Текст книги "Проклятие Вальгелля. Хроники времен Основания (СИ)"

Автор книги: Вера Семенова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

Потоки воздуха толкали ее попеременно то в спину, то в бок. Впереди показалась размытая по краям серая туча, и через некоторое время Гвендолен пересекла границу дождя. Порыв ветра швырнул ее вниз. Камзол ощутимо потяжелел, и рубашка быстро пропиталась водой через прорези для крыльев. По шее и спине стекала вода. Но хуже всего было то, что приходилось бороться с зарождающимся ураганом. Гвендолен уже не думала, как сэкономить силы – она рвалась вперед, проталкиваясь сквозь ветер, дыша со всхлипами сквозь оскаленные зубы.

У нее было в запасе еще одно средство – она ясно увидела, как Баллантайна с закованными за спиной руками вводят в кабинет Энгинна. Как глава Службы Провидения в Тарре поднимается из-за стола, улыбаясь тонкими губами с горделивой скромностью и легким сожалением. Как Эбера толкают в кресло, и один из приведших с размаху бьет его по скуле. Как на лице, на которое она не могла насмотреться, медленно вздувается такой же красно-фиолетовый кровоподтек, какой она видела на щеке Логана. Воин Провидения снова заносит руку…

Гвендолен дернулась и надолго перестала обращать внимание на ветер. Она неслась сквозь бурю, зажмурив глаза от летящих капель, полагаясь на свое чувство направления, почти безошибочное у всех крылатых. До Круахана оставался день пути. Неразличимая в темноте линия горизонта понемногу начала светлеть через пелену дождя. Гвендолен летела. Она давно уже не ощущала обоих крыльев, только острую боль в плечах. Мокрая темнота вокруг нее кричала и стонала на разные голоса. "Холодна была та ночь и полна ужаса, демоны мелькали во тьме", – отрешенно вспомнила Гвен строки какой-то засевшей в голове древней легенды и оглянулась в поисках демонов, но вовремя сообразила, что подобные вопли издает она сама.

"Только не останавливайся, слышишь? Не смей останавливаться, не вздумай!"

Гвендолен летела. Внезапно боль в мышцах спины стала уходить куда-то в сторону, крылья перестали неметь, воздух уже не надо было проталкивать через надорванные легкие, и по всему телу разлилась подозрительная легкость. Вначале Гвен обрадовалась, что у нее открывается второе дыхание, но потом ее резко мотнуло и бросило вниз. Гвендолен поняла, что теряет сознание.

Она с трудом выровняла высоту – ощущение было, будто она ползет по воздуху, как по земле, на одних руках волоча за собой тело с перебитым позвоночником. Через пару мгновений она снова провалилась – и хуже всего, что злость и стремление долететь куда-то отодвинулись. Ей было так сладко, бесконечно сладко падать, словно закрывать глаза после нескольких бессонных ночей, вытянувшись на мягкой постели.

Гвендолен вонзила ногти в ладони, заставляя себя широко распахнуть глаза. Несмотря ни на что, она летела, уже не в силах ни о чем думать. Каждый взмах давался ей как шаг человеку, у которого сломаны обе ноги. Наконец судорога скрутила левое крыло, и она полетела вниз, тщетно пытаясь им взмахнуть, чтобы замедлить падение. Прямо под ней была бурая дорога, раскисшая от дождя, с глубокими следами от колес, заполненными водой. По дороге медленно катилась одинокая карета, и кучер освещал дорогу фонарем, держа его высоко в поднятой руке. По обе стороны тракта тянулись поля с редкими зарослями кустарника. Гвендолен надеялась приземлиться в кусты и уже подняла руки, чтобы защитить глаза от веток, но удача вновь ей изменила – она с размаху грохнулась на бок прямо на крышу кареты. Отчаянный скрип осей заглушил хруст ее несчастных крыльев, карета накренилась, и Гвендолен в последней попытке удержаться уцепилась за крышу, срывая ногти.

Когда она пришла в себя, то обнаружила, что наполовину свисает с верха остановившейся кареты. Кровь громко стучала в голове, мешая четко различать звучащие совсем рядом слова:

– Ты только погляди на это!

– Никогда не думал, что такое бывает.

– А ну снимите его, – прозвучал уверенный голос.

Чьи-то руки стащили Гвендолен в дорожную грязь. Она не могла не то что сопротивляться, а даже шевелиться самостоятельно, только слабо покачала головой, отчего завязанные в узел волосы упали ей на лицо.

– Да это девчонка! Дохлая она, что ли? – с еще большим удивлением, чем раньше, произнес один голос, обладатель которого заметно шепелявил.

В поле зрения Гвендолен появился человек с круглым и смутно знакомым лицом, выпирающим из камзола крепким животом, украшенным золотой цепью изысканного плетения, и властными глазами. Он наклонился над ней, уверенно ощупал крылья и быстро приподнял веки, заглянув в зрачки.

– Нет, она даже не покалечилась, – сказал он деловито, – просто устала, или ее сбил ураган. Очень хорошо. Привяжите ее на запятки кареты, чтобы не упала. Только обыщите вначале.

Ее приподняли, словно куклу, и несколько пар рук зашарили по ее телу.

– Балбес, зачем ты ее на землю ронял? Она теперь вся мокрая.

– Ничего, не растает.

– А тебе приятно пачкаться, что ли?

– Да заткнись ты, самый умный нашелся.

– Сам пасть закрой, – пробормотал шепелявый. – Смотри-ка лучше, чего я нашел.

Он помахал перед лицом у приятеля одним из метательных ножей Гвендолен.

– Ого, – сказал тот. – Ух ты, – повторил он через несколько мгновений, нащупав застежку ее пояса и вытащив его полностью, со всем грозным содержимым.

– Шевелитесь быстрее, – произнес за их спиной голос хозяина. – Скоро рассвет. Конунг Данстейн не любит опозданий. Хотя, полагаю, он простит нас за такой подарок. Когда она оживет, то будет лучшей в его коллекции.

Гвендолен наскоро швырнули на облучок кареты и примотали веревками, предварительно спутав на всякий случай запястья и лодыжки. Где-то веревки обвисали, где-то впивались в кожу, поскольку слуги прикасались к ней с заметной неохотой, а до крыльев вообще не дотрагивались. Она разлепила глаза, перед которыми качалось покрытое густыми облаками небо, начинавшееся светиться розовым золотом с одного края. Ливень уходил в сторону, сносимый ветром.

Она где-то слышала это имя – Данстейн. И даже сама переписывала его несколько раз на бумагах канцелярии. Ну конечно, Данстейн – недавно пришедший к власти молодой король Вандера.

Вандер – самое страшное место для крылатых, где их считают не более чем животными, вынужденными до смерти носить на себе грузы и людей, не боящихся подняться под облака. А схвативший ее человек – вандерский посол, которого она видела на Конклаве. И свои дни она закончит любимой или презираемой игрушкой королевского двора, в зависимости от того, насколько благоразумно будет себя вести.

Гвендолен рванулась, насколько позволяли веревки. Она не собиралась быть благоразумной, она колотилась головой о карету и выгибалась, стараясь вырваться. Но пока путы были крепче, да и сил у нее совсем не было, только вновь вспыхнувшая ярость.

– Смотри, чего вытворяет, – с опаской произнес шепелявый, оборачиваясь назад.

– У нас веревки хорошие, – хмыкнул второй. – Пусть помучается, спокойнее потом будет. А ты уже в штаны наложил от страха?

– От них лучше подальше. Они несчастье приносят, верно тебе говорю.

– Все-таки ты полный придурок, – убежденно сказал его товарищ. – Знаешь, сколько наш конунг заплатил за тех двоих, что привезли прошлой зимой? А тут она сама с неба упала. Понятно, что Снэколля он золотом осыплет, да и нам с тобой что-нибудь перепадет, вот увидишь. Эх, жалко, что нам еще в Круахане долго торчать. Ну да ничего, уж дома-то я погуляю. Неделю из корчмы не буду вылезать.

– Не будет от этих денег удачи, – гнул свою линию шепелявый. – Вот послушай, я тебе расскажу, как Сандри Кривой однажды подстрелил крылатого…

– Эй, глянь, чего-то быстро она биться перестала.

– Ну так вот, случилось это, когда я еще в Дубовых Холмах жил. Пошел как-то наш Сандри на охоту, а туман стоял, что молоко в крынке…

Гвендолен затихла, прижавшись исцарапанной щекой к какой-то торчащей части кареты, мокрой от дождя и неожиданно приятной для пылающего лица. Она уже не слушала монотонное бурчание слуг. Шепелявый втолковывал приятелю, что беды в подлунном мире, включая чесотку и падеж скота, происходят исключительно от крылатых, а тот лениво отмахивался, хотя под конец и в его голосе стали проявляться тревожные нотки. Но Гвен было все равно. Она полностью погрузилась в свои ощущения, осторожно пытаясь шевелить крыльями и расправлять затекшие мышцы.

Круахан! Пусть вконец обессиленной, пусть со связанными руками, пусть без оружия, но она все-таки попадет в Круахан. И тогда мы еще посмотрим, что будет дальше.

– Я не желаю больше попусту проводить время в твоем никчемном Круахане! Давно наступила пора морских походов, а я шаркаю ногами перед всякими женовидными типами, вместо того чтобы добывать славу, достойную предков, и сокровища для моих воинов. Даже не думай меня уговаривать!

– Я и не уговариваю тебя, мой конунг. Ты сам прекрасно понимаешь, что победа, одержанная хитростью и умом при круаханском дворе, ценится не меньше, чем бой, выигранный мечом и секирой.

Голос вандерского посла Снэколля звучал спокойно и уверенно – видимо, он хорошо знал своего повелителя, и гневной интонацией смутить его было трудно.

– Вот и состязался бы с ними в хитрости. Зачем было меня тащить в Круахан? Мое место на носу корабля!

– Тебе пора познать все стороны жизни, конунг. В походах ты стал воином, научись управлять другими людьми – и ты сделаешься мудрецом.

– Зачем мудрость тому, кто утратил честь? А ее легко потерять, когда по полгода не держал в руках копья!

– Слава об уме правителя бежит впереди его военных подвигов.

– Запомни, воспитатель, мне не нужна такая слава! Почему мы до сих пор не уехали?

– Потому что мы еще не договорились о выгодных нам условиях торговли.

– Подумаешь! Своим мечом я добыл бы не меньше. Разве раньше мы не забирали на северном берегу Круахана все, что хотели?

– Пока ты был вождем одной дружины, тебе не требовалось многого, мой конунг. А властитель страны не может вечно уподобляться морскому разбойнику.

– Если бы я не видел тебя в бою, Снэколль, я решил бы, что вместе с сединой к тебе пришла трусость. Тебе самому пора размяться с палицей в руках. Имей в виду, завтра мы уезжаем.

– Хорошо, – привычно согласился посол Вандера. Видимо, похожий разговор происходил между ними довольно часто. – Во всем твоя воля, конунг. А пока посмотри, что мы для тебя приготовили.

При этих словах ждавшие за дверью слуги вытащили завернутую в плащ Гвендолен и рывком развернули ткань. Веревки с нее не сняли, поэтому она не удержалась на ногах и неловко упала набок, пытаясь извернуться так, чтобы смягчить удар. Первое, что она увидела – гладкие блестящие плиты, образующие на полу правильный мозаичный узор. В пол упиралось лезвие огромной сверкающей секиры – на ее рукояти переливались драгоценные камни, сталь отливала угрожающей синевой, и вообще роскошное оружие казалось главным во всей комнате, а держащий его в руках человек – не более чем приложением, пусть и довольно достойным. Человек был молод, пожалуй даже чересчур молод – если судить по тому, как гордо он вздергивал подбородок и презрительно щурил льдистые глаза. Но его скула уже была разрублена ударом не менее страшным, чем мог бы быть удар его секиры, второй шрам пересекал лоб и скрывался в прядях тонких светло-желтых волос. Лицо его с тонкой кожей и какими-то острыми чертами больше ничем не выделялось, однако руки настолько привычно охватывали рукоять, что невольно возникало ощущение, будто с оружием ему спать надежнее, чем без него. Король Вандера уставился на Гвендолен с мальчишеским восторгом, который, впрочем, несколько приутих при виде того, как она с трудом шевелит крыльями, приподнимаясь на локтях. Ярко-медные перья потускнели, а волосы свалялись и перепутались. Данстейн поморщился:

– Вы не могли подобрать что-нибудь менее дохлое? Представляю, сколько наших припасов придется на нее потратить, пока она войдет в норму.

Гвендолен Антарей оставалась собой даже на холодном полу со связанными руками. Ее не столь страшила мысль, сломано у нее крыло или просто вывихнуто – болело оно немилосердно, сколь ощущение того, что последнее слово будет не за ней.

– Полюбовалась бы я, как бы ты выглядел, если бы тебя полдня волокли привязанным к карете, а потом еще тащили в мешке. И потом, я не напрашивалась на пиры в твоем доме. У меня от твоей еды явно будет несварение.

Она говорила на вандерском, где не было различия между "ты" и "вы", Но ее речь все равно была неслыханной по оскорбительности, а выражение лица дополнило картину. Двое притащивших ее слуг в ужасе переглянулись, размышляя, не отрежут ли им уши за то, что они такое слышали. Но Данстейн настолько удивился, что даже не вдумался в смысл ее слов:

– Это животное умеет разговаривать?

– Гораздо лучше, чем другое животное, стоящее передо мной. Странно, что ты вообще правильно соединяешь слова. Вначале мне показалось, что ты только и умеешь что размахивать куском железа, за который цепляешься. Видно, еще не все мозги в него переместились.

Гвендолен увернулась от прямого удара по лицу только потому, что долго жила среди людей и умела угадывать их движения. Данстейн на самом деле провел большую часть жизни в сражениях – его сапог угодил в ключицу, и Гвендолен преисполнилась уверенности, что он окончательно доломал все, что было повреждено.

– Ты уже добываешь славу в боях, конунг? Поздравляю, ты нашел себе достойного противника со связанными руками, – Гвендолен безуспешно попыталась подняться, но для этого надо было для начала опереться на здоровый локоть, которого не было. – Надеешься вернуть утраченную честь? Она возрастет до небес после такого сражения.

Данстейн уже отвернулся. В его глазах сохранялось выражение ледяного удивления, с которым он назвал ее животным. Он разлепил губы, чуть помолчал, но потом бросил скорее для застывшей вокруг свиты:

– Это существо не может задеть моей чести. Как не может лошадь или собака.

– Если мои слова не умалили твоей славы, зачем же ты ударил меня?

– Я сам могу решать, когда бить принадлежащих мне животных.

На застывшем лице Данстейна не дрогнул ни один мускул, и Гвендолен на мгновение подумала, что все бесполезно. Но ей было нечего терять. И потом, все-таки он ей ответил, пусть пока не глядя в ее сторону.

– Это тебе тоже не добавит чести, конунг. Твой дед Торгард не велел убивать коня, с которого упал в бою и навсегда остался без руки, раздробленной копытом. А что расскажут о тебе в балладах?

Обычно крылатые понимали людей гораздо лучше, чем сами люди, безошибочно предсказывали их мысли и намерения, только пользовались этим умением довольно редко, поскольку сторонились людей и не любили соприкасаться с ними, даже чтобы ими манипулировать. Но у Гвендолен не было выбора. Со своего места на полу она ясно видела стоящие на столе огромные песочные часы. Утро безжалостно двигалось к своему концу. Она в Круахане, но к дому Фредерика Гнелля не приблизилась ни на шаг. И завтра вечером приедет Ноккур, везущий приговор Баллантайну, а значит, и ей тоже. Поэтому единственная надежда была в этом мальчике, которого она законно ненавидела за то, что он делал с ее народом и собирался сделать с ней, и вместе с тем в нем на данный момент сосредоточилась вся ее жизнь. Она должна была понять его душу – жестокую, знавшую много крови, пропитанную понятиями о чести и вечной славе, наполненную верностью тем, кто приносил ему клятвы, презиравшую слабость и смерть, но преклонявшуюся перед любой силой – оружия или воли.

Тут не выдержал и вмешался Снэколль, давно уже крутивший на пальцах все перстни по очереди,

– Прости, мой конунг, мы действительно показали тебе порченый товар. Сейчас мы уберем ее с твоих глаз, а в Вандере отдадим в конюшню к Халлю Кнутобойце. Тогда она станет шелковой и будет молча носить тебя на своей спине, я обещаю.

– Да, конечно, – несколько рассеянно взмахнул рукой Данстейн. Он прошелся по комнате взад-вперед, опираясь на секиру. В сторону Гвендолен он по-прежнему не смотрел. Подхватившие ее с двух сторон слуги были готовы быстро уволочь невиданное строптивое животное от греха подальше, но Данстейн не давал им разрешения удалиться, и они переминались на месте, бросая на него осторожные взгляды и пожимая плечами в ответ на выразительные знаки Снэколля.

– А ну разбудите Улли, – бросил наконец король, совершив очередной круг по комнате. – Пусть расскажет, какие стихи сложил обо мне последнее время.

Гвендолен смогла наконец обвести взглядом комнату и заметила, что в ней достаточно много людей из свиты, большинство с волосами такого же соломенного оттенка, как у Данстейна, причем многие вели себя весьма свободно – кто-то чистил оружие, кто-то латал башмаки, поджав под себя ноги на длинной скамье у стены, а двое сидели, подперев щеки, перед куском дерева, расчерченным на цветные квадраты, на которых были расставлены какие-то резные фигурки.

На одной из скамей спал, запрокинув голову и свесив руки, человек, которого конунг назвал Улли и которого без большой охоты толкнули в бок. Нежелание его будить стало понятным, когда тот мгновенно схватился за лежащую под головой палицу и рубанул наотмашь, так что лезвие застряло в полу, и только потом с ревом поднялся на ноги.

– Кто посмел будить любимца богов? – прорычал он невнятно, слегка успокоившись и сообразив, что врагов вокруг не наблюдается. Гвендолен с легким удивлением поняла, что он единственный из всех пьян настолько, что твердо стоять на ногах ему весьма затруднительно. Улли крутил головой, чтобы проснуться, и вращал покрасневшими глазами с набухшими веками.

– Я посмел, – мрачно произнес Данстейн, наконец прекратив свою утомившую всех ходьбу и усевшись в высокое кресло у окна. – Если ты еще не до конца утопил мозги в ковше с брагой, повтори мне те строки, что сочинил позавчера вечером.

Кто-то сердобольный сунул в руку Улли кубок, из которого тот поспешно сделал пару больших глотков и сморщился.

– Как скажешь, конунг, – пробормотал он. – Но смотри, как бы тебе не утратить благосклонности Длинноволосого, если ты будешь так обращаться с бардами. Я вчера вcю ночь не спал, слагая поэму про тебя.

– Значит, наши запасы эля точно подошли к концу, – недовольно заметил Снэколль, складывая руки на животе.

– Да, я пью гораздо больше всех этих бездельников, – Улли гордо приосанился, – потому что мне это нужно для вдохновения. И на меня, заметь, брага почти не действует!

Тут он покачнулся и с трудом устоял на ногах.

– Давай начинай, – тем же мрачным голосом продолжил Данстейн, – а то я велю бросить тебя в море, как только мы в следующий раз окажемся на корабле. Может, морская вода на тебя тоже не действует?

Улли подбоченился, расставил ноги пошире и завыл, раскачиваясь с носка на пятку:

Бился отважно конунг

В буре кровавой стали…

… Нет, не так, сейчас.

Конунг храбро сражался

В шторме… эээ… шторме секир кровавом…

– Ну дальше, – поторопил Данстейн. Его глаза начинали медленно разгораться, как рассыпает искры лед под лучом солнца. Он сжал руки в кулаки и несколько раз стукнул по рукояти секиры. – Ну давай, что дальше!

– Смело боролся конунг… – уныло начал Улли и умолк, из его глотки вырывалось только сипение. Тогда из угла послышался ясный смех на время позабытой Гвендолен.

– Удивляюсь, насколько ничтожны барды при дворе Данстейна! Видимо, твои люди подбирают для тебя все самое никчемное, что находят на дороге?

– Заткнись, тварь! – выкрикнул Снэколль. Он сам выволок бы Гвендолен из зала, не дожидаясь разрешения Данстейна, но в то время, когда он направлялся к ней, Гвен неожиданно для всех произнесла:

– Быстро твои люди забыли славные законы, по которым полагается слагать стихи на севере. Если бы мне пришлось прославлять тебя, конунг, я бы сказала так:

Дрался бесстрашный Данстейн

Долго в шквале металла.

Доблесть на море дороже

Дней в богатых палатах.

Она говорила, четко произнося каждое слово и не отрывая взгляда от исказившегося лица Данстейна. По свите пронесся глухой шепот. Несколько человек побросали щиты и вскочили на ноги, будто надо было куда-то срочно бежать. Даже два задумчивых игрока оторвались от раскрашенной доски и уставились на Гвендолен с непонятным выражением.

"Скальд! Теперь у нас есть настоящий скальд!"

Король в два шага преодолел расстояние, отделяющее его от Гвендолен. Он взял ее за плечи и сильно встряхнул, от чего она закачалась, и комната поплыла перед глазами. Но в этот момент лицо Данстейна странно сморщилось, и он издал то ли громкий всхлип, то ли судорожный вздох, поэтому состояния Гвендолен он попросту не заметил.

– Скажи еще, – потребовал он, и с его тоном плохо сочетались сверкающие мольбой и торжеством глаза.

– Знаю, с добычей знатной

Зиму владетель встретит.

Звонким одарит златом

Завтра воев достойных.

– Если мне позволено будет сказать, – в наступившей тишине осмелился заговорить один из игроков за доской, – это одна из лучших песен, призывающих удачу, какую я слышал. Обычно скальд ее произносит, поправляя на запястьях золотые браслеты, а на плечах плащ из дорогого меха. Признаться, я первый раз слышу такое от скальда со связанными руками. В таких случаях они говорят совсем другие слова. И они, кстати, сбываются быстрее, мой конунг. Так что твоя удача еще более велика, чем ты себе представляешь

– Почему ты не сказала мне, что умеешь?

– Ты ведь не спрашивал.

Данстейн наконец отпустил ее плечи.

– Ты будешь сопровождать меня в каждой битве. Ты будешь стоять рядом со мной на носу моего корабля, и десять воинов будут прикрывать тебя щитами. У тебя будет столько золотых украшений, сколько ты сможешь носить.

– Конунг опять решает за меня?

– Я подарю тебе свою усадьбу на Песчаном мысу и пятьдесят рабов.

– Зачем наделять землей того, кому знакомо небо?

– Ты получишь место в моем совете. Я посажу тебя выше всех старейшин.

– Вряд ли я обладаю их мудростью, конунг.

– Хорошо, – Данстейн стиснул зубы и помолчал – было видно, что подобные слова он произносит если не впервые, то привыкнуть к ним он точно не успел. – Я выкуплю и освобожу всех из твоего народа, кто сейчас живет в Вандере. Они… будут вольны или служить тебе, или улететь куда хотят.

– Откуда тебе знать, что именно я хочу?

Гвендолен буднично смотрела в пол и аккуратно шевелила плечом. Резкой боли, заставляющей терять сознание, больше не было – неужели Эштарра была все-таки более милостива к своей неразумной дочери, чем той показалось вначале? Но ликовать ей было очень рано – если представить, что они с Данстейном играли в ту самую игру на раскрашенной доске, она пока что отыграла у него пару фигур, не больше. От почетного места на носу корабля было в общем-то не ближе до дома Фредерика Гнелля, чем от пугающих конюшен какого-то человека с кнутом, чье имя вроде как можно было теперь спокойно забыть, но легче ей от этого не становилось. Песчаная струйка в часах бежала, не останавливаясь.

– Чего – ты – хочешь? – король почти не шевелил челюстью, словно у него болели все зубы сразу, и невольно хотелось помочь ему вытаскивать слова изо рта.

– Прикажи развязать мне руки.

Слуги осторожно попятились к двери, но Данстейн даже не взглянул в их сторону – он сам быстро перерезал веревку на ее спутанных спереди руках, вытащив свой кинжал. Гвендолен с кривой ухмылкой взглянула на лезвие.

– Я дорожила тем оружием, что у меня было.

Данстейн слегка замялся. Не то чтобы он боялся вооружать внезапно приобретенного скальда, но все-таки… Тогда Снэколль, выступив вперед, решил направить его мысли в другое русло, но вновь не особенно преуспел – видимо, день для него был неудачным с раннего утра, когда Гвендолен грохнулась на крышу его кареты.

– Хочу напомнить, мой конунг, что нас ждут в Чертоге Провидения.

Данстейн поспешно стянул оба толстых золотых браслета, что выставлял напоказ на запястьях, и насильно всунул в них кисти Гвендолен. Чтобы они не соскользнули с рук, пришлось сдвинуть их до локтя. "Надо привязать, чтобы не потерялись, – мелькнуло в ее голове. – Золото может оказаться весьма кстати, мало ли что".

– Ты пойдешь со мной? Ты принесешь мне клятву верности?

– Я давно мечтала увидеть Чертог Провидения, – чуть нараспев произнесла Гвендолен, наклоняя голову набок. – Если так хочешь, конунг, я поклянусь тебе.

Чертог был великолепен. При всем своем предубеждении Гвендолен трудно было не поражаться тому, что люди способны сотворить такое. Тяжелые и вместе с тем изысканно ажурные своды, расходившиеся высоко над головой, своей безупречной конструкцией напоминали крылья. Подняв голову, Гвен восхищалась оттенками цветных стекол – это были не просто красный, зеленый или синий, каждый цвет нес в себе отдельное настроение и звучал, как музыка. Впрочем, люди Данстейна, умевшие по-настоящему восторгаться только своими кораблями, презрительно щурились. К тому же они брали пример со своего конунга, у которого при виде одетых в длинные хламиды слуг Провидения подбородок задирался кверху, а губы сами складывались для произнесения слова «женовидный» – похоже, самого оскорбительного, какое только приходило на ум настоящему вандерцу.

Воины Провидения, что высшие рангом, сидевшие в резных креслах, что стоящий у дверей караул, также с трудом держали на лицах положенное приветливое выражение. Вид застывшей за спиной Данстейна Гвендолен со скромно и изящно сложенными, но все-таки выставленными напоказ крыльями их неприятно поражал каждый раз, когда по долгу переговоров приходилось глядеть в сторону вандерского короля. Перед входом в зал Гвендолен хмуро попросила плащ. Данстейн сделал вид, что не расслышал. Посол Снэколль, гораздо более заинтересованный в дипломатичном соблюдении приличий, срочно раздобыл какой-то кусок ткани и накрыл ее плечи, но король через несколько мгновений сдернул ткань со словами: "Когда вернемся, я подарю тебе эбрийский бархат вместо этой тряпки". После чего разговор следовало считать завершенным.

Надо отдать Данстейну должное – он был исключительно прямолинеен и шел до конца что в жестокости, что в верности. Если бы у его скальда было три ноги или единственный глаз на затылке, он гордился бы им не меньше и считал это обязательной чертой внешности всех одаренных богами. Служба Провидения подобных варварских понятий не одобряла, но вместе с тем надеялась на выгодные торговые условия, поэтому никаких возражений по поводу присутствия Гвендолен высказано не было.

– Достославнейший король Вандера, воистину мы не понимаем причин вашего нежелания предоставить нам монополию на торговлю с вашим двором. В любом случае кратчайший торговый путь до Вандера пролегает через Круахан. Зачем создавать лишние трудности?

Уже почти час от имени шестерых генералов Провидения, на фоне резных черных кресел напоминавших статуи, говорил только один, сидящий вторым справа. Данстейн по причине то ли истинно королевского презрения, то ли неважной памяти на заморские имена, никак к нему не обращался, но Снэколль, иногда дополнявший отрывистую речь своего конунга цветистыми оборотами, именовал его "достойнейшим сьером Онкером".

– Если на острове стоит замок, и туда плавает только один паром, будь уверен, что паромщик богаче, чем король, к которому он возит гостей.

– Но паромщик может поделиться своими богатствами с королем за то, что тот часто приглашает гостей.

– Зачем королю подачки от перевозчика? – Данстейн вскинул голову, не обращая внимания на тянущего за плащ Снэколля. – Он всегда может потопить один паром и построить другой, свой собственный.

– Но если на том берегу у паромщика осталась родня, то королю не видать мирного плавания, – ровным голосом заметил Онкер, не поведя и бровью.

Разговор в таком духе велся уже часа два. Гвендолен не просто успела соскучиться – она постепенно впала в глубокую несвойственную ей тоску. Как она могла подумать, что сможет о чем-то узнать или что-то предпринять в Чертоге Провидения, где никто никогда не скажет ни одного неверного слова. Фигуры генералов в креслах не просто сохраняли одинаковую позу и выражение лица, казалось, что их губы шевелятся одновременно, повторяя слова Онкера. Тоска грызла Гвендолен еще сильнее, чем тупая боль в плече, так что она физически ощущала абсолютную безысходность. Все воображаемые ею во время полета картины вернулись снова, но если тогда они помогали ей пробиваться сквозь ветер, то теперь окончательно добивали, показывая, как издевается над ней судьба. Если бы у нее не оставался в запасе еще один день до вечера, она вытащила бы короткий меч, подаренный Данстейном, и, не раздумывая, бросилась бы на него.

– Однако королю следует помнить о том, что мы и так предлагаем крайне выгодные условия. В его стране нередко находят убежище те, кто бежит от справедливого гнева Провидения, – похоже, за то время, что Гвендолен ушла в себя, погрузившись в отчаяние, переговоры перестали топтаться на месте.

– Я ни от кого не закрываю границ Вандера, – по-прежнему заносчиво произнес Данстейн. – Если это смелые воины, им всегда найдется место в чьей-нибудь дружине.

– Все-таки, если мы действительно доверяем друг другу как истинные союзники и равноправные партнеры в концессии, Провидение настаивает на выдаче некоторых…

– Вы что, хотите, чтобы конунг Вандера ловил ваших разбойников? Если вы их один раз упустили, пеняйте на себя! Вы и так поставили достаточно условий!

– Почтенный собрат Онкер не совсем точно выразил нашу общую мысль, – неожиданно в разговор вступил сидящий крайним слева. – Разумеется, мы ни к чему не принуждаем своих союзников. Просто если эти люди вдруг случайно попадут вам в руки, мы уверены, что вы окажете нам любезность…

– Не надо считать, что если твоя задача решена, то достигнуты все цели Провидения, – Онкер подался вперед, равнодушие исчезло с его лица, и в тот же момент рассыпалось впечатление единства одинаковых фигур в креслах. Стало видно, что они все разного возраста, с разным разрезом и цветом глаз и разной крови. – Нас шестеро! Как глава Оберегающей ветви, я должен очищать Круахан от его врагов, что умышляют против Провидения и короны.

– Ну, раз они сбежали в Вандер, значит, очищение уже произошло, – вполголоса пробормотал второй говоривший. У него были темно-серые, казавшиеся почти черными, глаза и смуглое лицо с резкими чертами, и даже капюшон не мог скрыть больших залысин на высоком лбу.

– Вы всегда были беспощадно остроумны, даже к своим собратьям. И блистательно удачливы во всех своих планах, – заговорил третий. – Но это не дает вам права, Фредерик, принижать труды других собратьев.

Вначале Гвендолен показалось, будто ей померещилось то, что она больше всего хотела услышать. Потом лицу стало горячо, так сильно застучала кровь в висках. Моментально выпустив нить разговора, она громко зашептала стоящему рядом Снэколлю: