Текст книги "Черленый Яр. Ангелы плачут над Русью"

Автор книги: Виктор Душнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

Глава двенадцатая

Рвач быстро поправлялся. Конечно, он понимал, что родители Кирилла и Пантелеймона ничем перед ним не виноваты, но, отродясь не ведая, что такое благодарность, затаил злобу и на своих спасителей.

«Пускай, пускай только выходят меня, – думал Рвач, уже самостоятельно переворачиваясь с боку на бок, – а потом сочтёмся... плахой... Видать, их сынки и Демьяна освободили, и Ефима убили. Злыдни, псово племя!.. Да и эти, кто знает – сейчас отхаживают, а завтра прикончат... Нет, чуток поправлюсь и уйду. Ночью, незаметно уйду...»

Дверь скрипнула, и в опочивальню заглянул Матвей:

– Здрав будь, Ефим Матвеевич. Как спалось?

– Ничего, хорошо, – спокойно ответил Рвач. – Здрав и ты будь, Матвей Антонович.

– Спасибочки! Варька щас завтрак принесёт, подкрепись. И Чернавка скоро придёт, будет учить тебя ходить.

– Учить ходить?! – удивился больной.

– Она сказала, кто долго лежал, ходить разучивается и заново учиться надобно, как дитю малому, – улыбнулся в густую бороду Матвей.

Рвач с подозрением посмотрел на хозяина, но тут вошла Варвара с миской дымящихся жирных щей.

– Потрапезуй, Ефим Матвеевич! – Поставила у изголовья миску, положила краюху свежего ноздреватого ржаного хлеба и большую деревянную ложку. Чтобы не смущать больного, Матвей с Варварой вышли. Хотя могли и остаться – Рвач был не из стыдливых.

Когда пришли Чернавка с Матвеем, Рвач уже закончил трапезу.

– Поправляешься? – спросила старуха, пристально всматриваясь в глаза Рвача и точно ловя затаившиеся в них искры злобы и ненависти. Бросила острый взгляд и на Матвея и многозначительно покачала головой. Вздохнула: – Поди, залежался ты, Ефим Матвеевич. Надо начинать ходить. А ну-ка, пробуй подняться. – Она взяла Рвача за руки и потянула на себя. – Подмогни, Матвей Антонович.

Матвей схватил Рвача под мышки и потащил с постели.

– Ой, ой, голова кругом! – застонал больной.

– Во! Я и говорю – залежался! – проворчала Чернавка. – А те уж домой пора. Ставь его, Матвей, ставь!

– Не могу! Упаду! – повис на хозяине Рвач.

– Не упадёшь, – хмыкнула Чернавка и отстранила Матвея: – Пущай сам.

Рвач постоял немного, растопырив руки и расставив ноги. Потом зашаркал по полу и добрел до стены. Опершись о стену, отдышался и проделал путь в обратном направлении. Присел на лавку, отдохнул и снова встал...

Через два дня Рвач попросил свою одежду и вышел наружу. На дворе была зима, и белизна снега ослепила его. Рвач зажмурился и долго стоял с закрытыми глазами...

С хозяевами гость был не особо разговорчив. На вопросы отвечал «да», «нет» или самыми краткими фразами, а в основном молчал. Его не покидала мысль о возвращении в Воргол и мщении.

«Черноле-е-ес... – думал Рвач. – Чернолес... С поприще до Воргола. Попросить Матвея, чтоб отвёз? А вдруг, пока я лежал в беспамятстве, приезжали эти выродки, Пантелеймон с Кириллом, и Матвей, Варвара и Савелий только прикидываются добренькими, а сами ждут, когда выздоровлю, чтоб отправить на растерзанье Александру. Свяжут, посадят в сани – и в Дубок. Как запрошусь домой, так сразу поймут, что выздоровел. И что тогда? А эта знахарка? Я про неё и раньше слыхивал, что ведьма лесная, Бабы-яги наподобие. Она-то явно на меня зла, хоть и лечит. А вдруг тоже в сговоре?.. Не-е-ет, меня не проведёшь. Сегодня же ночью уходить надобно...»

– А ты, боярин, ужо почти поправился, – сел рядом Матвей. – Чуток погодя можно и домой.

Рвач вздрогнул.

«Куда домой? Куда он собирается меня увезти? – забилась в мозгу испуганная мысль. Рвач мельком глянул на собеседника, пытаясь прочесть в его глазах злобу и неприязнь, но, не обнаружив ничего подобного, подумал: – Как ловко притворяется! Ну и хитре-е-ец!..»

– Что молчишь, боярин? – вывел из оцепенения Рвача Матвей. – Скоро домой, говорю.

– Да, скоро, скоро! – пробормотал больной. – Правда, я ещё не окреп, да ведь пора и честь знать. Понимаю, что вам уже в тягость, но я за всё заплачу. Не беспокойтесь, я заплачу.

– Да что ты! – замахал руками Матвей. – Я не про то. Живи, сколь хошь. Я к тому лишь, что соскучился ты небось, боярин, по дому, по своим...

– Как не соскучиться? Ещё как соскучился, – с усилием заморгал глазками, пытаясь выжать слезу, Рвач. – Давно я дома не был. Вот ужо и снег выпал, а я у вас загостился. Из Дубка... – Рвач осёкся. – То есть из Орды через Дубок ехал – и вот чуть не пропал. Вы с Савелием выручили.

Матвея слова Рвача насторожили.

– С Половецкого шляху, боярин, сбился?

– Да-а... Сбился с дороги. Осень была... Сейчас зима... Залежался я у вас. Думаю, через недельку твёрдо на ноги стану.

– Эт точно, – согласился Матвей. – Неделю ещё надо полежать, боярин, а потом я тя домой отвезу...

Долго ворочался в постели Рвач, никак не мог уснуть. Потом встал, посмотрел в окно: мороз-узорник потрудился на славу на слюдяном оконце. Рвач подышал на него – окно немного оттаяло. Протерев талое место тряпицей, Рвач посмотрел на улицу и прошептал:

– Холодает. Луна яркая. Дорога на Воргол, должно быть, видна... – Он прислушался: – Спят, нехристи... Ну, пущай спят, а мне пора.

Собрав свои пожитки, Рвач бесшумно, на цыпочках, вышел на улицу. Морозный воздух окутал его с ног до головы. Беглец глянул на небо: звёздное и чистое. Определив по Полярной звезде направление пути, Рвач, отъевшийся на чужих харчах, широко шагая, пустился в путь. Постоянно оглядываясь, он не заметил, как углубился в чащу леса. Найдя санную колею на Воргол, легко пошёл по натоптанной дороге. Он шёл быстро, и не успели ещё прокричать первые петухи, как оказался у северных ворот. Сторожа, услышав знакомый голос, распахнули ворота:

– Откуда пожаловал, Ефим Матвеевич?

– С того свету! – угрюмо бросил Рвач и поспешил домой, где устроил жестокую выволочку изумлённым холопам и завалился спать.

А в Чернолес прискакали под утро на взмыленных конях Пантелеймон с Кириллом.

– Батя! – ещё в сенях закричал Пантелеймон. – Где гость? Волоки его сюда!

– На кой ляд он тебе сдался? – спросонья протёр рукавом исподника испуганные глаза Матвей. – Он больной, спит, не трогайте!

– На суд к князю Александру везти его надо! – объяснил Пантелеймон.

– К какому князю? – решительно преградил дорогу сыну Матвей. – Не дам больного. Не возьму грех на душу и тебе не позволю! Не по-христиански гостя в плен выдавать. Нету на Руси такого заведения, чтобы гость по вине хозяев на плаху шёл!

– Он враг наш, батя! – взорвался Пантелеймон. – Если мы его не прикончим, то он нас изведёт. Нам Чернавка всё рассказала – она в Дубке была.

– Пантелеймон прав, – раздался неожиданно голос Савелия. – Мне Кирилл сказал. Змея Горыныча мы пригрели, вылечили и откормили. Он злодей, и надо выдать его на суд князю Александру.

– Рвач, дядя Матвей – заклятый враг русским людям, – скрипнул зубами Кирилл. – И мы с Пантелеймоном служим сейчас не воргольскому извергу, а липецкому князю Александру Ивановичу.

Матвей с раскрытым ртом остался на месте, пропустив в опочивальню Рвача сына и соседей.

– Где он? – послышался оттуда громкий возглас. – Где? – с шашкой наголо выбежал Пантелеймон.

– Авчерась был... – растерянно пролепетал Матвей. – Вместе со всеми ложился. А что, нету?

– Нету! – закричал Пантелеймон. – Сбежал, сука, змея подколодная! Ну, несдобровать нам теперь! Этот зверь по самый гроб мстить будет!

– Быстро за ним! Может, настигнем! – кинулся на улицу Кирилл. – Пойдём по следу. Навряд он уже до Воргола добрел! А дорога туда одна, не свернёшь никуда! Да вот и след. Смотри – за околицу в лес потянулся! Пантелеймон, на конь! Поспешим!..

И два всадника, пригнувшись к холкам коней, углубились в лес.

Солнце, зажигая сиянием снег, уже нестерпимо слепило глаза, когда преследователи, так и не догнав Рвача, достигли предместья Воргола.

– Успел, гад! Он уже в городе! – с яростью махнув плёткой и оглядывая высокие стены детинца, закружился на коне Кирилл. – Нужно уходить, а то на стенах воргольцы собираются, как бы в погоню за нами не кинулись.

И действительно, воргольские воины зашевелились. Некоторые показывали руками в сторону всадников и что-то кричали.

– Скачем домой! – отозвался Пантелеймон. – Надо стариков спасать, а то их заместо нас заберут!..

– Батя, беда! Собирайся в дорогу! – распахнув дверь, с порога приказал Пантелеймон. – Рвач в Ворголе, теперь беды не миновать!

– Не ерепенься, сын, погодь, – насупился Матвей. – Куда меня тащишь? Куда я пойду из свово дому? И почему это я должон бежать?

– Да пойми, батя! – чуть не плача, заметался по избе Пантелеймон. – Ты же не знаешь Рвача, он не простит!..

– Чево не простит? – загорячился Матвей. – Тебя он, может, и не простит, а я его выходил! Да он меня за это всю жизнь благодарить будет.

– Ничего не понимает! – ударил по столу кнутовищем Пантелеймон. – Матушка, собирайся!

– А ты чё раскомандовался? – рассердился Матвей. – Молокосос! Поняла, мать? Он из гнезда только что, желторотый, а уже отца учит. Никуда я не поеду и мать не пущу. Нас никто не посмеет тронуть. Чай, не татары в Ворголе сидят, а свои, православные люди. А тебе, конечно, край отсель бежать, и чем скорей ты в свой Дубок умотаешь, тем лучше. А мы с матушкой твоей тута останемся и за тебя будем Бога молить, понял, сынок? Правда, Савелий? – повернулся Матвей к входящему в избу другу.

– И твой баламутит? – нахмурился тот.

– А не видишь?

– Да вижу. Я думаю, Матвей, пущай они сами улепётывают.

– И я то ж говорю, а он, вишь, взъерошился. Как будто татары наседают!

– Да Рвач в тыщу раз хуже любого татарина! – скакнул через порог Кирилл. – Он с вас живых десяток шкур сдерёт!

– Такой же он християнин, как и мы все, – продолжал стоять на своём Матвей, дрожащими руками одёргивая вылезшую наружу исподнюю рубаху. – На нём крест православный, а православные на добро добром отвечают. Мы спасли его от лютой смерти и служим, как и он, нашему князю.

– Да он же предал Святослава Липецкого! – возмутился Кирилл.

– А вы предали Олега Воргольского! – парировал Савелий.

– Что-о-о? – покраснел Кирилл.

– Что слышал, слюнтяй! – взвился Савелий. – Мы ещё с вас спросим, почему покинули Князеву службу и подались в разбойники?! Так я говорю, Матвей?

– Так, Савелий, так! А ну скидавай штаны – пороть буду! – Матвей сдёрнул со стены уздечку, и Кирилл закричал:

– Пантюха, бежим! – И первым выскочил наружу. Пантелеймон за ним.

– Стойте! Проклянём!.. – кричал вслед раскрасневшийся от возбуждения Савелий.

Но ребята уже не слышали этих угроз. Горячие кони стремительно уносили их в лес. Они были злы и обижены, и каждый думал, что уже никогда больше не вернётся домой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Явившись в Сарай, Олег Воргольский в первую очередь посетил хазарина Самуила.

Самуил встретил гостя с распростёртыми объятьями – уж слишком милы были его сердцу предатели русского народа. Своих-то выродков, подобных Олегу, хазары не жаловали: петлю на шею – и в омут. Сели, заговорили.

– Человек до того сложная натура, – мудрёно начал Самуил, – что его не понимает иногда и сам человек.

– Это ты к чему? – поморщился князь Воргольский. – Слушай, я приехал не твои забубённые речи слушать, а искать суда у царя на зарвавшегося татя Александра!

Самуил внимательно посмотрел на собеседника, кашлянул в кулак и откинулся на спинку кресла византийской работы, вывезенного из разгромленного Онуза. Вздохнул:

– Ты, урус, – дикарь, варвар, тебе не понять философии людей высококультурных. Вы, русские, только и способны разбойничать, а рассуждать, мыслить – это не ваш удел...

– Я к тебе, хазарин, повторяю, не нравоучения слушать пришёл! – разозлился Олег. – И ты прямо отвечай, не юли: поможешь мне упросить Телебугу обуздать Александра или нет?

– Ну вот! Чуть что – сразу орать. Варвары, одно слово. Ни тебе поговорить, ни помыслить. И сколько же вы крови нам попортили! А ведь каких-то триста лет назад мои предки с вас, дикарей, не хуже ордынцев дань брали, князей киевских в узде держали... – сжал кулаки Самуил. – Но нет, нашёлся змей, Святослав Игоревич!.. Небось и ты его семя?

Олег кивнул:

– Святослав Игоревич пращур мой.

– Вот потому и неохота мне тебе помогать, – сердито посмотрел на князя Воргольского хазарин. – Не знаю, почему хан Батый с вами церемонился. Всех вас, Урусов, надо было под корень уничтожить!

– Это за что же?! – удивился Олег.

– А за то, что оставь хоть одного из вас в живых – вы снова расплодитесь, как черви после проливного дождя. И снова начнёте из себя великий народ корчить. Подумаешь – Великая Русь! А ещё – вы отняли у меня всё!

– И что же я у тебя отнял? – прищурился Олег.

– Да ты знаешь, варвар, кто я такой?

– Но-но, полегче! – вскипел Олег. – Я тебе не варвар, а русский князь, Рюрикович. А вот ты кто такой?

– А я – прямой потомок великого царя Хазарии Иосифа. Если бы не нашествие язычника Святослава, мне бы сейчас принадлежал трон. Мы, иудеи, повелевали диким хазарским племенем, а Святослав Киевский отнял у нас всё. И я рад, что монголы отомстили вам за наше унижение. Бату-хан построил Золотую Орду на месте древней Хазарии, и мы ещё скажем своё слово. Мы сотрём с лица земли остатки вашего государства. А ты нам поможешь!

– Я тебе не помощник, – покачал головой князь Олег. – Я за вотчину свою борюсь, за землю моих предков, на которую посягнули Святослав с Александром!

– Ну ладно-ладно, – внезапно успокоился Самуил. – Пускай будет по-твоему. Ты борешься за своё, мы – за своё, но сейчас наши интересы совпадают. А раз так, то я твой друг. Я схожу к Телебуге и упрошу его тебя принять, но учти: за целостность твоей шкуры не ручаюсь. За смерть Адыла хан готов пол-Руси сжечь и половину русских в полон согнать. Ступай и готовься к худшему, но, может, и минуют тебя чёрные тучи.

Хан принял князя Воргольского не сразу. Олег Ростиславич посетил нескольких знатных мурз, одарил их соболями, серебром да златом. Они обещали содействовать его делу, но хан всё хранил молчание. Неизвестность измучила Олега. Не к добру это, ох, не к добру! Доходили слухи, что Телебуга гневается, а раз так, то что взбредёт ему в голову – одному Богу ведомо. Каждый день томительного ожидания подрывал здоровье князя. Страх перед гневом хана не отступал ни на минуту. Ломота в груди, боли в сердце, сильная одышка... А бесконечные суровые зимние ночи казались иногда мрачной вечностью.

Князь мало спал. Бывало, ночью совсем не смыкал глаз. Однажды задремал под утро – и вернулись жуткие видения. Будто задрожала земля и ослепительно яркое солнце вдруг раскололось на три части, которые начали беспорядочно летать по небу. Пламенные эти куски выписывали какие-то непонятные фигуры, а потом один неожиданно со свистом и грохотом полетел вниз, до рези в глазах освещая округу и всё сильнее сотрясая землю. Он летел прямо на Олега и по мере приближения всё явственнее превращался в окровавленную голову убиенного Святослава Липецкого. И голова эта, широко раскрыв рот и оскалив белые клыкастые зубы, кричала: «Я иду за тобой, ничтожный князь Воргольский и Рыльский!..»

Олег в неописуемом ужасе дёрнулся – и с грохотом свалился с кровати. Вбежал Ермолай.

– Князь, князь! Что с тобой? Очнись! – начал трясти он Олега. – Хан зовёт!..

Олег не сразу пришёл в себя. На четвереньках, словно животное, стоял он на полу и, вытянув шею, безумными глазами смотрел на лекаря. При слове «хан» с трудом поднялся и сел на постель. Его пробила лихоманка...

Ермолай покачал головой:

– Ты болен, княже, куда ж тебе к Телебуге в таком виде? Он будет взбешён...

Олег попытался взять себя в руки:

– Я иду к хану! Давай собираться!..

В княжеских покоях засуетились, забегали, и скоро Олег вышел в бушующую на улице пургу, сел на коня и в сопровождении небольшой свиты отбыл к хану Золотой Орды.

Телебуга был мрачен. Казалось, его раскосые глаза окосели ещё сильнее. Он зло глянул на Олега и, выдержав мучительную, показавшуюся князю вечностью паузу, буркнул, а толмач перевёл:

– Где Адыл?

– Разбойник Александр убил его! – воскликнул Олег. – Но я уже казнил одного из убийц мурзы!

– Кто подтвердит? – бесстрастный вопрос.

– Адылов нукер, оставшийся в живых.

– Этот трус и беглец казнён, – словно деревянный идол, отчеканил Телебуга. – За измену хозяину ему сломали хребет, а тело разрубили и бросили на съеденье голодным собакам. – Хан помолчал и вдруг вкрадчиво проговорил: – То же будет и с тобой.

– За что?! – истошно завопил Олег.

– За что?.. – ощерился Телебуга. – В колоды его! – И нукеры мгновенно выволокли князя вон. На его шее сомкнулись деревянные колодки, в дерева были зажаты руки, а ноги Олегу связали и как куклу бросили в холодный сырой подвал.

От ужаса и боли князь потерял сознание, а когда очнулся, то почувствовал себя точно в ледяном мешке. Попытался встать, но стягивающие шею и запястья деревянные колодки стали душить его. Хотел закричать, но лишь захрипел. Откуда-то взялся сторож-татарин. Он приподнял Олега, посадил его, прислонив к стене, и поправил колодку.

– Сидель тыхо, коназ! – рыкнул татарин. – А то шей амба будь, – провёл по своей шее ребром ладони. И Олег испуганно умолк.

Сколько прошло времени, он не знал; уже свыкся с колодками и ждал только окончательного приговора хана. И вот однажды утром в подвал вошли несколько татар и русских.

«Конец!..» – подумал князь, и ему вмиг представилась жуткая картина казни, которую в последнее время татары практиковали особенно часто, сдирая с живой жертвы кожу и ломая по суставам конечности. Он дикими глазами взглянул на вошедших, завопив что есть мочи:

– Не хо-чу!.. – и в припадке начал биться всем телом о стену. Изо рта полилась густая пена, и Олег, захлестнувшись в колодках, потерял сознание. Один из татар, рискуя отрубить ему голову, ударом сабли расколол деревянные путы, и к Олегу допустили Ермолая, который прибег к уже испытанному способу – велел раздвинуть кинжалом стиснутые зубы, а сам налил в рот из глиняной бутылочки целебное питьё. Князь сделал несколько глотков и сразу обмяк. В камеру вбежали три холопа и быстро помыли Олега, одели в чистое платье и отвезли домой.

День и ночь колдовал Ермолай над своим хозяином. Вспоминая прошедшее, князь всё никак не мог поверить, что его жизнь вне опасности. Ему вновь и вновь мерещились колодки, отрубленные головы, и от этих видений Олег снова проваливался в чёрную яму забытья. Наконец приступы падучей прекратились, и примерно через неделю хворь отступила. Из-за болезни Олег ещё не знал, что хан в последний раз простил его, дал отряд конницы и что татарское воинство уже готовится выступать в поход на Александра. Правда, ещё раз принимать у себя князя Воргольского Телебуга не собирался: опасался новой вспышки своего гнева, а Олег был ему ещё нужен, чтобы расправиться с непокорным Александром. Об этом, кстати, просил хана и Самуил.

– Урусы сами порежут друг друга, – шептал на ухо Великому хану хазарин. – Надо только одного князя натравливать на другого и помогать ему небольшими отрядами, которые должны не столько сражаться, сколько добивать раненых, вывозить добро и выводить за пределы Руси, в степь, полон.

Телебуге нравились речи Самуила, и он, подумав, согласился освободить Олега.

«Ведь однажды, – думал хан, – несмотря на наши потери, он со своей задачей справился: князь Святослав был убит, города Липец, Воронеж и Онуз разгромлены, разграблены и стёрты с лица земли. От них остались одни огромные головешки, пепел да воспоминания. Но надо, чтоб и воспоминаний не осталось! Нужно уничтожить весь род князей Липецких, всё население, ну а кто уцелеет – загнать поглубже в леса. И сделает это князь Воргольский. Вообще-то надо отдать ему должное, он молодец: уже доставил ц Орду большую добычу, липчане рассеяны, до самого Пронска и Рязани для Орды нет серьёзных препятствий. Стёрто с татарского глаза едкое русское бельмо, только кучка разбойников беснуется да князь Искандер. Вот и пускай Олег Воргольский с ними расправится...»

Глава вторая

Ермолай рассказал наконец князю о ханской милости и готовящемся походе на Александра.

Олег от такого известия сразу засиял и просто преобразился. Он радостно спросил:

– И когда же поход?

– Ждём, княже, твоего выздоровления, – поклонился Ермолай. – Ты уже на поправку пошёл, скоро сядешь на коня, и поедем добывать смерть разбойнику Александру...

Через день Олег начал выходить на улицу, а ещё через два сел в седло, поездил по степи и велел сообщить тысячнику Харалдаю, что он здоров.

Харалдай не замедлил явиться.

– Вот что, – уселся за стол, не раздеваясь и не снимая шапки.– О твоих полководческих способностях я наслышан – они ничтожны, поэтому не вмешивайся в мои действия.

– А как же... – оторопел князь.

– А так же! За проводника будешь. С войском я сам справлюсь, а твоё дело только дорогу показывать.

– Но я князь! – насупил брови Олег.

– Князь, но не воевода! – презрительно хмыкнул тысячник. – Ты видишь поле битвы не дальше ушей своего коня.

– Как смеешь?! – взвизгнул Олег.

– А так! – Харалдай выхватил из ножен саблю и разрубил стоявшую на столе крынку с мёдом. Потом замахнулся на князя и, оскалив зубы, прорычал: – Я сам приведу в исполнение приказ Великого хана о твоей казни, собака, если посмеешь вякнуть хоть слово!

Свита князя остолбенела, не пытаясь даже пошевелиться. Зато сподручные Харалдая тоже взялись за оружие и готовы были по первому сигналу командира изрубить презренных урусутов.

Олег мгновенно оценил ситуацию и испуганно пробормотал:

– Всё, всё, тысячник!.. Я понял. Я пойду в обозе. Я покажу дорогу...

Харалдай вложил саблю в ножны и надменно пошёл к двери. У порога на миг остановился и бросил через плечо:

– Завтра идём на Русь!..

Под утро мороз стал крепчать, слабый ветер погнал по сугробам пушистый снег. Татарская конница была уже на ногах. Харалдай, впервые получивший под командование более тысячи воинов, по случаю походного торжества разубрал своего коня, достав из запасников новую сбрую с позолоченными заклёпками. Всем бросалось в глаза роскошное, сделанное из добротной телячьей кожи и раскрашенное в яркие, красный с голубым, цвета седло. Пунцовый кафтан выделял Харалдая из серой массы подчинённых. На голове его красовалась польская шапка с пером.

Тысячник прогарцевал перед толпившимися у крыльца приближёнными князя Олега и крикнул на чистом русском языке:

– Кончай спать, князь, пора! А то ведь дождёшься, что мы оставим тебя и Александр надерёт плёткой твой толстый зад! – И, хохоча, ускакал отдавать последние распоряжения.

– Не будет у меня с этим татарином добрых отношений, – скрипнув зубами, бросил Ермолаю Олег и сел на коня. – Коль он так меня унижает, то я ему не помощник...

– Ты поосторожней с ним, княже, – шепнул Ермолай. – Я всё не могу понять, чего он хочет.

– Да помню про осторожность, помню... – боязливо огляделся по сторонам Олег. – Эта татарская рожа способна любую пакость сотворить. Да, слушай, а где это он так хорошо по-нашему научился болтать?

Ермолай пожал плечами:

– Отец, кажись, был баскаком не то в Володимире, не то в Рязани, и Харалдай с детства жил середь русских, а когда повзрослел, говорят, даже хотел креститься в православную веру. А отец, узнав об том, рассердился и отправил его в Орду.

– И после он на Руси не был?

– Не знаю. Но вроде на русских не очень зол.

– А с чего ж на меня взъелся? – удивился Олег.

Ермолай не ответил, только вздохнул и подумал, что хозяин его, хоть и сам русский, оказался злейшим врагом Руси...

А об этом не раз думал и Харалдай. Прямой и честный воин, он не терпел предателей, к какому бы народу те ни принадлежали. Олега Воргольского тысячник возненавидел сразу и даже не пытался скрыть своего к нему презрения. Кстати, идти в поход навязывался и один из дружков Самуила Зеболон, такой же жадный и злой на русских, как Самуил. Харалдай отказал ему наотрез и заявил прямо в лицо Великому хану о том, что не желает иметь с Зеболоном никаких дел. Пожалуй, кому другому, учитывая влияние хазарской купеческой общины в Орде, подобная дерзость с рук не сошла б, но Телебуга, хоть поначалу и разгневался и даже решил лишить строптивца не только руководства почётной миссией, но и жизни – всё же, взвесив все «за» и «против», тем более в условиях возможного нападения на Сарай темника Ногая, согласился с Харалдаем. Зеболон остался в Орде.

...Зима лютует непогодой, ветер, подвывая, гонит по степи позёмку, однако татарам холод нипочём. Знай погоняют своих коней, словно изваянные сидя в сёдлах, а на ночь останавливаются на отдых в укромных местах.

Однажды не на шутку разгулялась метель, но татары, достигнув устья Хопра, переждали пургу в лесистой местности и двинулись дальше.

Но некоторым в этом долгом походе приходилось тяжко, и одним из таких страдальцев был князь Олег. Не совсем окрепший после болезни, он ещё слабо сидел в седле. Поначалу князь не подавал виду, что устал: не хотел выказывать свою слабость перед тысячником. Однако, окончательно выбившись из сил, Олег пересел в сани. Харалдай увидел это и презрительно расхохотался:

– Что, князь, кишка тонка? Слушай, да ты просто позоришь русских витязей! Погоди-ка, а может, ты и не русский вовсе? Ты ж совсем слабак! Нет, не похож ты на русского, – покачал он головой.

– Это из-за болезни, – буркнул князь, уткнувшись в воротник, но Харалдай не унимался.

– Видел я твою болезнь! Твоя болезнь называется трусостью! За шкуру свою испугался?..

Олег обмер и задрожал. Перед глазами поплыла красная пелена и – головы, снова окровавленные головы с вывалившимися очами...

Князь задёргался в конвульсиях, захрипел и потерял сознание. Ермолай бросился к саням, а Харалдай, поняв, что переборщил, отстал и присоединился к группе знатных татар.