Текст книги "Черленый Яр. Ангелы плачут над Русью"

Автор книги: Виктор Душнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Глава шестая

Солнце красовалось на самой вершине небесного купола, когда ушкуй достиг окрестностей Нижнего Новгорода. Плыли вдоль крепостной стены кремля с предельной осторожностью. Гребцы, изнурённые солнцепёком и постоянным напряжением, озирались по сторонам. Атаман, уповая на южный ветер, приказал поднять паруса. Свободные от вёсел ушкуйники были начеку. Особенно почему-то волновался Козьма: то краснел, то бледнел, испуганно вертя головой.

Это насторожило Порфирия, и он подозвал Прохора:

– Смотри за Козьмой, Прошка. Что-то он мне не нравится.

Знахарь кивнул:

– Мне тоже.

– Если нас будут проверять, глаз с него не спускай. Главное, чтоб не шепнул кому о местонахождении князя. Головой отвечаешь.

– И за Фомой надо приглянуть, – заметил Прохор. – Они вместе на берегу были.

– Этого позови ко мне, – велел атаман.

Явился Фома:

– Звал, Порфирий Пантелеич?

Атаман вздрогнул:

– Звал. Возле меня будь, не отходи ни на шаг. Понял?

– Понял, атаман, понял!.. – Фома вздохнул: – Кажись, досмотра не будет, скоро к устью Оки подойдём.

– Может быть, может быть... – рассеянно протянул Порфирий.

Уже почти миновали стену кремля, как неожиданно, споро работая вёслами, наперерез ушкую выплыл десяток челнов с вооружёнными людьми. На передней лодке в полный рост стоял нижегородский воевода и кричал:

– Опусти парус и остановись, купец!

– Что будем делать? – подбежал к Порфирию Прохор.

– Спустить парус! Сушить вёсла! – скомандовал Порфирий и – Прохору: – Подчиняться, вот что будем делать. Иди на своё место, да не забудь о нашем уговоре.

– Понял, атаман, иду...

На ушкуй поднялись люди из Нижнего, с ними несколько татар. Воевода, поправляя на поясе меч, рявкнул:

– Кто купец, подь сюды!

Порфирий, дёрнув за рукав Фому, – за мной, мол, – подошёл к воеводе со словами:

– Я купец Порфирий Пантелеев.

– Откуда путь держишь и куда?

– Из Дербента в Новгород Великий с товаром.

– А не тать ли ты часом? – прищурился воевода. – Вон татары бают, что видали тебя у берега Сарай-Беркая, где была резня с липецкими разбойниками, и что у тебя на борту раненый князь – разбойник Даниил.

– Мы мирные купцы, воевода, – ничуть не смутившись, заговорил Порфирий. – Ничего плохого не делали и никакого князя у нас нету. Купеческие ладьи все одинаковые, немудрено и ошибиться. Может, кто-то и промышляет разбоем, только не мы. И нет, говорю, у нас никакого князя.

– Ребяты, – повернулся воевода к своим людям. – Сыскать князя!

Начался повальный обыск. Нижегородцы переворачивали всё, что попадалось под руку. Заглядывали под лавки, парусину, тюки с добром. Прохор же не спускал глаз с Козьмы, а тот, заметив это, заволновался ещё сильней, забегал глазами. К нему, будто невзначай, подошёл человек, показавшийся Прохору знакомым.

«Где-то я его видел», – подумал знахарь.

А Козьма растерялся, отвернулся от подошедшего и засеменил к корме ушкуя. Нижегородец за ним, и Прохор тоже.

– Што пристал, как орепей! – вспыхнул Козьма.

– А што?

– Чё ходишь за мной?

– Где хочу, там и хожу. Этот тоже вон ходит, – кивнул Прошка на нижегородца. – Ему чего надо?

– А ты сам спроси! – огрызнулся Козьма.

Смекалистый нижегородец прошёл вдоль борта, остановился и завертел головой, словно кого-то выискивая. Прохору показалось, что Фому, но Фома не мог оторваться от Порфирия.

– Ах, собаки... – прошептал Прохор. – Ничего у вас, аспидов, не получится!..

Время шло. К воеводе подбегали соглядатаи и докладывали, что ничего подозрительного на ушкуе не обнаружено. Однако воевода продолжал повторять:

– Ищите, ищите! Тута он, тута!

Но наконец и сам, видимо, понял, что искать бесполезно, и гаркнул на Порфирия:

– Где князь?

– Да какой князь?! – удивился Порфирий.

– Сам знаешь какой, поганец!

– Ты меня с кем-то путаешь, воевода, – покачал головой Порфирий. – Я купец, а не боярин, и с князьями не якшаюсь!

– На дыбу бы тебя, купец! – засверкали глаза у воеводы.

– А попробуй! – Атаман обнажил меч. Мгновенно ощетинились оружием и его соратники. Однако кровопролитие предотвратил тот человек, который пытался перешептаться с Козьмой. Он махнул рукой и крикнул:

– Не трогай их, воевода! Нету у них князя. Это мирный купец.

Воевода скрипнул зубами и велел своим людям покинуть ушкуй. Но тот, подозрительный, проходя мимо Козьмы, как показалось Прохору, что-то тихо сказал ему.

«Ладно, – подумал Прохор. – С Козьмой мы разберёмся, пущай только эти молодцы уйдут...»

«Молодцы» ушли, а ушкуйники поплыли дальше.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Ох, как тяжко вдалеке от Родины, ох, как тяжко! Гложет душу тоска дремучая, выедает сердце поедом волчьим. Особливо трудно тем, кто попал в неволю татарскую, на галеры фряжские или в Персию. Непосильный труд и издевательства делают своё чёрное дело, но не это самое страшное: выносливы русичи, к труду вельми приспособлены. Главное же – тоскуют они по Родине, по ночам маются, вспоминая поля и леса любимой сторонушки, голубые реки и озёра, сень зелёных берёзок и сосенок, кудрявых лип и дубов могучих...

Но бывает и так, что попадает человек и не в плен, и в среду знакомую: есть вокруг берёзки, липы и сосны высокие. И воздух имеет тот же цветастый запах, да и речь рядом звучит своя, русская. Ан нет! Не так всё, не так... Не его земля под ногами чернеется, не его трава зеленеется, не его дуб-дубище, берёзка белая, сосна высокая, липа кудрявая красуются...

Это и стряслось с князем Даниилом. Лежит он в избе на вид дикого, но душевного и приветливого Оленя, отсыпается, окружён он вниманием и ласкою заботливыми хозяевами, ухаживает за ним дочь Оленя, красавица белолицая, голубоглазая, золотоволосая, но... Но ничто не радует Данилушку, свет не мил ему на чужбине. Мечтает князь о Родине, о той несравненной земле Липецкой, где над Воронежем-рекой по-другому светит солнышко, аромат трав особенный и липы стройней и кудрявее.

– Милая земля моя, мой Черлёный Яр!.. – шепчет князь. – Где же ты, моя матушка? Где ты, любимая жёнушка?.. А что с тобою стряслось, батюшка?.. – Слёзы потекли по щекам, да на подушку.

– Опять плачешь? – тихо села рядом хрупкая девушка. – Не плачь! От тоски-печали не поправишься. Забудь о плохом на времечко. А когда выздоровеешь, когда сила богатырская вернётся, тогда можно будет и попечалиться.

– Любимушка! – поднял глаза, полные слёз, на девушку князь. – Тоскливо мне, понимаешь? Нестерпимо больно, хорошая моя!..

– А кто ты, откудова? – спросила девушка. – Ведь так и не рассказал, где твой дом и твоя сторонушка, по которой столь сильно грустишь.

И поведал ей Даниил о себе, о прошлом, о беде своей, дремучем злосчастье.

– Так ты и правда князь?! – обомлела Любима.

– Князь, да без княжества... – отвернулся Даниил.

– Любима! – послышался с улицы громкий крик Оленя.

– Иду, батюшка! – Девушка вскочила и выбежала из избы. Но скоро вернулась. Осторожно, чтоб не расплескать, несла в руках глиняную миску с парующими щами, из кармашка передника торчала краюха пышного ржаного хлеба.

– Отведай щец, князюшко, – поставила на лавку возле постели миску.

– Не называй меня так, Любимушка, – нахмурился Даниил. – Ну какой я теперь князь! Зови просто Данилою.

– Ладно, Данилушка, ешь...

Пока князь ел наваристые щи, Любима принесла миску каши, политой топлёным свиным жиром, с кусочками сала и золотистым пережаренным луком.

Наевшись, Даниил вытянулся в блаженстве и мгновенно уснул.

«Намаялся, бедолага», – думала Любима, вглядываясь в его исхудалое лицо. Она хотела потрогать его мягкие шелковистые волосы и уже протянула было руку, но испугалась и отдёрнула. Собрала посуду, смахнула крошки и вышла.

Князь Даниил поправлялся и в один из дней, хотя и с трудом, поднялся и, пошатываясь, вышел на улицу. Яркое солнце неожиданно вспыхнуло и затуманило глаза. Ноги Даниила задрожали, и он чуть не упал, опёрся о ствол ближайшего дерева. Наконец вдохнул полной грудью воздух, напоенный запахами цветов и трав. В уши назойливо, но приятно лезло разноголосое пение пернатой вольницы.

Даниил ещё немного постоял, потом осторожно сделал один шаг, другой и вошёл в лес. Чуть прошёл – и устал. Снова опёрся спиной о ствол берёзки. Поднял голову: меж листвы проглядывало голубое искрящееся небо. И так ему стало и весело, и тоскливо одновременно. Весело от того, что снова увидел небо и почувствовал возвращающиеся силы, а тоскливо от новых воспоминаний о доме. И вдруг услышал звонкий девичий крик:

– Да-ни-луш-ка-а-а!

Князь повернулся и встретился с испуганным взглядом Любимы.

– Данилушка, как ты меня напугал!.. – И внезапно она подбежала и обняла его, прижалась дрожащим телом. Но тут же, опомнившись, отскочила, в смущении опустила глаза.

– Как ты напугал меня, Данилушка. Чуть не померла со страху, подумала, кто напал на тебя и в лес уволок...

– Ну что ты, милая? Куда я денусь?

Прибежали и запыхавшиеся Олень с тремя мужиками, вооружённые кольями. Олень внимательно оглядел князя с ног до головы:

– Живой!

– Живой, – подтвердили и мужики.

– Так что ж ты визжала как недорезанная?! – повернулся Олень к дочери. – Всю слободу перебаламутила!

– Да я думала...

– Думала-думала! – буркнул Олень. – Пошли домой.

– Пойдём, – кивнул князь. – Пойдём, Любимушка...

Глава вторая

Долго терпел Порфирий, искоса поглядывая на Козьму. А вот Прохор не унимался: делал страшные глаза и всё кивал на подозреваемых в измене. И когда проплыли мимо устья Оки, Порфирий подозвал к себе Козьму и Фому. Подошли и ещё несколько ушкуйников.

– Ну что, Козя? – прищурился атаман. – Иудины серебреники пересчитал?

Козьма мгновенно вспотел.

– К-какие с-серебреники, П-пантелеич?!

– Слыхали? – шутовски всплеснул руками Прохор. – Он не знает какие, нехристь поганый!

– А ты не поп, чтоб меня нехристем обзывать! – затравленно ощерился на знахаря Козьма. – Сам-то дюже заповеди Христовы блюдёшь, душегуб новоторжковский?

– Это я-то душегуб? – опешил Прохор. – Может, я и душегуб, но православных не предавал и на христиан с разбоями не ходил. Да-а, ушкуйничаю, но хожу по этому делу только во всякие биляры да сараи, а ты православных единородцев грабил в Костроме и Великом Устюге, чуть не до Белого моря дорыскивал. И посейчас бы грабил и убивал христиан, кабы мы с Порфирием тебя к себе не забрали. Но как волка ни корми, всё равно в лес глядит. Вот и глянул ты щас в лес, князя решил продать басурманам! Кто из воеводиных шнырей к тебе подходил? Что шептал, а?

– К-кто п-подходил? – ещё сильнее смутился Козьма. – Н-не знаю я н-никого!..

– Ах, не знаешь... И ты, Фома, тоже не знаешь? – резко обернулся Прохор.

– Я возля Пантелеича стоял и никого не видал! – испугался Фома.

– Ты с Козьмой на берег плавал, – заявил Прохор. – Вы там с Никодимом сговорились, и Никодим навёл на нас татар и воеводу. И про князя Никодиму вы сообщили.

– Не видал я никакого Никодима! – завопил Фома. – Козьма один с ним разговаривал...

– Хватит брехать! – рассвирепел Порфирий. – О чём они болтали? Отвечай, сучонок!

– Ей-богу, не слыхал! – перекрестился Фома. – Они в избе гутарили, а я в лодке сидел.

– Об чём с Никодимом гутарил? – снова повернулся Порфирий к Козьме.

– Как приказывал, об татарах.

– И что он сказал?

– Что татаров нету.

– А откудова они с воеводою на ушкуе появились?

– А я почём знаю! Никодим сказал: можно плыть спокойно, досмотру не будет.

– А почему ж был?

– Не знаю!

– К борту его привязать! – велел Порфирий ушкуйнику по имени Калистрат. – И глаз не спускать!

– За что, батька?! – взмолился Козьма. – Я твой приказ выполнял, а что Никодим напутал, так с него и спрос!

– Раскосый татарин тебе батька! – прошипел Порфирий. – Доберёмся и до него. – И, не глядя больше на Козьму, пошёл к корме.

Фому тоже привязать? – догнал его Прохор.

– Я думаю, Фома тут ни при чём, – пожал плечами атаман. – Просто присмотри за ним.

– Ладно, присмотрю, куда ему деться...

Плавание вверх по Волге продолжалось. Вечерело.

С запада навстречу ушкую подул лёгкий ветерок, а потом стал усиливаться. Покрасневшее солнце несколько раз выглянуло на восточном краю из-за стены облаков, обласкало воду ярким серебром и нырнуло в ночлежку. Сначала серый, а потом и чёрный мрак окутал землю. С каждой минутой ветер усиливался, поднимая волны и бросая их на борт ушкуя. Сверкнула ослепительная молния, с треском и раскатами прогремел гром. Хлынул проливной дождь, и с силой рванул порывистый ветер, подняв огромную волну, на которой ушкуй сначала взмыл вверх, а потом рухнул вниз, зачерпнув пенистой воды.

– К берегу! – неистово заорал атаман. – Гребите, братцы, утонем!..

С неимоверными усилиями гребцы стали разворачивать ладью поперёк реки, стараясь направить её в сторону берега. Но ушкуй не слушался, повинуясь только напору волн. Его швыряло туда-сюда, он черпал воду, и уже нельзя было понять, где берега, а где плёс.

– Вычерпывай воду!.. – кричал Порфирий, сам орудуя черпаком.

Был момент, когда казалось, что спасения нет. Рёв воды, вспышки молний и раскаты грома – всё смешалось и казалось преддверием гибели. Но паники не было: ушкуйники, отчаянно ругаясь, продолжали бороться со стихией. И вот ладья опять поднялась на такую высоту, что у всех дух захватило, а потом сверзилась вниз, набрала воды и... вдруг застыла. Ушкуйники кубарем покатились к корме, и... И кто-то крикнул:

– В берег воткнулись!

Другой радостный голос:

– Мы на берегу!

– Все с ушкуя! – скомандовал Порфирий. – Калистрат, отвяжи Козьму!

Атаман, наперекор бушующему ветру и льющим, казалось, отовсюду потокам воды, дожидался, пока соратники покинут судно. Рядом с ним стоял Прохор. Ушкуй уже почти обезлюдел. К Порфирию подбежал весь мокрый Калистрат и хриплым, захлебывающимся голосом прокричал:

– Нету! Козьмы нету!

– Как нету?! А где ж он?.. А где Фома? – повернулся атаман к Прохору.

– На берегу небось! – пожал плечами тот и спрыгнул с борта ушкуя. – Щас найду!..

Буря затихла. Ветер почти угомонился. Ушкуйники стали искать дрова и разжигать костры, чтобы обсушиться и согреться, а Прохор и Калистрат все искали Козьму с Фомой. Все ушкуйники были на месте, кроме этих двоих.

– Ну что? Утопли? – спросил Порфирий.

– Должно быть, – согласился Калистрат.

– Козьма живуч как пёс, – возразил Прохор. – Да и Фома, гад, шустрый. Могли и сбежать.

– Если сбежали, дело худо, – нахмурился Порфирий.

– Надо как-то князя упредить об опасности, – без слов понял его Прохор.

– А как упредишь?

– Надобно мне коня найти и скакать в Керженец.

– Да где ж тут коня найдёшь? И где мы вообще щас?

– Не знаю, – развёл руками Прохор. – Не понять. Рассвета дожидаться надо.

– Вот нелёгкая!.. Калистрат!

– Что, Порфирий Пантелеевич?

– Бери пару человек и порыскайте по берегу. Узнайте, где мы есть, и, может, коня добудете...

Глава третья

Изба Оленя стояла на берегу реки. Новая, она достраивалась, и Олень думал поселить в ней недавно женившегося старшего сына по имени Конь.

Сыновья Оленя, да и почти все мужчины были сейчас далеко в лесу, на охоте. Молодая жена Коня перешла к свёкру, а изба пустовала. Вот туда и положили больного князя. Кроме Любимы ежедневно проведывала Даниила лекарка-знахарка Зимовейка.

В этой глухой и дикой местности ещё сильна была древняя вера. Хотя людей уже и крестили, но они продолжали именовать новорождённых старыми именами и поклоняться солнцу, звёздам, деревьям, животным и всевозможным идолам. Христианских же имён порой даже не помнили и называли друг друга языческими прозвищами.

Любима в очередной раз пришла утром к Даниилу. Принесла, как всегда, наваристые жирные щи, сладко пахнущую кашу, краюху ржаного хлеба и ягоды, которых вместе с катившимся к закату летом всё прибавлялось и на столах, и в погребах жителей Керженца.

Девушка уже привыкла к гостю и привязалась к нему. Князь Даниил поправлялся на глазах, веселел и даже иногда, заражённый ретивостью молодайки, тоже начинал резвиться. Она застала Даниила ещё спящим, однако шорох разбудил его, и он, резко и неловко приподнявшись, чуть не свалился с лавки.

– Ха-ха-ха! – заливисто засмеялась Любима. – А ты, Данилушка, пуглив, как заяц!

– Да не пуглив я, милая, – улыбнулся князь. – Просто ты так неожиданно вошла, что мне и вправду померещилось что-то.

– Ха-ха-ха! – ещё пуще закатилась девушка. – Какой смешной! Ты где по ночам шляешься?

– Нигде! – удивился князь. – А что?

– Как нигде, когда у тебя вся голова в соломе прошлогодней и паутине. Аль к молодке на сеновал хаживал?

– Никуда я не хаживал, – на полном серьёзе заявил Даниил и затряс головой. Глянув на Любиму, которая чуть не падала со смеху, вскочил с постели и с криком: «Ах, обманщица!» – кинулся к ней. Она увернулась, а Даниил потерял равновесие и упал. Тяжело дыша, сел.

– Слаб я ещё скакать, Любимушка... – жалобно сказал. Волосы у него взъерошились. Девушка взяла гребёнку, стала их расчёсывать. Князь замер и...

И вдруг скрипнула дверь, и в горницу вошла Зимовейка.

– Поправляешься, соколик? – спросила. – Ноне уже лучше выглядишь. Спал небось по-богатырски?

– Да, сегодня ночь ласковая была, – согласился Даниил. – Скоро обузой вам не буду.

– Ну что ты, Данилушка! – возмутилась Любима. – Какая же обуза человеку в беде помочь? Да мы за тебя не нарадуемся!..

Зимовейка строго глянула на неё, и девушка осеклась. Пробормотала:

– Гость – посланец Бога. Мы всякого страждущего принимаем с ласкою и любовью.

– Больной, что дите малое, – кивнула Зимовейка, – требует любови и ласки. Ну ладно, ложись, гляну твои болячки.

Даниил снял льняную рубаху и лёг на спину. Зимовейка осмотрела его раны, погладила, помяла, чем-то помазала, пошептала заклинанье. Выпрямилась и сказала:

– Вот уже и ещё легче тебе стало. Теперь, витязь, сил набирайся, бери опять меч в руки, и – в поход на нечисть поганую, на змеиное племя вражье. Я больше не приду, касатик, – положила на плечо Даниила руку. – Моих делов тут больше нету.

– Чем же мне тебя отблагодарить? – посмотрел растерянно на знахарку Даниил. – У меня ничего нет.

Зимовейка, собирая узелок, покачала головой.

– А мне благодарность – твоё здоровье. Не терзайся, добрый молодец. Бог меня благодарит и снабжает природными яствами. В лесу нашем есть и грибки, и ягодки, а хлебушком и без тебя добрые люди попотчуют. И материи клок для прикрытия наготы любой купец даст за травы целебные. А что взять с убогого? Не серчай. Хоть ты, я знаю, роду вельможного, но сейчас убог как нищий. Отдыхай, милок, и не печалься об чём не надо печалиться.

– Твоя правда, благодетельница, – грустно улыбнулся Даниил. – Что взять с убогого?

– Ну не гневись, – молвила знахарка. – Кажись, не те слова я сказала.

– Да всё правильно, – пожал плечами князь.

– Вот и ладненько, – собралась уходить Зимовейка. – Поправляйся, соколик, а наградой твоей будет нам поле бранное, где ты ещё не одного стервятника из Поля Дикого отправишь туда, откудова не возвращаются. А сейчас ты калитою убог, но не духом подвижника. Поправляйся и постой за Землю Русскую!

Зимовейка погладила князя по голове и вышла. Любима собрала посуду и тоже направилась к двери.

– Когда ещё придёшь, милая? – услышала голос Даниила и оглянулась. Щёки налились румянцем.

– К обеду, Данилушка... – Голос её странно задрожал.

– Я скучать по тебе буду. А нельзя ль пораньше, голубушка?

Лицо Любимы совсем побагровело.

– Да нельзя, князюшко. Не время сейчас праздновать, к зиме готовиться надо, запасаться всякой всячиной.

– А можно мне с тобой пойти?

– Пожди, Данилушка. Побудь ещё хоть денёк дома. Да и... Да и батюшке мне сказать надобно... ну... что ты... со мной попросился. А то ведь он добёр-добёр, но коли что не понравится... Погоди, милок, до обеда.

Любима вышла из избы. Утро уже во всю ширь раздольничало, кругом пахло зелёной свежестью, кукушка назойливо отсчитывала времечко, а птахи малые заливались разнозвучными песнями.

– Любимушка! – окликнул девушку грубый, точно из-под земли голос. Любима оглянулась и ахнула. Перед ней, как с неба свалился, стоял нелюбый, но настойчивый и привязчивый Дубина.

– Напугал, леший! Чего надобно? – рассердилась девушка.

– Пошто не ходишь на вечору? – пробасил парень. – Уж дюже я по тебе соскучился!

– А что за скука у тебя, .Дубинушка? – зло передёрнула плечами девушка. – Пора жаркая, все в лес ушли за добычею, а ты праздно шатаешься, в слободе маешься.

– Да не шатаюсь я, Любимушка, – понизил голос Дубина. – Ходил и я в лес, заготовил на зиму много всячины. Но от любви у меня душа разрывается. Приходи сегодня на вечору – полюбуемся!

– Ну к чему мне с тобой любоваться?! – совсем рассердилась красавица. – Не давала я тебе никакого поводу, да и не люб ты мне, соседушка!

Загорелся злобою юноша. Вылетела из его груди ласка притворная, зашипел, как гусак, слюною забрызгался и словами ядовитыми стал разбрасываться:

– Знаю-знаю! Окрутил тебя этот убогий выродок! Не выводи меня из терпения, блудница! Плохо будет, коль не придёшь нынче на гулянье!

– А ты не обзывайся и не пугай, не пугливая! – вспыхнула девушка. – Вот расскажу братам про твои угрозы – мало не покажется. Не сносить тебе тогда головы, дубина неотёсанная!

Осёкся парень, только ещё больше лицом посмурнел. Знал он сполна норов её братьев. Уж они-то вместе с отцом своим Оленем да дядьями свирепыми были в Керженце самыми сильными и ярыми, не одному нерадивцу скулы посворачивали; их боялись даже в Юрьеве-Повольском. Забрели как-то по реке оттуда под видом купцов речные разбойники, хотели пограбить известную достатком слободу, да получили такой отпор, что некоторые головы свои тупые тут и оставили, а другие через лес без оглядки драпали. Но те разбойники дальние, больше не являлися, а Дубина тутошний... Однако тягаться с Оленичами ему не под силу, так что и разговаривать больше не об чем. За неё они кому угодно башку отобьют, она у них в семье самая любимая.

Пряча в землю взгляд, незадачливый отрок буркнул под нос:

– Ну ладно, ладно! Не огорчайся и не серчай, я ведь без злобы сказал, не подумавши...

– Впредь думай! – отрезала девушка. – А приязни у нас с тобой всё равно не получится.

– Как знать...

– А тут и знать нечего! – Любима повернулась и пошла прочь.

– Как знать, – глянул Дубина ей вслед. Потом зыркнул на избу, где коротал свои больные дни князь Даниил. – Как знать...