Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Владимир Дегтярёв
Охотники за курганами

Посвящается внуку Тёме

Книга первая
Благословение императрицы

Глава 1

Артем Владимирыч Гарусов, ссыльный майор от артиллерии, с приглядкой топтал мартовский снег. Снег хрустел зимним хрустом, но со вчерашнего дня, кажись, еще больше пропотел под солнцем.

Скверно.

В Тобольске от малого до старого – все ждали последнего санного обоза по московскому тракту. Надеялись, что весна не поспешит с теплом и обоз пройдет сибирские реки да низины по твердому насту. Не успеет обоз – поднимется вода, обоз встанет за рекой Тоболом, у Тавды. Тогда товаров, посылок и писем придется ждать до лета. Лодками перевалить триста санных поклаж можно. Так, бывало, пробовали. Да только трети груза недосчитывались. Мало ли куда девался груз!

Скверно-то как!

Вода сойдет только к началу июня. Два месяца жданки. Еще два месяца!

Ссыльный майор, окромя вестей от матушки да батюшки, мечтал получить письмецо от нареченной своей – княжны Лизы Трубецкой. От той мечты ломило не только душу. Мускулы гнули кости от той мечты!

– Егер! – крикнул в сени Артем Владимирыч. – Помяну твою мать!

– А хоть и помяни, барин, – отозвался рык из сеней, – всё равно я безматерный! Несу!

Разбосикованный, как и барин, шагнул на снег Егер, майорский слуга, адъютант, нянька и телохранитель. На вытянутых руках детина нес широкую льняную простыню, только что усердно откатанную на вальке.

– Поперед меня отломай, потом ототрешь!

Егер согласно перекинул простыню на тын, подсек барина под ногу и принялся мять его в снегу. Артем Владимирыч кряхтел, пока Егер тер ему грудь и спину. А потом скинул исподники и, совершенно голый, вскричал:

– Ломай, кому сказано! Крепче!

Егер воровски глянул на улицу. На восходе солнца улицы Нижнего города лежали впусте. Но каково барину станет, ежели такой его вид бабы отметят? Хоть и ссыльный, но не мертвый. А как прозвище срамное прилепят? Однако команда поступила. И Егер пустил руки в работу.

Человека ломать по суставам и рвать мясо на костях Егера научил Васька-кат, коему Егер полгода был в помощниках, подработки для. На водку и тулуп с валенками той подработки вполне хватило. А барин и рад был, что Егер познал науку разминки человеческого тела. Хоть бы и у палача.

Всё же кратко нынче хрустел майорскими суставами Егер. По-над рекой Тоболом угадал он неровный конский топот. Усталый конь торопился в кремль, на губернаторов двор. Путь туда от реки шёл по Казачьму взвозу, аккурат по их Мыльной улице.

Пока барин коня не слышал, Егер кинул ему на спину простыню и укутанного, лежачего крестом стал растирать суровым льном. Кряхтеть майор перестал, но подвывать начал. Хорошо.

– Хорошо, брат, очень хорошо! – подтвердил Артем Владимирыч.

Не понимая упрямого жима егеровских рук, барин силком поднялся в рост. Тут из-за соседского пятистенника вывернул и всадник.

– Ты! Холоп голозадый! – хрипанул всадник. – А ну, укажи – к володетелю правильно еду?

«Завалит. Гонца государева с конем завалит!» – подумал Егер, утолокивая барина в сени. Но тот шибанул слугу пяткой в промежность, выскочил наружу, снес плечом тын, повернулся и замком рук врезал гонцу в грудь.

Конь под тем, точно, сложил ноги враскорячку и завалился набок. Всадник, придавленный конем, сопя, рвал поясной пистоль, когда Артем Владимирыч хукнул ему по хребту.

Тут Егер подоспел с тулупом и, накрывши барина с головой вязкой овчиной, толкнул его обратно в тынный пролом.

Убедительно гукнул пистольный удар, сполошив половину сонного еще посада. Пуля тюкнулась в бревна старой избушки ссыльного майора Гарусова. Бревна загудели. Гонец ругнулся на промах, зашарил тяжелый седельный пистоль.

По ругани государева человека Егер с облегчением понял, что тот не московит, а сибирский. Почтовая гоньба, скорости для, шла по ямским подставам. Видать, снова в государстве Императора Петра Федоровича, прозвищем – Третьего, случилась смута.

– Ехай ты, Господа ради! – сказал гонцу Егер. – За стрельбу барин тебя обдерет, не милует.

Гонец с сомнением покачал головой и подобрал шапку. Особый знак государева курьера – соколиное перо, шитое к правому боку шапки, сломалось пополам. Монгольская лошадь, хромая, притулилась к тыну и лизала снег, позвякивая удилами. Из соседнего пятистенника, хлопнув сенным дрыном, вышел посмотреть на замятию старовер Калистрат Хлынов. Зевнул, перекрестя рот двоеперстно.

– Слышь, гонец, задерет тебя Гарусов, это точно, – подтвердил старовер. – Имай тую мысль, что ссыльному князю государева любовь невместна.

Гонец затараторил в голос татарскую матерщину, налобил шапку и сунул ногу в стремя. Кожа сапога заскользила в стремени.

Совершенно одетый, широким шагом Артем Владимирыч подходил к государеву вестнику. Тот успел сесть в седло и дал шпоры. Кулак майора только задел по хвосту лошади.

– Княже! – раскланялся кержак Хлынов. – Брось! Сами приедут по твой кулак. Айда на мой двор! Настасья Старая заварила золотого корня пополам с китайской листью. Хороший увар. Пользительный! Кружку свою бери! Пойдем гостевать!

Артем Владимирыч кивнул Егеру, сжал кулаки и направился завтракать в кержачий дом. Егер бегом снес туда его фарфоровую чашку китайской работы.

– А ты молодец, – говорил барину Хлынов. – Как володетель Сибири бани по весне топить запретил, весь наш кержацкий проезд ждал, чем ты ответишь. Тут главное, чтобы вожак объявился. А ты себе удумал снежную баню. Народ от того на карачки присел, ибо без черной бани он снежную купель не приемлет. В печках стали мыльни устраивать. Как в старые годы. За тобой в сугробы не последовали. Но уважение свое ты укрепил, Владимирыч.

Егер, по обычаю приткнувшийся у порога избы от боязни оскверниться в старокрещеной вере, тоже про себя ругнул сибирского губернатора Мятлева. Мятлев под старость совсем разошелся в темном умствовании. Из своей резиденции в Иркутске губернатор Сибири перебрался в Тобольск, к середине московского тракта, поближе к столице. Под страхом читинской каторги он запретил сибирякам топить домовые печи к вечеру, а бани – совершенно.

Пожаров убоялся губернатор. Сиречь – суеты себе и больших хлопот. А русским что сгореть, что построиться – велика ли разница? Без бани жить – страшнее пожара.

***

От китайского чая с пользительной травкой Артем Владимирыч обильно потел и жмурился. Пот, чистый, беззапашистый, попадал в глаза. Стесняясь отказа, рушник у старовера не спросил. Рукой утирался.

От широченной, в полугодья избы, русской печи шло домашнее, сытое тепло. В углу, на домовом киоте, гляделись в неугасимую лампаду темные лики древлянских святых. Настасья Старая принесла еще утомительного до блажи взвару. Майор протянул свою пустую чашку за третьей порцией.

– Того только не пойму, Владимирыч, – строго гудел Хлынов, – отчего тебе к делу не прилепиться? Ведь ссылка твоя бессрочная? А дело душу покоит. Я тебе от общества предлагаю поможение. Купишь как бы от себя лошадей кыргызских, заиртышских, крепких, косяка четыре. Сбрую, розвальни, телеги мы здесь спроворим. Людей дадим. И гоняй обозы на тюменскую сторону. Или даже до Тагила-реки. А хочешь – так гоняй в восточную сторону – до китайских пределов! Оборот поимашь крупнай!

Егер встрепенулся. На Фролов день в царевом кружале иудей Гуря, целовальников холуй, неведомо откуда по осени прибившийся в Тобольск, тоже льстил про баринов ум и силушку и просил Егера намекнуть барину про обозный заработок. Намекал, что поучаствует деньгами, если его возьмут в дело.

Егер тогда послал иудея… ловить свиней. А сам про себя подумал, что лепо было бы и впрямь к делу пристать, раз Сибирь по жизни пролегла навечно. Там, глянется, и на женитьбу разрешения у барина спросил бы. Надоело по щелям щукой кидаться на кукиши блудоделок.

Артем Владимирыч, чтобы хозяина не забидеть, лениво ответствовал:

– Деньги большие стоят четыре косяка кыргызских лошадей. Да телеги, да сани, да упряжь. Да ружей надо, да пистолей с огненным припасом. Их надо брать опричь казны, тайно, значит – дорого. Опять же, кожа на сбрую, тулупы, валенки… Огромные деньги. По нашему Сибирскому краю тех денег даже сообща не сыскать.

– Ты, князюшка, только головой кивни, – понежнел голосом хитрый кержак, – а деньги те враз будут. Общество обязуется их выделить.

Егер от двери утвердительно кашлянул. Его кашли Артем Владимирыч с ночной детской мисы понимать научился.

– Выходит, агатай, – обратился он к соседу, – советуешь мне наобум кинуться из князи да в грязи?

Тюркское обращение к староверу с одной стороны несло уважение, або староверы кумекали тюркскую речь. Но тон, которым обварил вопрос князь Гарусов, ронял тое уважение.

Тут за печью кашлянула строго и Настасья Старая. Ей шел девяностый год, в роду кержаков Хлыновых она почиталась Матерью, и ее кашли для старика Хлынова, младшего ее сына, были значимы похлеще розог.

Старик отозвался на тот кашель упрямой речью:

– Ибо князь ты, потому общество может доверить тебе серебро-золото да пушную рухлядь. Честь твоя – в душе. Ее с лишением прав состояния не отберешь. Верно?

– То верно, сосед, – легко согласился ссыльный князь, – однако отчего ваше общество само не собьется в артель да тот караван не устроит?

– От дальней царской обиды, – с досадой сказал Хлынов. – Тебе про то знать в мирской жизни возможности не имелось, полагаю. Есть, князь, тайный рескрипт еще от времен Ивана, Третьего царя. Против старомольцев, послушников истинной, древлянской православной веры. Рескриптом тем запрещено нам богатеть. Пять коней я кормить и отработать еще могу. А поболее – уже крах. Поборы втрое с меня возьмут, против обыденной подати. На поборы те отдам я и коней, и дом, и угодья. И в долге еще остаток станется. Неужли того не ведаешь, князь?

– Третий Иван! – крякнул Артем Владимирыч. – Как же! О его крови мне да не знать! Он – из Рюриковичей. А мы – Гедиминовичи. Он мой род впусте и положил. Хотя по прадеду своему мы же и родня Ивану – по жене его, Софье византийской.

– Прав был голован наш, Егорий, что твоя фамилия есть в старом нашем летописье, – с честным уважением сказал старый кержак. –

Тебе, князь, поклоны передаю от наших байкальских блюстителей веры.

Изумленный доверчивостью своего барина, Егер желал строго кашлянуть. Но с улицы донеслась наметная конская дробь. В сенную дверь яростно ломились.

– Открывай, бодлива мать! – кричали повелительно с улицы. – Каторжанина Гарусова сибирский губернатор на правеж требует!

Глава 2

Гонец, что проскочил по московскому тракту поперед стоверстного санного обоза, передал большой засургученный пакет, шитый из овечьей кожи, лично в трясущиеся руки сибирского губернатора Мятлева. И тут же помянул обиду, учиненную неприкасаемости Государева гонца при въезде в город.

Мятлев лишь досадно махнул рукой, однако же полковник Фогтов, губернаторов военный адъютант, строго сказал ему:

– Гонцу обида – это есть личная обида нашей власти и Государю Петру Федоровичу! Обидчик должен ответить, Ваше превосходительство!

Зубами ломая каменной прочности сургуч, Мятлев выхаркнул:

– С зимней скуки в тебе, адъютант, гуляет желание русской крови! Ну, иди – попей!

Адъютант повернул ослабшего в ногах курьера и повел его в приемную залу. Оттуда донеслись его команды конной страже, сдобренные голландской бранью.

Губернатор порвал кожу на царском пакете, когда тащил наружу его содержимое. На особо сложенных и засургученных письмах стояли нумера личной Императорской канцелярии.

Мятлев сразу обратил внимание, что подчерк писца не прежний. Шелестя огербованной бумагой датской выработки, губернатор вскрыл первое письмо и тут же, позвоночником, начал искать скамью. Сел.

«Сенатор и кавалер Никита Иванович Панин от имени и по поручению Правительствующего Сената имеет известить Губернатора Сибири о безвременной кончине Императора Петра Федоровича и восшествии на российский престол августейшей его супруги…»

Губернатор перекрестился и вспомнил, что допреж Петра III – тетка его, ныне покойная Императрица Елизавета Петровна, посылая Мятлева на сибирское холодное правление, ласково обещала через оговоренный срок дать за службу землю и тысячу душ крепостных на теплом малороссийском Юге.

Он немедля глянул в конец правительственной депеши:

 «… найдете в личном послании к Вам августейшей нашей Императрицы Екатерины Алексеевны. Сенатор и кавалер граф Панин».

Подпись – знакомая. Верно – он, Панин. Вознесся все же, сволочь!

Мятлев глубоко вздохнул и сквозь маленькое окно глянул на улицу. Перекрестился. О смене власти ему тайно докладывали доверенные люди еще в канун нового, 1763 года. Оттого он и съехал со двора в Иркутске, дабы ждать официальных известий поближе к столице, в Тобольске. Ждать пришлось долго. Почти три месяца. Значит, точно, был дворцовый сполох, и теперь отставка ему, как есть, неминуча. Хорошо.

Следующее письмо он принялся читать, оглядев сначала пристально канцелярские пометы. Только подпись была проставлена густо и размашисто:

«Подлинно верно. Екатерина II».

А само письмо писал канцелярист. В письме извещалось, что он, Мятлев, должен сдать дела новоназначенному губернатором Сибири тайному советнику Федору Ивановичу Соймонову. А за службу имеет он, Мятлев, получить тысячу душ крепостных, что населяют село Переяславка Киевской губернии, с деревнями и хуторами.

– Возблагодарю Господа нашего! – сообщил в пустоту комнаты Мятлев.

И совершенно уверенно вскрыл следующую депешу. В ней, опять же канцелярским почерком, ему, Мятлеву, предписывалось Императрицей Екатериной

«немешкотно явить перед свои очи сосланного два года назад майора от артиллерии князя Гарусова и передать ему в руки, без постороннего глаза, личное послание Императрицы. А затем, именем Императрицы…»

Губернатор отложил предписание и стал разглядывать четвертую засургученную депешу. На ней твердой рукой императорским почерком было написано имя получателя:

«Князю Тарусову, в собственные руки. По отсутствию получателя возвернуть в собственные Мои руки. Екатерина».

В нутре депеши туго перекатывалось.

Мятлев вдруг почувствовал, как кровь наполняется обидным бешенством. Ему, губернатору огромного края, Императрица, то есть немецкая принцесса, вынутая из безвестия тридесяти немецких княжеств, пишет через канцеляриста. А каторжанину майору – самолично!

Стукнув дверью, в притолоке появился адъютант Фогтов:

– Ваше сиятельство! Государственный преступник доставлен! Прикажете в подволоку повалить и следствие начать дыбой?

Губернатор сощурился и стал смотреть на блесткий эполет Фогтова. Помял в руке личное послание новоявленной российской Императрицы к безвестному майору. Что там каталось, то было круглым. Как рубль серебряный. Сие есть али, может статься, великий политик, ежли майора пытать железом до смерти. А в Петербург отписать, что каторжанин помре от дурного климата. С письмом же, тайным, от Императрицы к майору, быть в столице к князю Долгорукому. Тот, может, уже составил партию против немецкой выскочки. Долгорукие на то воровство были горазды. Очень рад будет тайной депеше князюшка Иван Васильевич Долгорукий, бывший любимец упокоенного противною партиею Голицыных молодого царя Петра Второго, коего Иван Васильевич Долгорукий мечтал обженить на собственной дочери. Да вот только супротивцы Долгоруких, говорят, опоили по смерть Петра Второго, дав бездельно поцарствовать полтора года. Хотя… правильно, может, и опоили… Не супротивцы, так сами Долгорукие отправили бы ливонского выскочку смотреть снизу, как растет картошка. Неисповедимы дела твои, Господи!

Мятлев перекрестил пупок. И все же – ежели доспеть письмо Императрицы к ссыльному майору лично в руки старого князя Долгорукого, станет ли тем действом Мятлеву прибыток? Может, он еще одну тысячу душ с землицей оторвет?

Мятлев почмокал губой и задел языком пустые десны. Старость, беззубость! Этот бы плант да в молодые годы! А так – опаска есть.

– Так что прикажете, Ваше превосходительство? – напомнил о себе Фогтов. – А то ссыльный буен. В цепи потребен…

Взрыв матерных словес из приемной залы покрыл речь адъютанта. Дверь в кабинет от распаха резнулась о стену, и перед губернатором предстал молодой человек в майорском мундире, порванном от карманов до полы. Человек косо махнул казацкой шашкой и вбил сталь в пол. Десятский охраны за его спиной рвал курок фузеи, не видя, что храповик ружья выломан и валяется на ковре.

– Я – Гарусов! – известил хозяина кабинета майор. – Почто звал, боярин?

Фогтов, даром что полковник, равнодушным вывертом подставил к голове ссыльного пистоль карманной носки.

– Ай-ай-яй! – погрозил Мятлев молодому парню немой от страха рукой. – Воровать против меня удумал? Ведь сей же час пулю проглотишь!

Артем Владимирыч только переступил ногами и махнул рукой влево. Пистоль, даже не фыркнув порохом, оказался в его руке. Полковник Фогтов кинулся к окну и сунул локоть в слюду.

– Караул! – завопил он в дыру. – Грабят!

Десятский, бросив бесполезную фузею, кинулся в кабинет, но мигом остыл, увидев вооруженного противника. А более – остыл от синего лица губернатора. Тот безнадежно махал ладонью: изыди! Караульщик затворил дверь в губернаторов покой и за дверью поднял ор на топочущих в залу караульных:

– Назад пошли! Назад, души помётные!

– Так и помру! – пожалился Гарусову губернатор Мятлев, – не доживу до пансиона. То разве охранные служивые? Поди, в штаны наклали с твоего разбоя, майор. Ну, сообщи сибирскому губернатору, за что к нам сослан?

Артем Владимирыч повел глаза на стол. Добротные листы бумаги, ломанные в трети, поведали, что петербургский гонец привез в Сибирь немалые столичные вести.

– А за то сослан, Ваше превосходительство, что на учениях июня, года шестидесятого, голынтинский баталион Государя Императора Петра Третьего контровой атакой опрокинул и в полон взял. Мои артиллеристы их регулярное пехотное войско пять верст гнали банниками и штыками. До Охты-реки.

От слов майора неприлично хрюкнул адъютант Фогтов.

– Дурен ты нравом, братец, – сообщил Гарусову губернатор. – Впрочем, Императора ныне нет. Почил от трудов. Ныне в России Императрица.

Мятлев поискал глазами на лице ссыльного майора знаки нутряной заботы от злого сообщения. Но лицом майор был красен и только.

– А не имел ли ты, майор, о том ранних известий? А не имел ли ты ранешных знакомств с ныне здравствующей Императрицей? А с графом Паниным?

– Зачинать протокол вести? – Отделился от окна полковник Фогтов, – я к тому изготовлен, Ваше превосходительство.

– Саблю забери, – отозвался ему губернатор, не спуская взора с Гарусова, – да и пистоль свой тоже. Мы душевно побеседуем с майором. Одни.

Только Фогтов покинул кабинет, Мятлев хватанул опального майора за обшлага мундира:

– Совсем дурной, сукин сын! Да что же, нет у тебя понятия, что могу я тебя на цепи в подклеть сунуть и сгнобить, как варнака? Ты кто таков, чтобы свои происки наводить на высшее в крае лицо? Как стоишь?

– Господин губернатор, прошу руки убрать с государева мундира. Не вами он дан, не вам его и терзать. А кто я таков, так о том бумаги ведают, по коим я ныне здесь снег топочу. И прозвание мое есть – князь Гарусов, майор от артиллерии Нижегородского артиллерийского полка, укомплектованного лично старанием самодержца российского Петра Алексеевича Первого. Царство ему небесное!

– Поди же ты! А чьих ты кровей будешь, князь? Небось тех, что и гнилой князь Меншиков?

– Прошу простить, господин губернатор, я от родового корня князей Трубецких, а по прямой родовой ветви – из рода князей Голицыных. Тот факт обозначен в Степенной Книге. Чти, когда станешь в Москве постоем, али еще как… Мой дядя по материнской линии – Михаил Михайлович Голицын, генерал-аншеф, персидский посланник!

– Того, что от московской ветви князя Голицына? Брат Дмитрия Михайловича?

– От московской ветви. От Дмитрия Михайловича.

Мятлев прошелся по кабинету. В ларце, на приступке огромного буфета из кедровой лесины, стояли наливки и водки. Губернатор налил в резную чару крепкой водки и выпил без заедка. Черт бы унес этого княжича! Голицыны стояли противу князей Долгоруких лет, почитай, двести. Надо, надо было старому дураку этого молодца спровадить в подклеть и рвануть на дыбе. А письмо ему от императрицы схоронить до Петербурга. Князь Долгорукий потщеславился бы такой оказии. Повернувшись к столу, Мятлев онемел: майор рассматривал письмо Государыни с его именем.

– Отдай назад, варнак! – только и крикнул Мятлев.

И хмарь пала на его голову, когда он услышал в ответ:

– То ты воруешь, губернатор! Личное ко мне императрицыно послание как ты мог задержать со вручением адресату? Мне?

– Обожди, князь, обожди ты кричать. Я же не с умыслом, а от страха перед новым правлением поостерегся тебе про письмо сказать. Желал выведать про тебя!

Не слушая тех покаянных слов губернатора, Артем Владимирыч сорвал печати и припал глазами к плотным строчкам черных восточных чернил. Об пол глухо стукнулся свежечеканный золотой кружок. Откатился к ногам Мятлева. Губернатор поднял золото.

– Сия медалия отбита в честь восхождения на престол Императрицы всероссийской Екатерины Алексеевны, – сообщил между прочим Гарусов, – а презентуется медалия вам, Ваше превосходительство.

Мятлев схватил со стола письмо с предписанием о ссыльном майоре и нашел строки:

«… в поименном списке, составленном по личному Моему разумению, Ваша, Губернатор, фамилия. За твердое поведение и неустанную заботу о землях Наших, Сибирских, присуждена сия памятная медаль о восшествии Моем на престол Российской империи. Почетный знак Вам передаст, с особым на то уведомлением, князь Артем Владимирыч Гарусов…»

У Мятлева протекло под мышками. Занемел левый висок. Ох и страшна в хитрости своей новая Императрица. Поистине древней, варварской хитростью страшна. Ибо, забив в подвале ссыльного майора, не удержался бы Мятлев в столице и, от тщетности своей попасть в ближний круг при дворе, медальку сию точно бы на мундир нацепил.

И пропал бы в подвалах шустрого сыскателя воровства Степки Шишковского. Ведь послана медаль в майоровом письме, а ежели майор втуне погиб, то как же медалька у губернатора оказалась? Только путем воровским. В кандалы вора-губернатора! На плаху!

– Ваше сиятельство! – влажным голосом пропел Мятлев, – укажите старому служаке, что матушка Императрица писать к вам изволила?

Артем Владимирыч согласно кивнул и загнул верхний угол бумаги. В углу стояло лишь латиницей написанное слово: « Konfidenz !»

– А что мне потребно от вас, губернатор, то Императрица изволила вам о том писать. Сами и чтите!

Мятлев, спотыкаясь, зачитал вслух сухие, канцелярского строя строки официального себе наставления:

«… что князь Гарусов укажет, то ему, Мятлеву, делать без промедления и прения. С тем и ожидать, непременно, явления нового губернатора Сибири Соймонова, и дело то, государственной силы и ответственности, Соймонову передать, как наипервейшее. А без передачи дела с губернии не отъезжать, и по прибытии его, Мятлева, в Санкт-Петербург, донести обо всем потребном Императрице лично».

– О чем донести надо, князюшка? – тоскливо спросил губернатор. – Ничего не пойму я. Новые, видать, времена пришли в Россию. Совершенно того дела не смекну.

– А ничего смекать и не надо, Ваше превосходительство! – хохотнул вполне счастливо ссыльный майор. – Я сам вам укажу, что делать. По прибытии обоза. А вам лишь надо меня, и опосля сего дня, считать ссыльным лицом и сей факт убедительно доказывать сторонним людям.

– Как же так? Ведь опала с Вашего сиятельства снята?

Андрей Владимирыч ласково заправил листы императрицына письма за подклад мундира:

– Про то только Государыня ведает! Дурень стоеросовый! – грубо крикнул в лицо Мятлеву Артем Владимирыч. – Сказано – ссыльным считать, значит – так и считай! И караул зови! Ссыльный майор Гарусов домой отбыть желает!

***

Егер, помятый утром солдатами при попытке отбить барина, счастливо гукнул татарским кличем при виде Артема Владимирыча, появившегося в дверях избы.

– Отпустил губернатор? – бестолково спросил Егер барина, потирая разбитое плечо.

– Это я его отпустил, – ответствовал князь.

– Но! Разве так деется? – удивился Егер.

– С нонешнего дня только так! – туманно ответил Артем Владимирыч. – Вот что, Егер. За момент, для меня счастливый, можешь пробежать до почтовой конторы и взять мою почту. Доверяю, стало быть.

– От Лизоньки письмо тебе, барин, может быть, толстое… вдруг. Не донесу ведь его – без поддержки своих внутренностей!

Князь стал оглядываться – искать в избе что потяжелее. Не нашел.

– Ладно, – согласился князь, – из почтовой конторы можешь пробежать мимо царева кабака и отметиться чарой водки.

– Двумя, – быстро сказал Егер.

– От, лешак окаянный! Ну, двумя! Только, слышь, ушкуйник! Если опять за тобой судейские придут по следу увечья пяти человек, я сам тебя отдубасю. И не шутя!

– За пятью увечными ноне судейские не придут, – заверил барина Егер. – Но за тремя – могут.

Он ловко отбил плечом пущенный барином полупудовый валек и рванул по улице в сторону городского детинца.

Заперев за Егером дверь, Артем Владимирыч затеплил ковчежец с земляным маслом и принялся подробно изучать письмо новой российской Императрицы.

Два листа половинного формата он перечитывал, часто отрываясь для думки, до глубоких сумерек. То, что просила совершить Царица Екатерина «во имя спокойствия государства Российского и спасения народа русского от ига иноземной религии», Артема Владимирыча воспалило. Последние строки письма о будущей награде и потрафлении его фамилии князь Тару сов определил для себя как неважные и стал перечитывать суть послания снова.

Егер все не приходил. Не с чем, видать, было ему идти ко князю. Не с чем…

Когда Артем Владимирыч услышал в соседском дворе Хлынова понукание и скрип саней, решился. Прямо на рубашку накинул тулуп, сунул ноги в валяные обрезки и выскочил на улицу.

Хлынов неспешно обтирал выстаивающего битюга. Конь требовал воды. Кержак мягко ему протестовал.

Увидев совершенно здравого соседа, Хлынов обрадовался:

– А на переезде ноне баяли, что ты, княже, в яму спущен, на цепь заперт. Али врали люди?

– А когда они правду знали? – хитро спросил Артем Владимирыч. – Ладно, Хлынов. Моя посуда у тебя, позволь у тебя и отужинать?

– Спаси, Боже, тебя, Владимирыч! Когда же я тебе отказать мог! – радостно шепнул старовер. А в голос сурово крикнул подворного мальчонку и приказал тому дообиходить коня.

На стол в горнице Настасья Старая выставила запасы соленых грибов, вяленой рыбы и особой, в русской печи томленной, оленины. Артем Владимирыч глотнул слюну и, близко подсунувшись к уху Хлынова, шепнул про томную боль в пояснице. Старик, понимающе моргнув, пошел в кухонный закут избы. Вернулся он со склянкой темного стекла и чайной чашкой Гарусова. Отвернулся, молясь на иконы.

Артем Владимирыч несуетно махнул в чашку желтоватой жидкости. С чувством выпил. Потом снова налил и выпил. Огненный взвар самогонной, тайной работы ударил в голову, помедлил и утек в ноги. Склянку, стукнув, князь поставил на пол, у своих ног. Кержак на стук повернулся от икон лицом к нему, и тогда только Артем Владимирыч выдохнул:

– Та, зимняя, весть от твоих единоверцев оказалась правильной. Новая царица на Руси. Екатерина. Жена почившего в скорой бозе Петра Третьего. Вот так!

Хлынов крякнул и застыл, шевеля бровями. Долго молчал. Затем встал из-за стола и пошел с большой вестью к Настасье Старой.

Женский голос за печкой затянул молитву. Артем Владимирыч перекрестился своим, троеперстным уставом, нашарил у ноги склянку и выпил еще крепкой самогонной водки, настоянной на травах и меде. Молодой аппетит стребовал своего, и князь живо принялся ножом резать куски оленины.

Когда Хлынов вернулся от матери с осветленным лицом, Артем Владимирыч, жуя, сказал ему:

– Дело у меня вроде обозначилось. Какое дело может статься, поведать тебе не смогу, Калистрат. Но поможение от меня в виде заказов на обозные прилады и на кайсацких лошадок получишь ты и твои страстотерпцы. Иных, честных и обязательных людей здесь – не вижу! Тысяч пять рублев на мне заработаешь, да людям своим дашь погреться.

Старый кержак не выдержал. Сполз со скамьи на колени и стал отбивать князю полновесные земные поклоны.