них, вдруг очутились выше ровного поля безмерной степи.

Князь Артем пришпорил своего киргизца. Тот наметом вынес его ко всадникам, на неприметную высотку. Под копытами коня подзвякнул камень. Высотка та возвышалась над степью сажени на две, но была столь пологой, что издаля ее не отличить и не отметить глазом от бескрайней зеленой равнины.

– Вот, – сказал Баальник, покидая седло, – это и будет курган. Только копать его для ради богатства – ненадобно.

Баальник пошел по траве, покрывавшей мелкие дробленые камни на кургане, и вдруг очутился в той траве по пояс.

– Бугровщики здесь уже шарпались, – сказал из неожиданной ямы Баальник, – давно, правда, но шарпались.

Ученый посланник Полоччио бежал к кургану, выпрыгнув на ходу из вагенбурга. За ним едва поспевали Гуря и Гербергов.

С невеликого вроде кургана видимость на местность весьма увеличивалась. Очень далеко в сизой дымке проглядывались кряжи невысоких гор. И редким, но ровным порядком к тем горам шли курганы. В седле сидючи, Артем Владимирыч углядел в них будто огромные тусклые тарелки бронзового, уже озеленелого литья, уложенные вверх дном. На верхушках некоторых низких, растекшихся по земле бугров стояли вертикальные камни.

– Камни там – ручной работы? – спросил Полоччио Баальника, указывая вдаль.

– Бабай-камень. Руками стесанный. Мужик там изображен в голом виде и с чашей в руках. Да вот такой же в траве валяется, – Баальник подопнул сапогом в траву.

Князь подошел. В траве, наполовину засыпанной каменной крошкой, лежал тесаный в брус камень, высотой в человечий рост. Сзади князя появился Егер, подсунул руки под камень, хукнул и рванул его вверх. Треснули корни травы, посыпалась земля со скальным крошевом.

Точно сказал Баальник. Темный от сырой земли песчаник явно показал старика с узкими глазами, держащего полукруглую чашу донцем вверх. Из чаши вниз древний каменщик высек насечки. Получалось – старик сыпет вроде зерна на могилу.

Все было понятно.

– Копать! Немедленно копать! – заорал Полоччио.

– Кости одни здесь достанем, Ваше благородие, – спокойно ответил Баальник. – До нас уже покопались. А ежели имеете интерес, то пора нам ехать вон к тому большому бугру.

Князь крикнул обозникам, махнул рукой вперед. Две сотни повозок пошли четырьмя рядами к большому и явно руками деланному холму. Егер побежал догонять своих солдат.

– На тридцать верст окрест вам скакать, – тихо сказал есаулу Олейникову князь, – бери всех джунгар, промчитесь скрозь окрестности, будто гребнем. Чего нам опасаться надо али нет – реши сам.

Есаул повернулся и пошел к своим лошадям. Меж них стояла и повозка, на которой лежал изнемогший Акмурза.

Скоро возле низкого кургана не осталось людей и повозок, кроме повозки с больным джунгарином.

Князь Гарусов подошел к джунгарскому предводителю:

– Акмурза, айналайн^{11}! А где твой лекарь?

Бравый воин превратился в худого, лицом сморщенного старика.

– Не принимай моих болезней, великий Сур кан, – просипел старик, – не надо. А лекарь… пропал лекарь. Совсем дурак оказался.

Старый воин русское слово – дурак – произнес с прищуром. Князь оглянулся. Внук Акмурзы, Байгал, сидевший на коне в сторонке, но разговор слышавший, вынул из подседельной тороки лекарский кошель, потряс им.

– Лекарь был из рода киданей, – торопливо сообщил Байгал. – Потому все лекарства пробовать должен был сам. Одно попробовал, прежде деда, и упал. Быстро умер.

Конь, коего князь держал за узду, стоял сзади и вдруг брыкнулся. Князь оглянулся. Старик Вещун, неведомо откуда взявшийся, подошел совсем близко к повозке Акмурзы и жестким, немигающим взором смотрел на джунгарина. Джунгарии завозился на сенной подстилке.

– Прикажи, Сур кан, – просипел, изнемогая Акмурза, – чтобы шайтан отошел. Мне худо с ним рядом.

Князь опустил повод коня, шагнул к Вещуну.

Вещун перевел взгляд на Артема Владимирыча и легко, так что шевельнулась только борода, качнул головой. Князь остановился.

– Байгал, – попросил Артем Владимирыч, – останься. Твои нукеры без тебя обойдутся. Здесь нужен.

– Прикажи нойону, пусть перевернет деда на правый бок, обнажит ему спину, – велел князю Вещун. – А ты, Артем Владимирыч, добудь мне пороху и водки. Немедля добудь. Шер шень^{12}!

Князь, будто его ударило, оглянулся. Никого из своих доверенных людей он не увидел. Так дед его, Анастасий-Ульвар, командовал, когда требовал от внука сделать дело быстро, даже по цене расцарапанной рожи или рук. Артем Владимирыч кинулся на коня и погнал за обозом. Огибая курган, он увидел стоящую повозку монаха Олексы.

Спрашивать, чего монах не едет за обозом – следит за князем, что ли? – было некогда.

– Олекса! – заорал князь. – Догони обоз, добудь моим именем у Егера водки и пороху. Шер шень!

Когда Олекса и растревоженный Егер примчались назад, к кургану, внук Акмурзы выпрягал лошадь из повозки деда. Прятал лицо. Вестимо – плакал.

Егер на ходу нагнулся, поставил у ног князя кошель, развернулся и, увидев отмашку княжеской руки, пошел наметом догонять обоз. Олекса остался возле повозки. Стал перекидывать ногу из стремени, чтобы встать на землю.

– Йок ер Маар!^{13} – цыкнул князю Вещун.

– Олекса, – смиренно сказал Князь, – ты, пожалуй, поезжай, догони обоз. Да пусть там мигом, на ходу, варят густую сурпу из молодого бара1нка.

Олекса закинул ногу снова в стремя, поднял правую руку – перекрестить остающихся.

– Кереметь шактана!^{14} – рявкнул в голос князь на Олексу и стукнул кулаком по морде его лошади. Та, скользнув передними ногами, понеслась прямо на курган и скрылась за могильником.

Вещун нетерпеливо показал на привезенный кошель. Князь кинжалом обрезал узел и достал из кожаного нутра склянку водки и тугие промасленные бумажные скрутки с ружейным порохом – патроны. Положил на повозку, рядом с дрожащим телом Акмурзы. Вид его левого бока со спины был ужасен. Огромный пузырь плоти вздулся на лопатке, оттуда сочилась вонькая зеленая жидкость. Предводитель джунгар вдруг застонал тихим, отходящим голосом. Вещун сунул руку в поясную кису, вынул оттуда узкий, странно и тускло блеснувший нож. Резко махнул им и срезал кусок дряхлой полы халата джунгарина. Намотал материю на подвернувшуюся палку, полил водкой, чиркнул кресалом. С третьего раза материя занялась голубым пламенем.

– Сен! Кель мен!^{15} – крикнул Вещун Байгалу. И добавил по-русски: – Держи ноги деда. Крепко. А то – зарежу, куттак ем!^{16}

Артем Вдадимирыч поразился, что Вещун нервничает и лается матерно на трех языках. Видно было: сам не уверен, что ладно выйдет с лечеванием в степи.

Байгал, все еще пряча мокрое лицо, навалился на ноги деда.

– А ты, княже, держи нойону голову. За плечи берись, голову локтями зажимай, во всю силу, едрит твой корень!

Вещун хищно примерился и резко полоснул ножом черно-синий пузырь на спине Акмурзы. Фонтан вонючей жижи залил руки князя, облил длинную бороду Вещуна. Тот отбросил нож в сторону, даванул на плоть руками. Акмурза забился телом, мотая Байгала, еле удерживающего ноги деда. Князь так сжал голову нойона, что боялся – лопнет.

Вещун прямо в рану, длиной в перст, плеснул водку. Снова сжал кожу руками. И так проделал три раза. Последний раз водка вытекла только чутка с гнильем. Тогда Вещун пальцами правой руки развел рану, а левой стал сыпать в нее порох из надкушенного им патрона. Высыпал порох так, что он густо облепил разрез, и поднес к ране огонь от факелка.

Порох пыхнул. Опалил Акмурзе длинные волосы на затылке. Джунгарский нойон последний раз дернулся телом и затих.

Увидев, как Вещун, достав из своей кисы длинную иглу с черной шерстяной нитью, стал в три стежка шить рану деда, Байгал этого не вынес. Отскочив, он выдернул саблю.

Сабельное лезвие, так уловил Артем Владимирыч, пошло косой молнией к шее белобородого старца. Язык князя замерз. И его руки слишком медленно разжались, чтобы оттолкнуть Вещуна с линии удара сабли.

А Вещун лишь поднял свой узкий тусклый нож, сабельная сталь ударилась по нему и скользнула вниз с заметной щербиной на лезвии! Будто старец саблю старой, дивной работы зубилом рубанул!

Байгал застыл от ужаса. Саблю деда ковал забытый нонче народ, еще при Чингизе хане. Белый народ с рыжими волосами, из суров. Сабля сменила уже двадцать поколений воинов и в роду считалась вечной и священной.

Вещун повернулся к Артему Владимирычу.

– Великий князь! Вели сему злому юнецу рану деда по пять раз, от солнца до солнца, поливать холодной водой. Ведро зараз. Да пусть свою надкусанную мною саблю несет колывану Кузьме. Мы с ним поколдуем над ней – как новая предстанет. Только пусть деду не говорит, как я саблю пересек. От того известия Акмурза долго болеть начнет. А так ничего, через восемь ден нойон встанет.

Вещун собрал в кису свои лекарные пожитки, выплеснул на траву остаток водки и неспешно побрел по травному следу, оставленному обозом.

Байгал кинулся к деду. Услышал, как тот стонет, будто младенец со сна. Не подымая на князя глаз, Байгал завернул саблю в кусок кошмы. В ножны покореженный клинок не лез.

Полоччио был радостен. Большущий, будто гора, курган возвышался над ним, будто холм Венедада под городом Венедией, что в Италии.

Тот холм тоже считался огромной могилой, но там, в землях просвещенных, – кто бы разрешил рушить могилу? Да еще на земле герцога Миланского?

Ученый посланник крикнул Гурю и обоих рабов – Веню Коновала да Сидора Бесштанного. Им было велено обмерить и зарисовать холм. Сам Полоччио, поманив Гербергова, стал подниматься наверх, скользя подошвой башмаков по траве.

Наверху кургана Баальник искал бабай-камень. Испуганным голосом бормотал слова заклинания.

Бабай-камня не было, и явно зримо – там он никогда не стоял.

***

Артем Владимирыч подниматься на великую могилу пока не стал. Внизу дел хватало. Обозных лошадей по его приказу распрягли и отогнали пастись к мелкой речке, что текла в пяти верстах от кургана. Телеги сразу выставили вокруг холма казацким куренем. Внутрь оборонного кура поставили оба вагенбурга Полоччио, повозки стариков – Баальника да Вещуна – да повозку Олексы с принадлежностями походного алтаря.

Пятьдесят солдат Артем Владимирыч определил для первой очереди бранного учения. Они не таскались взад-вперед на курган с ломами да кирками, а ворочали демидовские пушки и мазали земляным маслом ружья. Егер отвел им место для учений в версте от кургана, в восточной стороне.

По указке князя Гарусова, для полевых пушек еще в Тобольске плотники сколотили из тяжелой лиственницы подобие лафетов на сплошных толстых колесах. Теперь на лафеты пристраивали стволы новых орудий. Надо было рубить еще лафеты – про запас – и тесать к ним колеса. Не спросив разрешения князя, Егер пустил на лафеты те бревна, что готовились на ломку курганов. Левка Трифонов, артиллерист, бегал среди солдат и бил их по спинам саженным банником.

***

К ужину вроде утряслось. Левка Трифонов, отогнав всех от крайней в ряду демидовской пушки, поднес огонь к запальному отверстию. Пущенная сразу из литьевого гнезда в дело пушка радостно подпрыгнула, рявкнула неожиданно толстым голосом и послала ядро на версту.

Довольный собой, разогнув спину, Левка подошел ко второй пушке. Князь махом руки остановил его.

– Мастер, – приказал он, – попроси солдат перед огненным боем рот открывать. А то ухи вытекут!

– А? Чевось? – попытался услышать Левка.

Князь нагнулся из седла, обеими ладонями, но не больно, стукнул артиллерийского начальника по обоим его ушам.

– Понял! – крикнул в голос Трифонов и, обернувшись к солдатам, заорал: – Рты рассупонивай, бодлива мать! Разберись по пять рыл к орудию! Выполнять!

Подъехал хмурый Егер.

– Ружья, барин, дюже хороши, а вот нашими солдатами – только ворон пугать!

Артем Владимирыч, нюхавший горячий пороховой дым, на два года было забытый, радостно ответил:

– Егер, молись, кабы только ворон.

Зорким глазом он уже успел заметить, что далеко, со стороны гор, косым татарским строем к лагерю неслась разведка джунгар и забайкальцев.

***

Полоччио бегал по верхушке кургана, кричал на Баальника. Тот молча мерил шагами ему лишь известные расстояния. Потом поднял лицо на ученого посланника, сказал: «Копать нельзя», – и стал спускаться с холма к Вещуну. Тот сторожко, оглядываясь, ходил кругами возле точенной из крепкого камня гранита пирамиды в рост человека. Пирамида, так явно виднелось по сточенным ветром граням ее, ставлена была очень давно.

На внешней грани пирамиды, внешней от кургана, было вытесано вроде арочного окна. А в том окне – вытесан человек не человек, но существо человеческого обличил. Токмо глаза существа оказались спрятанными за округлыми… заслонками как бы. А еще тот, вытесанный, имел на груди пластину непонятного значения. Что высекли неизвестные каменщики на той пластине – ветер, вода и время уже стерли.

– Еще три таких там, – махнул рукой за курган Баальник. – По сторонам света, видать, ставили древние свои меты каменные, грозные.

К ним подскакал веселый князь Гарусов, расседлал лошадь, толкнул ее в сторону табуна, пасшегося у реки. Киргизец пошел шагом, перехватывая на ходу клочки густой травы.

– О чем спор, ученая шатия? – спросил князь.

Ему ответил Баальник. Что, мол, копать холм нельзя. Что-то не так уложено в могильном холме. Что – непонятно. Нельзя, в общем, копать.

Вещун отмолчался.

Артем Владимирыч постеснялся ругаться по-русски, отвел душу смачным тюркским словцом.

Вещун погрозил ему длинным пальцем:

– Чьи тут боги, пока нам неведомо, князь, но боги же!

– Извини, старче, душа просит. Ведь мне придется грех на нее складывать.

– Не вздумай принародно сие творить, отойди в сторонку… – гневливо, как показалось князю, ответил Вещун и, подтолкнув Баальника, пошел от каменной пирамидки прочь. По дороге Вещун завидел Олексу, коротко сказал ему про сумления князя. Олекса, приподняв край рясы, побежал.

– Вот, надо бы принять от меня покаяние, – не дав Олексе отдышаться, пояснил князь.

Олекса оглянулся. По краю кургана восходили солдаты. Каждый нес на плече саженное бревно. Полоччио, стоявший наверху, орал, чтобы шевелились быстрее.

– Оно так вышло, – заторопился Артем Владимирыч, – что либо раскопаем бранную могилу неизвестных воев незнаемого племени, либо – земляную усыпальницу неведомого царя неведомого нам народа. Вроде – грех?

– Стой, княже, здесь, – уверенно ответил Олекса. – Я – мигом.

Монах живо зашагал за курган. Артем Владимирыч сел прямо на землю, возле каменной кучи, оперевшись спиной на древние камни.

Плоские камни были поточены водой, жарой и ветром. На древний сторожевой знак оперся спиной князь. И если Баальник прав – беды не миновать.

Олекса, впрягшись в свою повозку, легко доволок телегу до князя. Накинул на плечи стихирь, приготовил святую воду.

– Повторяй, сыне, за мной, – чужим голосом начал Олекса. – Я, раб Божий Артем, при запинании работ, по повелению Императрицы нашей Екатерины Алексеевны, беру грех рабов твоих, Боже, на себя…

Князь повторял, одномоментно лихорадочно думал. Олекса, думал князь, парень свой… Ишь как ловко прикрутил к вине князя саму Императрицу!

– Ибо по винам своим, – тянул Олекса, – дадено мне было стать в военное подчинение неведомому иноземцу, каковой, Боже, не ведая законов религии нашей, истинно христианской, толкает меня на дела неверные и злые… но данной мною ротой я туи приказы не исполнить не могу, не лишившись живота своего…

Накрытый стихарем, Артем Владимирыч перекрестился сам, без веления отпускающего грех. Оно и правда, выходило так, как отмаливал монах.

– Истинно ли ты каешься, раб Божий Артем? – вопросил Олекса.

– Истинно каюсь и во имя замоления моих прегрешений, искупления грехов моих обязуюсь пред ликом Господа нашего, что в окончании пути нашего, в тех пределах, коих мы достигнем, водрузить крест памятный, каменный.

– Православный, деревянный, – поправил и подсказал Олекса. – На каменный трудов надо много…

– Потрудимся, – грубо ответил из-под стихиря князь, – но поставим каменный крест…

***

Копать курган начали сверху. Сверху многие люди видели, что князь, их истинный предводитель, на коленях, под стихирем, молился за отпущение грехов. Сие знамение быстро разнеслось по лагерю, направило руки работящих. Бояться теперь было нечего.

***

Байгал, коего Вещун привел к повозкам походной кузни, старался на огонь в малом горне не смотреть. Огонь – имеет дух злой и людям идет на подмогу, только если еду варить. А так его трогать, по вере Байгала, нельзя. А тут огромный человек огонь ворошит железной палкой, исходит при том русской бранью… Плохо… В таких руках да в таком огне дедовской сабле не надо бы вертеться… Да что сделаешь? Сам виноват – погорячился тогда с ударом.

– Зуб драть али кровя пустить? – вопросил колыван Корней, увидевши из-за дыма пришедших.

– Дамасскую сталь надобно выправить, – пояснил Вещун, отбирая из рук Байгала завернутую в кошму саблю.

Корней принял от Вещуна саблю, поднес близко к глазам клинок, что был на изгибе как бы укушен клыком неизвестного зверя.

– Зубило что ли пробовал по сабле? – немирно спросил кузнец у Байгала.

Парень пыхнул и задергался.

– Зубилом, – мрачно ответил Вещун, – мерекай, как заварить.

– Мерекать неча, старик, – пробурчал колыван. – Поди ведаешь, что здесь для плавки температура нужна, яко в горновой печи? Где я тебе такую возьму?

– Мерекай, говорю, – насупился длиннобородый старик, – а температуру я тебе насыплю.

Кузнец выпрямился, открыл рот, потом рот заузил и положил саблю на ковальню. Взял малый молоток, легко постукал по заусеницам, кои достигали чуть ли не средины лезвия. Заусеницы не сходились, пружинили.

– Точно – дамасская работа, – сплюнув опричь ковальни, сообщил кузнец. – За нее не возьмусь.

У Байгала глаза посветлели – вот-вот расплачется.

– Ты грей железо, колыван, – не вытерпел старик. – Я увижу – когда нагнать нужного каления. Грей!

Корней пожал плечами, сунул клинок на угли в клепаной железной жаровне. Махнул Байгалу рукой. Тот не понял. Старик сам шагнул к меховой гармони поддувала, два раза нажал на деревянные ручки. Пламя в толстом железном корыте поднялось, загудело. Байгал теперь подскочил, переял ручки мехов у Вещуна и стал быстро качать воздух в угли.

– Понимает, вошь узкоглазая, – съязвил Корней, – откуда огонь взялся. Теперя что, старик?

Вещун молча достал из своего кошля кожаный мешочек, развязал его. Прищурился, нашарил в мешке нечто и вдруг сыпнул на лезвие сабли. Цвет дровяных углей в горне мигом из красного стал ослепительно белым.

Корней крякнул, схватил средний молот.

– Тащи! Бей! – густо крикнул старик.

Корней ловко поддел саблю за рукоять, бросил клинок серединой на ковальню и начал уверенно – по цвету огня понял: каление бешеное – бить молотом по лезвию. Пять ударов пришлось на клинок. Он потемнел – сварился.

Кузнец, сопя, поднял лезвие к глазам – проверить варку. На том месте, где был раздрай, раздрая не виднелось, но шли радугой фиолетового тона линии. Сии линии означали, что металл опущен – стал мягок.

– Сварилось железо, а толку нет, – с неким облегчением сказал Корней. – Не отработала твоя волшба, Вещун.

Вещун сам взял саблю, осмотрел лезвие, увидел сизые линии на лезвии, ухмыльнулся.

У Байгала дергалась левая щека вместе с глазом – так он переживал.

– Раньше, много время назад, сталь сей сабли мастер калил через семь рабов, – мягким голосом сказал Байгалу Вещун. – Ныне рабов здесь нет, но вот, на деньги, купи трех телят, гони сюда.

Он протянул Байгалу три серебряных кружка, весом отменных, с клеймами древнего чекана.

Внук нойона Акмурзы, видно, понял. Он зло крикнул на родном наречии, и тотчас позади них затопали джунгары, издали следившие за молодым предводителем.

– Не колдуй, старик, – ухмыльнулся Корней, прищурив веки, – не проймешь телями старую работу. То тайна великая есть – как калить древнюю дамасскую сталь. Утеряно то мастерство… Давно утеряно…

– Вот сейчас возьму и об тебя проверю закал, – спокойно отозвался старик, – готовь огонь, работай поддувалом, Саг-Гиг!

Кузнец ругани или что ему сказано было – не понял. Или вид сделал, что не понял… Стал лениво подкачивать воздух под угли.

Джунгары подогнали трех годовалых бычков. Старик сам поставил упрямых животных в ряд. Наставил кощиев:

– Крикну – бей! – Тотчас рубите башки телям! И чтобы с одного удара! Потом – безголовое теля держать мне стоймя! Разберитесь живо – кто сие может устроить!

Джунгары поорали и разобрались. Приготовились.

Вещун снова положил саблю на огонь, чутка нагрел, потом бросил на лезвие щепоть порошка. Клинок в месте сварки побелел.

– Руби! – рявкнул старец кощиям.

Трое кощиев разом снесли бычкам головы. Из тонких шей струями брызнула кровь.

Кузнец в горло выматерился. Старец немедля схватил саблю с огня и за три мига сунул ее в три кровавые бычьи шеи – по рукоять. Потом поднял клинок вверх. С него дымком поднялась в воздух опарина. Сталь блеснула в солнечных лучах.

Старец внезапно повернулся и сделал замах вбок. Кузнец еле увернулся. Лезвие прошло в трех пальцах от его шеи.

Шесть джунгарских нукеров, раскрыв рты, еще держали безголовых телят. Вещун, крутанув клинок кистевым махом, перерубил всех телят надвое, скрозь позвоночники. Потом протянул саблю Байгалу:

– Доволен, нойон?

Не выслушав ответа, пошел легкой походкой за курган.

Сзади помертвевших от силы и колдовства старца джунгар раздался густой басок колывана:

– Телятину я себе приберу, богатуры, – сказал Корней, – будет мне плата… за работу.

Байгал, не оборачиваясь на голос колывана, небрежно и гордо махнул рукой.

***

Баальник на вершине кургана командовал работным людом. Впрочем, из копалей мало кто не ведал, как рыть колодцы с опорным срубом – в солдатчину брали деревенских, к срубам привычных. На земле разложили меченые заранее бревна, рубленные в паз. Из них сложили сруб высотой до пояса. В сруб залезли сразу два копаля и пошли звенеть железными лопатами.

Сруб на глазах стал утопать в земле. Когда копали углубились в курган на аршин, верхние венцы сруба сравнялись с уровнем земли.

Копальщики сменились. Сруб быстро нарастили.

***

Джузеппе Полоччио поразился простоте русской смекалки. Он уже заранее посчитал, что при сотне землекопов, да при соблюдении охоронения их от завала, копать внутрь придется неделю!

А тут управились махом! К обеду в ход пошли бадьи для выемки земли из глубины колодца. Внутри теперь копал один человек и копал быстро. И быстро заменялся другим рабочим.

Отобедав пшенной кашей со свиным бочковым салом, солдаты час спали под телегами. Пока спали, Баальник распорядился поставить над колодезным срубом ворот. Теперь много легче стало вынимать из сруба землю и усталых копателей.