Текст книги "Охотники за курганами"

Автор книги: Владимир Дегтярев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

Глава 17

СКАЗ БААЛЬНИКА ПРО ТО, КАК СЛЕДУЕТ БУГРОВЩИКАМ ЛОМАТЬ КУРГАНЫ

– … Скифом прозываемый, был с нами человек. Он-то и баял нам, будто курганы те вроде дорогу обозначают. От пределов моря Чермного до пределов озера Баалкар, что зовется ныне Байкал, по тощему разуму инородцев. А оттель и далее идет та дорога курганов, идет к акиану-морю, но того я не знаю, о том слыхал, но сам не видел.

– Ведет, – раздался в тишине звучный голос Вещуна, – ведет дорога к пределам океана. – Дело рассказывай.

– Курган – слово ненашенское, – также медленно продолжил сказ Баальник, – его все народы говорят. Как бы общее слово. Его понять можно так: крепко огороженный рай. Или – по ту сторону жизни счастливая страна.

– Верно, – снова подал голос Вещун, – но ты дело говори.

– Вот тебе теперь и дело. В Таврии турецкой сначала было наше дело. Там старожильные народы, дабы совершить обряд похорон большого человека, вождя там или совершенного царя, копали глубокую яму, выстилали дно камнем, из камня же выкладывали стены могилы большим кирпичом, но без жидкой скрепы, клали туда покойника, клали его жену, рабов, лошадей…

– Что – все однодневно мерли? – не выдержал молодой парень из солдат.

– Ништо! Разве так бывает? Их травили отравой. А потом клали к умершему. И лошадей два десятка, или даже пять на десять голов, убивали, а уж потом клали в могилу. И повозки покойника, и утварь для дома – валили туда же. Ну и главный нам приман – злато-серебро. На могилу ту накатывали плиты каменные, из легкого, белого камня. Вроде – избу каменную ставили над умершим. Домовину. А потом – валили камень без разбору. Вот ты, пытливый отрок, встань.

Сконфуженный солдат встал, подстегиваемый товарищами.

– Его рост осознали? Десять таких человеческих ростов взять, да что десять? Как бы и не двадцать таких его ростов! Такой вышины сыпали каменный холм усопшему. Я мерял шагами один курган там, в Таврии. С одного бока стал восходить, а по другому боку спустился. И начел своих шагов сто на десять.

– Это же полверсты будет! – удивленно воскликнул стоящий до сих пор солдатик.

– Ты, ученый служивый, сядь. Будет и поболее версты. Но считай, что я вверх шел, а потом вниз. По ровной земле – менее версты, конечно, будет…

А теперича – главное. Когда камня накидают вдосталь, на камень еще сыплют землю. Сыплют земли много.

– Это ж сколько народу должно одного упокойника хоронить? – снова не сдержал удивления ученый в счете солдатик, – а потом им надо поминальный обед устраивать. Такой разор семье!

– Народу, ясно, много собиралось. Но не о народе говорю. Слушай молча. Где ныне тот народ – никто не ведает… Да, так вот. Стали мы, было, траншею бить сбоку того кургана. Ибо, влезши наверх его, увидели, что поверху уже давно до нас пытались люди тот курган вскрыть. Широкую да глубокую ямину вырыли, но та яма за долгие годы оплыла землей. А раз сверху уже воры лазили, так тот скиф сказал нам, он навроде меня у нас был – Ведуном, Баальником, скиф сказал нам, что надо заходить в могилу сбоку. По солнцу определил стороны света, еще побегал вокруг с китайской вертушкой…

Артем Владимирыч вдруг очнулся от интриги рассказа старого бугровщика. Компас! Китайская вертушка – компас! А у них в караване компаса нет! Артем Владимирыч от внезапной обиды сжал кулаки. Дурья башка! Компас в Тобольске был. Один, но был. Губернатор Соймонов без компаса – тяжелой металлической посудины со стрелкой, указующей на стороны света – и версты не ездил! Ту посудину губернатор поместил в деревянный сундук, окованный латунными полосами, а под ее транспорт выделял отдельного коня с мягкой повозкой.

Эх, ты, артиллерии генерал! Мог бы и спросить у Соймонова права попользоваться полезным инструментом в походе на неизвестные земли!

… То есть – расчел нам Скиф, – продолжал Баальник, – как в древнюю старину упокоенного клали. Удивление мы с товарищами имели, что того, неведомого царя клали на стороны света чисто русским обычаем! Ногами – на Запад, главой – на Восток! Говорит тот скиф: «Те, которые ранее нас здесь золото шарпали, к упокойнику сверху добрались, а вот к евонным женам да к коням – побрезговали. Али – поопаслись. Кони, знамо мне – Ложились с Севера. Через коней и станем входить в курган.

Баальник принял поданную ему костровым дежурным солдатом чашку теплого взвара из сухой малины, неспешно выпил. Потом продолжил:

– Земля за века слежалась на том кургане до каменной тверди. Лопатой не взять. Потому и радовался я днесь, что в наш обоз взято много железных лопат, кирок да ломов. Это – здраво. Князь, наш баскарма, свидетельствую, голова!.. Ну, вот, сказываю далее. Кое-как пробились мы деревянными лопатами, железом окованными по лезвию… такая Дрянь, а не лопаты! – до каменной насыпи. Там стало легче. Камни долго ли руками собирать да откидывать. Однако лишь первый день радовались. Оказалось, что камни руками кидать, что руки калечить. Нас подвела алчба. Скиф тогда бегал, кричал – руки берегите, волки! Да кто он? Наш вож – Степан Новоградовский, кличем Долото – послал его… мать доить, да и нас подопнул. Из воровского народа, а было нас на том кургане сотня с лишком человек ватажных, половина на другой день работать не могла – ладони сточили о камень до мяса. Так что, товарищи, надо падерки иметь, да не одни.

– Везут в обозе целый воз падерок, – густо сказал кто-то невидимый.

– Это здраво! Руки – руками, а ведь нас тогда поджимало! Не дай бог, увидят турки, что мы их землю ковыряем, порубают нас. Турки тогда разъездами накатывались в те скифские степи. Башибузуки, надо сказать. Рубили всех, без разбору… Да, далее так – нашили мы из обрывков одежи навроде варежек и снова пошли камни кидать. И вот, докидались. Встала перед нами стена из камня уже тесаного. Значит, мерекаем, до упокойного дома добрались. Весь интерес нам был в том, что камни те тесаные, вроде кирпича, длиной в аршин, а вширь, да ввысь – в половину аршина, меж собой крепились серебряными скобами. Серебряными, товарищи! В локоть длиной та скоба, да в толщину – в мой большой палец. А скоб тех мы наковыряли – полета штук. На скобах письмена гравированы, да тех письмен нам было не разобрать, потому и не убоялись мы предупреждений скифа, что надо работать теперь тонко, тихо. А мы – давай ковырять оглоблями тую кирпичную стену. Четверо топорами меж кирпичей бьют, дыру пробивают. Камень, из какового плитовая кладка строена, названием был – известняк. Мягок был камень, податлив. Опять тому радуемся. Пробили наши топорники отверстия, сунули мы в них оглобли да поднажали…

Баальник перекрестился двумя перстами. Снова приложился к чашке со взваром.

Вокруг костра сидящие люди даже шевеления прекратили. Кто-то прерывисто, как лошадь, вздохнул.

Князь тоже замер. Вот ведь: а не послушай он уговоров кержака Хлынова, кто народу науку незнаемую преподал бы?

– Ну, надавили мы на оглобли. По трое человек встало на каждую оглоблю. Чтобы выдавить кладку наружу. Шесть человек на оглоблях да рядом на подхват встали человек двадцать. Я, слава Богу, отошел, я топором камень рубил, мне в глаз отлетела крошка, больно стало. Так и остался жив. А тех, почитай, три на десять человек – враз задавило.

Кладочная стена поддалась жиму оглобель, пошла вперед. А потом как бы – хлынуло. Огромный такой вал камней, земли, плит каменных, гранитных, хлынул на людей.

Баальник помолчал. Рассказчик он оказался опытный, знал, как умолчанием на время заставить народ уши навострить.

– Курган – это с виду просто. А у него своя, и немалая, крепость имеется. Вот у русской срубной избы: выбей нижний венец – ничего не выйдет для разрухи. Как стояла, так и будет изба стоять. Токмо покосится. А курган, он тоже устроен просто, да хитро. В ем один камень стронь – весь курган за тем камнем поползет. В общем, пока мы товарищей пытались достать из-под завала, половина дня прошла. И достали своих товарищей мертвых. Вож наш – Долото – избесился весь, подавай ему раскоп, и все тут. Мы ведь не только своих подельников вынули, мы и кости старые, конские, повытаскивали из могильной земли. И в одном конском черепе валялась золотая фигура. Весом, помню, – фунта два. Лик леопарда был вылит так явно, что когда оттерли от земли, прямо все любовались.

Над костром повисли людские вздохи. И вздохи эти, понял князь, надо помнить, как надо помнить о компасе. Подлые то были вздохи, завистливые.

– Оставили мы пока курган, ночь подошла, – тем же урочным голосом продолжал рассказывать Баальник. – Но поспать нам не довелось. Всю ночь рыли канаву под могилу для наших товарищей, потом укладывали их да засыпали ровно. Так, дабы никто не догадался, что здесь могила свежих людей. А поутру снова накинулись на курган. Эва, парень! Ты каравай хлеба держишь! Подай сюда!

Солдат, что собрался отрезать ломоть хлеба от артельного каравая в четверть пуда, передал хлеб вместе с ножом Ведуну.

– Вот, – подняв каравай повыше, сказал Ведун, – это как бы есть курган, как нарочно в тесте сработанный. Вот отсюда мы пошли ломать и вот так сломали.

Ведун наглядно отрезал от каравая ломоть.

– Края обреза, вишь, ровные. Я вот нарочно подрезаю теперь криво – от верхушки книзу. Так надо подбираться к кургану сбоку. То бишь – от вершины на землю надо делать обязательно сколь возможный скос. Для удержу веса верхушки кургана. Иначе – каюк.

Ведун, опять же косо, срезал еще две части от каравая, как бы углубившись в него острым углом.

– А вот так, тихонько, можно грызть хоть каравай, хоть землю. Мы и стали тогда углом грызть. То, про что скиф нам приказ давал, теперь и выполняли. Наш вож – Долото – молчал. А куда денешься? Ему злато-серебро скоро надоть! Да без людских потерь надо. Самому ему, что ль, копаться в земле? Прочистили мы в угол край кургана, кости коней вынесли наружу, стену могильную из тесаного камня убрали и что же? Уперлись во вторую стену! Так же кладеную из тесаного камня, так же крепы тех плит были из серебряных скоб.

Баальник отчего-то снова перекрестился – двоеперстно. За ним, только троеперстно, осенились слушатели.

– Вож наш, Долото, рылся в конских костях, сымал с доверенными людями золотые бляшки да разные побрякушки со сгнившей упряжи да убранства коней. А мы репы чесали перед второй стеной. Скиф прямо нам сказал, что за второй стеной могла иметь место хитрая засадень для охочих людей, навроде нас. Ибо, ежелив смотреть бы сверху на курган, то мы копались с краю. Вот так, как я на каравае обозначил. А могила сама строена бывает всегда по центру. А то, что с краю, это в тех краях, тавридских, это под тризну строилось. Знание сие сейчас у меня есть, а тогда – какое знание я мог иметь, беглый раб с тульских заводов Афоньки Демидова?

– Никаких! – неожиданно, увлеченный рассказом, проворчал князь. – Тихо всем! Слушать в оба уха!

– Да, так вот, – ободренный князем, продолжил Баальник. – Скиф нам кричит – думать надо, обождать ломать. А вож наш, Долото, – он долотом узким, плотницким обычно людей бил насмерть, – тот орет – давай!

Ну, мы дали. Опять скрепы серебряные вытащили, топором дыры пробили и снова оглоблями ломанули кладочные камни. Вывернули их наружу, а сами – тикать. Но – ничего! Камни выпали, дыра на их месте появилась, а курган – хоть бы хучь. Камешек не двинулся. На прутиках отыграли мы жребий: кому короткий прутик – тому идти внутрь. И опять меня судьба упасла. Пятеро жеребьевщиков вошли в пролом, орут, что там пусто, а далее, по ходу к центру кургана, – новая стена. Вож наш, Долото, подвскинулся и сам – туда, в пролом. Говорят, видели, что он до той, новой, стены дотронулся. И все. Осел курган и похоронил и Долото, и тех пятерых товарищей. Доставать их тела мы уже не стали. Поделили промеж собой серебро да малую толику злата, передрались, как водится, да мелкими ватагами разошлись в разные стороны.

Меня угоном взяли казаки, когда я пробирался по Дону до Воронежа. Пять верст не дошел до реки Вороны – повязали, добычу отняли и «вороньим трактом» прогнали до Москвы. Оттуда и пошел я мерять ногами уже сибирский тракт…

***

Князя тронули за плечо. Он недовольно обернулся. Перед ним на корточках сидел Егер.

– Худо дело, князь, – подставив сбоку ладонь ко рту, сказал он.

Артем Владимирыч поднялся и пошел от костра. Егер шел сзади и тихо бубнил:

– Подобрался сим часом ко мне Гуря, холуй ученого посланника… Повел за телеги. А там двое наших солдат под телегами лежат, лыка не вяжут.

– Пьяные? – спросил князь, загораясь бешенством. – Бочки с водочным зельем проверил? Оттуда брали?

– Вот то-то и оно, – сказал в голос Егер, – бочки целы, водочный тайник не обозначился. А пито ими, судя по запаху, – вино.

– Ясно, – сказал князь. – Солдат тех пробудить, без пристрастия допросить, связать, поставить надежный караул. На утренней поверке им – отрубание голов.

– Уже пробудил и повязал, – ответил Егер.

– Гуря спаивал?

– Гадать нечего – он, – зло пробормотал Егер, – не в ем дело. Мне что – завтра две головы рубить? Так я несвычен. Мне бы кистенем… да по ворогам… А тут – наши! Ать жалко – парни молоды, податливы…

– Как зовут винотерпцев? – вдруг весело спросил князь. Ему пришла на ум занятная думка.

– Веня Коновал да Сидор Бесштанный, – назвал имена Егер.

Из кустов тальника, со стороны реки, на свет костров вдруг высунулась бородатая, но лысая голова.

– Князь Гарусов где будет? – строго вопросила борода.

– Я – есть таковой! – откликнулся князь.

– Привет тебе от Баба Демид, князь, – сообщил, совсем вылезши наверх, лысый мужик. – Возы с оговоренным припасом стоят отсюда в версте. И, едрена корень, угостите хоть водкой! И покурить!

За десять тысяч рублей серебром ушлый промышленник Баба Демид послал десять пятифунтовых пушек полевого боя, да к ним же тысячу картузов огненного зелья – по сто на пушку. Пороховой припас везли на отдельных телегах. Опять же отдельно везли ядра – пять тысяч каленых шаров по пяти фунтов весом. Немудрено, что возчики запросили водки, – такой припас каждый миг про смерть напоминает! И покурить возле него никак, да и где нечаянно стукнуть – беда! А с другой, особой стороны – до смерти каждому охота такой припас приберечь. В приречных долинах Оби! Для себя!

Две сотни ружей особой, демидовской работы, с треугольным штыком, таким, что не втыкался в дуло, как немецкий багинет, а входил в подствольный паз, тоже везли отдельным обозом. Для плотности поклажи патронные припасы к ружьям везли вместе.

Увидев это богатство, князь заломил треуголку и подсвистнул.

– Не свисти, барин: стрелить не будет, – важно проговорил мужик на передней подводе. – Кажи – куда везти?

Князь не ответил. Прошелся вдоль обоза, обсмотрел перевязь поклажи: накрепко было пришпилено. Заодно посчитал – сто телег, без двух – прислал Баба Демид. Спасибо ему теперь будет!

Артем Владимирыч вернулся назад, к голове обоза.

– Ты будешь старшой? – спросил он бородатого да лысого возчика, требовавшего водки и покурить.

– Я! – гордо отозвался старик. – Вот и гумага. Здесь все начертано – сколько пушек, сколько пороху, сколько убойного снаряда. И сам хозяин руку к тому приложил, – мужик показал реестровую перепись поклажи и смутную, невнятную закорючку.

– Сколько вас, возчиков? И чьи возы да скотина? – спросил князь.

Старший задумался, видать – не умел вести счета. Но про имение

сказал:

– Возы да скотина наши, с наших подворий взяты.

Князь по-немецки велел Егеру бежать в лагерь. Тот, просияв ликом, побежал на свет далеких костров.

Когда Егер вернулся, ведя с собой десять пустых повозок и пушечную команду Левки Трифонова, князем все уже было решено. За девяносто восемь коней и телег он выплачивал по три рубля с полтиной. Да в придачу давал возчикам десять своих пустых возов с конями, корову и три мешка пшена – на обратный путь…

Егер с Левкой Трифоновым, как бы от себя, поставили посланцам Демидова ведро водки в стекольных четвертях и пять кисетов по фунту аглицкого табаку в них.

Это был щедрый расчет. Мужики-обозники, человек тридцать, подходили каждый в свой черед – поясно поклониться князю. На такой приработок они и надеяться не смели. Под гужи тяжелого военного припаса мужики, конечно, поставили самую худую скотину со своих дворов. А им ее оплатили так, что каждый мог теперь укупить по два коня-однолетки. Куда с добром! Да и табак, в Сибири редкостный товар, тоже был немалой наградой.

– Только это, мужики, – сказал Егер, – отойдите, Христа ради, верст на десять отсель, там и начинайте пить во славу нашего князя.

– Отойдем, не боись! – зашумели мужики, – мы походное правило понимаем.

Они расселись по пустым телегам и тронулись было обратно в сторону Сузуна. Тут их старший внезапно остановил обоз, подбежал к Артему Владимирычу. Достал из-за пазухи тяжелый сверток, протянул князю.

– Чуть ведь не забыл, едрена вошь, – смущаясь, проговорил мужик. – Сим изделием тебе кланяется Баба Демид. И велел передать: «Помни, мол, парень, сибирский наказ!»

Князь принял сверток. Но прежде чем его развернуть, все же спросил:

– А что это за наказ, старинушка?

 – Аль не местный? – удивился старик. – А коль не местный – шкурой поймешь, что такое есть – наказ сибирский. Поймешь, паря. Поймешь… не тряси головой.

Старик, по нему было видно, умудрился уже хлебнуть водки. Князь махнул рукой, и демидовские мужики покатили дальше, во тьму, под мигающие на небе звезды.

***

Князь развернул промасленный сверток. В нем лежали два коротких, специально для скрытия в потай двуствольных пистоля атакующего боя – дорогая и редкая вещь ручной выработки.

– Ко всем головным болям, – пожаловался Егеру князь, – надо еще прознать: что сие есть – сибирский наказ?

– Узнаешь, княже, – осклабился пушкарь Левка Трифонов, – завтра я тебе этот наказ такой пальбой обозначу, что все присядут… без естества нужду справлять!

Артем Владимирыч выслушал похвальбу Левки-пушкаря вполуха. Ему растравила душу реестровая запись купчины Демидова, куда тот внес и пушки, и ружья. И даже вписал «три котла банных, кованых, по пять на десять ведер каждый». Баня, оно, конечно, двум сотням человек нужна была особинно. Но вот писан был реестр казенным подчерком, а подпись – смухлевана. Баба Демид, конечно, в случае Государевых розысков от сей бумаги отопрется, да стоит ли его тягать? Дело сделано, и дело – большое. Токмо как снова траты Государевы оправдывать перед Императрицей? Она в своем особом рескрипте даже не помянула про оружие. А как без оного идти по стране упорных своей жестокостью иноверцев? Опять выходит, что равнять счета придется подземным золотом. А золото подземное подлый иноземец Полоччио не отдаст добром… Если то золото еще отдаст себя из земли наверх, на свет Божий… Про то пока на воде вилами писано… Значит – что?

Егер подтолкнул князя:

– Опосля, барин, станешь голову греть. Ныне держи-ка ее в холоде… И разреши холопу твоему верному и вечному из сих пистолей пристрел совершить. Руки так и чешутся!

Глава 18

Лагерный шум при подъеме обозников на заре обычно Полоччио не будил. А тут – случилось проснуться. Шум в лагере стоял несвычный, громкий и матерный.

Шум разбудил и Гербергова. Тот спал, как и ученый посланник, раздевшись до исподнего. В железной повозке стояла духота.

– Пойди посмотри, что за маета, отчего людям спать не дают? – сказал Полоччио Гербергову.

Тот отвернулся, скорчил рожу, но стал послушно одеваться.

***

Почти рассвело. Лошади уже запряжены, половина повозок круто развернута на восток. Люди – солдаты, повозочные – строились в общее каре.

Посреди людского квадрата стоял мрачный князь Гарусов в новом генеральском мундире. Стоял он возле толстого пенька. В пеньке, отсвечивая лезвием рассветное солнце, торчал топор.

Гербертов от ужаса взглотнул, поперхнулся, подался назад, в «сундук».

– Казнь намечается, – хрипло вымолвил он.

Полоччио с удивлением глянул на маленького толстого человека и продолжал одеваться. Натянул высокие башмаки, сказал:

– Вяжи!

Гербертов бездумно, по-лакейски, присел на коленки, принялся завязывать шнуровку аглицкого капитанского корабельного башмака.

На улице поднялся шум. Полоччио оттолкнул Гербергова, сам захватил узлом второй башмак, прицепил шпагу и шагнул из вагенбурга. Глядя ему в спину, Гербертов с припозданием понял прозвание ученого посланника – прохиндей Колонелло.

Ведь Полоччио вышагнул наружу в полном мундире полковника войск Венецианской республики.

Князь Тару сов краем глаза уловил выход обмундированного ученого посланника наружу, но продолжал говорить, раздельно и громко:

– Мною распоряжено, что на походе человецы животы свои блюдут по древлянскому обычаю, заведенному нашими предками искони и навечно. Сей закон в Сиберии имеет первейшее условие соблюдения, ибо идем мы в земли незнаемые, против народцев немирных. Идем ратью, а не татьской подлой ходьбой. Посему приказ мой о трезвенности на походе должен выполняться до отдачи головы. О чем я предупреждал на последней черте.

***

Полоччио, в голубом мундире, шитом золотом и при серебряных кантах, толкая солдат, вошел в каре и встал в пяти шагах напротив князя.

Глядя ему в глаза, князь окончил речь:

– Два солдата, Веня Коновал да Сидор Бесштанный, сей наказ предков и мой приказ выполнить не старались. Пили тайно вино и других к тому подстрекали…

Полоччио на время растерялся. От лошадей несло терпкой вонью мочи, утренняя роса выдавливала из степных растений одуряющие запахи.

Туда, на восход солнца, далеко – тянулась зеленая равнина, плоская и безмерная.

Огромного роста монах в черной рясе держал в одной руке раскрытую книгу в черном переплете, в другой – золоченый крест. Перед ним на коленях, босые, до пояса обнаженные, молились два солдата. Быстро крестились русским обычаем.

Полоччио оторвался от этого дикого зрелища и огляделся, ища Гурю.

Того не виделось.

– Егер! – зычно крикнул ссыльный майор в генеральском мундире. – Веди ко плахе первого!

Егер, в красной рубахе до колен, подпоясанной ремнем при серебряной пряжке, взялся за рукоять мясницкого топора, крикнул:

– Веня! Коновал! Подь сюды!

Веня Коновал, плотный угрюмый парень, поднялся с колен, отряхнул штаны и, набычив голову, подошел к пеньку.

– Вину свою признаешь? – спросил Артем Владимирыч.

– Да, – отозвался солдат, прищуренно глядя на топор.

– Клади башку! – распорядился Егер.

Веня Коновал опять опустился на колени, обхватил руками пенек, поворочал головой, поудобнее устраивая ее на шершавом спиле пня.

Егер расставил в полушаг ноги, поднял топор.

Люди в каре шумно выдохнули. Ближние лошади, почуяв нервность людей, забили копытами.

– Стой! – крикнул в лицо князю одаренный видением Полоччио. – Именем Императрицы – стой!

Егер так, с поднятым топором, оглянулся на князя. Тот держал лицо строго и беспечно.

Полоччио дошагал под взглядами людей вплоть до князя и зло зашипел, путая слова:

– Мой приказ! Мой приказ – вести на поход быдлос, абер нихт морт! Либерти – свободу – дай дизес зольдатен!

Князь Гарусов медленно снял перед ученым посланником шляпу:

– Это наша страна, герр ученый. Мы живем по нашим наказам… законам. Нам тут никто свой, иноземный, наказ дать не может. Куда идти – твой указ, как идти – наш наказ.

– Пошел вон! – проорал Полоччио и подсек язык.

Две сотни людей глядели на него с ненавистью!

Предводитель отряда Артем Владимирыч Гарусов одним толчком вернул шляпу на место.

***

А ведь не этого добивался Полоччио! Не огульной к себе ненависти! Полоччио желал на походе привести как можно более народа в свое полыцение, под свою руку! В далекой сейчас Европе быдло солдатское и повозочное уже валялось бы перед ним в ногах за выказанную милость – пощаду виновным. А эти русские? Они что – умом тронулись? Глядят так, будто сейчас его, Полоччио, сомнут и затопчут!

За рядом солдатского каре, напротив Полоччио, приподнялся на цыпочки Гербертов. Он поднял на миг руки и сделал ученому посланнику общий для всех торгашей знак: потер пальцы рук.

Венька Коновал поднял голову с пенька, сказал Полоччио грубо:

– Уйди, блядомор, дай спокойно сдохнуть! Егер, рубай, душа не терпит!

Егер снова примерился топором.

– Стой! – снова закричал ученый посланник. – Я русские законы понимать! Буду думать, как вы все! Но и мой закон прошу знать и выполнять – я буду купить этих людей!

Егер выматерился. Князь тихо сказал в его сторону:

– Покупает, значит, чего ты его матушку невзлюбил? – и громко крикнул: – Сие есть солдаты Государевы, Ваше ученое степенство! Продаже, по закону, они не подлежат!

Полоччио осекся. Тут дело правое. Солдат – раб государства. Мертвого солдата укупить можно, живого – никак.

Слева от Полоччио ряд каре раздвинулся. В разрыв солдатской линии вошел и мерно двинулся на середину людского квадрата старик Вещун. Он шел, придерживая левой рукой длинную бороду. В правой его руке была зажата толстая, в рыжей коже книга. Егер опустил топор. Венька Коновал снял с пенька голову, сел ровнее.

Вещун, подойдя к пеньку, поклонился князю так, что длинная его борода коснулась земли, произнес медленно:

– Малик джупандеж! Варавати древлянски… – тут он раскрыл книгу. – Чте, инже ер коло – тьма, наказ мены имаш ти.

Князь снова обнажил голову, поклонился старику долгим поясным поклоном. Стоя в поклоне, думал: откуда этот мудрец?

Дед князя Гарусова, русским именем Анастасий, варяжским же – Ульвар, бываючи на внука в гневе, тягуче и страшно говорил тем же языком, что и Вещун, но руку на отрока не поднимал. В конце ругани рек: «Наказ мены, джупандеж»! И малый князь тогда тащил деду из кухни на деревянном блюде половину курицы, что мать приготовила ребенку на обед. Дед смачно ел, а внук сидел день без еды.

Князь выпрямился, тряхнул головой. Тишина встала на приречном куте, тишина такая, что было слыхать жужур слепней, донимающих лошадей.

– Малик самен, – торжественно ответил Вещуну князь Гарусов, – пусть снизойдет на тебя благодать светлая белого бога твоего… – тут он запнулся: старик предупреждением сузил глаза… – нашего Бога, вечного, небесного.

К ним было гневливо двинулся монах Олекса, князь поднял ему встречь ладонь. Олекса вернулся ко второму виноватцу.

– Сей мудрый старец, – громко объявил людям князь Гарусов, – напомнил мне, что по наказу нашему, древнему, русскому, купить солдата – нельзя, но Бог разрешает произвести обычай мены, – повернулся к Полоччио: – Что есть у тебя, ученый посланник, тебе важного до смерти, дабы мог ты отдать обществу в обмен на жизни этих людей? Окромя денег. Обычай наш в сем случае деньги не чтет за важность.

Полоччио обидно и явно осознал, что проклятые иезуиты зря ведут похвальбу знанием обычаев всех подлунных народов. Что сейчас предложить этому подлому, но хитроумному ссыльному князю и сборищу его солдат? Ошибка будет стоить ему не жизни двух никчемных рабов, а его высокого положения. Упасть сейчас, при начале пути к золоту, – что может быть глупее? И ведь сейчас за то, чтоб удержать положение высокого многоученого посланника, все отдашь… Последнюю рубашку. И что за дурак Гербергов, который показывает ему русский жест – стучит пальцем по горлу?

Князь проследил, куда смотрит Полоччио. Увидел жест Гербергова, усмехнулся. Так он и полагал, что устройством казни может посадить подлого итальянца в лужу. И «убить двух зайцев». Махом. Первый заяц – добротный испуг подчиненных, на неверном и опасном пути к золоту-серебру, буде таковое не игра сказок и лжи. Крепкий испуг – до испарины и обморочения. А второй заяц – вот он, в фиглярском мундире петушиного войска. На него тоже испуг сподобить надо. И ведь сподобил, смотри ж ты!

Повысив голос, Полоччио прокричал:

– Пользы здоровья для, в стране вашей, в холоде и снеге пребывающей, выписал мне врач, лекарное светило европейских королей и царей, вино, с травами мешанное. Это – залог жизни моей. То вино отдаю вам, люди! Свое здоровье и жизнь свою даю на мену! Гербергов – распорядись!

Народ взревел от радости, каре заколыхалось.

Егер рявкнул: «Смирно!»

***

Двенадцать оплетенных соломой стеклярнных бутылей, изъятых из-под второго дна вагенбурга, но не ученого посланника, а того, где ехал и фогт, и Гуря, добровольные помощники из солдат притащили в центр каре. Составили рядком. В разных концах каре послышалось бряканье латунных солдатских кружек.

Артем Владимирыч поднял правую руку:

– Не имеющего знания обычаев нашего Отечества, по обстоятельствам прежней жизни, ученого посланника Джузеппе Полоччио должен я предупредить: солдаты Веня Коновал и Сидор Бесштанный поступают к нему в полное услужение до скончания либо живота своего… либо до скончания нашего дела. И за пределы России выбыть не могут…

– Эй, командир! – крикнул Полоччио. – Это обман! Пожалуюсь Императрице!

– … Выбыть не могут, – терпеливо досказал Артем Владимирыч, – без личного соизволения Императрицы нашей, Екатерины Алексеевны! Дай Боже ей здравия и долголетия. Олекса! Молитву за Императрицу нашу!

Бас Олексы «Во здравие» понесся с ветром повдоль широченной реки Оби. Каре урывками стало подхватывать слова мольбы.

– Егер, – тихо сказал князь Гарусов, – теперь доставай кистень. Голов ныне – двенадцать. Долби все!

Егер отбросил в сторону топор, снял с пояса кистень и грохнул по первой бутыли. Мучительный выдох пронесся над людским сборищем. Олекса еще гуще сделал басовую ноту в молении. Попадая молитве в такт, Егер стекольным звоном оповестил народ, что закон похода соблюден полностью.

Через час на месте стоянки под лучами дополуденного солнца блестели только стекольные осколки да приманивала зверьков приятная неведомая вонь.

***

Императрица Екатерина, получив второе, покаянное по смете расходов письмо князя Гарусова, перелистала численник. Выходило по календарю, что вдогон экспедиции Гарусова особого гонца посылать нихт фертиг. Неизвестно где, к началу августа месяца, окажется ученый посланник и его сторожкий опасатель Гарусов. А во тьму посылать гонца с особо секретными бумагами смысла не имелось.

Уже подучившая, благодаря министру Панину, фамилии всех значимых родов Российского государства, Екатерина никак не могла вставить в их строй фамилию былого опального князя. Сей же час, дожидаясь утрешнего доклада Панина о польских сварах, Екатерина подумала, что надобно быть проще. А посему, дабы любопытству своему дать надлежащее удовольствие, – пригласить старого князя Гарусова с супругою на обед.

В коридоре часовой брякнул прикладом о паркет пола. Граф Панин прибыл, но входить не спешил. Видимо, в приемной шептался с новым секретарем да приглаживался.

Вот же, Бог мой, усмехнулась Императрица, додумалась! Княжескую пару пригласить на интимный обед! Здесь нихт фатерлянд. Здесь – пригласить поесть частных людей Императрице нельзя. Венценосица великой державы пребывать одна может токмо в нужном чулане. Да и то – одна ли? Неведомо, неведомо…